Текст книги "Война потерянных сердец. Книга 2. Дети павших богов"

Глава 23
Эф

Очнувшись, я несколько долгих секунд убеждала себя, что виденное в Доме Тростника не было страшным сном. Память возвращалась медленно. Сначала чудовища. Потом вспомнилось, что я сделала – у всех на глазах.

Я лежала не шевелясь.

Я не готова была встретить их взгляды. Сиобан знала, как знали все в Доме Обсидиана. К этому я привыкла. Но Кадуан, Ишка, Ашраи… Давно, давно мне не приходилось смотреть в глаза тем, кто только сейчас узнал.

Но рано или поздно придется.

Я открыла глаза. Стояли сумерки. Они собрались у костра, и, стоило мне шевельнуться, все обернулись ко мне. Ждали.

Я села. Все у меня болело. После тягучего молчания Кадуан подал мне воды – я ее приняла – и еду, от которой отказалась.

– Вы видели? – спросила я Сиобан.

Не требовалось пояснять что. Она рассказала, что их с Ашраи и Кадуаном тоже атаковали похожие на фейри создания. Их были сотни, если не тысячи. У Сиобан, когда она рассказывала, дрожал голос.

Мир, в котором Сиобан дрожит, поистине страшное место.

Их спасло воинское искусство Сиобан, крылья Ашраи и какая-то хитрая магия Кадуана – он нагнал морскую волну и вморозил в нее ноги тех существ. Я не удержалась, послала ему удивленный взгляд. Магия, во всяком случае в Уделе, требовала долгих обрядов. Такой не воспользуешься в бою.

– Слава богам, что вы тоже спаслись, – пробормотала я, дослушав.

Сиобан кивнула.

Долго, долго длилось молчание. Все смотрели на меня.

– Ты эсснера, – сказал наконец Ишка.

– Ты проклятая! – сплюнул Ашраи.

Я съежилась.

Вот слово и прозвучало – эсснера. Ненавистное слово, которое лишило меня всего. И особенно ненавистное, потому что оно говорило обо мне правду. Проклятая. Оскверненная. Ворующая жизнь.

Могла ли я оспорить такое толкование? Такой я и была. Стервятницей, ворующей чужую магию. О таких, как я, сказано в Писаниях. Эсснеры – воплощение порчи. Матира, матерь всех душ, укрыла сидни от неподвластных ей губительных сил. А моя душа еще до рождения выскользнула, должно быть, из ее рук и без ее защиты напиталась ядом. Такое случается очень редко, и это страшная беда.

– Она спасла вашего полководца, – резко ответила Сиобан.

– Выкрав его магию. Вот зачем сидни ее послали – воровать.

Ашраи вышагивал взад-вперед перед костром. Ишка застыл в стеклянном молчании.

– Неправда, – сказала я. Хотя и не совсем понимала, зачем отец меня послал. – Я с вами, потому что наши беды страшнее вас.

– Она опасна, – оскалился Ашраи. – Ее прокляли боги.

– Глупое суеверие, – прошипела сквозь зубы Сиобан.

– Не такое уж глупое, если в него верит ваш тиирн, – огрызнулся он. – Я все гадал. Теперь-то ясно, за что ее лишили титула.

– И все-таки она – верная сидни, – отрезала Сиобан, – и хороший солдат.

Я вздрогнула. Правда уколола меня болью, глубоко ранила, а потом боль поглотил гнев. Гнев на Ашраи: будь я проклята, если позволю вишрайскому зверюге так со мной говорить. Но боль… боль засела глубже. Моих ушей не минуло выбранное Сиобан слово: «все-таки».

Сиобан меня уважала, и ее уважение мне было дороже самого драгоценного самоцвета. Но одно это слово напомнило, что она уважает меня вопреки тому, что я есть. Все равно она видела во мне скверну и осуждала ее, хоть и верила, что моя воля ее пересилит.

– Тебе, верно, легче прятаться от увиденного за привычной ненавистью, – прозвучал у меня за спиной голос Кадуана. – Но некогда залечивать твои пострадавшие чувства, позволяя тебе терзать воображаемого врага. Без магии Эф ни она, ни Ишка не выбрались бы живыми. А кто бы их спас, если бы не она? Твои боги?

Он протянул отточенное сарказмом слово «боги», как лезвие по коже. Я не видела его лица, но догадывалась, что его острый взгляд разбирает Ашраи на части, как порой разбирал меня.

– То, что мы видели, – в мертвой тишине продолжал он, – могло бы случиться и с нами. А мы даже не понимаем, что это было.

Долго тянулось молчание.

Потом взгляд Ишки упал на меня.

– Спасибо тебе, – сказал он. – Ты спасла нас обоих.

Ашраи открыл рот, чтобы возразить, но Ишка остановил его суровым взглядом:

– Над нами нависла угроза пострашнее этой.

Взгляд его снова ушел вдаль – ясно было, что он вспоминает увиденное. Тех фейри. Тех чудовищ.

– Выживших ни одного не нашли? – прошептала я.

– Никого, кроме тех… существ. – Голос у Ашраи стал хриплым. – Все, кто жил в Доме Тростника, сомнений нет.

Я выдохнула проклятие и осторожно покосилась на Кадуана:

– А это не похоже на…

– Нет, – покачал головой Кадуан. – Нет, тут совсем не то, что они сделали с нами.

– Они… – повторил Ишка. – То есть мы признаем, что это сделали люди?

– Кто же еще? – вырвалось у меня.

Долгое молчание. Здесь собрались сильнейшие воины сильнейших в мире родов фейри – и вот они не находили слов от страха. Одно дело – когда люди атакуют малый дом, осилив его одним численным перевесом. Но такое…

– Надо вернуться, сжечь там все, – заговорил наконец Ишка. – Большего почтения мы им не окажем.

– Сжечь? – Мой взгляд метнулся к нему.

– Это было бы ошибкой, – предупредил Кадуан. – Надо бы разобраться.

– Тех, кого мы видели, – сказал Ишка, – едва ли можно назвать живыми. То, что от них осталось, неузнаваемо.

У меня заныло в груди. Я не находила в себе сил ответить. Конечно, он был прав. В Доме Тростника обитал гордый народ. Великим бесчестьем было бы оставить этих фейри жить вот так.

Кадуан негромко заговорил:

– Я думал, нет ничего хуже, чем позволить им нас перебить. Но теперь они вынуждают нас совершить то же с ними.

– Это единственная милость, какую мы можем им оказать, – сказал Ишка.

Кадуан ответил ему холодным взглядом, молча встал и отошел.

Дом Тростника горел плохо. Воздух был влажным, земля – мокрой, и пришлось поджигать стены со всех сторон, раздувая огонь тихими заклинаниями Ишки и Кадуана. Мы трудились до сумерек, рыжее пламя слилось с туманами. Небо полыхнуло красным, и тогда поднялся вопль, душераздирающий вопль, от которого меня мороз подрал по хребту.

Огонь продвигался медленно. Они вопили до глубокой ночи, а мы молча слушали, лежа в темноте.

Глава 24
Макс

Сборы в Мериату вызвали заметное волнение. Все изголодались по отдыху и веселью и с радостью готовы были встретить восхитительные пороки города. Что ни говори, предстояла не просто дневка. Это же Мериата – пресловутое пристанище всевозможного разврата.

Когда люди прознали о предстоящей остановке, я подслушал перешептывание двух солдат:

– Это Фарлион придумал?

Мне трудно было сдержать усмешку, когда второй фыркнул в ответ:

– Подозреваю, он даже не знает, чем там занимаются. Сколько он просидел в горах, лет десять?

Знали бы они! Я немало времени там провел много лет назад, и город, может статься, запомнил меня лучше, чем я его. В годы после войны, когда я скитался по земле в тумане горя и дурмана, Мериата приняла меня, как любовника, в объятия. Нет лучше места, чтобы потерять себя, а больше мне терять было нечего.

Я мало что запомнил из того времени. Но стоило туда попасть, вдохнуть воздух города, он выудил обрывки воспоминаний, которые я считал надежно похороненными. Город был красив даже издалека – блистающие стеклянные шпили, подсвеченные огненными гирляндами, обступали знаменитый высокий купол со струящимися по бокам цветочными каскадами. Улицы, узкие и извилистые, превращались в ручейки, истекали немыслимыми, как во сне, излишествами, музыкой, запахом сластей и духов.

Вот чем он меня достал. Мелочами. Дуновениями цветочных ароматов, звоном струны, туманными вывесками освещенных теплым светом таверн. Мучительно-острыми клочками воспоминаний, вроде бы отброшенных и все же неуловимых.

Солдаты немедля рассыпались по всему городу, только Моф остался со мной.

– Впервые здесь? – зачем-то спросил я.

Можно было не спрашивать – стоило заглянуть в его круглые глаза. Он покачал головой.

– Здесь легко попасть в беду. Так что не забредай в… нет, Моф, вот сюда совсем ни к чему, – проворчал я, оттаскивая его за плечо.

Слишком явно он замешкался, проходя мимо броско разукрашенного здания, окруженного не менее броскими женщинами. Когда я потянул его дальше, парень чуть шею не вывернул, оглядываясь на хихикающих бабенок.

Я закатил глаза. Влияние Саммерина.

– Слушай, – заговорил я. – Другого случая развеяться у нас долго не будет. Так что не упусти возможности найти настоящее…

– Эй, Моф! Моф!

Мы оба обернулись. Через улицу нам отчаянно махал другой солдатик, Жорг, немногими годами старше Мофа. Тот уже рванулся ему навстречу, бросив мне только:

– До завтра, Макс!

– Не наделай глупостей! – крикнул я вслед, немного обидевшись: уж больно легко он меня бросил.

Глядя ему вслед, я с тревогой думал, сколько неприятностей может нажить незадачливый подросток в таком злачном городке, как Мериата.

Вознесенные над нами, уж не постарел ли я!

Запихнув руки поглубже в карманы, я оглядел улицу. Кругом теснилась толпа, и мне это, конечно, не нравилось. Будь здесь Тисаана, может – может, – стоило бы потерпеть, чтобы посмотреть, как ей это понравится. А ей бы, верно, понравилось. Я вспомнил ее лицо в тот день, когда привел ее в столицу. В ее глазах сияло блаженное, бьющее через край изумление, и я впервые подумал: «Пожалуй, я не прочь привыкнуть к такому взгляду».

Я недолго предавался соблазнительным воспоминаниям – передернул плечами и зашагал дальше. Я ведь не просто так здесь оказался. У меня было дело.

Как только я вышел из центра и отдалился от толпы веселящихся гостей, стало тише. В этих местах заманчивые огоньки сменились укромными тенями.

Я смутно помнил Мериату, но ноги сами находили дорогу. Дом за семь лет не изменился, разве что немного обветшал. Шелушащуюся краску над аркой двери прикрыли бархатистой тканью – пожалуй, с претензией на изысканность. Подоконники украсились поддельными золотыми цветами. Вывески не было. Она и раньше не требовалась.

Стоило войти, ноздри обжег густой запах роз. В воздухе разносилась чуточку нестройная и слишком громкая музыка. И обстановка тоже осталась прежней – вдоль стен маленькой гостиной выстроились устеленные бархатными подушечками скамьи, стояли выщербленные кофейные столики и сомнительных достоинств кушетки, которым я даже в незапамятные времена, Вознесенные мне свидетели, не доверил бы своего зада.

Я подсел к свободному столику – разумеется, на деревянный стул, только на твердое, – и оглядел комнату. Дела в этот вечер шли бойко. Голые до пояса мужчины и женщины склонялись к прячущимся в тенях клиентам, нашептывая им слова слаще меда.

– Добрый вечер, солдатик. Чем могу?..

Я отстранился от рук, огладивших мне плечи:

– Спасибо, ничего не надо.

Женщина изогнула бровь, заправила за ухо светлые локоны:

– Ты уверен?

– Боюсь, вполне уверен.

Она пожала плечами – как хочешь! – и отошла к более приветливым гостям.

– Столько лет прошло, – промурлыкал за спиной знакомый голос, – и даже не интересно, что ты пропустил, благородный Фарлион?

Старая подружка стояла за спинкой стула, скрестив руки и надув губы. Она укуталась в яркие шелка, в глубоком вырезе лежали на груди ряды золотых и серебряных бус. Каштановые с проседью волосы она убирала назад от царственного лица, почти не тронутого прошедшим годами.

– Если память не обманывает, – отозвался я, – склонность к продажной любви и раньше не числилась среди моих пороков.

– Удивляюсь, как ты хоть что-то запомнил с тех лет, когда валялся без памяти на полу в моем доме.

– Вот это больше похоже на правду, – поморщился я.

Прищурившись, она присмотрелась ко мне. А потом улыбнулась и помахала буфетчику.

– Ну, говори, что ты теперь пьешь. И почему на тебе этот, дери его Вознесенные, мундир?

– Хотелось бы пообщаться без свидетелей.

Она запнулась, подняла брови:

– Лестно для меня, Максантариус, только я этим давно не занимаюсь.

Однако в ее взгляде я видел озабоченность. И интерес – как у кошки, у которой разгорается аппетит. Эомара не только проституцией «давно не занималась».

Вздохнув, она махнула в глубину зала:

– Идем. Вина я все-таки прихвачу. Выпивка разговору не помеха.

Комната Эомары тоже не особенно переменилась. Она разительно отличалась от общего зала: вместо разжигающих соблазн голубых и красноватых светильников тепло горели лампы, вместо бьющих в глаза украшений стояли книжные шкафы, забитые самыми разнообразными томами. В комнате едва умещались два письменных стола, поставленные лицом друг к другу. Над одним склонялся немолодой, похожий на паучка мужчина с бесцветными волосами, в очках с золотой оправой. Когда мы вошли, он поднял глаза, поправил очки на носу и вздернул брови:

– Максантариус Фарлион! Я бы голову дал на отсечение, что мы тебя больше не увидим. Правду сказать, думал, тебя давно зарезали в темном переулке. Потом пошли слухи, что ты под Антедейлом…

– Эрик, Макс еще успеет все рассказать о себе, – перебила брата Эомара.

Присев на край стола, она кивнула мне на стул и откупорила бутылку.

– Рассказывай, что даровало нам счастье тебя увидеть. Про Антедейл, как упомянул Эрик, мы все наслушались. Народ здесь здорово дивился его падению.

– Пал не один Антедейл. Я и дальше продолжал в том же духе.

Эрик захлопал глазами, словно отвыкшими разбирать что-либо вне исписанных страниц:

– Я не враз понял, чем ты занимаешься. Берешь города без прямого штурма. От кого другого, а от тебя такой стратегии не ожидал.

Эомара всучила мне бокал вина, и я было поднес его к губам, но тут отставил и уперся в Эрика взглядом:

– От кого другого, но не от меня?

– Ну, – пожал плечами Эрик, – сам понимаешь. Учитывая твое прошлое.

Эомара сверкнула глазами:

– Не будем вспоминать мерзкое прошлое. Мы рады были услышать, что ты вернулся. Хотя я, должна сказать, удивилась твоему возвращению к Алдрису. В былые годы ты его терпеть не мог. – Она уставилась вдаль. – Хотя мне он всегда нравился. Такой разносторонний человек. И смотри-ка, до чего дошел.

Действительно, до чего дошел… Я надолго припал губами к бокалу – просто чтобы уйти от бесполезного спора. Наконец я отставил вино.

– Эомара, – спросил я, – что тебе известно о магии жизни?

Она так и загорелась. Тоже отставила бокал и подперла подбородок ладонями, уставившись на меня с хищным – иначе не скажешь – интересом.

– О какой именно магии жизни?

– Возможно ли создать заклятие, привязывающие одну жизнь к другой? Чтобы со смертью одного и второй умирал?

– Это было бы ужасно, – заметил Эрик.

– О да! – Губы Эомары скривила злорадная усмешка. – Ужасно.

– Я считал подобное невозможным, – продолжал я. – Наверняка невозможным для магии вальтайнов или солариев. Никто из них не может так распоряжаться жизненной силой. Да еще в таких неопределенных рамках? – Я покачал головой.

– Оно и невозможно…

Я уже готов был облегченно вдохнуть, когда Эомара договорила:

– Для традиционной магии. Однако…

– Однако?..

– Но возможно для… магии фейри.

Я фыркнул:

– То есть опять же невозможно. Поскольку все фейри вымерли сколько там, лет пятьсот назад?

В темных глазах Эомары заискрился безмолвный смех.

– Ну-ну, Максантариус. Нельзя же быть таким легковерным.

Противно признать, но она была права. Я моргнул – вторые веки, как всегда бывало в таких случаях, стали на миг заметными, в который раз напомнив, сколько в мире непостижимой для меня магии.

– То есть ты думаешь, они еще существуют?

– Разное говорят. – Она пожала плечами. – Кто не слышал этих разговоров? Но если и вымерли – напряги воображение. Люди всего несколько веков как овладели магией. Она для нас еще в новинку. Мы очень многого не знаем.

– Например?

– Например, о ее сочетаемости. О сочетании магии вальтайнов, солариев и фейри – оно может оказаться совсем не похожим на исходные. – Она дернула бровью. – Может получиться что-то четвертое, нами пока не открытое.

Четвертая магия. Вроде Решайе. И той магии, которую он оставил во мне после себя.

– Если такая и бывает, – сказал я, – обычный человек не сумел бы ею повелевать. Как вальтайн не может овладеть магией солария, и наоборот.

– Для такого пришлось бы черпать глубоко. Безусловно, это несет значительный риск безумия или заражения острой формой а-марила.

А-марил… отравление ядом магии. Очень неприятная смерть.

– Но это не значит – невозможно, – продолжала Эомара. – В сущности, для умеющего видеть на свете очень мало невозможного.

Я фыркнул. По мне, лучше не «видеть». Насмотрелся всякого с избытком, а вообразить мог много худшее. Да и Эомаре ее «видение» принесло только беды. Слишком хорошо она видела, а в Орденах мало кому нравились призраки, сопровождающие ее прозрения. Ее никогда не поддерживали в ее изысканиях – ни деньгами, ни морально. Между тем я мало знавал таких блестящих умов, как у нее.

Сейчас она откинулась в кресле и припала к бокалу, явно наслаждаясь широтой открывающихся возможностей.

– Подозреваю, – сказала она, – что это всего лишь вопрос цены.

– Цены?

– Любая магия отнимает силы. Что очевидно для всякого, кто хоть раз ее применял, не так ли?

– Безусловно.

– Итак, бесспорная истина: всякая магия имеет свою цену. Вообрази, что цена некоего заклятия стремится к бесконечности. Применение такой магии не просто вызовет жуткую головную боль, а отнимет жизненную силу. Столько, что приводит к смерти. Это, знаешь ли, не просто двойственность. Граница между жизнью и смертью – не линия, а пропасть. А такое заклятие тянуло бы силы из глубины куда большей уровня обычной магии – оттуда, где нет никаких правил.

Она помолчала, соображая.

– Довольно мерзко звучит, да? Какая отвратительная мысль: создание таких чар обошлось бы в немыслимую цену. Подумать только – пожертвовать немалой частью самого себя ради того, чтобы утащить с собой в смерть другую душу!

В самом деле – только подумать…

У меня пересохло во рту. Я шел сюда в отчаянной надежде услышать от Эомары, что такое невозможно. Потому что, если она называет что-то невозможным, оно невозможно и есть. Но уже на пороге ее дома я сознавал в глубине души, что это было бы слишком просто. И сейчас она высказывала то, что я сам знал, только не хотел верить.

– И как такую разрушить? – спросил я.

– Ну и вопрос! – Эомара вздернула брови. – Как нарушить договор крови?

Я выдохнул сквозь зубы.

– Вот именно, – усмехнулась она. – Не скажу, что невозможно, но адски трудно. Чем ломать зубы, лучше попытаться как-нибудь обойти.

Видно, моя тревога открыто отразилась на лице, потому что Эомара вдруг нахмурилась и склонилась ко мне:

– Ты мне скажи, Макс, это чисто теоретический вопрос?

Я молчал. Видно, этого ей хватило.

– Прости, но точнее ответить не сумею. Подумай, не обратиться ли тебе к Вардиру.

Я вскинул на нее глаза:

– Только не это!

– Знаю, ты не одобряешь его образа действий, однако…

– Не одобряю… – Я зашипел, тряхнул головой. – Надо же такое сказать!

– Всего лишь предлагаю. – Она пожала плечами. – Он может знать о таких делах больше меня.

– Этот несчастный безумец еще жив?

Эомара послала мне странный взгляд:

– Макс, он в Илизате.

Это прозвучало так, словно она почти жалела меня за невежество, и в каком-то смысле Эомара была права: в Илизат отправляли так редко, что слухи о подобном событии распространялись по Орденам быстрее лесного пожара. Но ведь я почти десять лет после войны провел либо в пьяном бесчувствии, либо в отрыве от мира. Многие новости прошли мимо меня. А единственный, кто связывал меня с внешним миром, – Саммерин, – если бы и знал, ни за что не заговорил бы со мной о Вардире.

О человеке, на чьей совести был Решайе.

– Нет. – я покачал головой. – Нет ничего такого, ради чего бы я к нему обратился.

Я лгал, но страшно хотел, чтобы это было правдой. Эомара, пожав плечами, снова пригубила вино.

– Как хочешь, капитан. Но ты, наверное, не хуже меня понимаешь, что недоброго знания приходится искать в недобрых местах. Ты ведь и сюда поэтому пришел?

Глава 25
Тисаана

Страшный, страшный вопль. Я распахнула глаза и слепо уставилась в потолок. Все тело было липким от пота.

Приснилось? Или…

Вопль повторился – от него меня чуть не вывернуло наизнанку.

Я подскочила, поплатившись за это вспышкой головной боли. Однако заставила себя выбраться из постели, накинула халат и шагнула к двери.

Определить источник звука было нетрудно. Он, не смолкая, разносился по коридорам дома Фарлионов, словно вырвавшая этот вопль мука не давала кричащему вздохнуть.

В голове у меня свернулся кольцами Решайе.

…Не ходи…

«Почему?»

Тихое шипение.

…Я чую там смерть…

Я босиком побежала на звук. Свернула в совершенно темный отрезок коридора – только из-под одной двери пробивался свет. Вопль выбил все мысли из головы.

Дверь подалась после первого толчка.

Четверо, склонив голову, сгрудились посередине комнаты. Нуру я узнала сразу. Еще две фигуры, одетые в облегающую черную кожу, с копьями за спиной – сиризены. Кто-то четвертый, с белой кудрявой головой, стоял на коленях.

Вопль длился и длился.

– Что же это такое?

Голос повышать не пришлось. Да я и не заметила, что заговорила вслух, пока все лица не обратились ко мне. Ариадна. Ансерра, все еще в красном шарфе. На коленях, склонившись над кроватью, стояла целительница-вальтайн по имени Вилла.

И лежащую на кровати я узнала – Эслин.

Она противоестественно выгибалась, словно каждую мышцу тела сводила отдельная судорога. Ее черная форма распахнулась, на загорелой коже пестрели синеватые пятна.

– Ты что здесь делаешь? – резко спросила Нура.

– Услышала вопль.

– Вопль?

Я подошла к Эслин. Она и не напоминала сейчас ту напористую, сильную женщину, что сражалась рядом со мной. Она выглядела живым трупом или хуже того. Живот, раньше сильный, мускулистый, сейчас подергивался, блестел от пота. Каждая жилка под кожей проступила на поверхности и налилась черным.

– Что с ней? – снова спросила я.

– А-марил, – не поднимая взгляда, буркнула Вилла.

– А-марил? – Я впервые слышала это слово. – Что…

Череп расколол новый вопль. Решайе так шарахнулся от него, что я шагнула назад и зажала уши ладонями.

– Уберите ее отсюда, – пробормотала Ансерра.

– Что не так? – Нура, прищурившись, шагнула ко мне.

Я подумала, не сошла ли она с ума.

Что не так? Она еще спрашивает: я едва различала их голоса за этим воплем – боги, у кого хватило бы воздуха так долго кричать?

И тут я спохватилась. Никто словно не слышал этого звука. И губы Эслин, хоть и сведенные судорогой, оставались сомкнуты.

Я открыла рот, но слова не шли с языка. Меня окружала боль Эслин. Решайе метался в голове по кругу, ища спасения от ее мучений.

Не помню, как я очутилась на полу. Нура потянулась ко мне – я зарычала на нее и усомнилась, мой ли это голос.

– Уберите ее! – резко приказала Ансерра.

Нура, опалив ее взглядом, ухватила меня под мышки, подняла:

– Идем.

В голове мутилось, я почти не замечала, куда иду. Нура отвела меня в другое, дальнее от моей комнаты крыло. Комната здесь была больше моей. Не задерживаясь, она провела меня через стеклянную дверь на балкончик. Здесь вопль стал глуше, а холодный воздух усмирил сердцебиение. Решайе притих, но все еще кружил в моем сознании, как стерегущая окна собака.

Нура налила мне немного из бутылки, сунула бокал в руку и налила того же себе.

Я уставилась в янтарную жидкость. Поверхность вздрагивала – у меня дрожали руки.

– Просто виски, – успокоила меня Нура. – Поверь, ты в нем нуждаешься. Я знаю, что делаю.

Действительно, она знала. Я залпом осушила бокал и выдохнула напряжение.

– Что это было?

– Эслин больна.

– Чем больна?

Нура налила себе еще и высосала не так поспешно.

– Сиризены погружаются в магию куда глубже, чем вальтайны и соларии.

– Слои, – пробормотала я, припомнив рассказы Эслин по пути из Трелла.

Существовали разные потоки магии – для вальтайнов, солариев, фейри, – но под всеми ними лежала большая глубина. Вот почему сиризенов лишали глаз. Оставшись без зрения, эти воины приобретали особую чуткость к глубинным уровням магии, но даже они могли донырнуть до глубин лишь на считаные секунды.

– Верно. И это опасно. – Нура выдохнула сквозь зубы.

Она не поднимала глаз и молча теребила свои волосы.

Я наблюдала за ней. Легко было все списать на ее бесчувственность. Но сейчас в ней сквозила угрюмая печаль, словно она слишком старалась выбросить увиденное из памяти.

– Они меняют себя, подстегивают себя, чтобы добраться до этого четвертого слоя, – заговорила она. – Но человеческое тело для такого не приспособлено. И, случается, не выдерживает. Тогда человека поражает а-марил. Отравление не предназначенной для тебя магией.

– Но… почему же… Почему сейчас?

– Почему болезнь выбирает того или другого? А-марил часто бьет наугад. Может, она наткнулась на залежи ядовитой магии. Или дней пять назад поела непрожаренного мяса, которое повлияло на ее тело именно так, чтобы звезды сошлись. Мы об этом попросту мало знаем. Но… – Лицо у нее застыло. – В последнее время Эслин рисковала больше обычного.

– Эликсиры Зерита.

Нура чуть заметно кивнула.

Те сосуды, что совал ей Зерит перед сражениями, – те, что придавали ей такую силу. Насколько я поняла, составление тех эликсиров и его подкосило в числе прочего. И Эслин, по-видимому, тоже.

Нура сделала еще глоток. Ее взгляд скользнул по горам вдалеке.

– Да и при обычных обстоятельствах для Эслин такая судьба не так уж удивительна. – Тут она с любопытством взглянула на меня. – Ты сказала, что слышала крики.

– Слышала. Решайе слышал.

Решайе, словно разбуженный звуками своего имени, прополз ко мне под лоб и с отчетливым неодобрением уставился на Нуру.

– Он тоже черпает из глубинной магии, – сказала та. – Как сиризены и даже глубже. То, что вы слышали, могло исходить от… – она поводила рукой по воздуху, – оттуда. А не отсюда.

– Но каким образом?

– Как знать? Никто этого не понимает. Именно поэтому ты должна остерегаться. Эслин заболела, потому что слишком долго повелевала чересчур глубокой магией и употребляла ее неправильно.

А моя магия была еще глубже, и владела я ею дольше. Мне после употребления магии Решайе бывало очень, очень плохо, но что та болезнь в сравнении с мучениями Эслин?

– Что будет с Эслин? – тихо спросила я.

– Умрет. Так всегда бывает.

– Всегда?

Она помолчала.

– Однажды я видела, как человек выжил. Только раз. Но та женщина прежней уже не стала.

Решайе еще расхаживал у меня подо лбом, как меряющая клетку шагами пантера. Голова раскалывалась от боли.

«Перестань», – сказала я ему.

…Пока она здесь, не перестану…

Пальцы мои потянулись к виску. Все силы ушли на то, чтобы оттеснить Решайе в дальний угол сознания.

– Что такое? – полюбопытствовала Нура.

– За что Решайе так тебя ненавидит?

У нее напряглись уголки губ.

– Решайе всех ненавидит.

…Это не ненависть!.. – обиженно зашипел Решайе.

– Тебя больше всего.

– Может быть, потому, что меня ненавидит Макс.

Вопреки себе – у меня хватало других забот, – стоило Нуре произнести имя Макса, я до зубовного скрежета захотела вступиться за него.

– Не в нем дело.

…Она снова и снова сражалась со мной… – прошептал Решайе. – …Этому нет конца…

– Ты пыталась им овладеть, – сказала я.

– Разумеется, пыталась.

«Разумеется»? Все во мне перевернулось. От мысли, что она желала завладеть вот этим – после того, что он сотворил с Максом… и с семьей Фарлион. Иногда я почти готова была принять Нуру как союзницу, но вот в такие минуты меня переполняло отвращение.

Я его скрыла. Однако она взглянула так понимающе, словно угадала мое невысказанное осуждение.

– Не думай, – тихо заговорила она. – У меня с ним свои счеты.

Решайе зарычал, и во мне вспыхнула его память, острая как бритва. Нура глядится в зеркало – раскрасневшаяся, потрясенная. Окровавленные ладони в песке арены, она снова, снова и снова заставляет себя подняться. Нура в холодной воде, в полной темноте, Нура, вскрывающая себе кожу на руке…

Образы пропали так же внезапно, как налетели. Тишина, ласковый ветерок. Нура подливает в свой бокал.

– Я слышала о делах в Трелле, – сказала она. – О семействе Зороковых. Тебе следовало сразу послушаться Зерита. Тогда война бы уже закончилась и ты могла бы заняться ими.

– Слишком опасно.

– Чем дольше тянешь, тем больше погибнет людей.

Я долго смотрела на нее. Сейчас она казалась старше, чем в воспоминаниях Макса. А вот взгляд, беспощадный и уверенный, остался прежним. Сколько раз она повторяла эти слова Максу – и самой себе – после Сарлазая?

И все же что-то во мне сомневалось, не права ли она.

– Хочется, чтобы этот мир заслуживал спасения, – сказала я.

Сухая усмешка скривила ее губы.

– Ты, верно, думаешь, что я сделана из камня.

– Скорее изо льда.

Да, лед нарастает слоями, скрывая все, что лежит под ним. А что под ее льдом что-то есть, я знала наверняка. Не всегда она была такой. Я даже сейчас видела печаль в ее глазах.

Короткий смешок.

– Мне это не подходит. Лед слишком хрупок. – Ее серебристые глаза скользнули по мне. – Не спеши осуждать, Тисаана. Может статься, ты однажды окажешься на моем месте. Отсечешь от себя все слабости. Пожертвуешь всем, что имела. И тогда мир будет дивиться твоей бесчеловечности, будто ты своей волей стала такой, как есть.

Сделав долгий глоток, она отвернулась к горам.

– Когда-то мы с Эслин дружили, – тихо сказала она. – Не хочется мне смотреть, как она умирает.

Странно было бы жалеть ее. И все же я против воли поняла, какой одинокой она стала, когда перерубила все нити, связывавшие ее с другими людскими душами.

– За мертвых. – Я подняла бокал.

– За мертвых. – Нура ответила тем же.

Она одним глотком допила и отвернулась к стене дома Фарлионов. Здание нависало над нами, и она будто мерилась с ним взглядом, стремясь подчинить.

– Знаешь, – отчетливо проговорила она, – я ненавижу этот поганый дом.