Текст книги "Очерки по аналитической психологии"

VIII. К вопросу о бессознательном: общие замечания о терапии

Глубоко заблуждается тот, кто полагает, что бессознательное является чем-то безобидным и может быть предметом забавы и развлечений. Разумеется, опасно оно не при всех обстоятельствах, но как только возникает невроз, это значит, что в бессознательном произошло опасное накопление энергии, т. е. своего рода заряд, который может взорваться. Здесь необходимо соблюдать осторожность. Начиная анализировать сновидения, мы сначала не знаем, что этим самым вызываем к действию. Возможно, мы приводим в движение нечто внутреннее и незримое; весьма вероятно, что это нечто такое, что позднее так или иначе всплыло бы наружу, а может быть, наоборот, оно так никогда бы и не проявилось. Это аналогично тому, как если бы мы копали артезианский колодец, рискуя натолкнуться на вулкан. Если наличествуют невротические симптомы, то нужно действовать весьма осторожно. Тем не менее невротические случаи еще не самые опасные. Дело в том, что порой встречаются на первый взгляд нормальные люди, которые не выказывают никаких особенных невротических симптомов, – возможно, это сами же врачи и воспитатели, – которые даже гордятся своей нормальностью, являются образцами хорошего воспитания и к тому же обладают в высшей степени нормальными взглядами и жизненными привычками, нормальность которых, однако, есть не что иное, как искусственная компенсация некоторого латентного (скрытого) психоза. Сами они отнюдь не догадываются о своем состоянии. Их догадка выражается, пожалуй, лишь косвенно – в проявлении особого интереса к психологии и психиатрии: подобные дисциплины привлекают их, как свет бабочек. Но поскольку аналитическая техника активизирует бессознательное и заставляет его проявляться, то в этих случаях она разрушает благотворную компенсацию, и бессознательное прорывается наружу уже в форме безудержных фантазий и следующих за ними состояний возбуждения, которые в определенных обстоятельствах прямо ведут к душевному заболеванию или могут при случае побудить к самоубийству. Эти латентные психозы, к сожалению, не так уж редки.

Опасность столкнуться с подобными случаями угрожает любому, кто занимается анализом бессознательного, даже если он обладает богатым опытом и умением. Неловкость, ошибочные взгляды, произвольные интерпретации и т. п. могут испортить дело и в тех случаях, которые не обязательно должны были закончиться плачевно. Правда, это не является спецификой анализа бессознательного, а характерно для любого врачебного вмешательства, если оно оказывается неудачным. Утверждать, будто анализ сводит людей с ума, разумеется, столь же нелепо, как и следовать распространенной идее о том, будто бы врач-психиатр из-за своих постоянных контактов с душевнобольными неизбежно спятит и сам.

Но даже если не учитывать опасности, на которые рискует натолкнуться процедура лечения, то надо признать, что бессознательное и само по себе может быть опасным. Одной из самых распространенных форм опасности являются причины, провоцирующие несчастные случаи. Гораздо большее, чем можно себе представить, число разного рода несчастных случаев вызвано причинами психического порядка, начиная с таких маленьких несчастий, как спотыкание, столкновение, обжигание пальцев и т. д., и вплоть до автомобильных катастроф и несчастных случаев в горах: все это может иметь причину психического порядка и нередко готовится за недели или даже за месяцы до собственно происшествия. Я изучил много ситуаций такого рода и часто отмечал сновидения, которые уже за недели «предсказывали» появление тенденции к нанесению себе вреда. Все несчастные случаи, произошедшие из-за так называемой невнимательности, следовало бы проверить на предмет такого рода обусловленности. Известно ведь, что, если человек по какой-либо причине бывает не очень собран, он не только совершает мелкие или значительные глупости – с ним происходят также и более опасные недоразумения, которые в один психологически подходящий момент могут даже привести к смерти. Народная мудрость гласит: «Имярекумер вовремя» – исходя из верного ощущения скрытой психологической каузальности события. Подобным образом могут вызываться или же затягиваться телесные заболевания. Неправильное функционирование психики может нанести телу значительный вред, равно как и наоборот, телесный недуг может нанести также ущерб и душе, так как душа и тело не являются чем-то раздельным, а скорее одной и той же жизнью. Поэтому редко встречается телесная болезнь, которая не сопровождалась бы душевными осложнениями, даже если она и не обусловлена психически.

Но было бы несправедливо выделить только неблагоприятную сторону бессознательного. Во всех обычных случаях бессознательное оказывается неблагоприятным и опасным лишь потому, что мы находимся в разладе с ним и противопоставляем себя ему. Отрицательная установка по отношению к бессознательному (и соответственно отделение его) вредна постольку, поскольку его динамика тождественна энергии инстинктов[78]78
  См. Instinkt und Unbewufites, in: Uberpsychische Energetik und das Wesen der Traume, 1948, p. 261 ff. Ges. Werke, Bd. 8. Paragr. 8. 263 ff.


[Закрыть]. Отсутствие связи с бессознательным равнозначно утрате инстинктов и корней.

Если удается восстановить ту функцию, которую я назвал трансцендентной, то разъединенность снимается, и тогда можно пользоваться благоприятной стороной бессознательного: бессознательное оказывает тогда всю поддержку и помощь, которую во всеобъемлющей полноте может предоставить человеку милосердная природа. Оно ведь обладает возможностями, закрытыми для сознания, ибо в его распоряжении находятся все подпороговые (сублиминальные) психические содержания, все забытое и упущенное из виду и вдобавок мудрость опыта бесчисленных тысячелетий, запечатленная в его архетипических структурах.

Бессознательное находится в состоянии постоянной активности и создает многочисленные комбинации своих содержаний, служащих определению будущего. Оно продуцирует сублиминаль-ные, прогнозирующие комбинации столь же успешно, как и наше сознание, только те по своей тонкости и значимости во много раз превосходят сознательные комбинации. Поэтому бессознательное может стать для человека вождем, не имеющим себе равных, если только этот человек не даст сбить себя с правильного пути.

Практическое лечение соизмеримо с достигнутым терапевтическим результатом, который может наступить, пожалуй, на любом этапе лечения, совершенно независимо от тяжести или длительности заболевания. И наоборот, лечение какого-либо тяжелого случая может продолжаться очень долго, хотя при этом и не достигаются весьма высокие ступени развития или же в этом достижении нет необходимости. Довольно многие даже после того, как терапевтический результат достигнут, в целях своего собственного развития проходят дальнейшие ступени изменения. Таким образом, дело вовсе не обстоит так, что нужно быть уже тяжело больным, чтобы пройти весь путь развития. Но при любых обстоятельствах более высокой степени сознательности достигают только люди, с самого начала предназначенные и призванные для этого, т. е. обладающие способностью и имеющие влечение к более высокой дифференциации. В этом отношении люди, как известно, так же сильно отличаются друг от друга, как и животные, среди которых есть консервативные и эволюционирующие виды. Природа аристократична, но не в том смысле, что создает возможность дифференциации лишь видам, стоящим на высокой ступени развития. Также обстоит дело и с возможностью психического развития: она предоставлена отнюдь не только особо одаренным индивидам. Иными словами: чтобы пройти значительный путь развития, не требуется ни особого интеллекта, ни каких-либо иных талантов, ибо в этом развитии моральные качества могут играть компенсирующую роль лишь в тех случаях, когда интеллект оказывается слабым. Ни в коем случае не следует думать, будто лечение состоит в том, чтобы вбивать людям в голову общие формулы и сложные научные положения. Об этом не может быть и речи. Каждый может по-своему и на доступном ему языке овладеть тем, в чем имеет необходимость. То, что я изложил здесь, является интеллектуальной формулировкой, но это не совсем то, что обсуждается в обычной практической работе. Вплетенные мной в изложение небольшие фрагменты с описанием некоторых клинических случаев дают уже более точное представление о практике.

Если читатель после всего описанного в предшествующих главах, не будет чувствовать себя способным составить ясное представление о теории и практике современной медицинской психологии, то это меня не очень удивит. Скорее всего, я отнес бы это на счет несовершенства моих изобразительных способностей, так как мне с трудом удается собрать в единый наглядный образ ту необозримую целостность мыслей и переживаний, которая является предметом врачебной психологии. Интерпретация сновидений на бумаге, возможно, выглядит произвольной, неясной и искусственной, но на самом деле это может быть маленькой драмой непревзойденной реалистичности. Пережить сновидение и его истолкование – это нечто совершенно иное, чем получить его жалкое отображение на бумаге. В этой психологии, в сущности, все является переживанием, даже теория (в тех случаях, когда она выражается в самой абстрактной форме) непосредственно исходит из пережитого. Если я, например, обвиняю фрейдовскую сексуальную теорию в односторонности, то это не означает, что она основывается на беспочвенной спекуляции, напротив, она тоже представляет собой верное отображение реальных фактов, которые практический опыт не может игнорировать. И если выводы из них перерастают в одностороннюю теорию, то это лишь показывает, какой силой убеждения – как объективно, так и субъективно – обладают эти факты. Едва ли можно требовать от отдельного исследователя, чтобы он возвысился над своими собственными глубочайшими впечатлениями и их абстрактной формулировкой, так как приобретение впечатлений, равно как и мыслительное овладение ими, уже само по себе является делом всей жизни. У меня как перед Фрейдом, так и перед Адлером было большое преимущество: мое развитие происходило не в русле психологии неврозов с ее односторонностями, я пришел из психиатрии, будучи с помощью Ницше хорошо подготовленным для восприятия современной психологии, и помимо фрейдовской концепции имел возможность наблюдать за становлением взглядов Адлера, благодаря чему я был, можно сказать, с самого начала вовлечен в конфликт и вынужден рассматривать не только чужие, но и собственные мнения как относительные или, соответственно, как проявления определенного психологического типа. Как для Фрейда решающим был упомянутый случай доктора Брейера, так и в основе моих взглядов лежит одно переживание, имевшее определяющее значение: будучи студентом, во время клинических семестров я довольно длительное время наблюдал случай сомнамбулизма у одной молодой девушки. Этот случай стал темой моей докторской диссертации[79]79
  Zur Psychologie und Pathologie sogenannter occulter Phanomene, 1902. Ges.Werke, Bd. 1.


[Закрыть]. Тому, кто знаком с моими научными трудами, будет небезынтересно сравнить эту работу, написанную более 40 лет назад, с моими более поздними идеями.

Работа в этой области – это труд первопроходца. Я часто ошибался и не раз должен был переучиваться, однако знаю – и потому примирился с тем, – что как из ночи возникает день, так и истина рождается из заблуждения. Я расценивал как предостережение слова Гийома Ферреро[80]80
  Les loispsychologiques du symbolisme, 1895, p. VIII.


[Закрыть] о «miserable vanite du savant» (фр. – жалком тщеславии ученого) и поэтому никогда не боялся ошибок и всерьез не раскаивался в них. Научно-исследовательская деятельность никогда не являлась для меня дойной коровой или средством завоевания престижа, а была вынужденным, нередко горьким разбирательством, необходимость которого диктовалась повседневным психологическим опытом работы с больными. Поэтому не все, что я выражаю, идет от головы, но кое-что также и от сердца, и надеюсь, что благосклонный читатель не упустит этого из виду, когда, следя за выстраиваемой рассудочной линией, порой будет замечать некоторые шероховатости. Гармоничное течение изложения возможно лишь тогда, когда автор пишет об уже хорошо известных ему вещах. Когда же он, подталкиваемый необходимостью оказать помощь и вылечить, ищет пути, то ему приходится касаться и таких вещей, которых он, собственно, еще не знает.

Заключение

В заключение я должен извиниться перед читателем за то, что осмелился на этих немногих страницах высказать так много нового и трудного для понимания. Я открыт для его критического суждения, ибо считаю долгом каждого, кто, обособляясь, идет своей дорогой, сообщать обществу о том, что он нашел в своих странствиях за открытиями: живительная ли это прохлада воды для жаждущих или же песчаная пустыня бесплодного заблуждения. Одно помогает, другое предостерегает. Но не критике отдельного современника, а будущему судить об истине и заблуждениях в новом открытии. Есть вещи, которые сегодня пока не истинны и, возможно, еще не могут быть истинными, но, думается, завтра станут таковыми. Поэтому каждый, кому это предназначено судьбой, должен идти своим путем, с одной лишь надеждой и с открытыми глазами человека, осознающего свое одиночество и опасность его бездонных глубин. Своеобразие описанного здесь пути в немалой мере обусловлено тем, что в психологии, коренящейся в реальной жизни и воздействующей на нее, уже нельзя ссылаться на какую-либо рассудочно-научную точку зрения, а нужно считаться также с точкой зрения чувств и, следовательно, со всем действительным содержанием души. В этой практической психологии речь идет не о какой-то всеобщей человеческой душе, а о конкретных людях со всеми многочисленными проблемами, которые тревожат их самым непосредственным образом. Я твердо убежден: психология, удовлетворяющая только интеллект, никогда не бывает практической, так как целостность души никогда не может быть охвачена одним лишь интеллектом. Хотим мы этого или нет, невозможно игнорировать и мировоззренческий аспект, так как душа стремится к такому выражению, которое охватывает ее в целом.

Отношения между «Я» и бессознательным

Предисловие ко второму изданию

Основные положения этой небольшой книги заключены в докладе, который опубликован мной под названием La Structure de l’Inconscient[81]81
  См. Die Struktur des Unbewufiten. Ges. Werke, Bd. 7.


[Закрыть] в Archives de Psychologie в декабре 1916 г. (Bd. XVI, p. 152). Существует также его публикация и под названием The Concept of the Unconscious в моих Collected Papers on Analytical Psychology[82]82
  Aufl. 1920.


[Закрыть]. Упоминаю об этом факте, чтобы дать понять, что данная работа возникла не сразу, а стала выражением растянувшегося на десятилетия стремления уловить и по меньшей мере в главных чертах отобразить своеобразный характер и ход «drame interieur» (фр. – внутренней драмы), процесса трансформации бессознательной души. Эта идея самостоятельности бессознательного, принципиально отличающая мой подход от подхода Фрейда, смутно маячила передо мной уже в 1902 г., когда я занимался историей душевного развития одной молодой пациентки, страдавшей сомнамбулизмом[83]83
  Cm. Zur Psychologie undPathologie sogenannterocculterPhdnomene. Leipzig, 1902. Ges. Werke, Bd. 1.


[Закрыть]. В цюрихском докладе «Содержание психоза»[84]84
  Опубликован в 1908 г.


[Закрыть], прочитанном мной в ратуше, содержится подход к этой идее с другой стороны. В 1912 г. я показал некоторые основные фрагменты этого процесса трансформации на индивидуальном примере и одновременно выявил исторические и этнические параллели этого поистине универсального психического явления[85]85
  См.: Wandlungen und Symbole der Libido, 1912. Переиздание: Symbole der Wandlung, 1952. Ges. Werke, Bd. 5.


[Закрыть]. В упомянутом выше эссе La Structure de l’Inconscient я впервые попытался представить весь процесс в его целостности. Это была всего лишь попытка, и ее недостаточность я слишком хорошо сознавал. Но трудности материала оказались настолько большими, что я не мог и представить себе, как можно хотя бы в какой-то мере справиться с ними, изложив проблему в одном сочинении. Поэтому пришлось довольствоваться «предварительным сообщением» – с твердым намерением при первой же возможности вновь обратиться к этой теме. Двенадцать лет работы в данном направлении позволили мне в 1928 г. существенно переработать прежние представления, характерные для 1916 г., а результатом этих усилий стала предлагаемая читателю небольшая книга. На этот раз я главным образом попытался показать отношение «я-сознания» ((Ichbewuβtsein) к бессознательному процессу. Согласно этому замыслу, я специально занялся исследованием тех феноменов, которые можно считать реакциями сознательной личности на воздействия бессознательного. Тем самым я пытался хотя бы косвенно приблизиться к собственно бессознательному процессу. Эти исследования, разумеется, еще далеки от удовлетворительного завершения, поскольку до сих пор не получен ответ на главный вопрос – о природе и сущности бессознательного процесса. К этой особенно сложной задаче я не отважился приступить, не имея достаточного опытного материала. Ее решение предстоит в будущем.

Да простит мне читатель, если я попрошу его рассматривать эту небольшую книгу как серьезную попытку с моей стороны подвергнуть анализу новую и еще не исследованную сферу опыта. Речь идет не о надуманной мыслительной конструкции, а об определении тех комплексов психических переживаний, которые прежде никогда не выступали в качестве предмета научного исследования. Поскольку душа является иррациональной данностью и, конечно, не может, как это бывало встарь, уравниваться в правах с более или менее божественным разумом, то не стоит и удивляться, что психологический опыт необычайно часто сталкивает нас с событиями и переживаниями, которые не соответствуют нашим разумным ожиданиям и потому отвергаются нашим рационалистически ориентированным сознанием. Такая установка сознания, разумеется, не пригодна для психологического наблюдения, так как она в значительной степени ненаучна. Если хочешь наблюдать природу в ее настоящем своеобразии, не стоит пытаться что-либо ей подсказывать.

Здесь я попытался обобщить свой психологический и психиатрический опыт, накопленный за 28 лет, и потому этот мой небольшой труд в известной мере смеет претендовать на серьезное к себе отношение. Естественно, все не могло быть изложено лишь в одном этом сочинении. Продолжение рассуждений последней главы читатель найдет в книге «Тайна золотого цветка»[86]86
  См. комментарий к Das Geheimnis der goldenen Blilte. 1929,6. Aufl. 1957, in Bd. 13 der Ges. Werke.


[Закрыть], которую я издал совместно с моим, ныне покойным, другом Рихардом Вильхельмом. Я ссылаюсь на эту публикацию потому, что восточная философия вот уже многие тысячелетия занимается глубинными процессами человеческой души и, располагая весьма необходимым нам сравнительным материалом, естественно, имеет для нашего психологического исследования неоценимое значение.

Октябрь 1934 г.

Автор

I. Воздействие бессознательного на сознание

Как известно, согласно представлениям Фрейда, содержания бессознательного исчерпываются инфантильными тенденциями, которые вытесняются из-за их несовместимости друг с другом. Процесс вытеснения под нравственным влиянием окружения начинается в раннем детстве и продолжается всю жизнь. При помощи анализа вытеснение снимается, а вытесненные желания осознаются.

Согласно этой теории бессознательное, можно сказать, содержит лишь те части личности, которые вполне могли бы быть осознанными и которые подавляются, собственно, только воспитанием. Хотя для определенного подхода эти инфантильные тенденции бессознательного играют важнейшую роль, было бы все же неправильно определять или оценивать по ним бессознательное вообще. Бессознательное имеет еще и другую сторону: в его объем входят не только вытесненные содержания, но и психический материал, не достигающий пороговой отметки сознания. Невозможно объяснить подпороговость всех этих процессов, исходя только из принципа вытеснения, ведь в противном случае благодаря избавлению от него человек обладал бы феноменальной памятью, из которой ничто не могло бы исчезнуть.

Надо отметить, что кроме вытесненного материала в бессознательном находится и все психическое, ставшее подпороговым, включая сублиминальные чувственные восприятия. Кроме того, мы знаем, исходя не только из богатого опыта, но и из теоретических оснований, что бессознательное содержит в себе и материал, еще не достигший пороговой отметки сознания. Здесь имеются в виду зародыши будущих сознательных содержаний. Таким образом, мы вправе предполагать, что бессознательное никоим образом не застаивается на месте – в смысле его неактивности, а постоянно занято группировкой и перегруппировкой своих содержаний. Эту активность следовало бы посчитать совершенно независимой лишь в патологических случаях, в норме же она координирует сознание в плане компенсирующего отношения.

Необходимо также указать, что все эти содержания бессознательного обладают личностной природой, поскольку являются приобретениями индивидуального наличного бытия. Атак как наличное бытие ограниченно, то и число приобретений бессознательного тоже должно быть ограниченным, вследствие чего возможность исчерпания бессознательного посредством анализа или составления полного перечня его содержаний надо считать актуальной – в том смысле, что бессознательное не в состоянии производить ничего сверх того, что уже известно и принято сознанием. Здесь следовало бы, как уже отмечалось, сделать вывод о том, что бессознательное продуцирование оказалось бы парализовано, если бы с помощью снятия вытеснения можно было задерживать погружение сознательных содержаний в бессознательное. Но, как мы знаем по опыту, такое возможно лишь в весьма ограниченной степени. Мы приучаем наших пациентов удерживать вытесненные и вновь ассоциированные с сознанием содержания и принимать их в плоскость своей жизни. Однако мы имеем возможность ежедневно убеждаться: эта процедура настолько безразлична для бессознательного, что оно спокойно продолжает продуцировать сновидения и фантазии, которые, согласно первоначальной фрейдовской теории, должны основываться на материалах личного вытеснения. Продолжая в таких случаях последовательное и непредвзятое наблюдение, можно выявить образования хотя формально и сходные с более ранними личностными содержаниями, но, очевидно, заключающие в себе признаки, которые уводят за пределы личностного.

Чтобы проиллюстрировать сказанное, я приводил пример с пациенткой, страдавшей не слишком тяжелым истерическим неврозом, который, как выражались еще в начале этого столетия, коренился главным образом в «отцовском комплексе». Под этим комплексом подразумевалось своеобразное отношение пациентки к отцу, которое стало помехой на ее пути. Она очень хорошо относилась к своему (тогда уже умершему) отцу. Это было главным образом эмоциональное отношение. В подобных случаях чаще всего развивается интеллектуальная функция, которая в этих условиях такова, что со временем становится мостом, связывающим человека с миром. Моя пациентка как раз решила заняться изучением философии. Энергичный познавательный интерес стал мотивом, побудившим ее выйти из состояния эмоциональной привязанности к отцу. Эта операция может иметь успех лишь в том случае, если на новой ступени, созданной с помощью интеллекта, заработает и чувство, например, таким образом, что реализуется равноценное прежнему эмоциональное отношение к какому-либо подходящему мужчине. Но в данном случае такого переноса не произошло: чувство молодой женщины застыло в неустойчивом равновесии между отцом и одним не очень-то подходящим мужчиной. Это, естественно, стало помехой развития, из-за чего возник столь характерный для невроза разлад с самой собой. Так называемый нормальный человек может, конечно, приложив мощное волевое усилие, разорвать (с той или другой стороны) эмоциональные оковы или – что, очевидно, дело обыкновенное – бессознательно скользить по накатанной колее инстинкта на другую сторону, не давая себе отчета в том, какой конфликт скрывается за отдельными головными болями или иными физическими недомоганиями. Однако определенной ущербности инстинкта, у которой может быть множество причин, оказывается достаточно для того, чтобы затруднить гладкий бессознательный переход. Тогда продвижение вперед тормозится конфликтом, а вызванное этим замирание жизни равнозначно неврозу. Психическая энергия именно из-за такого замирания растекается по всевозможным направлениям, которые поначалу кажутся бессмысленными: к примеру, возникают чересчур сильные возбуждения симпатической нервной системы, отчего происходят кишечные и желудочные расстройства нервной этиологии; или возбуждается блуждающий нерв (а тем самым и сердце); или фантазиям и реминисценциям, которые сами по себе достаточно неинтересны, придается слишком большое значение (из мухи делают слона!), и они становятся навязчивыми для сознания и т. д. В таком состоянии нужен еще какой-либо мотив, сулящий прерывание болезненного равновесия. Если следовать Фрейду, сама природа бессознательно косвенно и ведет к этому посредством феномена переноса. В процессе аналитического лечения пациентка отцовский образ переносит на врача, тем самым в каком-то смысле делая его отцом, но поскольку он отцом все-таки не является, то – эквивалентом мужчины, который оказался для нее недостижимым. Так врач становится в некотором смысле отцом и возлюбленным – иными словами, объектом конфликта. Противоположности в нем объединяются, отчего он представляет собой как бы идеальное разрешение конфликта. Поэтому врач, сам того не желая, становится объектом почти непостижимой для постороннего завышенной оценки пациента, делающей его спасителем и богом. Эта метафора вовсе не так смешна, как может показаться. Действительно, быть одновременно отцом и возлюбленным – это уж слишком. Такое долго выдержать никому не под силу. Фактически по меньшей мере надо быть полубогом, чтобы все время безупречно играть эту роль; надо уметь всегда быть дающей стороной. Пациенту, находящемуся в состоянии переноса, поначалу это временное разрешение кажется идеальным. Но через какое-то время данное состояние переходит в стагнацию, что столь же плохо, как и невротический конфликт. На самом деле для настоящего разрешения конфликта еще вообще ничего не сделано. Конфликт просто-напросто перенесен. Тем не менее удачный перенос – по крайней мере на время – может заставить невроз исчезнуть полностью, и потому он очень верно был признан Фрейдом исцеляющей силой первой величины, но одновременно и просто временным состоянием, которое хотя и сулит возможность излечения, но само исцелением ни в коей мере не является.

Такое, несколько детализированное, разъяснение кажется необходимым, чтобы понять приведенный мной пример: моя пациентка оказалась именно в состоянии переноса и уже достигла верхней границы, где замирание становится неприятным. Естественно, возник вопрос: что дальше? Ведь я уже превратился в ее глазах в спасителя, и сама мысль о том, что она должна от меня отказаться, разумеется, была пациентке не только весьма неприятна, но и просто ужасна. Так называемый «здравый человеческий рассудок» в подобных ситуациях обычно достает на свет божий весь свой репертуар, начиная от «тебе просто надо», «следовало», «ты же не можешь» и т. д. Поскольку здравый человеческий рассудок, к счастью, не слишком редкое и не слишком бесполезное явление (знаю, есть и пессимисты), то именно в состоянии переноса, усиленном хорошим самочувствием, какой-нибудь разумный резон может вызвать столько энтузиазма, что, приложив мощное волевое усилие, человек решается даже на болезненную жертву. Если все заканчивается удачно (а такое и вправду иногда выходит удачно), жертва приносит блаженный плод, так что бывший пациент одним прыжком оказывается практически излеченным. Обычно врач бывает настолько этому рад, что теоретические трудности объяснения этого маленького феномена остаются, как правило, без внимания.

Если же такой прыжок не получается, – а у моей пациентки он не получился, – то приходится вплотную сталкиваться с проблемой снятия переноса. Здесь «психоаналитическая» теория попадает во тьму кромешную. В таком случае кажется, что ставка делается на темную веру в судьбу: все должно как-то утрястись, например, «само пройдет, когда у пациентки закончатся деньги», как заявил мне однажды один несколько циничный коллега. Это могут быть и неумолимые требования жизни, каким-то образом делающие невозможной стагнацию переноса, заставляющие пойти на невольную жертву, иногда с более или менее полным рецидивом. (Описаний таких случаев не найти в книгах, содержащих хвалебные оды психоанализу!)

Конечно же, бывают и безнадежные случаи, когда помощь совершенно бесполезна, но есть и такие ситуации, в которых процесс не застревает на мертвой точке, когда не надо с болью и, фигурально говоря, с оторванной ногой выдираться из переноса. Как раз в случае с моей пациенткой я сказал себе, что необходимо найти приемлемый четкий путь, который даже из такого опыта выводил бы человека в полной сохранности и осознанности. Хотя у моей пациентки уже давно закончились деньги (если они у нее вообще когда-нибудь были), мне все же любопытно было узнать, какие же пути выберет природа, чтобы добиться приемлемого разрешения стагнации переноса. Поскольку я никогда не мнил о себе, будто обладаю таким здравым человеческим рассудком, который в любой запутанной ситуации точно знает, что надо делать, и поскольку моя пациентка знала об этом не больше меня, я предложил ей по крайней мере отслеживать перемены, исходящие из психической сферы, которая лишена наших всезнайства и преднамеренности.

В первую очередь это оказались сновидения. Ведь они содержат в себе такие образы и мыслительные взаимосвязи, которые мы не создаем с осознанным умыслом. Они возникают спонтанно, без нашей помощи, и тем самым представляют собой непроизвольную психическую деятельность. Поэтому сновидение является, собственно, в высшей степени объективным, естественным продуктом психики, а посему от него можно ожидать по меньшей мере ссылок и намеков на некоторые основные тенденции душевного процесса. Но поскольку процесс психической жизни, как и любой жизненный процесс, представляет собой не просто каузальный ход событий, но еще и конечно ориентированный, целесообразный ход вещей, то от сновидения, которое является не чем иным, как самоотображением процесса психической жизни, можно ожидать показаний как об объективной обусловленности, так и об объективных тенденциях.

Основываясь на этих рассуждениях, мы с пациенткой подвергли ее сновидения тщательному анализу. Должен сказать, что буквальное воспроизведение всех ее сновидений завело бы нас слишком далеко. Достаточно лишь бегло передать их основной характер: в большинстве своем сновидения касались личности, т. е. их персонажами явным образом выступали сама сновидица и ее врач, причем последний редко появлялся в своем естественном облике, а преимущественно представал специфически искаженным. Его облик то обладал сверхъестественными размерами, то выступал под покровом седой старины, позже вновь обретая сходство с отцом пациентки, но при этом странно вплетаясь в природу, как в следующем сновидении: ее отец, который на самом деле был невысокого роста, стоял вместе с ней на холме среди пшеничного поля. Она была крохотной по сравнению с ним, приснившимся почти великаном. Он поднял ее с земли и взял на руки, как ребенка. Ветер вызывал волны на пшеничном поле, и в такт этим волнам он качал ее на руках.