Текст книги "Океан безмолвия"

Глава 24

Настя

В 7.40 я у дома Джоша. Он на подъездной аллее, стоит, прислонившись к своей машине. Увидев меня, отпирает дверцы, подходит с другой стороны, открывает для меня кабину.

– Наконец-то, Солнышко, – говорит он. – Я уж думал ехать без тебя.

– Я же не знала, что ты запланировал турпоход, – отвечаю я, устраиваясь в кабине и захлопывая дверцу.

– Мне нужно успеть в «Хоум депот»[11]11
  «Хоум депот» (Home Depot, Inc) – фирма по продаже строительных и отделочных материалов для дома.


[Закрыть] до закрытия.

– Ну и нечего было меня ждать. – И правда, чего это он? Я не стала бы плакать из-за того, что мне не удалось попасть с ним в магазин стройматериалов, куда он наведывается каждую неделю.

– И то верно. Но я знал, что рано или поздно ты появишься, а гараж был бы закрыт, и ты бы подумала, что я тебя бросил, и меня совесть бы замучила, а я терпеть не могу чувствовать себя виноватым. Так что проще было подождать.

– Надо ж, как тебе тяжело живется, – сухо комментирую я.

– Только ты одна можешь додуматься сказать мне такое. – Как ни странно, голос у него довольный.

– Силовое поле на меня не действует.

– И что это значит?

Я бросаю на него скептический взгляд. Неужели не сообразил? Он продолжает на меня смотреть, и я наконец пожимаю плечами, испускаю досадливый вздох, дабы он понял: меня раздражает, что я должна это ему объяснять.

– В школе к тебе на пушечный выстрел никто не подходит. Увидев тебя в первый раз, на скамейке во дворе, я подумала, что ты, наверно, окружен неким силовым полем. Я хотела, чтобы и у меня было такое же. Ты можешь прятаться у всех на виду. Это круто.

– Силовое поле, – повторяет он несколько удивленно. – А что, вполне может быть. Раньше это называли мертвой зоной, – добавляет он, но в подробности не вдается. – Ты, должно быть, обладаешь сверхъестественными способностями. – Очевидно, он о том, что я смогла пробить брешь в его силовом поле, но я молчу.

Нет у меня сверхъестественных способностей. Знаю точно, потому что частенько жалею об этом. Вернее, у меня есть просто бешеный потенциал ожесточенности и беспричинного гнева, но, думаю, это не в счет. Я чувствую себя немного обманутой. За последние два года я перечитала кучу книг и пересмотрела кучу фильмов, и в каждой книге, в каждом фильме, если герой или героиня умирают, а потом возвращаются к жизни, после свидания со смертью у них обязательно появляются сверхъестественные способности. Прости, что тебе не удалось выиграть большой приз и обрести вечный покой, но, по крайней мере, с пустыми руками ты не остался! Пусть ты вернулся сломленным, исковерканным, но тебе хотя бы достался грандиозный утешительный приз, как, например, способность читать чужие мысли, общаться с мертвыми или ощущать запах лжи. Что-то очень крутое. А я даже не могу управлять стихиями.

Конечно, если верить книгам, «детка» – излюбленное обращение парней к девчонкам, потому что это – скорый поезд к завязыванию романтических отношений. Минуту назад он был говнюком, но потом назвал тебя «деткой», и дело в шляпе. Ты падаешь в обморок от счастья, забываешь про самоуважение. О-о-о-о-о, он назвал меня деткой. У меня уже мокро в трусах, как же я его лю-ю-ю-юблю. Неужели и в жизни парни называют девчонок «детками»? Не знаю. У меня в этой области опыта мало. Одно могу сказать: если бы меня какой-то парень назвал «деткой», я, наверно, рассмеялась бы ему в рожу. Или придушила бы его.

Джош паркуется на стоянке, ждет, когда я выберусь из машины, и мы вместе входим – он впереди, я следом – через автоматические двери в магазин. Я плетусь за ним по проходам между полками. Здесь он в своей стихии, почти как в своем гараже. Будто некая невидимая нить ведет его именно к тем товарам, которые он ищет. Он двигается на автопилоте, даже не думая, куда идет. В этом магазине он, должно быть, полжизни провел.

– Доски куплю в следующий раз, – говорит он. – Сейчас с ними возиться неохота. К тому же, думаю, за тем, что мне нужно, нам все равно придется ехать на лесной двор. – Слово «нам» оседает в голове.

– Что ты мастеришь? – спрашиваю я, глянув вдоль прохода прежде, чем открыть рот.

– У меня есть заказ от одного учителя. Ну и еще я должен сделать два деревянных кресла-лежака.

– Ты продаешь свои изделия?

– Какие-то просто так отдаю, какие-то продаю. Так я зарабатываю на древесину и инструменты.

– Поэтому и в университет поступать не хочешь?

– Что? – переспрашивает он, ставя в тележку еще две банки лака.

– Я слышала ваш разговор с миссис Лейтон. Ты еще не подавал заявление. Не хочешь поступать?

– Науки – не мое, никогда ими особо не увлекался.

– А родители твои хотели, чтобы ты учился в вузе?

– Не знаю. Так далеко мы не загадывали.

– И чем ты будешь заниматься?

– Наверно, тем же, чем сейчас. Только в бо́льших объемах.

Я его понимаю. Раньше сама так думала, но он имеет возможность заниматься любимым делом.

– Ты можешь себе это позволить? – спрашиваю я. Мы стоим перед ящичками с гвоздями, шурупами, винтиками, болтами всех вообразимых и невообразимых размеров, и он, не глядя, выдвигает их один за другим.

– Я могу позволить себе все, за что готов заплатить. – Я не совсем понимаю, что он имеет в виду, но в голосе его слышится горечь, и если есть что-то, что ожесточает его, я не хочу это обсуждать.

Мы подходим к кассе самообслуживания. Я достаю из тележки покупки, подаю ему по одной, он пропускает каждую через сканер. Прямо семейная сцена. Он мог бы поехать один, все равно помощи от меня никакой. А я бы это время посвятила бегу, что, собственно, мне и следовало сделать. Я так бы и поступила, если б не застала его дома. Бежала бы и бежала, пока не выбилась из сил. В одном он прав. Интересно, сам он это понимает? Поэтому дождался меня? Если бы, придя к его дому, я увидела запертый гараж, то почувствовала бы себя брошенной, отвергнутой и, возможно, больше у него никогда бы не появилась.

В начале десятого мы у его дома. Я помогаю ему занести пакеты в гараж, наблюдаю, как он разбирает покупки. Джош – сама грациозность и плавность, ни одного лишнего движения. Все, что он делает, имеет определенную цель. Я не испытываю неловкости, наблюдая за ним. Он тоже за мной наблюдает. У нас с ним негласная договоренность. Я позволяю ему наблюдать за мной. Он разрешает мне наблюдать за ним. Мы на этот счет друг друга никогда не одергиваем. Это наш взаимный дар друг другу. Никаких тебе условий, ожиданий, чтения между строк. Каждый из нас для другого – тайна. Может быть, если мне удастся разгадать его, а ему – меня, мы сумеем объяснить, что каждый из нас собой представляет. Может быть, как раз это мне и нужно. Чтобы кто-то объяснил, какая я.

Когда все убрано, Джош запирает гараж и идет в дом. У двери останавливается, ждет, когда я войду следом, потом закрывает ее.

Спрашивает:

– Ты ела?

– Да, перед приходом сюда. А ты?

– Да. Подогрел бы тебе что-нибудь, если бы ты была голодна… То есть сегодня ты что-то готовила на ужин? – Джош скептически смотрит на меня.

Я хмыкаю. Потому что в хмыканье есть своя прелесть.

– Нет.

– Что ты ела на ужин?

– Печенье на основе арахисового масла.

– Ты серьезно? Впрочем, это пустой вопрос. Не понимаю, как при таком питании тебе удается выдерживать огромные физические нагрузки.

– Арахисовое масло богато белком, – говорю я с притворным негодованием в голосе. – К тому же я внесла изменения в рецепт, и мне пришлось съесть их целую кучу, чтобы понять, правильно ли я все рассчитала.

– Ну и как? Правильно? – спрашивает Джош, доставая из холодильника бутылку воды. Он ее залпом ополовинил, потом дал мне.

– Не знаю. Принесу тебе попробовать. Сам решишь.

– Ладно, я съем твое печенье, а ты позволишь накормить тебя настоящей едой.

– Ты собираешься для меня готовить? – Я чуть не поперхнулась водой. Вернула ему бутылку.

– Мне так и так готовить. На одного человека или на двоих – разницы никакой.

– Не парься.

– Не буду. – Он улыбается. Я обхожу стол, беру МР3-плеер, лежащий рядом с телефоном.

– Что слушаешь? – любопытствую я, включая его.

– Ничего. Для тебя выложил. Он просто лежит здесь. Подумал, может, ты захочешь с ним бегать.

Уф. Я, не глядя, выключаю плеер. Кладу его на место.

– Мне и без плеера нормально. Он мне не нужен. Но за заботу спасибо.

– Как так? По-моему, только ты одна бегаешь без музыки в ушах. Не скучно? – спрашивает Джош. Резонный вопрос. Нет, мне не скучно. Вокруг всегда столько всяких звуков – не заскучаешь. И уж конечно, я не намерена вставлять в уши всякую дрянь. Это все равно что на лбу написать: нападайте на меня, я к вашим услугам. Я пожимаю плечами, еще дальше отодвигаю от себя плеер и отворачиваюсь.

– Ничуть. Я слышала, ты с моей тетей имел милую беседу, – говорю я язвительно, перебираясь на диван. Скидываю обувь, подбираю под себя ноги.

– А я все думал, скажет она тебе или нет.

– А сам почему не сказал?

Джош пожимает плечами. В общении друг с другом мы постоянно то пожимаем, то передергиваем плечами. Наверно, потому я в конце концов и решила заговорить с ним. Просто плечи устали.

– И что она сказала? – интересуется Джош, плюхаясь на диван рядом со мной.

– Чтоб я не держала ее за дуру.

– То есть тебе нельзя сюда приходить?

– Вовсе нет. Она не запретила. Просто требует, чтобы я сообщала ей о своем местонахождении. Пока я пишу ей эсэмэски, она шуметь не станет.

Истинная правда. Марго усадила меня, прочитала лекцию, отругав за то, что я ее ни во что не ставлю. Втолковала, что, если со мной что-нибудь случится, на нее падет гнев моей мамы – миниатюрной женщины ростом пять футов три дюйма[12]12
  Примерно 158 см.


[Закрыть], которая способна нагнать страху и на неустрашимого воина. Но Марго, да хранит ее Господь, не имела ни малейшего намерения загонять меня в угол правилами и ультиматумами и поступила мудро, ведь я все равно не стала бы им подчиняться. Не в знак протеста и не потому, что я не хочу жить по чужой указке. Просто я не могу лишить себя возможности бывать в этом гараже.

– Послушай, Эм, – сказала она, – я не наивна. Я тоже была молода. Мне тридцать два, и в моем арсенале есть целый список историй, которые я ни за что не расскажу своей матери. А будь моей матерью Шарлотта, этот список был бы длиннее, так что поверь мне, я все понимаю. Но и ты должна понимать, что я несу за тебя ответственность. А еще я тебя люблю. – Думаю, здесь я поморщилась, но она, будто не заметив этого, продолжала: – Скоро тебе стукнет восемнадцать, и я знаю, что бесполезно запрещать тебе что-то, но, будь добра, из уважения ко мне сообщай, где и с кем ты находишься и чем занимаешься. Если будешь ставить меня в известность, мы с тобой будем жить мирно. Если нет, я не колеблясь посажу тебя в автобус и отправлю назад к матери.

Она не преминула добавить, что я, на ее взгляд, умная девочка, а умные девочки часто совершают глупейшие поступки. Потом обняла меня и сказала, что я могу доверить ей что угодно и она не станет меня осуждать. Думаю, она намекала на разговор о сексе.

Я тоже обняла ее, потому что только так могла выразить ей свою благодарность за то, что мне не пришлось с боем отстаивать свое право видеться с Джошем. Марго не собиралась препятствовать нашему с ним общению, тем самым усложняя мне жизнь. И слава богу. В моей жизни сложностей и без того хватает.

Глава 25

Джош

– Как ты научился готовить? – Сегодня вечером ее раскачивающиеся ноги свешиваются с моего кухонного стола, а не с верстака. Теперь она постоянно ужинает здесь. Иногда помогает готовить. Иногда просто наблюдает. И всегда болтает.

Я открываю дверцу шкафа над холодильником, куда мама составила все свои поваренные книги. Она смотрит на забитую книгами полку. Вообще-то, я заглядываю только в несколько – из тех, что на виду: шкаф довольно глубокий, книги стоят в три ряда.

– Ты научился готовить по поваренным книгам? – Она вскидывает брови.

– Многие так постигают кулинарное искусство, разве нет?

– Во всяком случае, не многие семнадцатилетние парни.

– Думаю, многие семнадцатилетние парни вообще не учатся готовить.

Эта моя фраза остается без ответа. Я сказал это не для того, чтобы ее смутить, но, думаю, она смущена, потому что воцаряется молчание. Пауза, которую, как считает каждый, необходимо заполнить, но никто не может это сделать, потому что все пытаются придумать, что сказать. И вот, пока все сидят и раздумывают, пауза затягивается, и уже не найти таких слов, которые не усугубили бы неловкость. Все уместные фразы растворяются в молчании, пока идут поиски подходящих слов.

– Если получится фигово, можно заказать пиццу. – Молчанию ее не победить. Оно ее ничуть не пугает. Полагаю, если больше года не разговаривать ни с одной живой душой, волей-неволей научишься манипулировать напряженными паузами.

– Фигово не получится, – отвечаю я.

– Уверен? – с ехидцей уточняет она.

– Ты помираешь с голоду?

– Как ни странно, нет. Однако это выглядит как-то сомнительно. – Она взглядом показывает на разделочную доску, что лежит передо мной.

– Овощи?

– Ну да.

– Тебе сколько лет? Восемь? – спрашиваю я.

– А тебе сколько? Сорок? – парирует она.

– Фигово не получится, – повторяю я. – Доверься мне. Я не первый день стряпаю.

– А сколько уже?

– Три года, плюс-минус. – Примерно с тех пор, как дедушка тяжело заболел и больше не мог стоять у плиты. Тогда же я научился пользоваться стиральной машиной и опорожнять пылесос.

– С четырнадцати лет? Что тебя сподвигло?

– Надоело каждый вечер жрать на ужин хлопья из коробки. В один прекрасный день достал поваренные книги и стал читать.

– А я вообще не умею готовить.

– Зато печешь хорошо. – Черт, как же здорово она печет! На прошлой неделе принесла мне свое печенье на основе арахисового масла – все в сахаре, с перекрестным узором наверху. Как только увидел его, сразу вспомнил, что мама делала такое же – а я об этом совсем забыл. И задумался, сколько еще всего о ней я не помню.

– Это не одно и то же.

– Если б задалась целью, запросто бы научилась готовить. Я даже могу одолжить какую-нибудь книгу, если хочешь, – говорю я насмешливо. Видно, что она не горит желанием. – Это вовсе не трудно.

– Для тебя, может, и не трудно. Не все такие таланты во всем, как Джош Беннетт. – Послушать ее, так я козел безрогий.

– Знаешь, сколько блюд поначалу испортил талантливый Джош Беннетт? – Теперь я и сам выставляю себя безрогим козлом.

– Просвети.

– Скажем так, от хлопьев я не мог отказаться еще несколько месяцев. И даже потом нам с дедом еще частенько приходилось есть жесткую пригоревшую пищу.

– Ты мог бы у Дрю ужинать каждый вечер.

– Мог бы. Если бы хотел терпеть Дрю каждый вечер. – У меня нет склонности к мазохизму, но она права: в доме Дрю меня всегда ждут.

– Он – твой лучший друг. Хотя ума не приложу, что вас объединяет.

– Мы вместе были в «Малой лиге»[13]13
  «Малая лига» (Little League) – объединяет детские бейсбольные команды, организует соревнования повсеместно в США в летнее время. Финансируется местными бизнесменами.


[Закрыть]. Когда мои родные стали умирать, а окружающие – меня игнорировать, он не отступил. Продолжал приходить ко мне, как я ни старался от него избавиться. В конце концов я понял, что не отвяжусь от него.

– Похоже на Дрю.

И на тебя похоже, Солнышко.

– В «Малой лиге»? – с усмешкой переспрашивает она.

– Недолго, – отвечаю я. – Как только понял, что мне интереснее строгать биты, а не махать ими, я ушел оттуда.

Она наблюдает за тем, как я режу овощи, но я знаю, что свою помощь она не предложит, ибо там, где необходимо задействовать руки и острые ножи, она пас.

– Я тоже, когда начинала печь, перепортила массу продуктов, – сообщает она мне, возвращаясь к прежней теме. В это трудно поверить. Мне кажется, она родилась с формой для выпечки и кулинарной лопаткой в руках.

– А когда ты начала?

– В пятнадцать лет. – Она смотрит на свою левую руку, поворачивает ее так и эдак и смотрит. Я решил, что она свое уже сказала, ибо привык к тому, что она выдает лишь самый минимум информации о себе. Обычно ничего определенного – это лучшее, на что можно рассчитывать. Но сейчас она меня удивляет. – У меня возникли проблемы с рукой, пришлось делать физиотерапию. Мне посоветовали тесто месить, чтобы вернуть руке силу. В какой-то момент я прикинула, что, раз уж так много времени провожу, замешивая тесто, можно попробовать и хлеб испечь. – Она издает смешок.

– Наверно, легче сказать, чем сделать.

– Не то слово. – Она непринужденно улыбается, и эта беспечная улыбка никак не вяжется с ее обычной манерой поведения. – Первый раз, кажется, хлеб вообще не поднялся. Получился этакий плоский жесткий диск. Папа все равно попробовал, сказал, что неплохо. Видел бы ты его лицо, когда он пытался жевать. Не знаю, как только зубы не сломал. – Рассказывая мне это, она не перестает улыбаться. Свет приятных воспоминаний озарил ее лицо, и я осознал, что перестал крошить овощи, наблюдая за ней. Я заставил себя продолжить, пока она не заметила. – Я пробовала снова и снова. И всегда не одно, так другое. Настоящий хлеб не получался. Меня это жуть как бесило.

– И в конце концов ты сдалась? – спрашиваю я. Она смотрит на меня так, будто я ее оскорбил.

– Ну уж нет. Чтобы я спасовала перед какой-то булкой хлеба… Сколько ж я муки перевела. Маме пришлось ее мешками покупать. Однажды я так разозлилась, что запулила тесто в потолок. Думала, мама запретит мне появляться на кухне, увидев, как я, стоя на стремянке, скребком счищаю тесто с потолка. Но в конце концов я добилась своего. На это ушло несколько месяцев, но я все-таки испекла приличный хлеб. – Она пожимает плечами, глядя на свою ладонь и сжимая в кулак пальцы. – Заодно и рука окрепла.

Наблюдая за тем, как она разглядывает свою ладонь, я задаюсь вопросом: что она имела в виду, когда сказала, что у нее возникли проблемы с рукой? Если присмотреться, пальцы у нее не совсем прямые, рука иногда дергается, она роняет вещи. Когда такое случается, мы оба делаем вид, что ничего особенного не произошло. На ее руке шрамы – есть едва заметные, есть более яркие. Я знаю их все наперечет. Я так долго смотрю на ее руки, что теперь могу в точности воспроизвести каждый шрам.

– Ты все еще печешь? Хлеб? – спрашиваю я.

– Еще чего, – фыркает она, словно более нелепого вопроса я не мог задать. – Это ж такой геморрой. Возни до фига, а здесь еще такая влажность – атас. Просто мне нужно было знать, что, если захочется, я смогу испечь хлеб. А вообще-то я больше люблю сладкое.

Она выпячивает подбородок, показывая на разделочную доску, что лежит передо мной.

– По-моему, ты от своих овощей места мокрого не оставил.

Смотрю на красный перец, который я измельчил в пыль, пока слушал ее.

– Не моя вина, что ты чудо как хороша – глаз не отвести. – Мне требуется минута, чтобы подтвердить той части мозга, которая еще функционирует, что я действительно это сказал. Не уверен, что «хороша» – подходящее слово. Если и подходящее, то идиотское. Как и я. Кажется, самый лучший выход – притвориться, будто я ничего такого не говорил, и надеюсь, что она пропустила мою фразу мимо ушей, но Солнышко поступает еще лучше.

– Дрю говорит, что я чертовски сексуальна, – выручает она меня, снисходительно пожимая плечами.

– Это тоже есть. – Я улыбаюсь. Не встречаясь с ней взглядом, собираю в кучку то, что осталось от красного перца. Наливаю в сотейник растительное масло, выкладываю овощи на столе. – Переднюю горелку поверни на восемь. – Я показываю на плиту, она выполняет мою просьбу. В эту секунду входная дверь отворяется, мы оба мгновенно затыкаемся.

– Эй, а что тут… – При виде Насти Дрю умолкает на полуслове. Видно, что он потрясен. Только не знаю, чем: тем, что Настя здесь, сидит на моем кухонном столе, как у себя дома, или тем, что она почти неузнаваема для него. На ней белые джинсовые шорты и розовая футболка; косметика с лица давно смыта, само лицо хорошо видно, потому что волосы убраны назад, заплетены в косы. Она выглядит моложе, как всегда, когда она такая. Вдоль пробора тянется рваный шрам, который она постоянно пытается закрыть. Я уже привык к такой Насте, но Дрю, я знаю, ни разу не видел ее похожей на обычную девчонку, а сам я никогда ему об этом не говорил.

Не знаю, предательство ли это по отношению к нему. Если предательство, мне должно быть стыдно, и в какой-то мере меня гложет чувство вины. Но я считаю, что мое поведение оправданно. Хоть и эгоистично. А Дрю пусть дуется, если хочет. Все равно, на мой взгляд, я прав.

Настя соскальзывает со стола. Я думаю, что сейчас она уйдет, оставив меня одного объясняться с Дрю. Но она не уходит. Идет через кухню к навесному шкафу, где хранится посуда, достает еще одну тарелку, в выдвижном ящике берет еще одну пару столовых приборов, ставит все это на стол. Дрю подходит к столу, выдвигает стул, садится. И все это время не сводит с нее глаз. Словно пытается постичь ее истинную суть. Но это опять лишь оптический обман. Мои глаза уже адаптировались, а он пока еще пытается сфокусироваться.

– Не хочешь представить меня своей подружке? – спрашивает Дрю, глядя теперь на меня. В его вопросе больше любопытства, чем злости. И, наверно, он немного шокирован.

– Не моей подружке. – Одной рукой я передаю Насте подставки, которые она должна расставить, другой продолжаю помешивать в сотейнике. На нее я намеренно не смотрю.

– Что ж, в таком случае… – Дрю привлекает к себе Настю, расставляющую подставки, усаживает себе на колени. – …что у нас на ужин?