Текст книги "Прощание с коммунизмом. Детская и подростковая литература в современной России (1991–2017)"

Несмотря на колоссальные различия, обе эти книги, «Дорога уходит в даль…» и «Чучело», ознаменовали собой важнейшую перемену в развитии российской подростковой прозы: Бруштейн предложила новую форму повествования, Железников – новое содержание. Новые нарративные стратегии Бруштейн, передающие внутренний мир ребенка, отозвались у Железникова перевернутым с ног на голову советским идеалом счастливого детства и избавлением от романтизированных и по большей части мифических представлений о детях как о высокоморальных коллективистах. Эти нарративные новшества нашли продолжение в повести Кузнецовой «Где папа?» и в других работах, развивающих уже заложенные в более ранних произведениях тенденции468468
  Среди других произведений Кузнецовой – повести «Помощница ангела» (2013), «Дом П» (2015) и «Первая работа» (2016).


[Закрыть]. Кузнецова пристально, при помощи повествования от первого лица, вглядывается в жизнь девочки в современной России; вместе с тем автору важно видеть подобный опыт в жизни любого подростка в глобализированном мире. И в этой, и в других книгах Кузнецова использует по преимуществу разговорный язык повествования, с помощью которого передается внутренняя речь героини и приметы окружающей ее действительности469469
  Кузнецова характеризует свой стиль следующим образом: «Мне кажется, важно писать так, как ты сам говоришь, любишь, думаешь. То есть прежде всего – ориентироваться на свою внутреннюю речь. Вот я как пишу, так и говорю. У меня такой же ход мыслей. Не очень длинные предложения, простым языком написанные» (Ивановская областная библиотека для детей и юношества. http://old.iv-obdu.ru/content/view/2966/302/ (дата обращения 31.07.2023)).


[Закрыть]. Повесть раскрывает современный культурный ландшафт жизни подростка: в тексте упоминаются ИКЕА, судоку, американское кабельное телевидение, Леди Гага, Барби и «Монополия» – различные приметы глобального мира, ставшие частью постсоветской потребительской культуры. Эти и другие продукты глобального капитализма очерчивают горизонты Лизиного мира и служат фоном для повествования, в котором психологическое благополучие внутри семейного круга внезапно рассыпается, и Лизе приходится стремительно приспосабливаться к жестокой и коррумпированной реальности. Ей, как любому подростку, необходимы любовь и принятие, ей нужно установить новые социальные отношения – основание будущей независимости; все это ключевые темы современной подростковой прозы и в России, и за ее пределами.

Повесть Железникова «Чучело» нарушила в начале 1980‐х годов множество табу, изобразив детей совсем не невинными коллективистами; в 2013 году повесть Дарьи Вильке «Шутовской колпак» схожим образом преодолела очередной барьер, позволив себе открытое обсуждение сексуальной ориентации детей и подростков. Как и в повести «Где папа?», в «Шутовском колпаке» повествование ведется от первого лица: главный герой книги Гриша рассказывает о том, как из его жизни уходит идеал для подражания, старший друг и наставник Сэм. Это первое произведение для подростков на русском языке, где герой задается вопросами своей сексуальной ориентации, и книгу встретили одновременно и фанфарами, и ожесточенными спорами470470
  В повести «Пока я на краю» (2017) Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак появляется второстепенная героиня-лесбиянка; это еще одно подростковое произведение на русском языке, где звучит тема сексуальной ориентации.


[Закрыть]. Скандал вокруг публикации в тот же самый год, когда российским правительством был принят закон, призванный защитить детей от возможной «пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений», способствовал международной известности повести471471
  Статья 6.21 Федерального закона о «пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних» (№ 135-ФЗ) была призвана защищать детей от информации, «отрицающей традиционные семейные ценности». Закон был окончательно принят (причем единогласно) 11 июня 2013 года и подписан президентом Путиным 29 июня 2013 года.


[Закрыть].

В повести Грише приходится расстаться со старшим другом, актером Сэмом, который понимает, что больше не может жить и работать в России, где преследуются открытые проявления его сексуальной ориентации. Отличный артист-кукольник, наделенный даром острой наблюдательности, Сэм способен воплотить на сцене множество разнообразных героев с различными характерами и эмоциями. Гриша восхищается старшим другом и старается подражать его способности перевоплощаться в разных персонажей. В школе Гриша играет роль клоуна, что хотя бы отчасти помогает избавиться от травли и ненависти одноклассников. По ходу повести мальчик начинает понимать, что от него требуется принятие той социальной роли, которой ожидают окружающие; в данном контексте это означает грубое и агрессивное «мужское» поведение и «покорение» противоположного пола. Гришин дедушка, обладающий всеми положенными «мужскими» качествами, не одобряет любви внука к театру и особенно дружбы с Сэмом; дедушка обзывает Сэма «педиком» и задается вопросом о сексуальной ориентации внука. У Гриши нет никакого сексуального опыта, он пока еще не может разобраться в собственной сексуальной ориентации. Гомофобия, которую он видит вокруг себя, и реакция общества на открытую позицию Сэма заставляют Гришу понять, насколько сложно и опасно демонстрировать нетрадиционную сексуальную ориентацию. Осознание важности социальных норм, попытка противостоять давлению общества, борьба с чувством одиночества и утраты – эти и ряд других тем подробно обсуждаются в повести.

Далее мы попытаемся очертить пути развития российской литературы для подростков на примере нескольких произведений, опубликованных с 2004 по 2017 год. Мы уже упоминали их авторов – Екатерину Мурашову, Мариам Петросян, Дину Сабитову, Наринэ Абгарян, Андрея Жвалевского и Евгению Пастернак, Нину Дашевскую, Дарью Доцук – в четвертой главе, а теперь подробнее остановимся на стиле их произведений, сюжетах, нарративных приемах и том, как они изображают детство и отрочество в современной отечественной литературе для подростков. Среди этих работ явственно прослеживаются две различные волны: те произведения, которые были написаны до 2011 года, и те, которые появились примерно с 2012 до 2017 года – 2012–2013 годы оказались переломным моментом в постсоветской литературе для детей и подростков.

Первая волна прозы для подростков после 1991 года: изображение кризиса в обществе

Еще до падения Советского Союза, в 1980‐х годах, многие критики провозглашали необходимость новой детской литературы, менее дидактической, более интересной и отражающей живой опыт реальных детей472472
  См. вторую главу, где детально обсуждаются эволюция и постсоветская судьба журнала «Детская литература».


[Закрыть]. В почтенном советском журнале «Детская литература» с самого начала перестройки литературные критики принялись писать о различных проблемах в обществе и полемизировать с типичными для советского детского канона изображениями этих проблем в розовом свете473473
  Эти перемены происходили в конце 1987‐го – начале 1988 года, когда в журнале «Детская литература» появлялось все больше и больше статей, посвященных алкоголизму и употреблению наркотиков (1987, № 12), сиротам (1988, № 1), подросткам – фанатам тяжелого рока (1988, № 4), молодежной преступности и тюремному заключению несовершеннолетних (1988, № 7).


[Закрыть]. Благодаря открытости, возникшей в период гласности, трудные ситуации в жизни детей оказались гораздо более явными – наконец стало очевидно, что в отношении многих детей, живущих в Советском Союзе, идея счастливого детства просто-напросто не соответствует действительности. Публичное признание того, что множество детей обитает на задворках общества, явилось симптомом социального кризиса огромного размаха. Само существование тех, на кого прежде никто не обращал внимания, оказалось живым подтверждением того, что советский коммунизм ничем не смог помочь миллионам детей, которым была обещана полная защита.

Для многих авторов того времени бедственное положение безнадзорных детей превратилось в центральный фокус их работы – таким образом обозначилось новое направление отечественной детской и подростковой прозы. По стопам реалистической прозы XIX века и писателей 1920‐х годов, использовавших образы осиротевших и бездомных детей для того, чтобы обозначить многочисленные болезни общества, детские авторы постперестроечных лет начали писать о детях, которые ранее систематически не допускались в детскую литературу. Тем самым новые писатели внесли свой вклад в более широкое обсуждение наследия советского прошлого и надежд на лучшее будущее для российского общества. Мы можем выделить Екатерину Мурашову (род. 1962), Дину Сабитову (род. 1969) и Мариам Петросян (род. 1969) как трех наиболее известных и влиятельных авторов своего поколения. Все три росли в Советском Союзе, читали книги, принадлежащие к советскому канону детской литературы, в том числе важнейшие произведения дореволюционного периода и мировую классику. Творчество всех трех писательниц тесно связано с темой сирот и детских домов в России; все три подчеркивали лицемерие советского проекта, который превозносил детей как символ прогрессивного коммунистического будущего и одновременно поощрял культуру детских государственных учреждений, столь легко смиряющуюся с самыми ужасными бытовыми условиями. Вместе с тем все три непосредственно реагировали на советский канон детской литературы, использовали – существенно их изменяя – уже существовавшие внутри канона литературные парадигмы, особенно такие жанры, как школьная повесть, сказка и цивилизационный нарратив.

Мурашова, Сабитова и Петросян значительно отличались друг от друга по манере письма, темам и сюжетам книг, однако их объединяла сознательная связь с советской литературой и постоянный фокус на детях-аутсайдерах – вместе они образовывали группу авторов, воплотивших в себе огромные изменения в отечественной литературе для детей и подростков 1990‐х и 2000‐х годов. В произведениях всех трех обнаруживались прямые или скрытые цитаты из советской классики, прослеживалось влияние советских детских книг на выбор жанра, нарративного стиля и способа изображения детей-протагонистов. Однако все три вносили существенные поправки в образы героев, присущих советской эпохе, не говоря уже о том, что работы этих писательниц, с одной стороны, отражали более широкий проект защиты бесправных детей, живущих в современной России, а с другой – вели к созданию новой литературы, в которой эти дети впервые смогли бы узнать самих себя и свой жизненный опыт.

Мурашова, психолог с обширным непосредственным опытом работы с бездомными детьми, была одной из первых, кто стал изображать в литературном произведении детей-аутсайдеров. В опубликованной в 1991 году повести «Обратно он не придет» запечатлена жизнь бездомных детей, увиденная глазами главной героини Ольги – подростка, чьи родители разводятся474474
  Сюжет повести «Обратно он не придет» отчасти повторяет историю, рассказанную в романе Владимира Короленко «Дети подземелья» (1885), в котором мальчик из богатой семьи горячо привязывается к двум бедным детям.


[Закрыть]. Ольга встречает двух мальчиков, сбежавших из государственного детского дома. Сначала она думает, что они братья, хотя позднее выясняется, что между ними нет кровного родства. Старший заботится о младшем – больном и слабом ребенке. Обоим мальчикам, несомненно, нужен постоянный дом, но Ольга сама еще недостаточно взрослая для того, чтобы им помочь475475
  Тема подростка, берущего на себя ответственность за других детей, возникает позднее в еще одной повести Мурашовой «Одно чудо на всю жизнь» (2010), где главный герой Генка выкрадывает младшего брата из детского дома для того, чтобы все три брата могли быть вместе.


[Закрыть]. Мурашова подчеркивает, что обществу нет дела до этих детей, они выброшены на обочину, что было еще более явственно выражено в первоначальном названии повести – «Полоса отчуждения».

Как отметила Лариса Рудова, анализируя творчество Мурашовой, все ранние произведения писательницы, в том числе три повести – «Барабашка – это я» (1991), «Изюмка» (1992) и «Дверь, открытая всегда» (2004), носят в себе печать советских произведений о сиротах и особенно напоминают повести Аркадия Гайдара476476
  Рудова Л. Маскулинность в советской и постсоветской детской литературе: трансформация Тимура (и его команды) // Детские чтения. 2014. № 6 (2). С. 85–101.


[Закрыть]. Как и ее советские предшественники, Мурашова испытала сильное влияние реалистической прозы XIX века, в первую очередь Достоевского и Диккенса, у которых герои-сироты тоже служат символом всех болезней общества. Ее ранние работы – типичный пример нового критического реализма 1990‐х и 2000‐х годов, задача которого – показать надлом, коррумпированность и моральное банкротство советского общества. Описывая проблемы, возникшие после распада Советского Союза, Мурашова опиралась также на литературную традицию изображения сирот в 1920‐х годах, например в «Республике ШКИД» Белых и Пантелеева; эти и другие авторы того времени схожим образом использовали образы героев-сирот – чтобы подчеркнуть социальные проблемы, доставшиеся в наследство от дореволюционной России477477
  Для более детального обсуждения героев-сирот в русской литературе см.: Бухина О. Гадкий Утенок, Гарри Поттер и другие: Путеводитель по детским книгам о сиротах. М.: КомпасГид, 2016.


[Закрыть].

Одна из самых известных повестей Мурашовой «Класс коррекции» была опубликована в 2004 году, а десять лет спустя превращена в фильм, снятый режиссером Иваном Твердовским478478
  К январю 2019 года повесть переиздавалась пять раз, отчасти из‐за популярности фильма. Кинематографический вариант Твердовского достаточно мало похож на саму повесть и с точки зрения сюжета, и с точки зрения изображения героев. Изменен даже пол протагониста, добавлен любовный треугольник, которого нет в книге. Кроме того, фильм включает в себя любовные сцены и жестокое изнасилование. Сохранены некоторые диалоги и пародийная репрезентация школьной администрации, кроме того, книгу и ее кинематографическую адаптацию объединяет основная идея – изображение жестокости и дискриминации по отношению к детям-инвалидам в современном российском обществе.


[Закрыть]. Сюжет повести вращается вокруг истории Юры Малькова, подростка с церебральным параличом, ученика седьмого класса одной из крупных городских школ. Из-за физических проблем Юру помещают в класс для самых слабых учеников – среди его одноклассников практически нет никого без каких-либо физических и психических отклонений, эмоциональных проблем, отставания в развитии или асоциального поведения. Юра резко выделяется на этом фоне: он прекрасный ученик, легко адаптируется к новым обстоятельствам, у него двое любящих родителей. Он всегда готов посмеяться над собой и только улыбается, когда одноклассники передразнивают его неуклюжие жесты. Юрина врожденная доброта, умение сочувствовать и весело смеяться в ответ на оскорбительные насмешки напоминают другого литературного героя – князя Мышкина из романа Федора Достоевского «Идиот» (1868). Оба проявляют высочайшие добродетели и невероятную моральную силу перед лицом многочисленных несчастий: князем Мышкиным руководят христианские ценности, источником Юриных достоинств являются скорее моральные принципы Руссо479479
  В случае Достоевского князь Мышкин – высокоморальное человеческое существо – являет собой образ Христа. В образе Юры у Мурашовой нет никаких религиозных коннотаций, это секулярная, социально ориентированная версия того же архетипа: Юра – высокоморальный подросток, потому что вырос в семье с любящими, заботящимися о нем родителями; злоба и жестокость его одноклассников объясняется социальной патологией.


[Закрыть]. Даже на обложке первого издания отражается чистота помыслов героя: мальчик невинными глазами смотрит куда-то вдаль, в неизвестное будущее.

Юра и Антон, от чьего лица ведется повествование, почти сразу становятся друзьями. Антон страдает неврологическим заболеванием, которое взрослые принимают за нарочито девиантное поведение. Костяк сюжета составляют путешествия Юры и Антона в параллельный мир, где Юра может ходить и «исполняются все желания». Этот мир может быть раем, галлюцинацией или тем фантастическим местом, где детям первый раз в жизни удается стать счастливыми. Поначалу только у Антона получается следовать за Юрой в этот мир, но постепенно другие одноклассники тоже находят туда дорогу. В этом мире Антон и Юра скачут на лошадях по зеленым холмам, наблюдают за птицами в красивом лесу, попадают в средневековый замок, слышат, как дети у костра поют советские пионерские песни. Когда в этом мире оказываются их одноклассники, они превращаются в маленьких детей, растущих в любящих семьях. Граница между реальностью и фантазией размывается после того, как одну из одноклассниц, девочку по имени Стеша, похищают ради выкупа бандиты – остальным удается ее найти и спасти, и она освобождается от заклятья, словно заколдованная принцесса в сказке. За этим следует трагическая смерть Юры, но концовка повести не безнадежна: убитые горем родители удочеряют маленькую брошенную девочку. Ребенок, которому необходим дом, чудесным образом находит родителей, которым необходим ребенок, – проблеск счастливого сказочного конца в этом в целом невероятно мрачном произведении.

Две другие повести Мурашовой, «Гвардия тревоги» (2008) и «Одно чудо на всю жизнь» (2010), представляют собой смешение нескольких жанров советского детского канона – школьной повести, сказки и путешествия в параллельные фантастические миры. В нарративах Мурашовой неожиданным образом сочетаются высокий и низкий стили: обилие литературных аллюзий соседствует со сленгом, школьным жаргоном и уличными ругательствами. Таким образом, очень точно воспроизводится лексика современных подростков, и эта головокружительная смесь стилей параллельна социальному ландшафту повестей Мурашовой, где героями становятся и дети из богатых семей, и невероятно бедные дети. Теневой рассказчик Нодельмана – ощутимая рука взрослого писателя, направляющая течение событий, – в прозе Мурашовой видна достаточно хорошо. Взрослое понимание ситуации отражается в физическом описании героев, длине предложений, манере выражения мыслей, диалогах, социальных комментариях, использовании образов, взятых из классической литературы, обилии литературных аллюзий и цитат. В короткой (всего 188 страниц) повести «Класс коррекции» Мурашова упоминает Пушкина, Тургенева, Паскаля, короля Артура, шекспировского «Отелло», цитирует знаменитое стихотворение Валерия Брюсова «Творчество» (1895)480480
  Стихотворение «Творчество» служило манифестом русских символистов; в повести цитируется его самая известная строчка: «Фиолетовые руки на эмалевой стене».


[Закрыть]. В повести мельком упоминается утопический хрустальный дворец из романа Чернышевского «Что делать?», отдается дань уважения «Республике ШКИД» Белых и Пантелеева: один из учителей, географ, живо напоминает современного Викниксора (любимого учителя в «Республике ШКИД»), который поддерживает и учит детей, отвергнутых обществом.

Мурашова наполняет стилизованную речь подростка культурными аллюзиями – временами ее герои цитируют известные литературные произведения, сами не зная, что именно они цитируют; это предположительно делает подростковый голос более убедительным. Например, Антон следующим образом описывает школу:

Наша школа – огромная, в ней триста учителей и полторы тысячи учеников. Стоит она на пустыре посреди новостроек и вся напоминает чью-то (забыл, чью) мечту: здание из стекла и бетона, огромные окна от пола до потолка, на полу – блестящий желтый линолеум цвета детского поноса, на стенах нарисованы картины счастливого детства. В классах много цветов с большими кожистыми листьями, в глазированных горшках. Не знаю, как они называются, но один ботаник из старшего класса как-то объяснил мне, что эти цветы растут в каких-то американских пустынях, где больше вообще ничего не растет. Теперь я понимаю, почему они у нас в школе выжили и все заполонили481481
  Мурашова Е. Класс коррекции. М.: Самокат, 2004. С. 12.


[Закрыть].

Как видно из этой цитаты, Мурашова старается представить мысли героя во всех подробностях. В одном абзаце упомянуто, сколько в школе учителей и учеников, там же цитируется Чернышевский (хотя герой не помнит точно, кто мечтал о хрустальном дворце), сообщается, чем именно покрыт пол и как выглядят цветочные горшки, объясняется, откуда в школе взялись все растения и почему они там прижились, не говоря уже об упомянутом вскользь советском мифе «счастливого детства», выраженном картинами на стенах. Такое подробное описание школы в сочетании с многократно повторенными признаниями в собственном невежестве («забыл», «не знаю») отчетливо разделяют взрослого автора и подростка-повествователя, прекрасно иллюстрируя представление Нодельмана о теневом рассказчике. В результате возникает вопрос: кто же предполагаемый читатель этой книги? Чем является это произведение – путешествием в параллельный мир для подростков или предназначенным для взрослых повествованием об обществе, которое не заботится о подрастающем поколении? В любом случае взрослые представления о жизни, просвечивающие сквозь голос тринадцатилетнего рассказчика, живущего в постсоветской России, передают иную перспективу – увлекательную, хотя и не вполне убедительную.

Использование в повести магического реализма превращает мрачную историю о российских детях-инвалидах, оставленных обществом без помощи, в триумф возрождения и обновления. У этих детей нет никаких перспектив внутри школьной системы, зато за счет богатого воображения у них находится выход из безвыходной ситуации. Сначала кажется, что роль параллельного мира лишь в том, чтобы смягчить удар, который наносит судьба: жертвам системы, которая ничем не может им помочь, удается добиться счастья своими силами – хотя бы в мире воображения. Все же изображение детей в работах Мурашовой куда более сложное, и в этой, и в других повестях дети-протагонисты выживают самостоятельно, безо всякой помощи взрослых, они решительно берут на себя ответственность за свою жизнь. Самостоятельные, находчивые, постоянно поддерживающие друг друга, они в этом похожи на героев советской детской литературы. Надежды и желания героев Мурашовой раскрывают новые возможности, их мечты сильнее несостоявшихся планов взрослых, попытавшихся претворить в жизнь социалистическую утопию. Хотя изображаемая Мурашовой агентность ребенка, безусловно, фантастична, в этой детской самостоятельности присутствуют новые возможности и жизненные силы, и на смену социалистическим фантазиям о детском героизме приходят куда более трезвые представления о том, на что способны дети.

Роман Мариам Петросян «Дом, в котором…» появился в 2009 году, через пять лет после «Класса коррекции». Роман был сразу встречен с восторгом, он немедленно завоевал читательскую любовь и популярность среди взрослых и подростков. Он стал одним из первых в постсоветское время коммерчески успешных произведений для двойной аудитории. Петросян работала над романом длиной в 960 страниц более восемнадцати лет, что отразилось в его композиции, которой присуща некоторая бессвязность структуры; сюжет романа состоит из отдельных эпизодов, а в списке персонажей свыше семидесяти различных имен. В романе прослеживаются эстетические тенденции ранних 1990‐х, с их мрачным тоном, элементами магического реализма и фокусом на детях-сиротах, обреченных на существование в государственных учреждениях. В романе даже больше контекстуальных связей с «Республикой ШКИД», чем в повести Мурашовой: это и параллельные сцены, и прямые отсылки к классическому произведению 1927 года. «Дом, в котором…» – в прямом смысле этого слова произведение о школе, его действие происходит в школе-интернате для детей-инвалидов, где по коридорам бегают крысы. Это своего рода тюрьма с жестокими обрядами посвящения, непрекращающимся соперничеством между различными группами и жесткой иерархической системой. По сравнению с этим интернатом ШКИД смотрится практически идеальным учебным заведением. Таким образом, «Дом, в котором…» переворачивает цивилизационный нарратив «Республики ШКИД» с ног на голову: государственное учреждение уже не микрокосм прогрессивных социальных реформ и возможностей изменить жизнь к лучшему, а сущий ад, засасывающий детей в мир, где человек человеку волк. Наркотические или вызванные одиночным заключением галлюцинации, зловещие игры, служащие единственным убежищем от ужаса окружающего мира, – всякое ощущение реальности пропадает в равной степени и у персонажей книги, и у ее читателей.

Первые строки романа Петросян, в которых физически описывается здание, где находится школа, напоминают начало «Республики ШКИД»:

Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческами. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов – предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, – обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы – интервалы между зубьями.

На нейтральной территории между двумя мирами – зубцов и пустырей – стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям – захоронениям его ровесников. Он одинок – другие дома сторонятся его – и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор – длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть482482
  Петросян М. Дом, в котором… М.: Livebook/Гаятри, 2009. С. 7.


[Закрыть].

Это детализированное повествование от третьего лица практически сразу сменяется разговорным – от первого лица – монологом Курильщика, одного из главных действующих лиц и рассказчиков романа. Курильщик – старший подросток, который только что попал в Дом, он не может ходить и вынужден передвигаться в инвалидной коляске. История Курильщика начинается с того, что его выгоняют из той группы, куда первоначально определили, – из группы хорошо себя ведущих Фазанов – и переводят в другую палату, Четвертую, где обитает группа буйных парней, которые постоянно пьют, принимают наркотические вещества и затевают драки. Курильщик исключен из группы Фазанов за сущую мелочь – он отказался по требованию Фазанов сменить ярко-красные кроссовки на не такую выделяющуюся обувь483483
  Красный цвет кроссовок может символизировать связанные с советским временем силу и власть, революцию, социальную справедливость, героизм.


[Закрыть]. Перед читателем сразу предстает одна из ведущих тем романа – судьба индивидуума, который не желает покоряться воле коллектива, тема, знакомая по множеству произведений русской литературы. Большинство Фазанов передвигаются в колясках, и для них красные кроссовки – оскорбление, привлечение внимания к безжизненным, бесполезным ногам Курильщика и к их собственной «социальной инвалидности». Красные кроссовки становятся многозначным символом индивидуализма, неповиновения, бунта, жизнелюбия и свободы.

Как красные башмачки Дороти в «Волшебнике страны Оз» Фрэнка Баума, красные кроссовки превращаются в магический талисман, все еще существующую связь с родным домом и с прошлым, с тем, что напоминает: иной мир, мир без интерната, существует. Очевидна перекличка с классическими подростковыми произведениями, в первую очередь с романом «Над пропастью во ржи» Дж. Д. Сэлинджера – Курильщик временами говорит совершенно как Холден Колфилд. Не забыты подростковая жестокость и борьба группировок «Повелителя мух» Голдинга, не говоря уже об «Алисе в Стране чудес» с ее множественными измерениями, искажениями реальности и темой другого, почти загробного мира, столь важного и для книги Кэрролла, и для романа Петросян484484
  Одного из воспитателей, Ральфа, часто сравнивают с Чеширским Котом.


[Закрыть]. На протяжении всего романа Петросян постоянно переходит от первого лица к третьему, перемежая историю Курильщика рассказом о других обитателях дома – Кузнечике-Сфинксе, Волке, Слепом, Помпее, Черном, Лорде, Рыжем, Стервятнике, Вонючке – и о воспитателях, например Ральфе (еще один кивок в сторону Голдинга). История Курильщика повторяет историю Кузнечика, младшим школьником попавшего в Дом, где ему должны были сделать протезы – он родился без обеих рук. Как и всех новичков, Кузнечика награждает прозвищем одна из старших учениц школы (очевидная отсылка к «Республике ШКИД»). Кузнечик становится мишенью злых шуток, издевательств и регулярных побоев – это часть инициации. Клички получают все, включая директора и педагогов, причем директору достается кличка Акула, а любимого воспитателя зовут Лосем. События, случившиеся с разными персонажами, читатель узнает через диалоги, тайные признания, сплетни; в результате насыщенное психологическое повествование переплетается с потоком сознания. Роман сочетает в себе реализм, фантазию, ночные кошмары, бред, фольклор и психоделический транс. Граница между реальностью и фантазией постоянно размывается, как в случае Слепого, одного из главных персонажей книги, который воображает себя волком-оборотнем и возвращается в Дом после ночных вылазок с остатками мелкой добычи в зубах. Дом населен детьми и подростками, которые воспринимают мир через детскую призму волшебных сказок, суеверий и ритуалов, однако в основе эмоционального ландшафта лежат страх, тревога и ярость, лишь иногда смягчаемые редкими счастливыми минутами с ощущением комфорта и духом товарищества.

В романе отсутствует сквозной сюжет, эпизоды часто не связаны друг с другом – для книги такого размера она не слишком насыщена событиями, если не считать появления в интернате новых учеников, которые сразу оказываются в самом низу школьной иерархии. В книге много разговоров, много места занимает еда, нередко происходят резкие эмоциональные взрывы. С самого первого момента новичкам Курильщику и Кузнечику приходится взаимодействовать с обитателями Дома, узнавать неписаные правила, традиции, табу, истории, суеверия и стратегии выживания. В какой-то момент Курильщик признается, что понял, почему каждый обитатель Дома старается придумать себе позу и необычные правила жизни – это просто игра, в которую все играют с непревзойденной серьезностью485485
  «Голодные игры» (2008) Сьюзен Коллинз вышли всего за год до романа «Дом, в котором…». Там понимание социального порядка тоже представлено в виде игры, однако в этой игре правила объяснены гораздо четче.


[Закрыть]. Несколько сотен страниц ничего особенного не происходит, но в конце концов настает время для неожиданных событий – убийства ученика и исчезновения воспитателя. Все же не совсем понятно, реальные это события или нет; они мало влияют на внутренний нарратив романа и оставляют читателя гадать, происходило ли это на самом деле или это просто в Доме появилась еще одна легенда или слух.

Социальный ландшафт Дома разнообразен и включает пять групп воспитанников, живущих в разных палатах: Фазанов, Псов, Птиц, Крыс и обитателей Четвертой. И к русскому, и к английскому изданиям прилагается список персонажей; это помогает читателю разобраться во множестве имен и героев, понять, как они между собой связаны. Обилие протагонистов, богатый набор аллюзий на отечественную и зарубежную классическую литературу, насыщенность психологической прозы – все это признаки высокого литературного стиля. Теневой взрослый рассказчик присутствует все время, иногда проникая в речь юных персонажей, многие из которых проявляют неожиданную зрелость в манере выражения мыслей, интеллектуальных способностях или практических навыках, при помощи которых они пытаются завоевать более высокое место в иерархии внутри своей группы. Сообразительность и здравый смысл помогают получению преимуществ и привилегий; герои произносят длинные монологи, которые демонстрируют высокий уровень их вербальных способностей.

И Петросян, и Мурашова легко смешивают в своих произведениях реальность и фантазию, однако в «Классе коррекции» герои отправляются в параллельный мир преимущественно по своему желанию. Персонажи Петросян часто оказываются в фантастическом пространстве Дома достаточно случайно, повинуясь силам, которые не подлежат их контролю. Другими словами, у Мурашовой подростки сами являются творцами своей судьбы, тогда как у Петросян они не обладают иной агентностью, кроме попыток подняться в иерархии внутри Дома. В начале романа Курильщик протестует против навязываемого ему поведения и немедленно подвергается остракизму – за это и за то, что ведет себя, как «нормальный человек». В обоих произведениях снова и снова возникает одна и та же тема – желание быть нормальным человеком; эта тема очень часто встречается в подростковой прозе, поскольку, как отмечает Трайтс, чтобы стать в обществе независимым ни от кого взрослым, необходимо принять правила этого общества. «Дом, в котором…», безусловно, продукт своего времени, времени отсутствия ясных правил после распада Советского Союза: Дом – это метафора общества в целом, где глобальный недостаток нормальности превращает социальную интеграцию и возможность функционировать в обществе в недостижимую фантазию.

Поскольку больше жизни внутри Дома его обитателей страшит только одно – рано или поздно им придется вырасти и оставить Дом, школьный выпуск оказывается чем-то сродни смерти. В последних главах основной сюжетной линией становится попытка директора и главного воспитателя отменить выпуск, чтобы избежать сопровождающих этот процесс вечеринок, трагедий, наркотиков, алкоголя и связанных с необходимостью покинуть Дом приступов тревоги. Администрация школы хочет, чтобы старшеклассники просто уехали – без фанфар и без долгих сборов. Ральф, любимый воспитанниками учитель, считает, что это бездушно и несправедливо, поскольку лишает учеников необходимого ритуала, придающего жизни смысл и отмечающего процесс взросления. Эти события служат метасюжетом романа: этот мир уже и так неблагополучен, а тут еще срывается правильный переход к следующему периоду жизни. Вместо того чтобы повзрослеть и оказаться в новой жизненной фазе, персонажи просто вырастают и исчезают. Такая концовка подчеркивает основную разницу между романом Петросян и многочисленными опубликованными примерно в то же самое время произведениями в жанре young adult с их лихо закрученными сюжетами – например, «Голодными играми» или «Дивергентом». Как и эти книги, «Дом, в котором…» – дистопия, но принципиально отличная от других в своей трактовке героизма и субъектности детей; дети изображены пассивными существами, полностью зависимыми от взрослых и запертыми в государственном учреждении. Эпилог романа показывает судьбы части персонажей и их взрослую жизнь, что снова роднит роман с «Республикой ШКИД», однако эффект достигается обратный: герои не становятся зрелыми людьми, они входят во взрослый мир практически не изменившимися.