Текст книги "Зачарованные"

13

Новость о своем родстве с Никки Конах восприняла гораздо спокойнее, чем можно было ожидать, более того – с видимым удовольствием.

– Милости прошу, дочка, в мое сердце, – сказала она смущенной Никки и неожиданно хихикнула: – Очень странно думать, что моя правнучка почти как я годами.

– Ох, я и не пытаюсь этого понять, – вздохнув, ответила Никки. – Меня другое занимает. Вы будто и не особо удивились. Может, не поверили?

В темных глазах Конах вспыхнули задорные огоньки.

– Давно знаю твоего мужа, как не поверить? Сколько себя помню, удивлялась, какие чудеса творили Текумсех и Серебряный Шип.

– А Пророк? Он разве не творил чудес? Конах покачала головой:

– Тенскватава не такой сильный, хотя он всегда хотел творить чудеса лучше братьев. Не получалось у него, вот и стал таким злым и противным.

– Да, действительно, – сказала Никки – жаль, что свои способности он обратил не во благо, иначе тоже свершал бы великие дела.

– Все может быть… – Конах пожала плечами. – Но я не очень верю.

– Расскажите о Серебряном Шипе, о том особом искусстве, которым он владеет, и о всяких его чудесах, – попросила Никки.

– Однажды, – с улыбкой ответила Конах, – его каноэ уносила река, и я своими глазами видела как он повернул реку к себе и вернул лодку.

– Зачем такие подвиги? Получше бы привязывал лодку, не пришлось бы терзать бедную речку! – с усмешкой сказала Никки. – И почему он не повторил этот свой трюк, когда подобное случилось с нами? А на что еще он способен?

Конах на минуту задумалась, потом рассказала:

– Два года назад он и мой муж, Скотэй Китехи – по-вашему Огненное Сердце, – пошли летом на охоту и встретили мать-медведицу с детенышами. Медведица погналась за ними. Ну, они видят, убежать нельзя, и залезли на дерево, думают, там она их не достанет. А мать-медведица встала под деревом, когтит ствол, рычит на них. Тогда Серебряный Шип позвал ее. Мне Огненное Сердце потом говорил, медведица смотрела прямо в глаза Серебряному Шипу, потом повернулась, ну совсем как та река и спокойно пошла к своим детенышам. Тогда охотники слезли с дерева и вернулись в деревню живы-здоровы.

Никки задумчиво поджала губы.

– Мне кажется, он ее просто загипнотизировал, эту медведицу, – наконец проговорила она и, заметив вопрос в глазах прародительницы, добавила: – От его взгляда она будто уснула и во сне покорилась его воле.

И вновь Конах пожала плечами.

– С Серебряным Шипом все возможно, я ничему не удивлюсь.

– Вот именно! Жить с ним – все равно, что стоять на краешке скалы и знать, что малейшего дуновения ветерка достаточно, чтобы тебя оттуда сдуло. В этом есть нечто завораживающее, но нервам достается, конечно.

Конах проявила сильнейший интерес к далекой жизни праправнучки и ее семьи. Женщины проговорили не один час, удивляя друг друга рассказами 0 своей жизни. Затрагивались и исконно женские темы, речь заходила и о воспитании детей, и о стряпне, и о проблемах уборки жилья, и о том, как лучше ублажить мужей. Говорили также о здоровье и гигиене.

Некоторые аспекты последней темы особенно интересовали Никки.

– Вы не представляете, Конах, как вам повезло, что у вас такая гладкая кожа, никаких волосков. Я бьюсь с этой проблемой, но результатов почти никаких. К несчастью, вместе со своими фиолетовыми глазами я унаследовала от матери и эту напасть.

Она приподняла подол юбки и показала ноги.

– Видите? Это просто несчастье какое-то. И двух недель не прошло, а опять заросла как леший, чувствую себя обезьяной. Если в ближайшее время не предпринять экстренных мер, придется заплетать косички.

– Шерстистые ножки, – рассмеявшись, поддразнила правнучку Конах, – они не дадут твоему мужу замерзнуть ночью.

– Ну конечно, давайте все будем смеяться! Но только знайте, любезная моя бабушка, что для меня эта проблема вовсе не повод для шуток.

– Дочка, а как ты раньше избавлялась от своих волосков? – спросила Конах, изо всех сил стараясь подавить веселье и явить на своем лице должную серьезность.

– Бритье, выдергивание, удаление с помощью воска.

– Это помогает избавиться от волос, да?

– Да. Выдергивать лучше всего, но только если вы используете нечто вроде электрической бритвы, выдирая волоски с корнем. Тогда можно целый месяц провести на курорте, позабыв о проклятой растительности.

– А с воском что? – поинтересовалась Конах.

– Разогретый воск намазывается на ноги ила на верхнюю губу, если у вас растут усики, а когда он остынет, вы просто резко срываете его, и на нем остаются все волоски. Больно, но эффективно.

– Почему Нейаки не сделает так сейчас? У шони плохой воск?

– Конах, вы гений! Какого черта я сама до этого не додумалась?

Конах рассмеялась и с самым комичным видом задрала нос.

– Да ведь Конах – бабушка! И потом, все знают, что Снежная Птица умнее Дикой Гусыни.

Заполучить в советчицы Конах и Мелассу было большой удачей. Ведь именно Меласса объяснила Никки, какими симптомами будет сопровождаться ее беременность. И обе они, вместе с Конах, проинструктировали ее, какой пищи следует избегать, как лучше нейтрализовать утреннюю тошноту и какой бальзам использовать для грудей и живота, чтобы потом на них не осталось послеродовых следов – последствий сильного растяжения кожи.

Они также научили Никки многим полезным вещам из каждодневного обихода. Не только стряпне и приемам лечения простых болезней, но и навыкам шитья, с которыми Никки еще предстояло столкнуться. Она внимательно следила за тем, как Конах обрабатывает оленью шкуру, как сначала скоблит ее изнутри, потом растягивает и смягчает, обрабатывая смесью из мозгов и печени того же оленя.

Когда шкура достаточно размягчится и станет гибкой, с нее удаляется волосяной покров. Пару таких готовых шкур Конах вручила Никки.

– Кожи почти готовы, надо только натянуть их на раму, подвесить над очагом и прокоптить. Я скажу тебе, какое сделать пламя. Сжигай свежий белый кедр, что тебе принес мой сынок Тэетл, тогда кожа будет нежного светлого цвета или немного рыжая. Потом вырезаешь и шьешь из нее одежды, какие тебе нужно.

Вместе с оленьими шкурами Конах дала ей еще связку сыромятных шнурков для сшивания кожи и три иглы из рыбьих костей.

– Закончишь вещь, тогда иглами дикобраза сделай на ней узоры или знаки, какие тебе хочется. – При этом она показала на орнамент, украшающий ее одежду. – Красота, правда?

Никки согласилась, ибо утверждать обратное никто не решился бы.

– Да, просто великолепно. Боюсь, мне и вполовину не удастся сделать так красиво. Хорошо бы сшить Торну рубаху, но лучше начать с чего-нибудь попроще, вроде его юбки. Ох, и почему я не ходила в кружок кройки и шитья?

– Можно кроить по его старой рубахе, сложного тут нет, – обнадежила ее Конах. – К счастью, твой мужчина достиг полного роста, не то, что мои сынки – Тэетл, что, по-вашему, значит Черепаха, и Красная Трубка, – которые растут у меня быстрее, чем сорняки на хлебном поле.

Приобняв Никки за плечи, Конах слегка подтолкнула ее к вигваму Серебряного Шипа.

– Иди, дочка. Сделай так, чтобы твой муж гордился своей женой.

Никки старалась, но закон всемирной подлости, по которому бутерброд всегда падает маслом вниз, достал ее и здесь, сработав на славу. Огонь заполонил вигвам дымом, она закашлялась, из глаз хлынули слезы. Только тогда она и вспомнила о наставлениях Конах, которая объясняла ей, каким образом надо разжечь огонь, чтобы дым шел только на шкуру, натянутую над ним. Она вновь принялась за дело, но вышло еще хуже, рама, которую она смастерила из зеленых ивовых веток, оказалась много больше кожи, полученной ею от Конах. Она попыталась все же кое-как растянуть на ней кожу, но сооружение вышло таким шатким и валким, что вот-вот грозило обрушиться вниз, в огонь, как бы осторожно она ни водворяла его на положенное место. Что-то вроде этого вскоре и произошло, и хорошо еще, что рама пошла боком и упала не в пламя, а на земляной пол, но все же, вопреки судорожным стараниям Никки откинуть раму подальше, одна сторона попала-таки на угли.

После нескольких трудоемких, но, увы, столь же безуспешных попыток Никки плюнула и в сердцах выпалила:

– Да пошло оно все к черту! – И, содрав слегка подпаленную шкуру с рамы, критически осмотрела ее и ворчливо пробормотала: – Целая лучше дырявой! Часом больше коптить, часом меньше, не все ли равно? Ну не совсем такой цвет, но если уж я сама так здорово прокоптилась, то и со шкуры этой клятой достаточно. Так что будем считать дело сделанным.

Следующий важный этап – крой. Используя в качестве выкройки старую рубашку Сильвера Торна и взяв из костра уголек, она решила наметить на куске кожи очертания будущего изделия и приступила к работе. Но что-то не заладилось с этим угольком. После четвертой попытки обвести им контуры будущей одежды она отбросила его, полезла в рюкзак и достала из косметички карандаш для обводки глаз, с помощью которого вскоре покончила с обрисовкой всего, что обрисовки требовало.

Следующей проблемой явилась необходимость вырезать части кроя. В неумелых руках кожеобрезной инструмент, данный ей Конах, оказался оружием весьма опасным для изделия. Прежде чем освоить процесс вырезания, она проделала в коже множество ненужных прорезей. Скорняк, словом, был из нее никудышный. Хорошо еще, что, обрисовывая контур одежды, она немного прибавила, как говорится, на швы, так что надрезы не могли особенно повредить будущей рубашке в смысле уменьшения размера. Осталось только срезать маникюрными ножницами эти ошметки кожи, после чего можно было приступать к шитью. Одно плохо, маникюрные ножницы резали неровно, этакими полукружиями, но и это, как говорится, куда ни шло…

– Сочтем за декоративный элемент, – решила она. – Вреда от этого нет.

Вдохновленная сей новаторской идеей, Никки приступила к следующему этапу своей кропотливой работы. Осталось, как говорится, начать и кончить. Но тут ее постигло страшное разочарование. Когда она приложила перед рубахи к спинке с тем, чтобы приступить к сшиванию, обнаружилось, что она слишком много срезала и что Сильверу Торну, насколько она помнила его габариты, в будущую одежку никак не влезть.

– Ох, ну, держись, мистер Серебряный Шип! Придется тебе, как видно, сесть на диету и малость поусохнуть, если ты хочешь носить новую рубаху, пошитую тебе молодой женой, которой ты просто обязан гордиться, – бормотала она себе под нос, стараясь хотя бы юмором смягчить ужас положения. – Хорошо еще, что тут рукавов не полагается, а то тебе в этом кожаном плену и ручкой бы не пошевельнуть.

Сшить детали кроя с помощью рыбьей иглы и сыромятных ремешков оказалось намного проще, чем она думала. Осваивая эту операцию, Никки прибегла к методу прорезания ножом по краю кожи дырочек для сыромятных ремешков. Эти прорези, правда, то и дело получались длиннее, чем нужно, но в целом результаты трудов вполне удовлетворили ее, и хотя она понимала, что кому-то они могут показаться весьма сомнительными, но надо же, черт возьми, учитывать и то, что это первый в ее жизни скорняжный и портновский опыт. Вот именно, для первого раза не так уж плохо!

– В конце концов, – убеждала она отсутствующего мужа, – это ведь летняя рубашка, так что слишком большие прорези совсем не помешают, нечто вроде дополнительной вентиляции, чтобы вам, мистер, не было жарко.

Конах, которой предъявлен, был конечный продукт столь мучительного трудового процесса, дипломатично заметила:

– Я вижу, Нейаки старалась. В следующий раз сделаешь еще лучше, верь мне, дочка.

– Да я в этот раз хотела сделать как лучше.

– Серебряный Шип оценит старание молодой жены, – великодушно высказалась Конах. – Можешь, дочка, украсить рубаху птичьими перьями, тогда будет совсем красиво.

Незаметно поглядывая на свои до крови исколотые пальчики, Никки, однако, с последним замечанием не могла не согласиться. Она решила украсить изделие перьями буревестника и следующие три дня провела в тщетных поисках перьев, утраченных этой отважной птицей. Увы, пришлось остановиться на более прозаичном материале – на перышках, позаимствованных у престарелой утицы, полуслепой и растерявшей по всей деревне былую красу своих крыльев, но Никки была довольна и этим.

– Адские силы! Мне кажется, что Пикассо это наверняка понравилось бы. А что хорошо для Пикассо, то хорошо и для нас с Серебряным Шипом.

Серебряный Шип с трудом удержался от смеха, вовремя успев прикусить язык и не показав жене виду, насколько жалки плоды ее усилий. Более того, великодушно выразил желание надеть новую рубаху на следующий же день.

– Мы с парнями решили завтра немного поохотиться – ждем гостей из соседних селений, надо запастись провиантом. Вот и надену ее.

– Так ты уходишь на целый день? – не без тревоги спросила Никки.

– Если хочешь, я никуда не пойду, – успокоил он ее. – Ты что, боишься остаться на день одна?

– Да нет… Просто буду беспокоиться… Но мне не хотелось бы выглядеть испуганной квочкой. Я и ногой не ступлю за пределы деревни, а если возникнут какие трудности, обращусь к Конах и ее семейству, они не бросят меня, я уверена. Скажи, ты ведь вернешься еще до того, как стемнеет?

– Скорее всего, так и будет. Не тревожься и ничего не бойся, маленькая гусыня. Я вернусь, и все будет прекрасно. Надеюсь раздобыть новые оленьи шкуры, чтобы тебе было из чего шить, – договорил он, не удержавшись от своей обворожительной усмешки.

Она тоже заставила себя улыбнуться:

– Была, не была! Уж как-нибудь я наберусь сил дождаться тебя!

На следующий день, ближе к вечеру, Никки готовила рагу из кролика, приправив его зеленью одуванчика и кукурузным хлебом и надеясь, что на сей раз ей не удастся испортить кушанье. Помешивая варево в котелке, она беспокоилась только об одном, чтобы на вкус оно оказалось лучше, чем на вид, и даже не заметила, как в вигвам вошел Серебряный Шип.

– Женщина, у тебя неприятности, – пророкотал он с порога.

Вздрогнув от неожиданности, Никки обернулась. То, что предстало ее взору, заставило ее челюсть отвиснуть, а глаза расшириться от удивления. Лицо Серебряного Шипа было красным, выражение его не предвещало ничего, кроме готовой разразиться бури. Но даже не это повергло Никки в оцепенение, а его новая рубаха. Если еще сегодня утром она хоть и плотно облегала тело, но все же не стесняла движений, то сейчас буквально сковала его панцирем, воссоздавая своей поверхностью весь рельеф его мускулатуры, а искривленная линия бахромчатого низа поднялась, обнажив пупок. То, что раньше прикрывало плечи, теперь стиснулось вокруг шеи, а разрез впереди, под подбородком, удушающе держал его за горло. Ярко-голубой буревестник, составленный ею из перышек слепой утки, теперь, казалось, тоже готов душить его своими деформированными крыльями.

Раздираемая противоречивыми чувствами – смехом и ужасом, – Никки, наконец, обрела дар речи и воскликнула:

– Что ты сделал со своей рубахой?

– Что я сделал с рубахой? – прогрохотал он. – Лучше скажи, что ты с ней сделала? Разве Конах не говорила тебе, что сначала надо хорошенько продубить кожу, а уж потом только шить из нее рубахи мужьям!

– Я… Торн, я дубила! Я старалась, но…

– Наверное, ты плохо старалась, у тебя, как видно, просто не хватило терпения, – гневно обличал он супругу. – Сделай ты все как надо, меня не сдавило бы так, стоило мне промокнуть!

– А ты промок, да? Что случилось?

– Оступился на камне, когда переходил реку. Да это бы ничего, если бы твоя рубаха, подсохнув на солнце, не принялась выдавливать из меня жизнь!

Все! Больше Никки не могла сдержаться. Ее обуял такой взрыв веселья, что она в изнеможении откинулась назад и присела на корточки. Начав, остановиться она уже не могла. Смех ее подчас переходил в вой, а из глаз против воли брызнули слезы.

Грозовые раскаты в его голосе многократно усилились:

– С меня на сегодня достаточно юмора, жена! Мои товарищи уже здорово повеселились на мой счет, времени у них было достаточно.

Ослабев от смеха, Никки слабо замахала в его сторону рукой.

– Ох, не… не заводи корову, некому будет и мычать! Потерпи немножко, это весьма полезно для души, особенно такому важному господину, как ты.

– Ты что, назло мне так говоришь? Мало я сегодня натерпелся насмешек от своих дружков?

Он просто кипел, выходя из себя, его серебряные глаза разгорались все ярче. Видя это, Никки зашлась в новом приступе смеха. Она смеялась так, что казалось, вот-вот задохнется, хохот буквально душил ее. Взглянув на него, она увидела, что он навис над нею, с нетерпением ожидая ответа.

– Я не назло тебе говорю, Торн, и смеюсь не назло… Просто не могу остановиться, как взгляну на тебя, так опять… Ох!.. Не сердись… И брось ты свою важность, вспомни, что ты всего-навсего человеческое существо, а не бог какой-нибудь, хоть и обладаешь волшебными силами. Ну, ошиблась я, но я же честно в этом призналась.

Он немного успокоился, но продолжал хмуриться.

– Надеюсь, что такая ошибка больше не повторится.

– О, торжественно обещаю тебе это, мой гордый индеец! – совершенно серьезно проговорила она, в клятвенном жесте подняв руку, но не удержалась и вновь разразилась буйным смехом.

Ее заразительное веселье, в конце концов, на него подействовало. Уголки его губ, как он и старался держать свой рот сурово поджатым, начали неудержимо закругляться вверх, пока улыбка не завладела, наконец, всем его лицом. Посмеиваясь, он сказал:

– Ох, смотри, Нейаки, не серди колдуна! Я ведь и прибить тебя могу…

– Торн, да ты должен спасибо мне сказать, ведь я напомнила тебе, что не стоит слишком серьезно к себе относиться. Человека, способного посмеяться над собой, все любят.

Он сел рядом с ней и погладил ее по голове:

– Мне только твоя любовь нужна.

– Да я люблю тебя, люблю! – воскликнула она, осушая слезы веселья. – И вовсе не хотела задеть тебя своим смехом, но… Ох, Торн, если бы ты видел себя в этой рубахе!

– Могу представить, – усмехнулся он, – я выгляжу полным идиотом.

– Постой-ка! – вдруг воодушевилась Никки. – Пока ты не выполз из своей нелепой рубахи, я хочу это заснять! – Она бросилась к своему рюкзаку и достала камеру. – Это «Полароид». Сейчас я сниму тебя, и твое изображение появится на особой бумаге. Напоминает рисунок или картину, но называется фотографией.

Она открыла камеру и навела ее на мужа. На лице его тотчас явилось выражение, близкое к ужасу, так что пришлось его срочно успокаивать.

– Все хорошо, Торн. От этого не будет никакого вреда. Я не делаю ничего плохого. Я знаю, что в некоторых культурах верят, что нельзя изображать человека, будто бы это похищает его душу, но поверь мне, что все это чепуха. Будет просто твой портрет, он ничего ни у кого не может похитить.

– Я верю тебе, – сказал он твердо, будто пытаясь убедить самого себя.

– Вот и хорошо! – Она заговорщицки ему улыбнулась, обвела взглядом вигвам и решила, что придется воспользоваться вспышкой. – А теперь, милый, встань, я хочу снять тебя в полный рост. И улыбайся.

Он встал, его мускулы напряглись, а улыбка вышла совсем картонной.

– Расслабься, – скомандовала она. – Ты так напрягся, что похож на одного из этих вырезанных из фанеры индейцев, торчащих в табачных лавках. Хотя ни один из них не был намертво зажат в тиски столь нелепой амуниции!

Он попытался расслабиться, но результаты были ничтожны.

– Скажи чи-и-из, – предложила она ему. – Чи-и-из.

– Это еще хуже, – вздохнула Никки, – теперь ты выглядишь так, будто только что надкусил лимон. Давай попробуем еще что-нибудь. Скажи мани.

– Мани.

– Ох, нет, теперь губы у тебя еще смешнее, будто они натянулись на зубы и приклеились к ним. Скажи сэкси.

Все безуспешно. Никки помолчала, потом улыбнулась и продолжила:

– Повторяй за мной. На дворе трава, на траве дрова.

– Что за глупость такая?

– Ну, пожалуйста, для меня, скажи это так быстро, как только можешь.

– На дворе двора, на драве… Нет, не так. – Серебряный Шип нахмурился и попробовал опять: – На дрове трава, на тваре двора… – Он тряхнул головой, будто удивляясь тому, что вытворяет его язык.

– Еще раз, – хихикнув, сказала она и приготовила камеру.

– На дворе трава, – заговорил он чуть медленнее, старательно выговаривая каждое слово, – на траве дрова. Есть! Получилось!

Она успела запечатлеть его триумфальную улыбку. Вспышка ослепила его, и он зажмурился, но снимок был уже сделан.

– Видишь? Ничего плохого не случилось. – Камера щелкнула и выплюнула фотографию. – Вот, посмотри, как здорово вышло.

Он осторожно взял снимок. Казалось, будто благоговейный страх объял его, когда он рассматривал свое изображение на глянцевой бумаге.

– Это же настоящее чудо! – Радуясь, как ребенок, он тыкал пальцем в изображение. – Это же я! Совсем как в зеркале миссис Гэлловей и как в реке, когда вода спокойная.

Он перевернул снимок и внимательно исследовал обратную сторону.

– Ты что? – спросила она с любопытством.

– А почему с другой стороны меня нет?

– Потому что камера видела тебя только спереди, – смеясь, ответила Никки. – Если ты повернешься спиной, сниму тебя и со спины.

На этот раз он позировал оживленнее, повернулся спиной и, оглянувшись через плечо, широко улыбнулся ей.

– Боже, я создала монстра! – воскликнула она. – Настоящего монстра! И все только искусством шитья. Надо еще юбочку тебе сшить под пару, и тогда можно будет запечатлеть на пленке даже ямочки на твоих ягодицах.

Ужин их пригорел и на этот раз.