Текст книги "Как укротить леди"

Глава 17

Лукаса разбудили еще до рассвета, принеся письмо, адресованное мистеру Пейну. Помедлив секунду, он сломал печать без герба, догадываясь, что произошло нечто важное, раз Раф послал человека в такую даль.

Поблагодарив хозяина гостиницы и закрыв за ним дверь, он подошел к окну, небо за которым только начинало светлеть, и достал из конверта единственный листок. Он быстро пробежал глазами текст, затем внимательно перечитал еще раз и только потом бросил в огонь.

Его камердинер был бы поражен, если бы увидел, как скоро он умылся и оделся, выбрав куртку свободного покроя для верховой езды, наскоро повязал свежий шейный платок и, даже не поглядев в зеркало, натянул сапоги.

Торопливо пригладив взъерошенные после сна волосы, он подошел к двери в смежную комнату.

– Николь, я иду! – постучав, крикнул он. – Нам нужно срочно ехать.

Он думал, что застанет ее еще в кровати, но она уже стояла рядом в расстегнутой куртке своей амазонки, из-под которой виднелась белая рубашка, и закалывала волосы.

Лукас застыл на месте, с радостным восхищением глядя на юную прелестную женщину, которая этой ночью стала его женщиной, хотя сама не соглашалась это признать. И несмотря на то, что будущее их было неизвестно, он уже считал себя счастливейшим человеком в мире.

– Выходит, я не ошиблась, – вынув изо рта шпильку, объяснила Николь. – Меня разбудил конский топот, и когда я открыла окно и выглянула во двор, мне показалось, что звали мистера Пейна. Я сразу стала одеваться. А вам лучше было бы причесаться, – с легкой улыбкой заметила она.

Лукасу понравилось, что она нисколько не испугалась, но из-за спешки он решил отложить поцелуи и похвалы на потом. Любопытно, что ей даже в голову не приходило, что один он быстрее добрался бы до Лондона, а ее мог оставить на попечение человека Рафа, который доставил бы ее домой.

Впрочем, он сам только что додумался до этого разумного решения, но сразу от него отмахнулся.

– Раф отправил нам навстречу свою коляску со свежими лошадьми. В этот час дорога на Дувр будет заполнена людьми и повозками. Мы сэкономим время, если оставим свои вещи в моей карете, а сами поедем до первого постоялого двора. Не знаю, как он узнал, но марш на Вестминстерский мост назначен на сегодняшний вечер, а нас отделяют от Лондона больше пятидесяти миль.

Она быстро кивнула, ловко прикрепив к волосам головной убор в виде кивера.

– Понятно. Вам нужно вернуться в город вовремя, чтобы успеть предотвратить этот марш, – сказала она, потянувшись за перчатками. – Прикажите седлать лошадей, я сейчас буду. Да! Как вы думаете, вы сможете достать для меня обычное седло? Мы домчимся быстрее, если мне не придется ехать по незнакомой местности, сидя боком.

В ответ на эту просьбу он мог задать ей много вопросов, но не стал.

– Я посмотрю, что можно сделать. Николь, у вас всего пять минут. Жаль, конечно, что мы не успеем позавтракать, но можем перекусить, когда доберемся до Линстеда, то есть сократим путь на добрых двадцать миль. Потом уже можно будет не так торопиться. А ваша Джульетта продержится?

– До сих пор мы с ней не преодолевали за один раз такое расстояние. Но думаю, она справится, должна справиться.

Времени у них было в обрез, и все-таки он привлек ее к себе и обрадовался, как она сразу потянулась к нему и закинула руки на шею. Губы их слились в поцелуе, и они замерли на несколько секунд, набираясь друг от друга силы и решимости.

– Вы готовы? – спросил он, когда она мягко отстранилась.

Прерывисто вздохнув, она кивнула и спросила:

– А мне нельзя с вами в «Сломанное колесо»?

Он покачал головой:

– Вам и сейчас не следовало бы ехать со мной.

– Но ведь вы не оставите меня здесь?

– Нет. – Он пристально смотрел в ее глаза, надеясь, что она понимает: он ответил не только на этот ее вопрос. – Я никогда вас не оставлю.

Глаза у нее потемнели от прилива чувств, но она только сказала, что встретится с ним на конюшне.

Через пять минут, когда Лукас наблюдал за тем, как на кобылу Николь водружают поношенное седло, купленное им втридорога, к нему подошел хозяин и спросил, не ошибся ли он при оплате счета за услуги.

Глядя в светившееся робкой надеждой круглое лицо, Лукас ответил, что нет, не ошибся, вручая деньги, и хозяин просиял улыбкой:

– Хорошо провели ночь, сэр? Господь любит женщин, какими бы они ни были, если они знают, как подарить мужу счастливую ночь.

Лукас догадался, что спровоцировал эту фамильярность своими вчерашними шутками, но не мог скрыть удивление.

– Прошу прощения?

Хозяин побарабанил себя пальцами сбоку по шее и широко улыбнулся.

– Желаю вам счастливого пути, сэр, а вашей матушке быстрого выздоровления, – сказал он, повернулся и быстро зашагал к дому, фальшиво напевая какой-то мотивчик.

Лукас поднес руку к горлу, вспомнив, что повязал шейный платок наспех, не посмотрев в зеркало, прикрыл ли он место, где остался след от страстного поцелуя Николь.

Приподняв платок выше, он отправился искать человека Рафа, чтобы приказать ему забрать их багаж и возвращаться на Гросвенор-сквер.

Понимая, что ждет его впереди, не совсем уверенный в своей решимости, он рассеянно насвистывал.

Николь вышла из двери для слуг, с сожалением покинув кухню, где так аппетитно пахло только что испеченным хлебом, но ей тоже не терпелось поскорее отправиться в путь.

Мысль, что она опять будет наедине с Лукасом, и радовала ее, и смущала. К этим чувствам примешивалось еще что-то непонятное, но она решила сейчас не ломать голову, иначе весь день только и будет вспоминать прошедшую ночь и жалеть о пропавшей из-за спешного возвращения в столицу второй ночи.

– Эй, ловите! – весело крикнула она Лукасу, который стоял спиной к ней.

Он быстро обернулся и успел поймать брошенное ею сваренное вкрутую яйцо.

– Где вы его взяли?

– Ну не снесла же я его, если вы это хотели спросить, – ответила она, отчего лакей в ливрее Ашерстов прыснул в кулак и незаметно ретировался в конюшню. Но Николь знала Феликса с раннего детства, поэтому ничуть не смутилась, да и он не слишком удивился ее дерзкой шутке.

Она уже съела в кухне два яйца и с удовольствием смотрела, как Лукас в два счета умял свою порцию.

– Ах ты, моя дорогая Джульетта! – ласково пропела она, доставая из кармана две морковки, одну для своей любимицы, а вторую для Грома. – Ну как, вы уже подружились, а?

– Вряд ли сведения о его поведении вас обрадуют, – усмехнулся Лукас. – Могу сказать одно: карман мой скоро совсем истощится, если мне придется и дальше платить за сварливых жен, поношенные седла и за доски, которые Гром выломал в стойле, стремясь добраться до Джульетты.

Николь засмеялась и подошла к помосту, установленному специально для наездников. Юный конюх, ошеломленный ее красотой, почтительно помог ей подняться и сесть в седло. Она сразу ощутила легкий дискомфорт, но не подала виду, сунула ноги в стремена и сделала мальчику знак бросить ей поводья.

Лукас уже сидел на своем жеребце и вопросительно взглянул на нее.

– Вам… удобно? – спросил он.

– Да, отлично, благодарю вас.

– Выглядите вы замечательно, – улыбнулся он, и Николь сразу стало действительно удобно. – Только никакого галопа, нужно поберечь лошадей.

Джульетта уже нетерпеливо гарцевала на месте, цокая копытами по утрамбованной земле скотного двора.

– Это вы скажите Джульетте. Вы знаете направление?

– Да. Примерно милю проедем по этой дороге, а потом свернем в сторону. Готовы?

Николь глубоко вздохнула и кивнула:

– Готова!

Ей было известно, что хорошая лошадь – а Джульетта и Гром были не просто хорошими, а превосходными лошадьми – способна покрыть за сутки расстояние в сто миль. Это означало, что они с Лукасом требовали от своих скакунов не так уж много, намереваясь проехать всего двадцать миль.

Другое дело, если бы им пришлось ехать верхом на протяжении всего расстояния до Лондона. Ночью Лукас почти не спал. Она знала об этом, потому что и сама не могла уснуть и долго лежала и слушала, как он неустанно расхаживает по своей комнате.

Когда они доберутся до коляски Рафа, нужно будет предложить ему поспать, отдохнуть перед тем, что ожидает его вечером.

А тем временем она может придумать, чем ей заняться, пока он в «Сломанном колесе» попытается уговорить выслушать себя недовольных правительством людей. Она уже точно знала, что не станет сидеть дома и, не находя себе места от тревоги, ждать его возвращения на Гросвенор-сквер, как положено девушке.

Некоторое время они медленно продвигались по дороге, как и предсказывал Лукас, забитой потоком людей с повозками, спешащих в Дувр, а затем свернули и помчались по еще не засеянным, топким после затяжных дождей полям. Кое-где из земли торчали жалкие всходы прежнего посева, при одном взгляде на которые на душе становилось тоскливо и печально.

Когда они оказались на широком пространстве, Николь послала Джульетту вперед и поравнялась с Лукасом.

– Я даже не представляла, что все до такой степени плохо, – со вздохом сказала она. – Почему здесь было так мало солнечных дней вроде сегодняшнего?

– Из-за этого проклятого вулкана с его пеплом мы радовались и тем редким хорошим дням, что нам выпадали, – ответил он, переведя лошадь на шаг. – Николь, что мне сказать в таверне? Этих несчастных людей не проведешь. Они знают, что прекрасными словами и обещаниями сыт не будешь.

– Скажите им правду.

– Насчет вулкана? Вряд ли это их заинтересует.

– Нет, зачем? Скажите им, что существуют люди, которые бессовестно пользуются их бедственным положением ради достижения своих корыстных целей. Что эти люди провоцируют их на выступление против правительства, которое только побудит его принять новые, еще более суровые законы, дав тем, кто рвется к власти, возможность еще сильнее притеснять народ.

– Другими словами, вы хотите, чтобы я предстал перед толпой недовольных и отчаявшихся людей, вооруженных пиками и вилами, для храбрости опрокинувших не одну кружку эля, и заявил им, что все они – наивные простаки. – Он обернулся к ней и улыбнулся. – А вы будете плакать на моих похоронах?

– Это не смешно! – подавив страх за него, сердито отрезала она. – Вы думаете, они не поверят вам, когда вы скажете им правду?

– Нет, конечно, поверят. Но подумайте, Николь, эта правда вызовет у них только больше злобы и ненависти. Во всяком случае, у меня самого это вызвало бы такую реакцию.

– Что ж, тогда… пусть они обрушат свою ненависть на того, кто этого заслуживает.

Лукас как-то странно посмотрел на нее:

– Да… Пожалуй, это то, что нужно. Нужно будет подумать над вашей идеей. А теперь прибавим скорости!

К двум часам дня они уже дважды останавливались, чтобы сменить лошадей, и Николь и думать забыла о том, чтобы подремать по дороге.

Кучер то и дело настегивал лошадей, так что было просто чудом, что они с Лукасом не упали с сиденья.

Устроившийся на крыше кареты грум Бэсингстоков снова и снова дудел в рожок, предостерегая встречные экипажи. Сначала звук рожка очень понравился Николь, но через некоторое время только лишний раз напоминал, что ее желудок не приспособлен к резкой тряске в карете.

Прижимаясь к стенке кареты, на поворотах она изо всех сил цеплялась за свисающую ременную петлю и смотрела в окошко, как карета проносится в каком-то дюйме от края канавы, потом оборачивалась взглянуть на Лукаса, который крепко спал в другом углу кареты.

Вытянув длинные ноги на противоположное сиденье, одну руку он просунул в петлю, чтобы она удерживала его на месте, а потом сложил обе руки на груди, сдвинул шляпу на нос и вскоре уснул, как невинное дитя!

Зато он проспал и не видел, как она попросила кучера остановиться и выскочила на обочину дороги, где ее вырвало едой, которой их накормили в последнем трактире. Жена трактирщика подала ей напиток, от которого во рту остался приятный вкус мяты, но даже это не успокоило ее многострадальный желудок. Внутри оставалось ощущение пустоты, в которой ее желудок мотался взад-вперед, и Николь решила, что больше никогда, даже под дулом пистоля, не возьмет в рот баранину.

– Лукас! Вы спите? – Она вытянула руку и не очень вежливо ткнула ему в ребра. – Лукас, вы спите?

– Видимо, теперь уже нет, – пробормотал он, выпрямился и, сняв шляпу, бросил ее на противоположное сиденье. – А что, случилось что-нибудь?

– Да, случилось, – язвительно усмехнулась она. – Как вы можете спать?

Он потер лицо, прогоняя сонливость.

– Ну, если вы не знаете, как это делается, то я готов вам рассказать. Во-первых, я закрыл глаза…

– Перестаньте дурачиться!

– Хотя нужно было еще заткнуть уши ватой, – сказал он и поспешно выставил вперед руки, защищаясь от очередного тычка в ребра. – Позволительно ли мне будет напомнить, что это вы советовали мне немного поспать?

– Это когда я думала, что тоже смогу заснуть. Но мне это не удалось, и я считаю ужасно невоспитанным с вашей стороны спать, когда я не сплю.

– А, кажется, я догадался. То есть я должен одновременно с вами ощущать голод, правильно вас понимаю? Радоваться, когда вы радуетесь? И грустить, когда вы грустите, ну и так далее, да?

– И умереть, когда я вас убью! – невольно рассмеялась Николь. – Ну ладно, продолжайте спать. А я просто посижу и подумаю, как вам остановить марш на парламент, чтобы вас не растоптали сами демонстранты – если они не растерзают вас еще в «Сломанном колесе». Так что вы ни о чем не беспокойтесь.

– Идите ко мне. – Он протянул ей руку.

– Нет, вам меня не соблазнить. Вам же предстоит очень серьезное дело, поймите это!

– И я обещаю вам, что отнесусь к нему не менее серьезно, чем Раф.

Она удивленно воззрилась на него:

– Раф? Он что, идет с вами?

– Да, насколько я понял. Все произошло слишком неожиданно. Мы с Рафом думали, что у нас достаточно времени. Вы же понимаете, что, если нам удастся сорвать сегодняшний поход на парламент, Фрейни разозлится еще больше. А мы должны остановить не только этот марш, но и Фрейни. И как можно скорее, желательно сегодня ночью, пока он не пустил в ход письма, которыми так неосторожно снабдила его ваша матушка. Пока он ничего не подозревает и чувствует себя уверенно, считая, что у него на руках козырная карта.

– Так оно и есть, – с досадой кивнула она.

– Да, дорогая, письма у него в распоряжении, но вопрос в том, готов ли он без промедления передать их газетам? Я тщательно это обдумал и считаю, что не готов. Если он разыграет свою карту, то есть эти письма, у него не останется других рычагов, чтобы заставить меня хранить молчание о его планах.

– Но Раф…

– Да, я понимаю. Если он все-таки решит ее разыграть, тогда предметом сплетен станет Раф, на него будут смотреть как на вероятного убийцу ваших ближайших родственников. Но историю с моим отцом уже поздно вытаскивать на свет, и Фрейни это понимает. Он угрожает Рафу и всей вашей семье, что развязывает мне руки и дает возможность информировать лордов Ливерпуля и Сидмаута о том, что мне известно о его планах.

– Вы хотите обратиться прямо к премьер-министру и министру иностранных дел?

– Да, разумеется. И мне остается только надеяться, что они не участвуют в этой затее Фрейни с маршем на парламент. Ну а теперь, пожалуйста, идите ко мне, Николь!

Она предостерегающе выставила руку.

– Вы правы. И лорду Фрейни проще было бы убить вас, и дело с концом.

Лукас изумленно уставился на нее:

– Не дай мне бог сделать вас своим врагом!

– Но это же логично, Лукас! Вы должны это понимать! Или вы уничтожите Фрейни, или он – вас!

– Я это понимаю, моя прелесть, только по наивности своей надеялся, что вы это не понимаете.

Она скользнула в его сторону, чему невольно помог кучер, совершив крутой поворот на изгибе дороги, и оказалась в объятиях Лукаса. Она давно этого хотела.

Казалось, он и сам это знал!

Прижавшись щекой к его камзолу, она сказала:

– Теперь лорд Фрейни никогда не назовет вам имя человека, предавшего вашего отца. Вам и вашей матери достаточно просто знать, что он невиновен в преступлениях, в которых его готовились обвинить?

– Да, думаю, достаточно. Когда он умер, ходили только смутные слухи о неких подозрениях, о его участии в убийстве русского императора открыто никто не говорил. И, впервые появившись в Лондоне, я изредка ловил на себе косые взгляды, слышал обрывки каких-то намеков, но дальше этого не пошло, и я был принят в свете. Общество кормится скандалами, оно без них жить не может, как младенец без материнского молока, но одна скандальная история быстро сменяется другой, а с ней возникает и новая тема для досужих сплетен.

– После смерти моего отца прошло уже много времени. И вся эта история по-настоящему тяжело коснулась только мамы и меня. Так что, как бы мне ни хотелось узнать, кто именно повинен в гибели моего отца, думаю, лучше оставить все как есть и пусть прошлое остается в прошлом.

Николь прижалась к нему еще теснее.

– Вы хороший человек, Лукас, и хороший сын. Когда моя мама вернется из Италии, я тоже постараюсь быть ей хорошей дочерью. Но, зная себя и тем более маму, я сомневаюсь, что когда-нибудь между нами воцарятся добрые отношения и взаимопонимание. Во всяком случае, такая гармония способна продлиться не больше двух недель.

Она подняла взгляд на Лукаса, увидела его улыбку и сама улыбнулась, довольная, что сумела отвлечь его от грустных дум.

Он опустил голову и прошептал ей на ушко, приятно щекоча кожу губами:

– Я хочу любить вас… Я заснул сразу, как только мы отъехали от постоялого двора. Как вы думаете, сколько времени мы уже едем?

Она уткнулась ему в камзол, пряча зардевшееся лицо.

– Не знаю, не очень долго. Не больше четверти часа.

Он подвинулся и опустил шторку на ближнем оконце. Затем повернулся к ней, и она увидела его глаза, подернутые дымкой страсти.

– Значит, до следующей остановки у нас не меньше часа. Вы говорите, что любите приключения. – Он нагнулся вперед и задвинул шторками дальнее окно. – Так давайте рискнем!

Не успела Николь ахнуть от неожиданности, как он подхватил ее и усадил боком себе на колени, затем, не отпуская ее, нагнулся, прикрыл остальные окошки, и внутри стало совсем темно.

И в этой таинственной тьме вновь совершилось то, что от века происходит между мужчиной и женщиной, которых неудержимо тянет друг к другу. И не было предела их упоительным восторгам и нежности, и не было для них ни прошлого, ни будущего.

Каждый поворот колеса неотвратимо приближал их к Лондону, но здесь были просто мужчина и женщина, какими их сотворил Господь, и время остановилось, превратив то, что ожидало их в конце пути, в нечто призрачное и бесконечно далекое…

Глава 18

Лукас уселся напротив Рафа, и лакей поспешил поставить на столик еще один бокал вина.

– А ты довольно быстро добрался, – сказал Раф, поднимая свой бокал в знак приветствия. – И выглядишь чертовски здорово. Думаю, это следует отнести на счет моей сестры.

– Мне с твоей сестрой вскоре предстоит серьезный разговор, очень серьезный, – отвечал Лукас, окидывая взглядом малолюдную клубную гостиную. Из-за ссоры Джорджа Браммеля с принцем-регентом и его огромных долгов Уайт-клуб утратил большую часть своей привлекательности и клиентов.

– Вы провели с ней около двух дней. И у вас не нашлось времени поговорить?

– Она по-прежнему намерена отказать мне.

Раф засмеялся:

– А ты ожидал иного? Если верить моей жене, Николь никогда не скрывала своего решения не выходить замуж. Я думал, ты сумеешь найти к ней подход. Клятва в вечной любви и верности способна многое изменить. Во всяком случае, так утверждает моя женушка.

Рука Лукаса с бокалом замерла в воздухе.

– Боже милостивый!

– Ты что, не говорил ей этого?!

– Я… Ну конечно, я… – Лукас запустил пальцы в волосы, как будто это могло помочь ему вспомнить. – Кажется, говорил. Да, да, конечно, говорил. В какой-то момент…

– Я далек от мысли критиковать тебя, но если ты и сказал, то, видимо, выбрал момент не самый подходящий, если сам не можешь вспомнить.

Лукас отставил нетронутый бокал, хотя мечтал о том, чтобы добраться до клуба и снять напряжение за столом, и встал:

– Мне нужно идти.

– Сейчас? Сядь, Лукас. Я только подшучивал над тобой. Хотя не мне это делать, поскольку сам я не могу похвастаться умением ухаживать за любимой женщиной.

– Но, Раф, ты не понимаешь! «Выходите за меня замуж» – это я говорил ей раз сто. Черт! – Он растерянно покачал головой. – Но почему я не признался Николь в любви?! Не понимаю… Ведь тебе же я сказал, что люблю ее!

– Да, припоминаю. Это было очень трогательно, и, конечно, я всегда буду ценить твое доверие и откровенность.

Лукас резко опустился на стул.

– Раф, это не смешно.

– О, здесь ты ошибаешься. Если бы ты видел себя моими глазами! Я пытался предупредить тебя. Николь… Понимаешь, моя сестра девушка особенная.

– Она просто невозможная… Мне нужно поговорить с ней. Сколько у нас времени?

Раф бросил взгляд на каминные часы.

– Финеас… Ты знаешь, это мой камердинер. Так вот, он сказал, что люди собираются в «Сломанном колесе» в восемь вечера, а сейчас уже больше шести. Да, и если тебе интересно, как я узнал, что марш решили провести именно сегодня, то этим мы обязаны Финеасу, который до того, как решил связать свою судьбу со мной, служил посыльным на Боу-стрит. Он не утратил способности быстро найти выход из сложных лабиринтов Уотерфолла, что не мешает ему быть превосходным камердинером. Взгляни хотя бы на мой шейный платок. По-моему, он выглядит довольно прилично, ты не находишь?

– Раф, я совершенно не выспался, так что иди ты к черту со своими нарядами! Мне необходимо поскорее поговорить с Николь. Давай лучше продолжим наш разговор. Сколько их там будет?

– Извини. По прикидкам Финеаса, демонстрантов наберется больше сотни. Из них только небольшая часть имеет хоть какое-то оружие. Все полны решимости пройти колонной по Вестминстерскому мосту и прикрепить плакаты со своими требованиями прямо к дверям парламента. Если твои предположения верны и Фрейни уже поднял на ноги гвардию, то просто не знаю, как нам удастся избежать бойни.

– Так как нам остановить их?

– Ну, лично я не в состоянии вызвать в воображении радужную картину, где мы с тобой внезапно врываемся в таверну и заявляем, что все собравшиеся – наивные простаки, которых водят за нос агенты-провокаторы, подосланные правительством, чтобы спровоцировать их на мятеж. Мне это представляется отличным способом заставить людей перерезать нам глотки.

– Примерно так же я ответил на вопрос Николь, что будет с нами. И она сказала, что если уж люди возмутятся, то пусть обрушат свой гнев на того, на кого следует.

– Гмм… Разумно. Только как этого добиться?

Опершись на стол, Лукас нагнулся к нему и зашептал:

– Есть у меня одна идея…

* * *

Николь открыла один глаз, услышав, как заскрипела дверь, ведущая в ее спальню, и увидела осторожно входящую Лидию.

– О, я не знала, что ты в ванне, – смутилась она и хотела уйти, но Николь остановила сестру.

– Ничего страшного, – сказала она, подняв голову с края ванны. Блаженствуя в горячей воде, она отчасти пребывала в дреме, отчасти размышляла о вселенной и о том, какое место она в ней занимает. – Я уже начинаю к этому привыкать.

– Что ты имеешь в виду? Впрочем, не важно. Мне жаль, что меня не было дома, когда ты вернулась. Герцог Малверн уговорил меня погулять, пока стоит хорошая погода. Мы с ним посетили Тауэр, но времени на осмотр было немного, потому что я торопилась домой, чтобы встретить тебя из поездки.

– Говоришь, была с герцогом? Значит, ты к нему переменилась? И твоя ненависть к нему прошла?

Аккуратно расправив юбки, Лидия опустилась на стул, обтянутый полосатым ситцем, где обычно сидела, когда заглядывала в спальню Николь. Ее движения покоряли врожденной грацией, в противовес манерам матери, в которых угадывалась некая принужденность. При внешнем сходстве с родительницей Лидия отличалась от матери внутренним благородством. Ничего удивительного, что Хелен старалась избегать сравнения с дочерью.

– Я никогда не испытывала ненависти к его светлости, – не глядя сестре в лицо, сказала Николь. – Он человек очень… очень приятный и порядочный. Думаю, скоро он обручится со своей дальней кузиной мисс Харбертон. Она очень красивая и такая же темноволосая, как ты. Мама сообщила мне об этом вчера утром, до вашего отъезда.

Николь встала во весь рост и потянулась за огромным полотенцем, которое нагревалось перед камином.

– А как об этом узнала мама? – поинтересовалась она, уловив в голосе сестры нотку грусти.

– Специально я не спрашивала. Она сразу догадалась бы, что мне это не совсем безразлично. Так вот она сама объяснила мне, что такой, как я, о герцоге нечего и мечтать.

И вот так каждый раз! Стоило Николь настроиться на более великодушное отношение к матери, как случалось что-нибудь в этом роде, отчего ей хотелось задушить мать.

– А она объяснила, что имеет в виду?

– О да, объяснила. Ты же знаешь маму. Она всегда выражает свои мысли предельно точно и откровенно. «Ты довольно хорошенькая», – сказала она, затем подчеркнула мое приятное обхождение с ней, но у меня… Оказывается, у меня недостаточно широкие бедра, чтобы стать герцогу женой и родить ему наследников. Она считает, что мне лучше выйти замуж за какого-нибудь викария с приличным доходом и тихо жить в деревне, как все остальные деревенские мыши.

– Да, наша матушка ничего в этом не смыслит! – заявила Николь, накинув на себя полотенце и скрывшись за ширмой в углу комнаты, где Рене приготовила ей на стуле свежее белье. – Если он тебе нравится, Лидия, и ты хочешь быть его женой, добивайся его!

– Но в этом-то и дело. Он действительно мне нравится, мне с ним интересно, но я совсем не хочу за него замуж. И все-таки мне было неприятно, когда мама сказала, что я не могу быть его женой. Я слишком самолюбивая, да?

Николь высунула из-за ширмы голову и улыбнулась сестре:

– Ты никогда не была ни самолюбивой, ни злой, ни упрямой. Это все мои грехи. А наша мать все равно ни черта не понимает!

– Она не хотела меня обидеть.

– Я знаю, – снова выглянула Николь, балансируя на одной ноге, пока натягивала чулок. – Кажется, на конец-то я смирилась с ее характером и поняла, почему она такая. Но это вовсе не значит, что человек в здравом рассудке должен прислушиваться к тому, что она говорит.

Лидия засмеялась и наклонила голову, пытаясь заглянуть за ширму.

– Что ты там делаешь?

– Ничего. – Николь натягивала на стройные ноги чьи-то чужие длинные штаны. – Ну, так как? Ты собираешься это делать?

– Что? Осторожнее, не то ширму свалишь!

– Ну, убедить герцога Малверна, что его кузина Халибат совершенно ему не подходит?

– Не Халибат, а Харбертон, а халибат – это рыба, палтус. Из нее готовили блюда во время церковных праздников еще до того, как на берега Англии высадился Вильгельм Завоеватель. – Лидия вздохнула, словно понимала, что говорит впустую, и рассеянно добавила: – Кажется, Эдуард Исповедник особенно любил блюда из палтуса.

Николь в очередной раз высунулась из-за ширмы.

– Знаешь что, сестренка? Иногда ты меня просто пугаешь. Мы ведь говорим не о рыбе, а о герцоге Малверне!

– Нет, его персону мы затрагивать не будем, – с неожиданной резкостью заявила Лидия. – Можем обсудить, как понравился маркизу халат, который я велела упаковать для тебя. Хочешь?

Николь наконец вышла из своего укрытия, застегивая рубашку.

– Если бы мы были маленькими, я бы рассчиталась с тобой за этот халат, а заодно и за ночную рубашку! Нет, это я обсуждать не же…

– Николь! Что ты на себя напялила?!

– А ты не видишь? – Николь довольно осмотрела костюм, одолженный у самого юного лакея, и усмехнулась. – Сидит вполне сносно, правда?

Лидия вскочила на ноги и затрясла головой:

– Ну нет! Этого я не допущу!

– Чего – этого? Ты же не знаешь, что я собираюсь делать. И если я тебе не скажу, то ты не сможешь выдать меня, не так ли?

Сестра с подозрением уставилась на нее.

– Я тебя очень люблю, Николь, но могу и отшлепать!

– Я нужна Лукасу. Они с Рафом…

– Вот именно! – прервала ее сестра. – Раф с маркизом собираются в «Сломанное колесо», чтобы решить эту… эту серьезнейшую проблему. И им вовсе не нужно, чтобы ты из любви к приключениям околачивалась поблизости и мешала им. Когда наконец ты повзрослеешь, Николь! Предоставь другим делать свое дело и не вмешивайся, прошу тебя!

У Николь задрожала нижняя губа, и она поскорее закусила ее, чтобы не заметила сестра. И все-таки не смогла удержать слез.

– Ты не представляешь, какой опасности они подвергаются…

– И каким образом твое появление в «Сломанном колесе» в этом странном наряде поможет им избежать опасности?

– Ты уже дважды упомянула о «Сломанном колесе»! Значит, ты все знаешь, да?

Лидия возмущенно вскинула голову. Николь пораженно уставилась на сестру, ибо не ожидала от нее такой вспышки.

– Да, мы с Финеасом несколько раз обсуждали эту тему. Надеюсь, ты понимаешь, что я не позволила бы тебе уехать с маркизом, если бы не знала цели поездки. Основное мне рассказала Шарлотта, а вчера Финеас ходил в «Сломанное колесо» и вернулся с сообщением, что марш на парламент состоится сегодня вечером. О! Уж не туда ли ты надумала идти? К парламенту? Нет, туда я тебя тоже не отпущу!

– Нет, не к парламенту, – сказала Николь, знаком пригласив Лидию садиться. – Лидия, прости меня.

– За что? – спросила Лидия, старательно расправляя юбки. Даже в такие моменты Лидия оставалась истинной леди.

– За… за все. С того дня, когда я уговорила тебя помочь мне влезть на крышу конюшни в Уиллоубруке, выдумав, будто хочу спустить оттуда кошку, которой там вовсе не было, просто мне хотелось посмотреть, как выглядит земля с такой высоты… до этой самой минуты прости меня.

Помолчав, Лидия улыбнулась.

– А какой замечательный вид открылся оттуда, правда? Нам с тобой казалось, что мы находимся на крыше мира… Постой, кто это к тебе стучится? Бога ради, скорее за ширму, я посмотрю, кто там.

Николь немедленно спряталась – по правде говоря, она была так поражена необычным для Лидии поведением, что исполнила бы любое ее приказание. Но как только раздался стук закрывшейся двери, она поспешила выскочить из-за ширмы.

– Кто это был?

– Лакей. – Лидия протянула сестре сложенную записку и снова опустилась на стул. – Ее только что принесли, на ней твое имя.

Николь взяла записку и нахмурилась, увидев незнакомый почерк. Кроме того, в Лондоне у нее почти не было знакомых, если не считать множества поклонников, от которых ей пришлось отбиваться на балу, но их она в расчет не принимала.

Она сломала печать и развернула письмо.

«Николь, дорогая моя, милая Николь! Я полный идиот. Вы самая прелестная и обворожительная девушка на свете, и я люблю Вас до самозабвения. Мне давно следовало сказать Вам об этом. Прошу Вас, будьте моей женой!»

За коротким текстом следовала подпись в виде заглавной «Л» и под ней постскриптум: