Текст книги "Вожделенная награда"

Глава 14

– Тристанна, мы должны пожениться как можно скорее, – сказал Никос следующим вечером.

Тристанна, наслаждавшаяся местной едой и тающим вечерним светом, вздрогнула. Солнце только что село, а Никос только вернулся из очередной поездки в Афины. Время от времени Тристанна ловила себя на том, что события прошлой ночи кажутся ей ненастоящими, как будто ей все приснилось. Его слова заставили ее задрожать в предвкушении.

– Почему? – спросила она. – Куда нам спешить?

– Тебе не терпится устроить еще одну битву, Тристанна? – спросил он в ответ и улыбнулся; сегодня его улыбка была жесткой. – Ты сначала расскажешь мне, чему ты позволишь случиться, а чему не быть никогда, только чтобы потом уступить всем моим желаниям? Как обычно?

Ей хотелось бы, чтобы его голос был помягче, чтобы в нем не было столько подуровней, подтекстов, которых она не понимала. У нее появилось ощущение, что ее щелкнули по носу, чтобы напомнить, где ее место, но она сказала себе, что их отношения изменились. Она открылась ему, а он хотел жениться на ней. Во всяком случае, она часто повторяла это про себя, как мантру.

– Почему ты хочешь поторопиться? – спокойно спросила она, как будто не заметив ни стали в голосе, ни яда в улыбке.

Он посмотрел ей в глаза, потом его взгляд опустился на ее губы, потом на грудь, обтянутую легкой блузкой. Она приказала себе не реагировать, не ерзать на стуле, но ее тело слушалось только Никоса, полностью игнорируя ее приказы.

– Мне обязательно отвечать? – Его голос был низок. – Сама не можешь сказать?

– Я не верю в развод, – тихо ответила она, поймав его взгляд. Она не знала, почему ей было трудно говорить такие вещи. Сердце вдруг беспомощно затрепыхалось в груди. – Я понимаю, что могу показаться старомодной, но я никогда не понимала, зачем вообще жениться, если и тогда остаются пути к отступлению.

– Уверяю тебя, развод существует. – Он покачал головой и положил в рот оливку. – Мой дед был женат трижды.

– Особенно если есть дети, – продолжила она, не обращая внимания на его слова, и пожала плечами. – Я видела слишком много детей – жертв отвратительных склок их родителей. Я не смогу поступить так со своими детьми.

Выражение его лица так изменилось, что она испуганно охнула.

– Если у нас будут дети, – тихо и яростно сказал он, – они получат мое имя и будут жить под моей защитой. Всегда.

Он надолго замолчал, глядя на море. Что-то в его чужом лице заставило ее сердце сжаться от боли, от жалости к нему, к этому брошенному ребенку. Впрочем, она не решилась выразить свои чувства, боясь, что он увидит слишком много, увидит то, чего не должно быть: ее беспричинное сопереживание, сочувствие, любовь, которая пугала ее саму своей бескрайностью и уверенностью. Она была немного обижена тем, что он все еще оставался загадкой для нее, таким же далеким, как звезды, все ярче сияющие в темнеющем небе над ними.

Она спрашивала себя: действительно ли это любовь или она снова обманывает себя каким-то новым способом? Когда-то она думала, что сможет обвести этого человека вокруг пальца, использовать его для достижения своих целей. Эта уверенность оказалась смехотворной. Теперь она любила его и считала, что их брак сможет держаться на одной этой любви и всепоглощающем физическом влечении. Может быть, это тоже был самообман? Может быть, она снова оказалась не умнее морских волн, думающих, что они останутся целы, бросая себя на камни? Действительно ли ей хотелось знать ответ?

– Мы поженимся через две недели, – сказал он наконец, поворачиваясь к ней. Его лицо было мрачно. – Здесь. Если ты согласна.

– Ты спрашиваешь моего мнения? – сухо спросила она, как будто все было в порядке вещей, как будто он не стал внезапно, за секунду таким жестким, таким недоступным. – Это ново.

– Если у тебя есть какие-то другие предпочтения, только скажи. – Он приподнял брови. – Я уже уведомил местную газету. Объявление появится в завтрашнем выпуске. Все остальное поддается корректировке.

– Две недели, – повторила она.

Ей хотелось заглянуть под маску, прилипшую сегодня к его лицу. Интуиция посылала тревожные сигналы, но она не слушала их. Это все нервы, подумала она, и он тоже нервничает, наверно. Вполне естественно нервничать, готовясь выйти замуж за такого мужчину. Он раздавит ее, стоит ей выказать малейший признак слабости. Он уже сейчас давил на нее. И все-таки какая-то часть ее была приятно взбудоражена этим вызовом, которым был весь Никос, включая эту угрюмую его версию. Как это характеризовало ее?

– Две недели, – сказал он, словно припечатывая заключенный договор, и откинулся на спинку стула, доставая из кармана мобильник. – Может быть, тебе стоит слетать в Афины и присмотреть себе платье?

– Может, и стоит, – согласилась она, подцепив кусочек острого сыра и чувствуя, как начинает гореть язык.

Каким бы острым он ни был, она все равно ела его. Это наводило на определенные выводы и аналогии. Может быть, подумала она со смесью юмора и отчаяния, в этом была вся она.

Только много позже она осознала, что он не сказал ей, почему так торопится со свадьбой, искусно уйдя от ответа.

* * *

После этого события полетели с такой скоростью, что у Тристанны кружилась голова. Скоро они поженятся, говорила она себе, и у них будет целая жизнь, чтобы разобраться с тем, что скрывалось за его внезапным отчуждением. Она убедила себя, что это была минутная хандра; во всяком случае, размышления о том, что чувствовал или не чувствовал Никос, отвлекали ее от вещей, которые ей совсем не хотелось обдумывать.

Он постоянно был занят, казалось, вообще не отнимал мобильника от уха, жестко выговаривая кому-то по-гречески. Он снисходил до общения с ней, только чтобы проверить, по плану ли идет подготовка к свадьбе. Она купила себе простенькое платье в одном из афинских бутиков, встретилась с женщиной, которая восторженно уверяла, что предоставит невесте Никоса самые красивые цветы. Она связалась со своей семьей; не трудно догадаться, что Вивьен была вне себе от радости, которая, впрочем, не смогла скрыть дрожь в ее голосе.

– Совсем как у нас с твоим отцом. – Она счастливо вздохнула. – Мы просто посмотрели друг на друга, и все было решено.

Тристанне было трудно представить, чтобы ледяная глыба по имени Густав Барбери вела себя так, как описывала ее мать, но спорить не стала. Ее мать приедет сюда, и все станет совсем хорошо; Тристанна была уверена, что здесь Вивьен быстро пойдет на поправку. Все ее планы, построенные, еще когда она была уверена в своей способности манипулировать Никосом, претворятся в жизнь.

– Ты должна приехать, – мягко сказала Тристанна, – мы не можем пожениться без тебя.

С Питером дело обстояло сложнее, хотя она испытала огромное удовольствие, сообщая ему, что какая бы то ни было помощь от него ей больше не требуется и он свободно может присматривать за ее частью наследства оставшиеся три года.

– Что ж, ты внесла свой вклад, – фыркнул он в трубку. – Наверно, очень гордишься собой. Ни за что бы не подумал, что ты сможешь склонить человека вроде Катракиса к браку. В тебе умерла отличная актриса.

– Единственная причина, по которой я приглашаю тебя, – холодно ответила Тристанна, – это то, что ты мой единственный брат.

– К тому же мое отсутствие будет выглядеть странно, – парировал Питер. – Не переживай, Тристанна, я приеду.

Это прозвучало скорее как угроза, чем как ободрение. Однако времени на Питера и его очередные козни не было. Тристанну куда больше волновал ее будущий муж, с каждым часом становившийся все холоднее и неприступнее. Если бы такое поведение распространилось и на ночи, Тристанна запаниковала бы, но он регулярно приходил к ней, когда на землю опускалась темнота. Она лежала без сна, ожидая, когда в проеме двери появится темный силуэт и придавит ее к кровати. Он овладевал ею молча и решительно, с отчаянием, пронизывающим ее до глубины души. Потом он обнимал ее, крепко прижимая к груди, по-прежнему не говоря ни слова, путаясь пальцами в ее волосах.

Когда наступало утро, она думала, не стоит ли поговорить с ним, прервать один из бесконечных деловых звонков и спросить, в чем дело, что его тревожит. Она попробовала бы, если бы не так хорошо представляла себе его насмешливый ответ. Он был не из тех мужчин, которые нормально реагируют на вопросы о чувствах. Иногда она даже сомневалась, знает ли он, что они у него есть.

На самом же деле она просто скучала по нему. Ей не хватало его насмешек, их словесных битв, его полуулыбки и темно-золотого блеска глаз. Между ними повисло напряжение, как хрупкая стеклянная струна, и Тристанна боялась прикасаться к ней. Стоя одна в лучах солнца, она призналась себе, что в этом и была главная причина. Она боялась, что если спросит что-то не то, вообще что-то спросит, он пересмотрит свое отношение к ее обману и передумает. Она не вынесет, если потеряет его. Все было ужасно просто.

Она уже не могла представить себе, что он не будет прикасаться к ней, а она не сможет смотреть в его прекрасное лицо, на высокие скулы, в глубокие золотые глаза, не сможет чувствовать жар, идущий от его мускулистой груди. Она боялась даже думать об этом, хоть и знала, что должна ненавидеть себя за то, что так сильно влюбилась, так многим рискнула, была так похожа на свою мать, как всегда говорил Питер, желая ее уязвить. Но соблюсти дистанцию она не могла, как ни старалась, и с самого начала знала, что так будет, может быть, даже поняла это десять лет назад, когда лишилась дара речи, увидев его на том балу. В то самое мгновение, когда опустила свои щиты и подпустила его к себе, она была обречена. Она хотела его сильнее, чем сохранить себя саму целой и невредимой. Оставалось только надеяться, что ей не придется выбирать что-то одно.

* * *

Это было похоже на дежавю. Никос стоял на палубе своей яхты и смотрел, как хорошо одетые и хорошо воспитанные гости степенно расхаживают перед ним. Сам он был одет в идеально сидящий костюм, как и подобало хозяину вечера и жениху накануне свадьбы. Однако он никак не мог сосредоточиться ни на своих деловых партнерах, ни на знаменитостях, проплывающих мимо него, пивших его вино и наполнявших вечерний воздух слишком громким смехом. Он даже толком не попрощался со своей дорогой Кефалонией: берег расплылся у него перед глазами, когда яхта медленно прошла мимо.

Его взгляд неотступно следовал за Тристанной.

На ней было что-то голубое, словно сотканное из облака, так нежно оно облегало ее тело, подчеркивая яркий блеск ее глаз и золотое мерцание кожи. Светлые волосы волнами рассыпались по плечам, напоминая ему о пляжах Кефалонии, раскинувшихся под синим небом. Она была слишком красивая, слишком настоящая, и он знал слишком хорошо, что последний раз видит ее такой, что он вот-вот раздавит этот цветок, такой пленительный и пьянящий.

Он не понимал, почему так больно сжимается сердце, куда пропала уверенность в своей правоте – на протяжении долгих лет его единственный верный спутник, почему он жалел, что она должна испытать на себе последствия действий ее семьи и заплатить за три загубленные жизни. С чего ему вообще о чем-то жалеть?

Словно почувствовав его взгляд, она отвернулась от гостей, с которыми разговаривала, и улыбнулась ему. Он видел, как она вежливо извинилась и пошла к нему. Он позволил себе представить, всего на мгновение, что она действительно его невеста и утром станет его женой. Странное чувство правильности затопило его, и внутренний голос шепнул, что она принадлежала ему с самого начала. Он ощущал небывалое напряжение, но его чувства были не важны, имели значения только действия, а он поклялся, что пройдет этот горький путь до самого конца.

– У тебя такой суровый вид. – Ее голос был беспечен, но глаза настойчиво искали его взгляд.

Он почувствовал легкий запах ее духов, свежий и волнующий, вызывающий желание поцеловать ее. Он сам не знал, как устоял.

– Теперь вечеринки нравятся куда меньше, чем раньше, – ответил он.

Он оттянул воротник рубашки, и ему вдруг захотелось оказаться на вилле наедине с Тристанной, чтобы он лежал на кровати, обнаженный, а она склонялась к нему. Почему все так сложно? Она улыбнулась, словно прочитав его мысли.

– Эта вечеринка – в твою честь, – заметила она, наклоняясь к нему. – Улыбнись или хотя бы перестань хмуриться. Не думаю, что это повредит твоему загадочному образу.

Он непроизвольно улыбнулся. Он стал слишком восприимчив к ней, слишком легко сдавал позиции, выпускал из рук вожжи. Прошедшие несколько недель он старательно игнорировал ее грустный задумчивый взгляд, игнорировал то, как приходил к ней и отчаянно цеплялся за нее, словно пытаясь отменить утро, защититься от реальности. Он игнорировал все. Но сегодня вечером это постоянное отрицание рассеялось, как только яхта отчалила. Он посмотрел на Тристанну, в ее открытое, доверчивое лицо, и страстно, больше всего на свете захотел быть человеком, которым был в ее глазах, которым должен был быть, но который не существовал. Любая возможность того, что он станет таким, была уничтожена Барбери десять лет назад. Почему так трудно было держать это в памяти, когда она рядом?

– Это важно для тебя? – небрежно спросил он. Ему хотелось, чтобы все кончилось, чтобы месть свершилась и все осталось позади. Ожидание убивало его. – Думаешь, мне стоит притвориться дружелюбным и открытым ради наших гостей, которые уже давно прекрасно знают, что я совсем не такой?

Она рассмеялась, и ее смех ранил его, хоть он и не признал бы этого. Ее глаза, которые она подняла на него, лучились теплом и счастьем.

– О, Никос, – сказала она, как будто все еще смеясь, и слова, словно чистый источник, лились из самого ее сердца, – я так люблю тебя.

Он окаменел. Он знал, кто он, знал, что должен сделать. Он не верил в любовь, даже в ее любовь.

* * *

Тристанна почувствовала, как напряглось его тело под ее руками. Слова застыли между ними, словно отразившись от скал, привлекая всеобщее внимание.

– Не надо было этого говорить, – прошептала она, замирая, в ужасе от своей неосторожности.

Он вдруг показался ей совершенно незнакомым человеком, далеким, чужим, хотя его лицо ничуть не изменилось. Страх взорвался у нее внутри, потек по венам, как сильный наркотик. Легкость сменилась тяжелым отчаянием, на глаза навернулись слезы.

– Прости, – поспешно сказала она. – Сама не поняла, как это вырвалось.

– Правда? – Его голос звучал холодно и осуждающе. – Может быть, ты не имела в виду ничего особенного? Можно же любить машину или туфли.

У него был почти скучающий вид, как будто он дразнил ее, как обычно, но Тристанна видела в его потемневших глазах что-то похожее на боль. Она сделала глубокий вздох, погладила его по плечам, еще раз вздохнула и встретила его взгляд, хотя на секунду испугалась, что не выдержит его. Она, которая стояла прямо, даже когда колени тряслись, которая спорила с ним, не зная, в какие опасные дебри заведет их этот спор. Похоже, она уже не сможет уберечь себя, зато сможет притвориться храброй.

– Я не хотела этого говорить, но это правда. – Она вложила в голос всю свою искренность. – Правда, Никос. Я люблю тебя.

Он смотрел на нее, словно они были одни. В его почерневших глазах не осталось ни капли золота, ни намека на нежность, которая, как ей казалось, иногда появлялась там. Он как будто безуспешно пытался найти смысл в ее словах. Что-то прошло между ними, тяжелое, плотное и невыразимое. Тристанна не заплакала, хотя глаза жгло; на щеках Никоса вздулись желваки, но она чувствовала, что он не сердится. Во всяком случае, не просто сердится.

– Свадьба затуманила твой ум, – жестко сказал он спустя вечность. – Как ты можешь любить меня, Тристанна? Ты едва знаешь меня. Ты не представляешь, на что я способен.

Она вспомнила, что крикнула ему в Портофино, и содрогнулась. Неужели это было дурное предзнаменование, предостережение?

– Я знаю тебя, – мягко сказала она, расправляя плечи, – лучше, чем ты думаешь.

– Что ж, хорошо, – огрызнулся он. – Надеюсь, это знание утешит тебя в эти дни.

– Ты имеешь в виду, когда мы поженимся? – спросила она, не совсем понимая его, но чувствуя, что они стоят у края катастрофы.

– Да, – ответил он, кривя губы, наполняя воздух между ними горечью, которой она не понимала. – Когда мы поженимся.

Глава 15

Тристанна стояла перед огромным зеркалом в спальне на вилле и рассматривала свое отражение. Ее волосы были подняты и заколоты, а сзади спадали на плечи русыми волнами. Платье цвета слоновой кости облегало грудь, а простой подол струился вокруг ног. Ее макияж был безупречен, подчеркивая глаза и губы, и гладкая кожа словно светилась изнутри. Вивьен дала ей свой жемчуг и теперь сидела в кресле за спиной Тристанны, восторженно прижав руки к груди. Рядом с ней на столе стоял букет ароматных белых цветов.

Из Тристанны получилась идеальная невеста, и все-таки она не могла отделаться от дурного предчувствия, не отпускавшего ее с момента, когда Никос оставил ее вчера вечером. С тех пор как она призналась ему в любви, он смотрел на нее так, словно видел впервые. Вспомнив об этом, она снова содрогнулась.

– Ты прекрасна! – воскликнула Вивьен, не замечая ни встревоженного лица, ни бледности дочери.

– Правда?

Тристанна едва услышала свой голос. Она была словно во сне. Неужели сегодня ее свадьба? Как она может выйти за мужчину, которому не до конца верила, который может никогда не полюбить ее? Как они дошли до этого? Разумеется, в этот день она как никогда должна быть уверена в человеке, которому скоро поклянется в вечной любви. Но этот холодный, странный блеск в глазах Никоса прошлым вечером... Она чувствовала только смутный страх, от которого у нее кружилась голова, и не могла оторвать взгляда от своего отражения, как будто оно могло ответить на ее вопросы, стоило лишь вглядеться внимательнее.

Разумом она точно знала, что нужно делать. Она провела всю ночь, разрабатывая стратегии и планы бегства. Она не могла выйти за мужчину, так отреагировавшего на ее признание, которому она не доверяла, которого, по его собственным словам, она едва знала. О чем она только думала? Она сама была дочерью неравного брака, всю жизнь наблюдала, как ее мать выпрашивает у отца крохи внимания, и поклялась, что никогда не окажется в таком положении. Как она могла добровольно обречь себя на такую судьбу?

Однако не логика заставила ее надеть это платье, позволила горничным уложить ей волосы и сделать макияж. Разум не имел никакого отношения к тому, что Тристанна видела сейчас в зеркале, поэтому она не знала, что ей делать и даже чего ей хотелось.

Хотя... Это ведь была неправда. Тристанна почувствовала, как в голове что-то щелкнуло, когда забрезжило осознание и туман, в котором плавали мысли, наконец рассеялся. Женщина, которую шокировала реакция Никоса на ее признание, что-нибудь сделала бы с этим: ушла, отложила свадьбу, потребовала у Никоса объяснений. Женщина, не боящаяся надавить... надавила бы. Но Тристанна боялась, что если она надавит, Никос исчезнет. Разве не этого она боялась больше всего с тех пор, как он сделал ей предложение? И она продолжила совершать древние предсвадебные обряды.

– Ты должна это увидеть, Тристанна, – сказала Вивьен своим слабым, задыхающимся голосом, возвращая дочь в реальность. – Только посмотри на этот вид!

Тристанна моргнула, словно выныривая из наркотического сна. Она обернулась к матери, стоявшей у окна, выходившего в сад, где должна была состояться церемония. Тристанна подошла к ней, чувствуя, как подол скользит по ногам, а волнистые пряди – по плечам. Ее кожа стала чувствительной, как будто Никос стоял прямо перед ней, улыбаясь и блестя золотыми глазами. Ее тело знало, чего хочет, всегда хотело, а она сама боялась, и так будет всегда, что бы ни случилось.

Она посмотрела на залитый солнцем сад. Гости уже рассаживались на стулья лицом к морю. Корзины с белыми цветами были расставлены тут и там, высоко в небе пели птицы. Чудесная картина, словно страница, вырванная из глянцевого свадебного журнала, и ее портило только отсутствие жениха.

* * *

– Я уверена, он придет, – сказал Тристанна, когда прошло назначенное время.

Шепот гостей окреп, они судачили все громче. Тристанна, стоявшая у окна, слышала их даже слишком хорошо.

Но он не пришел. Прошло пятнадцать минут, полчаса, сорок пять минут, час, но Никос так и не появился.

– Он не может так поступить, – механическим голосом сказала Тристанна.

Она говорила это уже не в первый раз, и до, и после того, как было сделано надлежащее заявление. Лицо ее матери выражало тревогу и ужас, брат все сильнее злился. Тристанна закрылась в своей скорлупе. Желудок скручивало, перед глазами плыло, слезы просились наружу, но она не могла заплакать, потому что не знала, сможет ли когда-нибудь остановиться. Она не могла показать всем, насколько раздавлена.

– Не может, значит? – выплюнул Питер на этот раз, резко поворачиваясь к ней. – Он наверняка жил ожиданием этого момента последние десять лет!

– Ты сам не знаешь, о чем говоришь! – Тристанна автоматически встала на защиту Никоса, хотя в ее голосе звенело отчаяние.

Это не могло быть правдой. Как он мог так поступить с ней?

«Пожалуйста!» – закричала она про себя, но вспомнила горечь в его словах, его пустой взгляд.

– Тебе обязательно был нужен именно он, да? – бросил Питер.

Он раскраснелся, его лицо блестело, холодные глаза пожирали ее. Обычно она, завидев эти предупредительные знаки, старалась убраться подальше от него, но теперь не могла встать со стула, на который упала, когда прошел час с назначенного времени. Она только смотрела на него, стараясь не сломаться окончательно перед Питером. Она никогда не показывала ему свою слабость, даже когда он распускал руки.

– Не понимаю, о чем ты, – восхитительно спокойно сказала она; наверно, подумала она, со стороны она и выглядела спокойно, хотя ей казалось, что все в ней умерло.

– Тебе обязательно надо было выбрать единственного человека на всем белом свете, который может еще ухудшить наше положение! Над нами будет смеяться вся Европа! – прошипел Питер. – Я знал, что это случится! Я говорил тебе, что это случится, ты, эгоистичная, безответственная...

– Кто бы говорил, – услышала Тристанна собственный голос, смелый, твердый, совсем не похожий на ее обычный голос, как будто Питер не был ей безразличен, а может, наоборот, ей все стало безразлично. – Не я промотала семейное состояние.

Ее мать испуганно ахнула, но Тристанна не могла думать ни о матери, ни о себе, она могла только сидеть, сцепив руки на коленях, в ставшем вдруг ужасно неудобным платье, пытаясь осознать, что вообще произошло. Этого не могло быть, но это происходило прямо сейчас, с ней.

«Он не мог так поступить!» – взвыл внутренний голос, только не после того, что было между ними, что она сказала ему. Она вспомнила, как он обнимал ее под аркой во Флоренции, какой страстью были наполнены их ночи. Неужели ничего этого не было на самом деле?

Питер рассмеялся неприятным смехом:

– Надеюсь, тебе нравилась твоя второклассная интрижка, пока она еще существовала, Тристанна. Надеюсь, она стоила унижения, которое нам пришлось испытать перед всем миром. Отец, должно быть, перевернулся в гробу.

– С ним что-то случилось, – сказала Тристанна, но сама в это не поверила.

Два часа тридцать шесть минут. Никос так и не пришел и не придет. И все-таки она надеялась, что он попал в аварию, к примеру, что он лежит сейчас с переломанными костями на больничной койке, и всем должно быть стыдно за их пересуды...

В проеме двери показался один из слуг, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Она знала, зачем он пришел, еще до того, как он заговорил.

– Прошу прощения, мисс, – сказал он, не глядя на нее, – но мистер Катракис сегодня утром улетел в Афины и возвращаться не собирается.

Тристанна наконец встала, в противном случае она просто сползла бы на пол. Она отошла от стула, в отчаянии оглядывая белую комнату, словно ища какого-то облегчения своему страданию. И возвращаться не собирается.

– Вот так сюрприз! – воскликнул Питер, надвигаясь на нее с искаженным гневом лицом, излучая черную злобу. – Он вспомнил, что он Катракис, а ты Барбери. Разумеется, он не стал бы жениться на тебе! Разумеется, он предпочел унизить тебя! Мне следовало догадаться об этом намного раньше.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Тристанна немеющими губами.

Ей хотелось закричать, убежать, спрятаться – но куда? Обратно в Ванкувер? Она была уверена, что уже не сможет жить своей прежней жизнью. Как она могла так долго притворяться, что ничего не чувствует, что не любит, хотя любила его даже сейчас, в этот ужасный момент? Это убивало ее, она задыхалась, и ей казалось, что ее любовь не ослабеет, даже если она переживет этот кошмар. Она знала это так же точно, так же интуитивно, как и то, что Никос Катракис должен был уничтожить ее. Она просто знала.

– Ты правда думаешь, что он хотел тебя, Тристанна? – прошипел Питер. – Ты поверила, что смогла околдовать его? Единственное, что привлекало его к тебе, – твое имя!

– Что? – Она чувствовала себя такой глупой, как о ней всегда думал Питер. – При чем здесь мое имя?

– При том, что он ненавидит всех нас! – бросил Питер. – Десять лет назад он поклялся, что отомстит нам, и поздравляю, Тристанна: ты преподнесла ему месть на блюдечке!

– Питер, пожалуйста, – пробормотала Вивьен, – сейчас неподходящее время...

Но Тристанна не сводила с брата глаз, холодея.

– Что ты сделал? – спросила она. Ее кулаки сжались, как будто она хотела защитить Никоса от Питера, – но это было не то, что она чувствовала. Ей нужно было понять, что происходит, вот и все. Должна быть причина, почему он не пришел, должна! – Что ты сделал ему?

– Катракис – всего лишь мусор, – огрызнулся Питер. – Десять лет назад у него были непомерные амбиции, с которыми он не смог справиться. Он потерял свои деньги. – Он пожал плечами. – Я удивлен, что ему удалось выбиться в люди. Я ожидал, что он скатится обратно в клоаку, из которой вылез.

– Я спрошу по-другому, – холодно сказала Тристанна, вновь переживая слова Никоса и все, что произошло с ними, – что, по его мнению, ты сделал?

– Думаю, он за многое винит меня, – небрежно ответил Питер. – У него была неуравновешенная сестра, которая вообразила, что влюбилась, а потом заявила, что беременна. – Он скорчил гримаску. – Он считает, что она наглоталась снотворного из-за меня, в то время как его собственная мать была конченой наркоманкой. Я думаю, против крови не попрешь, – он скривился, – ты живой тому пример.

Вивьен коротко вздохнула, и у Тристанны внутри вспыхнуло пламя. Она ожидала, что ее, как обычно, опалит стыд, гнев, оттого что кто-то, кто должен был любить ее, считает ее такой отвратительной и бесполезной. Но на этот раз все было не так. Она могла думать только о том, как ее брат разговаривал с ней, как он вел себя сразу после того, как ее бросили у алтаря. И самое страшное было то, что это была его обычная манера. Годами он унижал ее, и она не могла позволить себе огрызнуться – из-за матери. Пусть лучше он срывается на нее, чем на Вивьен. Однако теперь, когда Густав умер, она не сомневалась, что скоро он перейдет и к ее матери. Этого она допустить не могла. Она не для того прошла через все это, чтобы увидеть, как Питер уничтожит ее мать, как он всегда мечтал и часто пытался. Она не знала, как вытерпеть эту ужасную боль, пожирающую ее изнутри, не то что жить с ней. Она не знала, что от нее осталось теперь, когда Никос оставил ее, и как ей собирать себя заново из осколков. Она не знала, кем станет, даже если у нее получится.

Однако она еще держалась на ногах, и этого, возможно, было достаточно. Она будет до смерти защищать мать, ради нее она вообще оказалась здесь.

– Ты чудовище, – сказала она спокойно и отчетливо. – В тебе нет ни капли человеческого.

Питер шагнул к ней, но она не отступила, даже не вздрогнула. В конце концов, что он может сделать, чего еще не сделал с ней Никос? Пригрозить ей? Избить ее? Какая теперь разница? Все самое плохое уже случилось. Она выставила себя дурой перед всем миром, хуже того – она влюбилась в мужчину, который бросил ее. Она не знала, как пережить это, не знала, как жить дальше. Чем был Питер по сравнению с этим?

– Следи за языком, сестренка, – угрожающе прошипел он.

Слово «сестренка» сработало как детонатор. Она вдруг поняла, что он никогда не питал уважения к родственным узам, связывавшим их, даже в детстве. Даже ее холодный, суровый отец выполнял свой отеческий долг: кормил ее, одевал, оплачивал обучение, пока их взгляды на жизнь окончательно не разошлись. И может быть, Никос был прав, ставя под сомнение ее взгляды. Тогда она считала, что Густав мог бы быть повнимательнее к ней, но теперь она понимала, что у него были и другие важные дела помимо отцовства. У нее был далеко не идеальный отец, но, по крайней мере, он у нее был.

А что для нее за всю жизнь сделал Питер? Тристанна никогда ничего у него не просила до последнего времени, и что он ответил, когда она попросила открыть ей доступ к ее части наследства на пару лет раньше? Он попытался продать ее в угоду собственным интересам. И он продолжал вести себя как свинья даже сейчас, когда, брошенная у алтаря, она еще даже не сняла подвенечного платья. Если бы она могла чувствовать что-то, кроме боли от предательства Никоса, ее затошнило бы.

– Я тебе не сестра, – сказала она, чувствуя себя по-настоящему свободной. – Я не знаю, почему вообще хотела быть твоей родственницей, потому что ты, очевидно, никогда этого не хотел. Больше я не буду такой дурой.

– Да как ты смеешь... – начал он.

Тристанна отвернулась от него, огляделась, и ее взгляд остановился на матери. Красивая, яркая Вивьен, теперь такая слабая, – она была семьей Тристанны, единственным, что стоило защищать любой ценой.

– Мама, – сказала она, с трудом узнавая свой хриплый голос. Она казалась себе незнакомкой, как будто вселилась в чужое тело – тело, к которому Никос больше никогда не прикоснется, которое больше ни разу не выгнется под ним. Она отогнала эти мысли и подавила всхлип. – Я переоденусь, и мы уедем отсюда.

– Куда мы поедем? – по-детски спросила Вивьен.

Ее слабый голос только укрепил решимость Тристанны.

– Прямиком в Зальцбург, – зарычал у нее за спиной Питер, – иначе я раздавлю вас обеих, вы, паразиты! Вы слышите меня?

– Делай что должен, – равнодушно сказала Тристанна.

Она задохнулась, когда он схватил ее за руку и подтащил к себе, как делал много раз.

– Что ты задумала? – спросил он. – Вернуться к своей жалкой жизни в Канаде? От тебя никакой пользы, а она придает тебе вид трудоголика! Ты правда думаешь, что сумеешь прокормить вас обеих?