Текст книги "Дневник школьника уездного города N"
Автор книги: Кирилл Чаадаев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
19 мая 2020. Вторник
Мы с Аней много переписываемся. Несколько раз даже созванивались. Ощущение полной изолированности, будто весь мир рассыпался на мелкие кусочки размером с квартиру, и теперь все люди живут в своем небольшом личном пространстве из нескольких квадратных метров – это ощущение постепенно проходит.
Уроки в Зуме, раздражавшие раньше, сейчас даже как-то радуют своей бесполезностью. Связь прерывается уже не каждые пять минут, и учителя привыкли ко всяким неожиданностям, которые раньше выбивали их из колеи, заставляя униженно краснеть и бубнить под нос какие-то извинения, пока ученики, чувствуя свое техническое превосходство, с легкой издевкой помогали настраивать программу. Пару недель назад был случай в девятом классе: какой-то умелец взломал аккаунт одного из учеников и во время урока английского языка запустил на его экране в Зуме порноролик. Таинственного хакера не нашли, а возмущенная учительница следующие уроки вела через Вотсап: девятиклассники записывали свои устные ответы и посылали их учительнице в качестве аудиосообщений. Потом еще долго по нашему школьному паблику в ВК ходила шутка, типа девятиклассники перепутали урок английского с немецким.
Мне эту историю рассказал Эдик. Они с остальными часто устраивают видеоконференции в Зуме. Вчера меня к ним пригласила Аня. Я подключился сначала без камеры и микрофона, чтобы в случае чего сразу же отключиться.
– О! Какие люди! – воскликнул Эдик.
Потом, как это всегда бывает, я долго пытался настроить нормальный звук и видеоизображение, постоянно повторяя, слышно ли меня, и нет ли помех. Во время этой настройки, ничего не сказав, только написав в общий чат «ладно, мне уже пора», конференцию покинула Саша. Через пару минут за ней последовал Миша. Эдик, Дима, Аня и Арина остались. Мы болтали о всякой ерунде. Спорили, о чем поет Билли Айлиш в «Bad Guy»: Эдик доказывал, что о девушке, которой хочется казаться плохой, Арина возражала, что о девушке, которая крутит своим парнем как хочет. Прогнозировали, когда закончится эпидемия и каким будет мир после нее.
– Мне кажется, ничего не изменится, – сказал Дима.
– За последние сто лет такого еще не было… – возразила Арина.
Дима открыл было рот, но ничего не ответил – только кивнул с каким-то обреченным согласием и закрыл рот.
– А вообще, я думаю, скоро все кончится, – воодушевленно сказала Аня.
На этой оптимистической ноте она нас покинула, а за ней – Арина и Дима. Мы с Эдиком остались вдвоем. Тут он разошелся не на шутку. Найдя во мне благодарного слушателя (а я с жадностью отощавшего от голода волка внимал его словам), он рассказал все последние новости: и про эту историю с порнороликом, и про то, что последний звонок отменили и выпускного скорее всего не будет, но тогда мы проведем свой выпускной с блек-джеком и выпивкой, и про Димин подкат к Арине, и как она его жестко отшила… Черт, с каким же удовольствием я его слушал!
Один только раз его безостановочно льющаяся с экрана речь запнулась. Он сбился, замялся, впопыхах попытался что-нибудь придумать и, не сумев, замолчал, глядя на меня испуганными глазами. Это случилось, когда, пересказывая школьные слухи, он добрался до Саши и Миши. Я сделал вид, типа ничего не заметил. Мы еще минут пять поболтали – уже без прежнего запала – он вяло сообщил, что учительница по русскому слегла с пневмонией, но это вроде как тайна – боятся травли соседей. Теперь ее будет заменять молодая по литературе, которая все-таки беременна. Потом мы разъединились.
Последнее его сообщение сыграло со мной забавную штуку на сегодняшнем уроке русского (естественно, проходившего онлайн). Учительница что-то у меня спросила, я не слышал – переписывался с Аней – сквозь шумы динамиков ноутбука до моих ушей долетел ее упрек:
– Этот экзамен определит всю вашу будущую жизнь…
«Будущую жизнь», – подумал я и машинально посмотрел вниз экрана. Там, за его границами, вне доступа видеокамеры, должен быть живот. Он уже, наверное, округлился и слегка выпирает под строгой белой блузкой. А может, еще нет.
Тут пришло сообщение от Ани, и я перевел взгляд ниже на экран телефона, так и не ответив на вопрос учительницы, но прочесть сообщение не успел. Уже закипавшая к этому моменту, она окончательно вышла из себя.
– Три недели! Три недели! – кричала она. – У вас осталось три недели! Что вы делаете? Где вы летаете? Вся жизнь зависит от этих экзаменов. Да что же вы не думаете о своем будущем?!
Я осторожно заметил, что экзамены перенесли на неопределенный срок. Лучше бы я этого не делал. Учительница вся затряслась от негодования и минут на пять впала в истерику.
Я чувствовал себя неловко. Получалось, сам того не желая, я довел беременную женщину до слез и чувствовал на себе осуждающие взгляды всех одноклассников разом.
Телефон снова завибрировал. Всплыло новое сообщение от Ани. В предыдущем говорилось: «Я бы на твоем месте не злила девушку в ее положении». Следующее гласило: «Поздно».
С трудом удерживаясь от смеха, я принялся извиняться, а потом как бы случайно выключил камеру со звуком и вообще вышел из конференции. Отсмеявшись и придя в себя, я вернулся, соврав, типа у меня отрубился интернет. Учительница спокойно вела урок дальше.
Неожиданно для себя я узнал, что Аня увлекается искусством. На предыдущем уроке – шла математика – я серфил по ее инстаграму и наткнулся на фотку, где она в рамках этого популярного флешмоба, в котором люди парадируют известные картины, изображала «Абсент» Дега. Подпись под картинкой гласила: «До чего довел карантин».
Пародия и правда выглядела забавно. Я написал ей: «Почему вдруг Дега?» Она ответила: «Ого!» – и приложила несколько удивленных смайликов, подразумевая, видимо, что она нигде не оставляла подсказки об имени художника и восхищена моими познаниями. (Последнее, конечно, моя фантазия).
Она рассказала, как в раннем детстве – настолько раннем, что она плохо себя помнит – ее отдали в художественную школу, а потом отправляли в разные лагеря во Францию и Бельгию, и везде были картины, выставки и инсталляции. «В детстве я представляла себя героиней какого-нибудь жутко увлекательного детектива в стиле Дэна Брауна», – писала она. А я ее «слушал» и думал, как же по-разному у нас прошло детство…
Незаметно мы подкрались к совершенно другому вопросу. Математика к тому моменту сменилась русским, а Аня вдруг написала: «Так вы еще встречаетесь?»
Конечно, мне не надо было уточнять, о чем она – понятно и так. Я, наверное, с минуту залипал на ее сообщение, не зная, как ответить. Саше я пытался написать несколько раз, но ни в одной соцсети не мог отправить сообщение. Она везде меня заблокировала.
«Нет. Наверное…» – ответил я Ане.
На экране всплыло:
«Из-за этого у тебя было такое странное поведение в последнее время?»
Просто сказать «да» не поворачивался язык. Точнее, пальцы не опускались на буквы клавиатуры. Но стоило ли отвечать правду? От неразрешимой дилеммы меня спасла учительница по русскому. Именно здесь она стала вытряхивать из меня ответы на какие-то дурацкие тесты, я ее не слушал, а она сказала, что экзамен определит всю нашу будущую жизнь, и ее накрыла истерика. Отвечать Ане мне уже не пришлось.
21 мая 2020. Четверг
Так странно, я тут понял, что школа вот-вот кончится. Осталось два дня. Сегодняшний – уже выдохся, дальше пятница, два выходных и… Финал. Конец детства. Открывай дверь в лето, запасайся одуванчиками – хранилищем ностальгии – и, переступив порог дома, в который больше не вернешься, с зажатым в кулаке маховиком времени смело шагай в наружность.
В голове не укладывается. Кажется, совсем недавно – буквально за одним поворотом реки времени – я сел за парту в новой школе, и этот день, когда все кончится, болтался где-то впереди далеко за горизонтом событий. А теперь он наступил. То есть наступит в понедельник. Два дня – ничтожно малый срок. Хотя некоторые и в один умудряются запихнуть целую жизнь…
Когда нас переводили на дистанционное обучение, мы все думали, что это временно. А оказалось, для нас – навсегда. Такое странное тягучее ощущение, будто нас отправляют на последнем пароходе в неведомое и, возможно, недружелюбное будущее, и хочется в последний раз, обернувшись, взглянуть на уплывающие вдаль берега, но, когда высовываешь нос за борт, понимаешь, что проспал погрузку – пароход уже дрейфует в открытом океане. Все-таки одиннадцать лет мы ходили в школу – с настоящими стенами, крышей, доской и партами, к которым можно было прикоснуться руками, а закончили ее в виртуальном классе.
Может, это такой знак судьбы, типа мир на пороге виртуализации: границы реальности стерты, где правда, где ложь – неизвестно, так что вот вам от школы последний урок: умейте жить в онлайне.
Понимание, что вот-вот закончится какой-то большой и очень важный период жизни, пришло ко мне сегодня на последнем уроке истории, когда Наталья Алексеевна сказала, что теперь не ей учить нас истории, а нам самим создавать ее.
– Очень жаль, что мы не можем попрощаться с вами как следует с последним звонком. Мы – я имею в виду школу, – сказала Наталья Алексеевна. – Тем более мы выпускам вас в такое непростое время. Но свое напутственное слово я все же хочу сказать. Знаете, эта эпидемия… Этот вирус… Он ведь затронул в основном старшее поколение. У меня есть ощущение… Он как будто провел черту. Будто какие-то невидимые законы истории говорят, что наше время закончилось, а нашему обществу требуется обновление. Я верю, что вам удастся изменить мир к лучшему. Мы тоже пытались… – тут она запнулась и попыталась незаметно вытереть выступившие слезы. – У нас получилось не все… Я только надеюсь, что когда вы спросите с нас за наши ошибки… Вы вспомните, что мы старались научить вас не повторять их…
Не договорив, она расплакалась. Я и сам едва не прослезился, потому что почувствовал, как сильно мне будет не хватать ее уроков. Мне захотелось приободрить ее, типа «мы не подведем» и «можете на нас положиться» – в голову почему-то лезли только дурацкие штампы из фильмов. Я, конечно же, ничего не сказал.
После уроков под влиянием слов Натальи Алексеевны, или встречи с Костей на прошлой неделе, или обоих событий сразу я решил покончить с одним делом, которое уже давно якорем висит у меня на шее.
Долго я откладывал этот разговор с Сашей. С самого двадцатого марта два месяца назад, когда мир еще был прежним. По понятным причинам, тогда я не мог с ней объясниться. Не то, чтобы я оправдываюсь… Сейчас, конечно, те события не выглядят столь драматично, но тогда – черт – я ведь думал, что убил человека!
Может, стоило поговорить сразу, как я пришел в себя. Но что бы я сказал? Правда, я и сейчас не знаю. Но сейчас другое дело. Сейчас Саша и Миша… У них там что-то происходит: любовь во время чумы, на расстоянии в карантинной изоляции, или типа того.
В этом есть что-то ироническое. Звучит как синопсис: «Миша, с первого класса влюбленный в Сашу, только под конец последнего школьного года добивается, о чем мечтал одиннадцать лет, но оба они вынуждены сидеть дома, разговаривая исключительно по видеосвязи, без возможности прикоснуться друг к другу». Наверное, об их любви можно было бы написать книгу или еще лучше – снять фильм в формате скринлайф, получить миллион Оскаров или стать известным писателем в жанре young adult, а потом направо и налево раздавать автографы, сетуя, как сильно меня потрясла их история.
Ладно, признаю: мой сарказм неуместен. Это черная зависть. Или досада. Или скорее стыд. Стыдно, что я зачем-то тянул и обманывал, вместо того, чтобы сразу сказать правду.
Может, сегодняшние Сашины слова попали в цель. Не знаю… Перед звонком казалось, что пофиг. Просто надо поставить точку. Объясниться. Или вроде того. Получилось так себе.
Чтобы до нее дозвониться, я попросил телефон у мамы. С моего не удавалось – Саша, видимо, отправила меня в «черный список». Попытка объясниться провалилась.
Во-первых, Саша не была настроена на «конструктивный» диалог. Во-вторых, мне стоило отрепетировать свою речь… Или хотя бы придумать, что говорить, потому что, когда Саша взяла трубку, и из динамиков донеслось «алло» ее мягким голосом, я запнулся, то есть я секунд двадцать молчал, пока Саша, раздраженная, едва не положила трубку. Только тогда я выдавил:
– Саш… прости…
Ну а что я должен был сказать? «Прости, меня обуяли бесы» или «у меня случилось помрачение рассудка» или как в таких случаях выражались герои Достоевского, Толстого, Тургенева и прочих умельцев красиво изъясняться? У меня так не получилось. Я сбивчиво бормотал что-то несуразное, пытался как-то оправдаться, но все впустую. Не дослушав меня, Саша на повышенных тонах перебила:
– Знаешь что! Мог бы набраться смелости и по-мужски сказать, что бросаешь меня, а не прятаться и не вести себя как мудак!
Еще какое-то время динамик телефона помолчал, и Саша положила трубку. Потом я зачем-то позвонил Мише, причем с того же маминого телефона. Он меня не узнал, а когда я представился, ощутимо занервничал: постоянно покашливал и звуком «э» тянул паузы между слов.
Здесь я допустил ту же ошибку – не подумал, что буду говорить.
– С Сашей не очень получилось… – сказал я.
Миша непонятно застрочил, запинаясь и, наверное, активно жестикулируя руками. Из его сбивчивой речи я понял, что он вроде как чувствовал себя виноватым – типа увел у меня девушку и все такое, а я ведь хотел говорить совсем о другом. Точнее, я сам не знал, о чем хотел говорить…
– Ну… сам понимаешь… – постоянно повторял Миша.
Я мотал головой, забыв, что он меня не видит.
– Слушай, я правда не хотел, чтобы все так получилось… – сказал он.
– Как?
– Ну… ты сам понимаешь…
В общем, диалог с Мишей тоже не сложился. Мы промучились минут пять, пока разговор окончательно не выдохся, и оба замолчали. Я попытался дружелюбно спросить, как вообще у него дела, но только потом, когда Миша, тяжело дыша, словно с пробежки, коротко ответил «нормально» и резко замолчал, я понял, насколько нелеп мой вопрос.
– Ну ладно. Звони, если что. Буду рад слышать, – сказал я и от неискренности так перекосился, будто в рот напихали мешок недозревших лаймов.
– Да, будем на связи! – так же бодро отрапортовал Миша.
25 мая 2020. Понедельник
В наших с Аней разговорах по телефону она часто говорила о путешествиях. В отличие от меня она уже много где бывала. Я иногда задерживал дыхание, чтобы лучше слышать ее голос из динамиков старенького китайского смартфона, закрывал глаза и с ее слов пытался представить разные места нашей планеты, которые она описывала по памяти – чаще всего из Франции.
– В мире нет места лучше! – возбужденно говорила она, когда речь заходила о Париже.
А я слушал ее рассказы про этот город, о котором знал только со слов Хемингуэя и из фильмов Вуди Аллена и Жана-Пьера Жёне, и думал, что для меня это такое же мифическое место, как Нарния или академия Шармбатон. Аня возбужденно описывала картины из музея Орсе, говорила о Елисейских полях и Триумфальной арке, о недавно сгоревшем соборе Парижской Богоматери, о Саде Тюильри, Латинском квартале и Парижском Диснейленде…
– Когда все закончится, тебе обязательно надо там побывать! – несколько раз повторяла она.
Я улыбался, кивал, хотя она не могла меня видеть, и непременно со всем соглашался. А сегодня мы решили встретиться.
Точнее, сначала был последний день школьных занятий. Он не сильно отличался от предыдущих. Разве что учителя поздравляли нас с окончанием «этого долгого пути длиною в одиннадцать лет» и «началом нового этапа в вашей жизни». К зуму даже подключилась директриса и сказала, что «передает нас новому учителю, имя которого жизнь!» Я не удержался и заржал. Уж до чего бывает я пафосно пишу в своем блоге (за что мне потом стыдно), но до такой абсурдной высокопарщины я еще не доходил.
А потом – все. Получили итоговые оценки, и последний урок – их сегодня поставили всего два – последний урок кончился.
Я еще какое-то время сидел перед уснувшим ноутбуком и пытался хоть на чем-нибудь сосредоточиться. Что делать дальше? Понятно, что впереди месяц подготовки к экзаменам, и сами экзамены, и поступление в университет – это я умом понимаю, но вот по ощущениям… Пока не верю. Представить себе, что пройдет лето, наступит сентябрь, а я не пойду в школу как обычно, как одиннадцать предыдущих раз… Нет, это невозможно!
Я немного побродил по пустой квартире, не зная, куда прислониться, и, ткнувшись в окно, простоял так еще минут тридцать, глядя на макушки тополей возле реки. За ними маячила полосатая труба завода. Так что дальше? Тополя, поглаживаемые ветром, кивали и кланялись, а труба продолжала стойко торчать над ними.
Позвонила Аня. Она тоже маялась от безделья. Сказала, что не может в такой день сидеть дома, и предложила встретиться. Я возразил, что карантин.
– Ты телевизор, что ли, смотришь? Протри свои розовые очки от пыли! – засмеялась она. – Его уже неделю как никто не соблюдает.
Официально режим самоизоляции продлен еще на неделю, но уже с прошлого понедельника всех выгнали на работу и люди табунами шатались по улицам.
Я натянул маску на лицо, всунул руки в одноразовые перчатки и отправился на встречу с Аней.
Мы гуляли по набережной Кубани. Солнце сквозь деревья светило нам в спины. От реки тянуло прохладой. Ветерок подергивал Аню за волосы – она все время убирала их за уши. Ее ресницы порхали над медицинской маской. Иногда мы останавливались, склонившись над перилами, любовались медленным течением. Оно бежало тут тысячи лет до нас и, наверное, продолжит свой бег еще на тысячи лет вперед. В нем чувствовалась неумолимая сила.
– Как думаешь, что будет дальше? – спросила Аня.
Она, накручивая на палец черный локон, смотрела на реку и улыбалась.
– Дальше будет лето, – сказал я.
Вдали белым вздутым пузом с красной черепичной крышей сверкала плотина.
– В смысле у тебя есть какой-то план или типа того?
Я засмеялся, представив, как подобно Джокеру из «Темного рыцаря», картинно, добавив в голос брутальной хрипотцы, отвечу: «Разве я похож на человека, у которого есть план?» Но мой смех резко оборвался – я вдруг вспомнил, что еще недавно у меня был план, и, слава богам, он провалился.
– Нам бы только ночь простоять, да день продержаться, – тихо пробормотал я в маску.
Аня не услышала. Я стянул маску на подбородок, чтобы она не мешала говорить. Аня завороженно смотрела на противоположный берег. Там в заводи купалась бурая птица с взъерошенными перьями на маленькой головке. Она на мгновение как бы ныряла и одновременно лупила крыльями по воде, потом отскакивала на каменистый берег, оглядывалась и снова ныряла.
– Знаешь, а мы бы могли сделать это лето самым лучшим, – сказала Аня, коротко взглянула на меня и, быстро заморгав, вернулась к созерцанию птицы. – Последнее школьное лето.
Птица нырнула еще раз, потом внезапно, без какого-либо предупреждения скакнула вверх по склону, и еще раз, словно не птица, а кузнечик – глаза не успели заметить, как она мгновенно упорхнула.
– Потом универ… поступление…
– Ты все так же собираешься на международные отношения? Строить карьеру дипломата или кого там из них дрессируют…
– Родители хотят.
– А ты?
– Я, да… – растерянно сказала Аня.
Она отвернулась от реки, сняла маску и, запрокинув голову, подставила лицо ветру.
– Ты же рисуешь, – сказал я.
– О-о-о, – протянула она.
Дерево качнулось, ветка, загораживавшая солнце, отклонилась в сторону – на Аню упал свет. Она зажмурилась и отодвинулась.
– «Ты должна научиться зарабатывать на жизнь», – сказала она, изображая грубый мужской голос. – «Тебе нужно попасть в хорошее общество. Знаю я этих твоих – только и делают, что причинное место к красной площади прибивают и в футбольные матчи на самом интересном прерывают».
– Покажи свои рисунки, – сказал я, шагнув в пятно света.
Меня на мгновение ослепило.
– Еще чего. Это личное! – преувеличенно возмутилась она
Ветер затих – дерево вернулось назад, снова загородив собой солнце. Я стоял лицом к реке. Аня – спиной. Она опустила голову. Ее волосы покачивались в нескольких сантиметрах от моего лица. Плечи касались друг друга. Она повернулась ко мне. Мы встретились взглядами. В носу защекотало тонким запахом духом.
– Как же я их покажу? У меня нет с собой.
Я пожал плечами.
– Тогда опиши словами. Я сам их нарисую у себя в голове.
Она засмеялась.
– Я люблю картины, – сказал я.
– Я тоже, – почти шепотом ответила она.
Снова подул ветер. Подхватив прядь Аниных волос, он бросил их мне в лицо. Аня вновь засмеялась и убрала волосы за ухо. На перила рядом с моей рукой опустился воробей. Уставившись на меня, он два раза мигнул своими маленькими глазками-бусинками, потом мигнул на Аню и так же внезапно исчез, как секунду назад появился.
– А как насчет тебя? – спросила Аня.
– Меня? – растерялся я.
– Да! Мою судьбу мы определили. Из меня получится Сальвадор Дали в юбке или вроде того. А ты чем будешь заниматься?
– Я… просто…
– Может, ты пишешь стихи?
– О, нет. Только не стихи.
– Жаль, я бы почитала.
– Правда?
– Так, значит, пишешь?
– Да нет же!
– Тогда что?
Желая услышать ответ, она вся подалась вперед – казалось, она вот-вот порхнет ко мне, как оторванный с дерева лист, и я, конечно же, ее поймаю… Точно не знаю, как это произошло, но в этот момент мы поцеловались. Поцелуй длился недолго и получился каким-то неуклюжим. Уже в следующую секунду между нами лежало полтора метра пропасти.
Отвернувшись друг от друга, мы молча смотрели на противоположный берег. Аня бросала на меня косые взгляды, и краем глаза я видел, как она улыбалась. Сам я потерял контроль за лицом. От улыбки свело скулы.
Аня засмеялась и сказала:
– Что ты делаешь? Тут повсюду вирус!
– Что я делаю? – возмутился я. – Это что ты делаешь?
Полтора метра пропасти мгновенно исчезли. Мы снова поцеловались.
Потом мы еще долго, держась за руки, бродили по берегу реки. Тут Аня призналась, что я понравился ей с самого начала, с того первого дня, как нас посадили вместе за одну парту. Я от удивления едва не выпалил: «Так почему же ты вела себя как стерва?!» – но благоразумно промолчал.
– Представляешь, что я чувствовала, когда вы с Сашей начали встречаться, – сказала Аня и добавила. – А потом… Я знаю, так думать плохо, но я ничего не могла с собой поделать… Потом, когда вы поссорились или что там у вас произошло? И ты куда-то пропал… И говорили, чуть ли не сходишь с ума… В душе я ликовала. Я ругала себя за эти мысли, но продолжала радоваться. Прости. Тебе было очень плохо?
Мы остановились рядом со скамейкой. На другом берегу набок заваленное дерево окунало листья в воду. Река продолжала стремительно нестись мимо нас. Я смотрел на Аню. Ее ресницы дрожали. Из глаз, казалось, вот-вот хлынут слезы.
Наверное, не позвони у нее телефон, не отвернись она тогда, я бы вывалил на нее все свои внутренности – я бы выдал все: про себя, про блог и про историю с бомжом… Мне до смерти требовалось излить, наконец, душу, выдавить накопившийся внутри гной – очиститься и обновиться. Но к счастью, ей в этот момент позвонили.
Извинившись, она отошла не несколько шагов в сторону. Я сел на скамейку. По телефону Аня разговаривала долго, иногда повышая голос, иногда замолкая, только кивала. До меня долетали едва распознаваемые обрубки слов. Небо заволокло белой пленкой облаков. Прямо над головой пленка как будто потрескалась, и тонкий разрыв заполняла густая синева.
Вернулась Аня. Сказала, что ей срочно надо бежать закончить одно дело, которое никак нельзя решить по телефону. Я проводил ее до остановки. Перед тем, как сесть в автобус, она, улыбаясь, сказала:
– Вечером я тебе позвоню.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
