Текст книги "Политическая система Российской империи в 1881– 1905 гг.: проблема законотворчества"

Заключение

«С обществом, у которого нет костей, которое, по выражению [В.С.] Соловьева, представляет собой мокрое сено, ничего не поделаешь. Для него напрасны все преобразования прошлого царствования, которых весь смысл заключался в том, чтобы дать обществу возможность стать на свои ноги»[1142]1142
  Письмо Б.Н. Чичерина А.В. Станкевичу, 1885 // ГА РФ. Ф. 564. Оп. 1. Д. 304. Л. 20 об. Б.Н. Чичерин не верил в перспективы русского общества и в дальнейшем. 7 марта 1899 г. он писал Д.А. Милютину: «Наверху – совершенно неспособные лица, правительство, состоящее из людей, преследующих только личные цели; равнодушное и раболепное общество, революционная молодежь и нищенствующее кликушество – что может выйти из таких элементов» (Письмо Б.Н. Чичерина Д.А. Милютину 07.03.1899 // ОР РГБ. Ф. 169. К. 77. Д. 54. Л. 4).


[Закрыть]. В 1885 г. эти слова Б.Н. Чичерина могли показаться справедливыми. Однако политическая жизнь конца XIX в. разворачивалось на фоне общественной самоорганизации, поиска новых институциональных форм. Складывались союзы, протопартии и даже партийные объединения. Это был новый вызов для власти, который, судя по всему, не вполне ясно ею осознавался. Могло показаться, что бурная общественная жизнь рубежа веков – «морская пена» на поверхности «мирового океана». Она ничего не значит, когда народ остается верен многовековым устоям российской жизни. Впрочем, в пользу этого утверждения не было никаких убедительных аргументов.

И представители властных кругов, и общественность апеллировали к стихиям неведанной страны, которая в скором будущем должна была расставить все точки над i: то ли сокрушить крамолу, доказав безусловную преданность престолу, то ли отказаться подчиняться ненавистному правительству. Отсутствие ясных ответов давало почву для фантазий. Уже в период Первой революции, 11 июля 1905 г., чиновник Министерства иностранных дел А.А. Гирс писал бывшему министру внутренних дел князю П.Д. Святополк-Мирскому: «Борющиеся элементы – власть, общество и анархисты – все в одинаковой мере возлагают надежды на содействие темной силы, каковой представляется крестьянская масса, и всякий по-своему на нее указывает. А сила эта в свое время воспроизведет в разных пунктах нашей необъятной и неустроенной России не одну, а десятки самых разных пугачевщин, чему примеры уже налицо»[1143]1143
  Письмо А.А. Гирса П.Д. Святополк-Мирскому 11.07.1905 // ГА РФ. Ф. 1729. Оп. 1. Д. 605. Л. 13 об. – 14.


[Закрыть].

Высшая бюрократия весьма приблизительно представляла население страны, его хозяйственную жизнь. Не случайно, что наиболее влиятельным руководителем ведомств был министр внутренних дел. Докладывая тот или иной вопрос императору, он оперировал информацией, собранной всей местной администрацией, которая была подчинена лично ему, подотчетным ему корпусом жандармов и, наконец, материалами перлюстрации. Иными словами, он мог с уверенностью сказать, что именно в его руках была вся информация о жизни России «на местах», которой располагало правительство[1144]1144
  Судьбы России. Проблемы экономического развития страны в XIX – начале XX в. Документы и мемуары государственных деятелей. С. 219.


[Закрыть].

Однако мог ли он вполне доверять этим сведениям и мог ли он их верно интерпретировать? Как писал П.А. Валуев, сам имевший немалый административный опыт, «все правительственные инстанции уже ныне более заняты друг другом, чем сущностью предметов их ведомства. Высшие едва успевают наблюдать за внешней правильностью действий низших инстанций; низшие почти исключительно озабочены удовлетворением внешней взыскательности высших. Управление доведено по каждой отдельной части до высшей степени централизации; но взаимные связи этих частей малочисленны и шатки.»[1145]1145
  Валуев П.А. Дума русского во второй половине 1855 года // Русская старина. 1893. Кн. 9. С. 510.


[Закрыть] Иными словами, российская централизация покоилась на шатких основаниях. Жесткая бюрократическая форма создавала видимость всеобщего порядка, скрывая при этом содержание социальных процессов, о которых можно было только догадываться.

Насколько чиновничество гордилось своим знанием делопроизводства, настолько оно комплексовало перед теми, кто претендовал на знание реалий местной жизни. Это объясняло и авторитет земства, и желание привлекать на государственные посты людей дела, как, например, С.Ю. Витте. Последний чувствовал свое преимущество перед петербургскими «канцеляристами» и не боялся смеяться над ними, подчеркивая их практическую беспомощность. В 1903 г. С.Ю. Витте поставил вопрос о порядке ревизии учреждений мелкого кредита. По его мнению, от этого процесса следовало устранить местную администрацию, не слишком компетентную в финансовых вопросах и способную своим неаккуратным поведением полностью дискредитировать кредитное учреждение. Согласно отстаиваемой им точки зрения, ревизией должны были заниматься специальные финансовые органы. Против этого восстали многие члены Государственного совета: например, барон А.А. Икскуль фон Гильденбандт или товарищ министра внутренних дел А.С. Стишинский. Последний с особым пафосом говорил о том, что проектируемая мера приведет к падению авторитета губернаторской власти, который должен пользоваться самыми широкими полномочиями на местах. После Стишинского слово взял Витте. Он поблагодарил Стишинского за то, что тот своей речью удержал министра финансов от необдуманного шага: «Хорошо, что я не высказался до того, как заговорил Александр Семенович [Стишинский]. Ведь я готов был уступить. А теперь уже ни в каком случае не уступлю. Я все-таки допускал, что у губернской власти существует какое-нибудь понятие о кредитном деле. А в таком случае, почему бы и не допустить эту власть до ревизии мелкого кредита? Но после речи Александра Семеновича мне стало ясно, что я ошибался. Ведь из этой речи видно, что Александр Семенович не только ничего абсолютно о кредитном деле не знает, совершенно его не понимает, но никогда и не думал о нем! А ведь Александр Семенович – человек высокого служебного положения, большого государственного опыта, товарищ министра внутренних дел, бывший товарищ государственного секретаря. И он ничего, так-таки ничего в кредитном деле не понимает. Чего же можно ожидать от губернаторов? Теперь, благодаря Александру Семеновичу, я совершенно убежден в том, что им ни в коем случае не может быть предоставлено право ревизии мелкого кредита. И от этого я уже не отступлюсь. Лучше возьму свой проект назад, как бы остро ни ощущалась на местах надобность в проектированной мере»[1146]1146
  Лопухин В.Б. Записки бывшего директора Департамента Министерства иностранных дел. С. 127–128.


[Закрыть].

Неуверенность в себе петербургского чиновничества объяснялась в том числе и отсутствием сети правительственных учреждений на местах. Административная вертикаль дальше губернского города практически не шла[1147]1147
  В записке директора Государственного банка А.П. Никольского от 30 октября 1899 г., в частности, говорилось: «Как ни странно может это показаться с первого взгляда, но вне всяких сомнений тот факт, что в нашем местном быту органы общей правительственной администрации начинаются прямо с губернского управления. В уезде имеется множество разнородных правительственных, общественных и сословных учреждений, но органов общего управления нет, – нет в уезде ни одного правительственного учреждения, которое представляло бы что-нибудь похожее на объединяющий уездные власти центр, коим в губернской администрации в большей или меньшей степени является губернатор» (Никольский А.П. Записка «Схема объединения местных властей в земских губерниях» // ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 193. Л. 2). В связи с этим князь В.П. Мещерский писал Александру III в апреле 1885 г.: «Кто не приедет из провинции, тот непременно жалуется на недостаток порядка в провинции, а недостаток порядка происходит, по мнению всякого провинциала, от недостатка власти. И с каждым днем ощущение этого недостатка власти становится сильнее. Сильнее становится потребность в Самодержавии на месте, в провинции. Там его нет, там царствует полное разновластие. Губернатор доселе – ничего своею властью не может. Нет начальника в губернии, и еще менее есть начальник в уезде» (Мещерский В.П. Письма к императору Александру III, 1881–1894. С. 147).


[Закрыть]. Уездный исправник выполнял полицейские функции и делами управления не занимался. Предводитель дворянства и земские начальники, на которых были возложены административные дела, государственными служащими в полном смысле этого слова не являлись[1148]1148
  А.П. Никольский по этому поводу писал: «Самым важным должностным лицом в уезде является предводитель дворянства – должность сословно-выборная, стоящая вне местной правительственной администрации, не только уездной, но и губернской. В самом деле: предводитель дворянства председательствует в административных заседаниях уездного съезда, в земском собрании, в присутствии по воинской повинности, в училищном совете и в разных других постоянных и временных административных коллегиях, через которые направляются все важнейшие дела уездной жизни. Между тем предводитель дворянства – отнюдь не правительственный чиновник, и по способу своего назначения и увольнения гораздо больше зависит от воззрений и оценки уездного сословно-дворянского общества, чем от воззрений и оценки правительственной власти.
  Таким образом, в уездном управлении важнейшим деятелем с широкими правами и с большим влиянием на весь ход дела этого управления является не правительственное должностное лицо, а лицо, прямо правительству не подчиненное и в значительной степени по отношению к нему самостоятельное, по самому источнику своих полномочий обязанное считаться гораздо более с настроением, воззрениями и потребностями своих избирателей, чем с видами правительственной политики и с теми задачами, которые правительство намечает для своей деятельности в местном быту» (Никольский А.П. Записка «Схема объединения местных властей в земских губерниях» // ГА РФ. Ф. 586. Оп. 1. Д. 193. Л. 2).


[Закрыть]. Земство же находилось в трудных отношениях с губернаторской властью. И положение самого губернатора было далеко не простым. В годы Великих реформ появился новый суд, органы местного самоуправления, новые финансовые учреждения. Все это существенным образом умаляло власть «начальника губернии», в то время как самого института губернаторской власти реформы не коснулись. В итоге на вопрос о сфере компетенции губернатора сложно было дать определенный ответ[1149]1149
  Записка В.К. Плеве о необходимости расширения и усиления власти губернаторов 02.10.1902 // ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2351. Л. 3. См.: Robbins R.G. The tsar’s viceroys: Russian provincial governors in the last years of the empire. Ithaca, 1987. P. 17–19. По словам С.Е. Крыжановского, «Как общий представитель высшей власти губернатор имел в принципе надзор за всеми административными учреждениями и должностными лицами гражданского ведомства и право производить во всех этих учреждениях, кроме контрольных палат и учреждений таможенных, “общую и внезапную ревизию”, но степень власти его в отношении этих учреждений была далеко не одинакова. С предложениями об устранении обнаруженных беспорядков он мог обращаться только к Казенной палате и Управлению государственными имуществами, а также к Акцизному управлению; по другим учреждениям он мог лишь поставлять на вид и доводить до сведения их высшего начальства. Как орган Министерства внутренних дел губернатор, в качестве высшего начальника общей полиции, становился до известной степени в зависимое положение от других ведомств, для коих полиция служила исполнительным агентом по приведению в действие их распоряжений; так, например, на губернаторе лежал надзор за своевременным поступлением казенных налогов и сборов, меры по взысканию недоимок и т. п. В результате такой неопределенности положения губернатор даже в пределах своего ведомства – Министерства внутренних дел – не объединял всей полноты власти, ибо часть полиции, а именно жандармская, была фактически изъята из его ведения и подчинена непосредственно центральному управлению. Губернатор не только не бывал достаточно осведомлен о действиях политической и железнодорожной полиции, но даже как бы сам оказывался под ее наблюдением и, случалось, принужден был вести с нею борьбу, из которой далеко не всегда выходил победителем» ([Крыжановский С.Е.] О характере государственного строя в России (из записок С.Е. Крыжановского 1926 г.) // Вопросы истории. 2008. № 4. С. 20).


[Закрыть].

Кроме того, губернатор не был надежным источником информации о положении дел в своем регионе. Ежегодные губернаторские отчеты соответствовали требуемой форме, но немногое сообщали о жизни губернии. Зачастую ее начальник, понимая, что его текст не читают[1150]1150
  Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. С. 240, 504.


[Закрыть], по словам Н.Н. Покровского, не утруждал себя подготовкой отчета. Каждый год он посылал в Петербург практически одни и те же фразы и цифры. Тот, кто стеснялся это сделать, старался узнать в столице, какой отчет желали получить министры, и по мере возможности пытался удовлетворить их пожелания[1151]1151
  В воспоминаниях Н.Н. Покровского, в частности, говорится: «В очень редких случаях эти отчеты являлись интересным изложением самостоятельных взглядов их авторов. Замечательно еще и то, что лучшие отчеты, по интересному их изложению, исходили далеко не всегда от лучших и наиболее опытных губернаторов. Обыкновенно новый губернатор считал нужным написать что-либо новое и интересное, надеясь привлечь к себе внимание Государя и высшего правительства. Но умудренный опытом начальник губернии хорошо знал, что многого от этого способа ждать не приходится, отметки же беспокоят министров и могут вызвать их неудовольствие против самого губернатора. Познав тщету отчетов, многие губернаторы по возможности сохраняли их изложение, а некоторые доходили до того, что ежегодно писали слово в слово одно и то же, изменяя только цифры и даты. Другие, стеснявшиеся доходить до такой простоты, обыкновенно раньше, чем представлять отчет, при своих посещениях Петербурга выясняли здесь в министерствах виды высшего правительства и вопросы, которые желательно для него поднять в отчете, и тогда уже об этом писали» (Покровский Н.Н. Воспоминания последнего министра иностранных дел Российской империи. М., 2015. С. 69–70).


[Закрыть].

Отсутствие полноценной власти на уровне уезда ни для кого не было секретом. Об этом был поставлен вопрос еще в самом начале царствования Николая I, в Комитете 6 декабре 1826 г. Неоднократно эта проблема поднималась в годы правления Александра III. Однако и тогда появлялись противники создания уездной администрации: например, граф Д.А. Толстой, полагавший, что подобное нововведение было несогласно с русской историей. Наконец, проект реформы местного управления был подготовлен правительством П.А. Столыпина уже в начале XX в. Но из этого ничего не вышло. Власть продолжала видеть своих подданных на весьма значительном расстоянии. Все это позволяло в столице регулярно повторять мысль, что в России нет власти, внушающей доверие обществу[1152]1152
  Лопухин В.Б. Записки бывшего директора департамента Министерства иностранных дел. С. 448–449.


[Закрыть].

В этой ситуации трудно было предсказать, как будет работать тот или иной закон. Порой это становилось сюрпризом для законодателя. Так, например, случилось с новым Земским положением 1890 г. Оно должно было создать послушное дворянское земство, подчиненное губернаторской власти. В действительности же реформированные органы местного самоуправления оказались настроены более оппозиционно, чем это было прежде.

Администрации оставалось лишь удивляться тому, что происходит в стране. Так случилось и осенью 1891 г., когда многие губернии охватил голод. 19 октября А.А. Абаза рассказывал Половцову: «В Петербурге все министры поражены отчаянием по поводу обнаружившегося во многих губерниях голода, никто не имеет ясного убеждения о том, что делать, но что все предлагают самые дикие мероприятия»[1153]1153
  Там же. С. 409.


[Закрыть]. Одно из них в итоге состоялось, когда был запрещен вывоз зерна из России. Впрочем, это было не самое радикальное предложение со стороны высших сановников империи. По сведениям И.Н. Дурново, К.П. Победоносцев предлагал установить твердые цены на хлеб и реквизировать имевшиеся хлебные запасы[1154]1154
  В связи с этим А.А. Половцов вспомнил случай из царствования Николая I: «При Николае Павловиче, который был приверженец крутых мер, был в 1840 г. голод, и хлеб дошел до цены 45 руб. за четверть. Государю донесено было, что помещик Тамбовской губернии Шиловский имеет запасы и объявил, что станет продавать их, когда цена дойдет до 50 руб. Николай Павлович ограничился тем, что приказал обязать Шиловского подпиской, что ниже 50 руб. хлеба своего продавать не будет» (Половцов А.А. Дневник государственного секретаря: В 2 т. М., 2005. Т. 2. С. 416).


[Закрыть]. И.А. Вышнеградский выступил с инициативой учредить налог на урожайные местности[1155]1155
  Там же. С. 416.


[Закрыть]. Эта «решительность» свидетельствовала об утрате управляемости ситуацией. Столкнувшись с серьезной проблемой, высшая бюрократия зачастую впадала в панику.

«Я глубоко убежден, что нынешнее бедствие сыграет роль Крымской войны и также явится лучшей критикой и лучшей оценкой нынешнего regime^ и направления теперешних реформ», – писал 1 сентября 1891 г. ученый и общественный деятель В.И. Вернадский своей супруге[1156]1156
  Вернадский В.И. Письма Н.Е. Вернадской, 1889–1892 / сост. Н.В. Филиппова; отв. ред. В.Б. Левшин. М., 1991. Кн. 2. С. 181.


[Закрыть]. Слова были пророческие. Ведь вместе с дезорганизацией (пускай временной) власти происходила организация общества[1157]1157
  Согласно воспоминаниям И.И. Петрункевича, «всем было ясно, что только вмешательство общества в виде оказания помощи голодающим могло поправить дело, для чего необходима агитация при участии газет и собраний, хотя бы не публичных, для которых требовалось разрешение администрации, той самой администрации, которая смотрела на вмешательство общества как на вторжение в ее прерогативы» (Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. Т. 21–22. М., 1993. С. 275–276). При этом согласно выводам американского исследователя Р. Роббинса действия правительства в условиях голода 1891–1892 гг. были сравнительно эффективны и слажены. Это был уникальный случай взаимодействия общественности и бюрократии (См.: Robbins R.G. Famine in Russia, 1891–1892: The imperial government responds to a crisis. N.Y., 1975).


[Закрыть]. По подсчетам американского историка Т. Эммонса, большинство лидеров партии кадетов (52 %) родилось между 1865 и 1870 г.[1158]1158
  Emmons T. The Formation of Political Parties and the first National Elections in Russia. Cambridge, 1983. P. 71.


[Закрыть], соответственно, свою взрослую жизнь они начали в пору кампании помощи голодающим. Показательно, что во главе конституционно-демократической партии окажутся те, для кого борьба с голодом 1891–1892 гг. стала первым этапом общественной деятельности.

События 1891 г. были лишь предвестником будущего масштабного кризиса Первой революции. Лишенная ясных ориентиров администрация терялась при быстрой смене декораций. Тогда сказывались все ее родовые черты: отсутствие политической консолидации, популярные в чиновничьей среде оппозиционные настроения и одновременно с тем органическая неспособность к стратегическому мышлению. Все это само по себе становилось важнейшим фактором дестабилизации положения в стране. В январе 1905 г. министр земледелия А.С. Ермолов видел в этом одну из причин трагедии «Кровавого воскресенья»: «В том, что произошло, виновато правительство, виноваты мы, Ваши министры. Но что же мы могли сделать при настоящем строе нашей государственной организации, при котором в действительности правительства нет, а есть только отдельные министры, между которыми, как по клеточкам, поделено государственное управление. Каждый из нас знает свою часть, но что делают другие министры, иногда даже в области совершенно однородных дел, мы не знаем и не имеем никакой возможности узнать»[1159]1159
  Записки А.С. Ермолова // Красный архив. 1925. Т. 8. С. 54.


[Закрыть].

Ермолов говорил императору то, что повторяли высокопоставленные сановники уже 50 лет. Однако за это время немногое изменилось. Некоторые бюрократы, верно диагностируя болезнь, не имели лекарств для ее лечения. Они предлагали начать перестройку государственного здания, продолжая жить в нем, что, конечно, немногих могло устроить. Чиновничество, вроде бы готовое к реформам, держалось за status quo, частью которого оно являлось. Весьма наблюдательному мемуаристу Н.Н. Покровскому символичной казалась сама фигура видного государственного деятеля Д.М. Сольского: «Большая, умная голова с высоким лбом и окладистой седой бородой возглавляла довольно грузное тело, едва державшееся на двух подагрических ногах и двух палках, на которые он опирался и без которых не мог ходить. Поистине, это было олицетворение приходившего к концу нашего государственного строя: наверху очень просвещенное, умудренное опытом и вместе равнодушное к жизни правящее общество, опирающееся на безразличное, огромное государственное тело, которое, в свою очередь, держалось на крайне ненадежных низах: подкосились ноги, и упало грузное тело и мудрая голова»[1160]1160
  Покровский Н.Н. Последний в Мариинском дворце: Воспоминания министра иностранных дел. С. 51. В.Н. Коковцов вспоминал, что Д.М. Сольский был единственным членом Государственного совета (до назначения министром финансов Э.Д. Плеске), который не мог самостоятельно подняться по лестнице Мариинского дворца на второй этаж и был вынужден пользоваться лифтом (Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903–1919 гг. С. 31). По словам А.Н. Куломзина, «нигде Сольский ничем не отличался, кроме удивительного умения постоянно ставить свои паруса по ветру. Нельзя ему отказать в известной чиновничьей старательности и способности в быстроте, с которой он схватывал чужие мысли и складно их излагал. Что касается политических убеждений Сольского, то в этом отношении он, как и большинство наших государственных людей последнего пятидесятилетия, совершил весь кругооборот, которому подверглись все руководящие наши сферы» (Куломзин А.Н. Пережитое. Воспоминания. С. 420–421).


[Закрыть].

Действительно, Сольский сам по себе – своего рода символ. Половцов его «хоронил» еще в начале 1890-х гг., считая недееспособным. Однако впереди у Сольского было еще много карьерных свершений. Он возглавил Департамент экономии Государственного совета, Комитет финансов, под его руководством шла подготовка конституционной реформы в 1905 г. Наконец, в 1905–1906 гг. Сольский являлся председателем Государственного совета, т. е. занимал высший государственный пост в Российской империи. Вместе с Сольским и вся российская бюрократия продемонстрировала удивительную живучесть.

Разговор о поздней Российской империи обычно сводится к вопросу: почему она пала в 1917 г.? Вопрос можно поставить по-иному: почему столь сложно организованное, внутренне противоречивое образование так долго существовало и даже динамично развивалось на протяжении XIX – начала XX в.? Почему бюрократия, опираясь на столь шаткую основу, продолжительное время справлялась с задачами управления страной, несмотря на социальные, экономические, политические, национальные, международные конфликты? Причина удач, равно как и поражений, российского управленческого класса будет крыться в одних и тех же его качествах: корпоративном единстве, аполитичном профессионализме, административной фантазии, самоуверенности квалифицированного юриста. Чиновничество преимущественно жило в «Зазеркалье», где тоже все не было вполне упорядочено, зато практически все было известно. По крайней мере, «Зазеркалье» существовало согласно Своду законов Российской империи, а сама империя – не всегда. Она находилась в сложных отношениях с петербургским миром канцелярий и на рубеже веков все чаще стала напоминать о себе[1161]1161
  Весьма показательно, как географически распределялись государственные расходы в Российской империи:
  Источник: Яснопольский Н.П. О географическом распределении государственных расходов России. Киев, 1897. С. 79.
  См. также: Антропов П. А. Финансово-статистический атлас России. 1885–1895. СПб., 1898. Карты № 1, 3, 4, 5, 6.


[Закрыть]. Столкнувшись с новой реальностью, российская бюрократия распалась на бюрократов, каждый из которых был представителем российского общества. Он читал либеральные газеты, разделял оппозиционные взгляды и порой даже мечтал о конституции. 1905 год стал временем неожиданных открытий. Так, все тот же Д.М. Сольский, старейший представитель российской высшей бюрократии, сановник, занимавший высший пост в империи, оказался сторонником конституции и ответственного перед Думой правительства. И в этом его поведение было тоже символичным.

В 1905–1906 гг. России суждено было измениться. В результате Первой революции появилась Государственная дума, а следовательно, выборы в представительное учреждение, объединенное правительство, легальные партии, свободная печать. Правда, как и прежде, новый порядок под давлением обстоятельств творила все та же бюрократия. Она это делала, опираясь на свой прежний опыт и отталкиваясь от уже существовавших законов. Новый строй надстраивался над прежним, заимствуя все его противоречия и присовокупив к ним новые, прежде неизвестные.

* * *

Могло показаться, что Россия жила при незыблемом самодержавии, основанном на твердых началах законности, пользуясь всеми благами дарованных с высоты престола реформ. Таков был вывод большинства учебников по русскому государственному праву. При этом оставался вопрос, что понимать под «самодержавием», под «законом» и под «реформами». Однозначного ответа не было. Некоторые полагали, что самодержавие за последние два столетия утратило свою подлинную природу и нуждалось в обновлении; что в рамках существовавшей политической системы нельзя было определенно сказать, что такое закон; что и подлинная Реформа невозможна, т. к. предусматривает демонтаж правившего режима. Весьма распространенные ответы, популярные даже в чиновничьей среде, по умолчанию предполагали критическое отношение к существовавшему положению вещей. Главная же проблема заключалась в другом: политический язык конца XIX – начала XX в. состоял из двусмысленностей, которые скорее могли служить риторическими фигурами, а не правовыми понятиями. Благодаря этому в России не было четкой иерархии нормативных актов, ясно прописанной процедуры принятия законодательных решений.

Существовавший правовой порядок критиковали у самого подножия престола. Как-то Александр III спросил близкого ему человека О.Б. Рихтера: «Я чувствую, что дела в России идут не так, как следует; я знаю, что вы мне скажете правду; скажите, в чем дело?» «Государь, – отвечал Рихтер, – Вы правы; дело в том, что у нас есть страшное зло – отсутствие законности». «Но я всегда стою за соблюдение законов и никогда их не нарушаю», – возразил император. «Я говорю не о Вас, а об нашей администрации, которая слишком часто злоупотребляет властью, не считаясь с законами». – «Но как же вы себе представляете положение России»? Отвечая на этот вопрос, Рихтер прибег к метафоре: «Я. представляю себе теперешнюю Россию в виде колоссального котла, в котором происходит брожение; кругом котла ходят люди с молотками, и когда в стенах котла образуется малейшее отверстие, они тот час его заклепывают, но когда-нибудь газы вырвут такой кусок, что заклепать его будет невозможно, и мы все задохнемся.» Царь застонал.[1162]1162
  Епанчин НА. На службе трех императоров. С. 166. Характерно, что в 1905 г. О.Б. Рихтер был безусловным сторонником учреждения Земского собора (Бентковский А.К. Дневник // Ф. 218. К. 558. Д. 1. Л. 39).


[Закрыть]

Без «предохранительного клапана» с неизбежностью сталкивались традиционалистский миф самодержавия и необратимые модернизационные процессы, захватывавшие в том числе и сферу управления страной. Сама мифология власти предполагала максимальную ее концентрацию в руках монарха. В то же самое время постоянная «технологизация» управления вела к дифференциации функций чиновников, их профессионализации. Они порой становились носителями уникальных знаний, навыков, опыта, предоставлявшим им, в сущности, монопольное право принимать (или, по крайней мере, готовить) решения общероссийской значимости. Управленческие вызовы рубежа веков выдвигали на авансцену государственной жизни технократов, которые при этом не могли претендовать даже на толику политической власти. При таких обстоятельствах государственная жизнь неминуемо деполитизировалась. Она обращалась в большую «канцелярию», работавшую в соответствии с чаще всего неписаными правилами рутинного делопроизводства. Такой устойчивый бюрократический порядок обладал характерными чертами: а) процедура принятия решений была хаотизирована; в ней не было очевидных «полюсов»; взаимодействие институций отчасти напоминало «броуновское движение»; б) в этой системе отношений не было места политическому проектированию, а следовательно, и политикам в традиционном понимании этого слова. Говоря словами М. Фуко, в данном случае можно констатировать наличие особой дисциплинарной власти, доминировавшей в «управленческой корпорации» и подавлявшей волю каждого из ее представителей. В историографии есть термин «мнимый конституционализм»[1163]1163
  Вебер М. О России: Избранное. С. 41–42.


[Закрыть]. Его используют применительно к политическим процессам в России в 1906–1917 гг. Этот термин спорен и вызывает немалые сомнения. Пожалуй, с большим основанием можно говорить о «мнимом авторитаризме», имевшим место в России до 1905–1906 гг.

Политическая и правовая «стилизация» весьма характерна для России рубежа столетий. О «мнимостях» в политике писали государственные мужи и публицисты разных направлений. Например, в начале XX в. А.С. Изгоев писал о предыдущем царствовании так: «Реформы Александра II решительно поставили Россию на обычный европейский путь культурного развития, превращения в буржуазное правовое государство. Царствование Александра III в самом существенном не свело, да и не могло свести страну с этого пути. Но, продолжая строить железные дороги, развивать промышленность, перестраивать натуральное народное хозяйство на меновое, правящие слои этого царствования все свои интеллектуальные силы отдали на создание фикции, будто на самом деле Россия продолжает оставаться старинной национальной монархией чуть ли не допетровского времени. Уже буржуазное по существу государство хотело казаться славянофильским по форме»[1164]1164
  Изгоев А.С. П.А. Столыпин: Очерк жизни и деятельности // Изгоев А.С. Рожденное в революционной смуте. М., 2017. С. 189–190.


[Закрыть]. Это отмечали многие, даже высшие сановники империи. Например, государственный контролер Т.И. Филиппов говорил о «мельхиоровом»[1165]1165
  То есть фальшивом, не серебряном. Мельхиор – сплав меди и никеля, часто используется вместо серебра.


[Закрыть] патриотизме К.П. Победоносцева[1166]1166
  Фетисенко О.Л. «Ревнители охранения обуреваемых святынь». О переписке К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова // Пророки византизма. СПб., 2012. С. 39.


[Закрыть].

Более или менее налаженная работа высших законосовещательных учреждений империи создавала иллюзию упорядоченности законотворческого процесса. В действительности же правительственные коллегии не дополняли друг друга, а конкурировали между собой. Оказывалось, что государственный аппарат в России рубежа столетий представлял собой не цельный механизм, а совокупность не во всем согласованных деталей. Существовавшим зазором между ними с успехом пользовались как частные лица, так и группы интересов. К этому можно прибавить непрерывные столкновения министерств, чьи руководители были вправе думать лишь о собственных, ведомственных, интересах. В статье 1895 г. В.В. Розанов сравнил государственный механизм империи с опрокинутым паровозом, «у которого колеса еще вертятся, “машина идет”, а сам паровоз никуда уже не идет»[1167]1167
  Розанов В.В. О подразумеваемом смысле нашей монархии. С. 14.


[Закрыть].

Решения, принимаемые в рамках такой политической системы, – следствие не целенаправленной политики, а сложного, во многом непредсказуемого баланса сил. И.Л. Горемыкин утверждал, что общество в России – это «людская пыль». Перефразируя его можно утверждать, что правительство – это «бюрократическая пыль», связанная воедино благодаря общим алгоритмам поведения, характерным для чиновничества. Если политика Нового времени традиционно основывается на доверии и солидарности[1168]1168
  См.: Хоскинг Дж. Доверие. История / пер. с англ. П.С. Бавина, Е.С. Володиной, Л.Ю. Пантиной, А.Ю. Петрова. М., 2016.


[Закрыть], то российская политика в значительной мере строилась на дефиците такого доверия: доверия ведомств друг к другу, доверия императора к чиновничеству, доверия бюрократии к обществу, а общества к бюрократии, доверия к той информации, которая была в распоряжении у правительства.