Текст книги "Аз есмь царь. История самозванства в России"

НЕСЧАСТНЫЕ ЦАРЕВИЧИ: ПЕТР II И ИВАН VI

Время шло, цари на русском престоле сменяли друг друга, поток самозванцев не иссякал, но теперь принято было называться другими именами: Петром II и Иваном VI Антоновичем. Первый, сын царевича Алексея, покинул бренный мир в пятнадцать лет, толком не успев поцарствовать, но было известно, что он попал под влияние противников своего деда. С его смертью, последовавшей в 1730 году, пресеклась мужская линия дома Романовых. Его преждевременный уход, невозможность возложить на него прямую ответственность за состояние дел в стране и приписываемое ему неприятие политики Петра стали достаточным основанием для того, чтобы молва наделила его чертами доброго царевича. С самого момента его смерти заговорили о том, что он был убит; впоследствии распространились слухи о его чудесном спасении. Вплоть до середины 1760‐х годов он продолжал оставаться героем легенд. Так, в 1765 году был схвачен некий Иев Евдокимов, солдат, дезертировавший еще в 1747 году и с тех пор живший среди старообрядцев Нижегородской губернии, которым он в конце концов признался, что он Петр II. Он утверждал, что, вопреки официальной версии, не погиб: его якобы замуровали в колонну итальянского королевского дворца, где он томился двадцать четыре с половиной года, получая пищу через щель в стене, пока его наконец не спас Святой Дух. Крестьяне, поверившие его словам, поспешили воспользоваться его присутствием, чтобы попросить императрицу о снисхождении к раскольникам и снижении налогов. Когда Евдокимова объявили в розыск, он сдался властям, сказав во время следствия, что ничего не помнит о своих родственных связях. Он объяснил, что выдавал себя за Петра II лишь для того, чтобы добыть себе на пропитание. Екатерина II приговорила его к битью кнутами в каждой деревне, где он смущал народ, и к пожизненному заключению в монастырской тюрьме (последние отличались особенно суровыми условиями) в Сибири, запретив кому-либо к нему приближаться. Одновременно с этим в количестве пятнадцати экземпляров был отпечатан манифест, который надлежало оглашать только в тех местах, где самозванца должны были сечь кнутом, что красноречиво свидетельствовало о стремлении всеми силами предотвратить разрастание самозванческих настроений.

Иван Антонович (Иван VI), правнук Ивана V (единокровного брата Петра I), родился в 1740 году. Вскоре после рождения он был назначен наследником престола своей теткой, императрицей Анной Иоанновной, дочерью Ивана V. После смерти Петра II права на трон оспаривали друг у друга две ветви Романовых – наследники Петра I и наследники Ивана V. Два дворцовых переворота, последовавшие один за другим (1740 и 1741), предрешили судьбу Ивана Антоновича, которая оказалась совсем не той, какую прочила ему тетка. Семья Ивана VI была сослана в Холмогоры, где в 1746 году скончалась его мать. Когда Ивану было шестнадцать, его разлучили с близкими, переведя в печально известную Шлиссельбургскую крепость в Санкт-Петербурге, где он много лет томился в одиночной камере под неусыпным надзором стражи. В 1762 году муж Екатерины Петр III нанес ему визит и удостоверился, что юный узник едва научен грамоте и с трудом читает, но что ему ведомо его высокое происхождение. Довольно скоро, при пособничестве императрицы, Петр III был убит. Екатерина считала Ивана Антоновича своим самым опасным соперником. Охране крепости был дан приказ умертвить его при малейшей попытке бегства. Когда подпоручик Мирович, которого некоторые считали орудием в руках Екатерины, попытался освободить его в 1764 году, Иван Антонович был убит стражей. Таким образом, в нем соединились все черты, необходимые для присвоения самозванцами его имени. В 1760‐х годах монастырский крестьянин Иван Матвеев провозгласил себя «Иваном, императором и самодержцем всероссийским». В 1788 году в Прибалтике купец Тимофей Курдилов назвал себя «принцем Иоанном» – похоже, лишь для того, чтобы выиграть дело против другого купца, который его обманул. Он был отправлен в Соловецкий монастырь. В его лице мы сталкиваемся не с классическим типом самозванца, а скорее с шарлатаном, решившим использовать самозванчество в своих целях, в чем тоже, впрочем, не было ничего нового.

«ЖЕНСКОМУ ПОЛУ ЦАРСТВОВАТЬ НЕ ПОДОБАЕТ»

Был еще один фактор, который, помимо дворцовых переворотов и насильственных или естественных смертей царей и царевичей, давал обильную пищу слухам. Речь идет о приходе во власть женщин. В 1725 году на русский престол под именем Екатерины I взошла вторая жена Петра Великого. В 1730 году была призвана на царство дочь Ивана V Анна Иоанновна. После ее смерти (1740) несколько месяцев правила внучка Ивана V Анна Леопольдовна, которая была регентшей при своем малолетнем сыне Иване Антоновиче. После переворотов 1740–1741 годов императрицей стала Елизавета Петровна, дочь Петра I и Екатерины I. В 1762 году Елизавету сменила Екатерина II, правившая до 1796 года. Пол монарха начал играть роль в недовольстве самодержавной политикой.

В лице Ильи Скворцова, солдата омского полка, объявившего себя юродивым, сошлись безумие, недоверие к женщинам и критика царизма. Он избрал не самую безобидную форму юродства: эсхатологические пророчества и обличение властей. Но это были уже не те времена, когда юродивые внушали страх и уважение. Солдаты и офицеры, однополчане Скворцова, считали его помешанным и в ответ на его слова смеялись и назначали ему наказания, пока однажды (1785) он не вручил капитану листок с пророчеством, написанным под его диктовку тринадцатилетним подростком (сам он был неграмотным). Документ, переданный в Духовную консисторию, гласил: «Ни царя, ни царицы ныне нет – потому что-де ныне все начальники самовластны, что захотят, то и делают, бьют и мучат. Царице же в вере христианской женскому полу царствовать не подобает, потому что как царь царствует на небеси Бог, то и на земли должно быть по образу Ево». В XVIII столетии народное сознание часто видело причину всех бед в царицах, сменявших друг друга на престоле после смерти Петра I. Перечень претензий Ильи царскому режиму широк: от подчинения Церкви светской власти до тяжелого положения крестьян в армии; при этом он не упускал случая уподобить русских императоров Антихристу. Бог якобы сам связался с Ильей и поручил ему стать провозвестником грядущих перемен, чем и объясняется его решимость передать документ вышестоящим чинам. Он именовал себя «пророком Ильей», который должен явиться на землю накануне Страшного суда, чтобы возвестить о скором конце света. «Рече Илья, Божий человек, отцам духовным и гражданским судьям: „Ожидайте к себе в Сибирь праведнаго, сойдет к вам и на землю Сын Божий, разберет все дела ваши лукавыя“». Консистории пришлось выбирать, кем объявить Скворцова – сумасшедшим или преступником. После того как она выбрала второй вариант, дело было передано военному суду, который приговорил к смерти Илью и мальчика, писавшего под его диктовку, хотя потом и заменил последнему смертный приговор побоями. Приговор, вынесенный Скворцову, был отправлен на утверждение Екатерине. Августейшая собеседница Вольтера и ее министры, решив, что Скворцов все же скорее безумец, нежели преступник, приговорили его к пожизненному заключению в одиночной камере в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре, одной из самых зловещих монастырских тюрем в России. Илья, по-видимому, искренне верил в свое призвание и свою роль; самозванцем и лжепророком он был лишь в глазах властей. Н. Н. Покровский, раскопавший в архивах его дело, не без иронии замечает, что члены Духовной консистории охотно подписались бы под многими мыслями Ильи Скворцова; их потрясло другое – что Бог доверил свои планы простому солдату из Омска, минуя Священный синод и всю священническую иерархию.

«У нашей царицы волос долог да ум короток!» – говорил крестьянин Яков Татаринов, осуждая решение тогдашней императрицы предоставить помещикам и офицерам право пороть солдат (1740). Не озаботившись присвоением имени конкретного царя или царевича, он объявил себя просто царем. Было несколько других случаев, когда самозванец не считал нужным называться именем какого-либо определенного государя. В период с 1740 по 1760 год еще трое – крестьянин Артамон Чевычелов, казак Михаил Рандачич и некий гренадер, чье имя до нас не дошло, – объявили себя, императором, самодержцем и царевичем соответственно. И в другие эпохи встречались «безымянные» самозванцы. Разумеется, отсутствие в архивах указаний на заимствование самозванцами царских имен не означает, что этих самозваных царей не могли звать так же, как реальных царей и царевичей; однако в целом это явление вполне можно трактовать как отзвук того манифеста Петра Великого, в котором он требовал от подданных принести клятву верности безымянному наследнику. Можно также задаться вопросом, не сыграло ли отрицательное отношение к женщинам на троне свою роль в отказе от заимствования самозванцами царских имен: сам факт принадлежности к мужскому полу – вспомним аргументацию советников юного Петра в их борьбе с царевной Софьей – давал право считать себя конкурентами императрицы.

Вспомним и о весьма известном случае княжны Таракановой, вполне тривиальном – она объявилась в 1770‐х годах – и в то же время беспрецедентном: женщина, жившая за границей, настолько тревожила императрицу, что по приказу последней была похищена, посажена на русский военный корабль и доставлена в Россию, где и умерла в тюрьме (1775). Известно, что она почти не говорила по-русски, пользовалась покровительством одного знатного немца и – в числе других именований – называла себя внучкой Петра Великого.

ЧЕРЕДА ПЕТРОВ III

По словам О. Г. Усенко, с 1764 по 1796 год засвидетельствовано двадцать три случая появления мнимых Петров III. Согласно последним исследованиям, основанным на архивных данных, в период между 1762 и 1800 годом «явилось» шестьдесят лжецарей. Поскольку некоторые из них обращались к практике самозванчества неоднократно, общее количество этих случаев исчисляется шестьюдесятью пятью. Промежуток, отделяющий момент, когда человек решает объявить себя царем, от минуты, когда он открывает свое истинное имя, сильно разнится в зависимости от обстоятельств: в десяти из пятидесяти шести случаев он составляет меньше месяца; в пятнадцати – от семи до двенадцати месяцев; в трех – от одного до двух лет; в восьми – от двух до трех лет; еще в трех – от трех до пяти лет; еще в трех – от пяти до десяти лет; в семи – от десяти до пятнадцати; в трех – от пятнадцати до двадцати лет; в двух – от двадцати до тридцати лет; еще в двух – больше тридцати лет. Среди сорока четырех самозванцев, являвшихся подданными Российской империи, десять были благородного происхождения; семь – из купеческой или городской среды; шесть казаков; два священника; девятнадцать крестьян; половина из них владели грамотой. Вопреки привычным представлениям, большинство этих случаев (сорок один, или 64%) имели место в городских агломерациях, собственно в городах и поселках, и только двадцать три (36%) – в деревнях или вне каких-либо поселений. Недоверие к самозванцам со стороны народа – вспомним того же Труженика – вынуждало их тщательно выбирать время и место «проявления». Вследствие этого из пятидесяти трех случаев, относящихся к делу, только в четырех самозванцы осмеливались открыться перед публикой, чье количество превышало трех человек; в двадцати восьми они называли себя царским именем в присутствии двух-трех человек; в двадцати одном случае они делали это при единственном свидетеле. Треть из них были разоблачены и задержаны свидетелями их проявления. Более 90% этих случаев имели место в европейской части России; остальные – в Сибири. Двадцать пять таких случаев произошло в центре европейской части империи, четырнадцать из которых – в столицах, Москве и Санкт-Петербурге, а остальные тридцать три в иных регионах: девять на территории нынешней Украины, два – в Белоруссии, двадцать два – в России (три на Дону, девять на берегах Волги, два на Урале и восемь вблизи юго-восточной границы). Эти данные демонстрируют прежде всего, что во второй половине XVIII века самозванцы могли проявляться и вне казачей среды, хотя только участие последних обеспечивало волнениям массовый масштаб, а кроме того, что активность самозванцев сосредотачивалась на периферии зоны распространения крепостного права.

Необыкновенной привлекательности фигуры Петра III для самозванчества способствовало несколько факторов. Он девятнадцать лет оставался в роли наследника престола, но его последующее пребывание у власти продолжалось так недолго, что он даже не был помазан на царство. В результате государственного переворота его отстранили от власти и умертвили, после чего трон заняла женщина. В глазах простого народа все это было доказательством намерений Петра III освободить крестьян и уравнять староверов в правах с остальным населением. Он был назначен наследником еще в 1742 году. В 1747‐м распространились первые слухи о покушениях на его жизнь. Подобные толки ходили вплоть до его убийства (1762); им на смену пришли разговоры о его мнимом спасении бегством или об умерщвлении вместо него какого-то солдата. Высшей точкой в истории с лже-Петрами стало, вероятно, восстание Пугачева. Хотя мы и не претендуем на полноту картины, описание нескольких мнимых Петров III из той бесчисленной массы самозванцев, что объявились между 1763 и 1797 годом, даст представление о масштабах эпидемии.

В 1763 году в церквушке близ Уфы (этот город станет центром восстания Пугачева) поп и пономарь отслужили благодарственный молебен во здравие императора, «скрывающегося у яицких казаков после чудесного спасения от смерти». В следующем году Сенат, допросив Николая Колченко, представлявшегося Петром III, постановил отстегать его кнутом в каждой деревне, где он выдавал себя за покойного императора. В том же году Петром III объявил себя двадцатидевятилетний армянский купец Антон Асланбеков, который промышлял также знахарством. В 1765 году в Воронежской губернии беглый солдат Гаврила Кремнев, тридцати пяти лет от роду, при поддержке трех попов добился того, что семьдесят человек «признали» его императором Петром III. В соседней губернии у него появился конкурент в лице Петра Чернышева, тридцатисемилетнего неграмотного солдата. В 1769 году с помощью сторонников, которых ему удалось убедить в своем царском происхождении, он бежал с каторги и продолжал выдавать себя за покойного императора, однако в конце концов вновь был арестован и погиб под ударами кнута. В 1771 году лже Петр III, двадцатипятилетний Федот Богомолов, ухитрился обратиться к толпе, призывая ее не дать ему попасть в руки господ, и народ откликнулся на его призыв. Богомолов был приговорен к сечению кнутом и вырыванию ноздрей. Он умер по дороге в сибирскую ссылку. Через несколько месяцев после поимки Богомолова часть его сторонников (поп и ряд казаков) оказались в окружении атамана Рябова, отправленного на каторгу за грабеж, но совершившего побег и тоже объявившего себя Петром III. В 1773 году в Оренбурге, в окрестностях которого вскоре начал хозяйничать Пугачев, капитан местного гарнизона Николай Кретов безуспешно пытался выдать себя за Петра III. В 1774 году, в одно время с восстанием Пугачева, крестьянин Иов Мосягин из Тамбовского уезда также утверждал, что он Петр III. Он был забит кнутами до смерти. Среди атаманов Пугачева фигурировал некий Петр Евсеев: источники указывают, что в своей родной деревне Инсаре, лежавшей на правом берегу Волги, и в примыкавших к ней районах он в 1774 году выдавал себя за Петра III; крестьяне обращались к нему как к царственной особе. Иногда он изображал себя просто «царским генералом». В совмещении царского сана и офицерского звания не было противоречия: вспомним, что Петр I служил в армии в чине простого капитана. Одновременно с Евсеевым и по соседству с ним Петром III назвался крестьянин Яков Иванов: он тоже объявил себя императором в той самой деревне, где родился и жил. В 1776 году солдат Иван Андреев из Нарвского гарнизона явился к генералу и заявил, что он Петр III; он сообщил имя своих «приемных родителей», которые будто бы открыли ему тайну его царского происхождения – «его им дали вместо их настоящего сына», их адрес и имя священника, который должен был представлять его в Священном синоде. Самое странное во всей этой истории то, что власти не пытались допросить указанных лиц, хотя для такой категории дел это было нормой, поскольку обычно всякий раз пытались найти всех возможных соучастников и выявить наличие заговора, а также то, что самозванец, отделавшись по распоряжению Екатерины сравнительно мягким, по нормам той эпохи, наказанием – пятью годами тюрьмы, – умер в заключении при невыясненных обстоятельствах. В 1777 году в Елисаветградской провинции был задержан солдат Иван Никифоров, еще один Петр III. Два года спустя в одной деревне Курского уезда молодой крестьянин Герасим Савелов по наущению местного попа и его жены объявил прохожим, что он император, чтобы добыть денег на свадьбу. Савелов был бит кнутом и приговорен к каторжным работам, священник отдан в солдаты и вместе с женой сослан в пограничную крепость. В 1780 году заявил о себе новый Петр III: якобы «тот, кого называли Пугачевым, не казнен в Москве, что император Петр III и Пугачев одно лицо и что это лицо – он», а именно Максим Ханин, донской казак, в свое время уже поротый за воровство. В 1782 году Дмитрий Попович, едва вернувшись с каторги, где он находился шесть лет за то, что выдавал себя за князя и утверждал, будто Петр III жив, объявил себя уже непосредственно Петром Федоровичем. В 1786 году солдат Никита Сенютин (или Сенюшкин) провозгласил себя «Петром Петербургским». В том же году крестьянин по фамилии Хрипунов, бывший атаман Пугачева, находясь в Тобольской губернии, решил назваться Петром III, но был схвачен и отправлен в сумасшедший дом. Спустя два года в Киеве вдова полковника Тюменева, сговорившись с монахиней, офицером и подпоручиком, ради собственной выгоды подучила солдата Василия Бунина объявить себя Петром III. В 1796 году молодой крестьянин Ксенофонт Владимиров, сбежав от хозяина, которого он обвинил в жестоком обращении с крепостными, и прожив четыре месяца среди староверов, начал выдавать себя то за Петра III, то за его сына, надеясь, как он объяснял впоследствии, быть отправленным солдатом в армию; желание, которое, учитывая невзгоды, ожидавшие его во время военной службы, красноречиво свидетельствовало об ужасе жизни крепостных крестьян. Наконец, в 1797 году купец Симеон Петериков, который, дав обет молчания, несколько лет прожил в монастыре близ Москвы, по смерти Екатерины II объявил себя Петром Федоровичем.

Слава Петра III перекинулась за пределы Российской империи: около шести лет (1766–1773) Черногорией управлял лже Петр III, известный под именем Стефан Малый. Против него ополчились Венеция, Порта и Санкт-Петербург. Однако он имел такой авторитет среди местного населения, что русским войскам, которые захватили черногорского государя, пришлось его освободить, и Екатерина, ведя войну с Турцией, в конце концов вступила с ним в союз. В конце 1780‐х годов Ф. Я. Лейбович, польский еврей, получивший от Иосифа II дворянство, тоже предпринял попытку выдать себя за Петра III. В это же время в Чехии объявились несколько лже Иосифов II. Русский посол в Вене, со своей стороны, был обеспокоен появлением в швейцарском монастыре мнимого сына Анны Иоанновны (1768).

ПУГАЧЕВ: ЦЕПНОЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ САМОЗВАНЧЕСТВА

Однако имя Петра III остается прочно связанным с одним из самых страшных потрясений, которые пережила Российская империя вплоть до начала XX века. В восстание 1773–1774 годов, восстание неудержимое, масштабное, кровавое, зеркально отразившее деспотизм самодержавия, были в той или иной мере вовлечены казаки, крестьяне, сектанты, национальные меньшинства, деревенский люд и часть низшего духовенства. Возглавлял его казак из староверов Емельян Пугачев (1742–1775), также выдававший себя за Петра III. Император был не единственной фигурой, которую мятежники позаимствовали для своих нужд. Пугачев обзавелся собственным лжедвором, а потом перенял и всю систему имперской администрации, копируя ее действия, в частности, учреждая чрезвычайные суды с последующим приведением приговора в исполнение. Именно в этом ракурсе, с точки зрения этих нововведений мы и будем рассматривать восстание Пугачева.

Случаи появления лжепридворных царя бывали и до Пугачевского бунта и не прекратились после него. Один из первых примеров такого рода – история с уже упомянутым Петром Чернышевым (1765). Отслужив в армии восемь лет, он с двумя другими солдатами бежал из своей казармы и в селе близ Харькова, после обильных возлияний, в присутствии попа Иваницкого объявил себя Петром III. Поп по его просьбе отслужил всенощную, молебен, который обыкновенно служат в канун больших праздников; Чернышева сопровождали два других дезертира, превратившиеся в «генералов». В том же году на Урале казак Федор Каменщиков выдавал себя то за «сенатского курьера Михаила Ресцова», то за «вахмистра Бахметьева», то за «полковника, а по выслуге – генерала». Он окружил себя свитой, состоявшей из двух «генералов», и называл себя другом оренбургского губернатора, хотя все это происходило в местах, где люди прекрасно знали, кто он на самом деле. По просьбе народа он сочинял челобитные, объединил вокруг себя несколько сотен крестьян, приказал высечь десятка два человек, включая писца и интендантов, обвинявшихся крестьянами в различных злоупотреблениях. Объявленный властями в розыск, он был задержан отрядом крепостных крестьян, приписанных к местным заводам, которые, однако, освободили его, после того как он заявил, что направляется в Санкт-Петербург, и показал им издалека – все-таки государственная тайна! – печатный указ. Его имя еще долго служило у крестьян и казаков символом бунта. Упомянутый выше Кремнев, еще один лже Петр III, называл двух своих сообщников генералами Румянцевым да Пушкиным. При казаке Богомолове находился другой казак, Спиридон Долотин, якобы его «императорский секретарь» (1771). В 1826 году одного из самозваных Константинов Павловичей, пару лет подстрекавшего к бунту крестьян Саратовской губернии, сопровождали два «генерала», которые держались так же высокомерно, как и он сам.

Историк А. Н. Коган показал распространение самозванчества на весь комплекс функций имперской власти. В любой точке огромной территории, охваченной восстанием, участь помещиков и управляющих, попавших в руки своих бывших крепостных, была предрешена. Но всюду без исключения крестьяне вместо того, чтобы творить самосуд, ждали прибытия на место одного из «казачьих» полков армии Пугачева – или сами шли на его поиски, – чтобы передать ему пленников или получить разрешение от «полковников императора» самим с ними расправиться (их обычно вешали). Итак, в стане восставших действовали три силы: крестьяне, «казаки» и «полковники императора». Первые делегировали остальным легитимность и право вершить правосудие. Между тем далеко не все эти «казаки» действительно были таковыми; они могли быть местными крестьянами или даже жившими по соседству татарами, которые, примкнув к восстанию, начинали называться «казаками» наподобие представителей войска Донского, которые это восстание подняли. «Атаманом» мог быть человек из их среды, а мог какой-нибудь нижний чин из близлежащей деревни. Крестьяне знали, что эти «казаки» в действительности не казаки и что их «атаман» не полковник, а какой-нибудь вахмистр, живущий в соседнем селе. Тем не менее они не колеблясь передавали «казакам» управляющего поместьем, и те вершили над ним скорый суд. «Казакам» удавалось поддерживать некую иллюзию законности, и крестьянам было этого достаточно. За исключением крепостных крестьян никто из пугачевцев не был тем, за кого себя выдавал, однако они переняли у власти видимость законных процедур, включая их несправедливый и чрезвычайный характер. Пугачев создал у себя копию Екатерининского двора, позаимствовав для своих товарищей имена царских сановников: атаманы Зарубин, Шигаев, Овчинников и другие отныне именовались графами Чернышевым, Воронцовым, Паниным и т. д. «Полковники» и «генералы», пережившие Пугачева (Чумаков, Пустобаев), до конца остались верны своей роли. После разгрома восстания они продолжали выдавать себя за представителей центральной администрации, подстрекая крестьян к бунту – даже когда уже находились в ссылке в Сибири – и нагоняя страх на властей предержащих. Не только Пугачев и его сподвижники, но также крестьяне пензенских и тамбовских сел и деревень, все эти бесчисленные Евсеевы и Ивановы (двое крестьян, выдававших себя за Петра III на территории, охваченной восстанием, то есть одновременно с Пугачевым. – К. И.), которые объявляли себя полковниками и генералами Петра III, а то и самим императором, – все они были самозванцами.