Текст книги "Живая нить"

Глава 3

– А вот самое старое воспоминанье-то о роде нашенском – аж в начале позапрошлого веку упомянуто. В веку-то осьмнадцатом ишо, – затянувшись самосадом, продолжал Захар. – И звали этого нашего с Вами пра-пра-прадеда Иваном. И проживал тот самый Иван в Калужской губернии. А сына Иван Василием опять же окрестил. И имел его сын большие способности к рисованью. И начал он, значится, живописанием заниматься.

– Да живописью, Батя, а не живописанием, – поправил отца Иван.

– Цыц! – одернул его Захар. – Ишо молоко на губешках не пообсохло, а туда же… Отца учить!

– Да наплюй ты на его, бать! Че дальше-то было? – спросил нетерпеливо Сергей.

– Так вот я и толкую, – продолжал глава семейства, – живописец-то он ужо больно толковый оказался. И взяли его с собой другие мастера, обученные энтому самому ремеслу люди, разрисовывать дворец важного да известного на всю амперию вельможи. И приняли они его в свою артель, да и учиться энтому самому ремеслу заставили. И так он и гимназию ихнюю тоды окончил, а опосля-то и униситет в самой ажны Первопрестольной…

– Университет, поди, – не удержался опять Иван. Степан глянул упреждающим взглядом на младшего брата. А Захар, не обратив на этот раз внимания на поправившего его сына, продолжал степенно:

– А коды и академию ихнюю в самом аж Петербурге одолел, да медаль из золота из рук, почитай, самого знаменитого мастера по ихним делам-то получил, тоды и в заграницу попал. И где тока не побывал, бают. А уж на родине-то, в Петербурге, и дворец самому аж царю по его рисункам-то построили. И кремль даже, бают люди, собрались было по его художеству-то ремонтировать, да средств, видать, маловато было в казне-то в ту пору. А уж домов-то понастроили по его, опять же, придумкам – и не счесть!

– Да, средства-то, люди толкуют, завроде и не причем тоды были. Сама государыня-то, бают, больно спужалась за место-то свое державное. – Терентий, подошедший с пару минут назад, включился в общий разговор. Обернувшиеся на голос, Захар с сыновьями поприветствовали родственника.

– Да видались, кажися, – улыбнулся в ответ подошедший, – Родовой антирисуетесь, слышу?

– Да робятам вот толкую, што все Баженовы-то будто бы из одного роду племени-то завроде как вышли, – отозвался Захар.

– Истину баешь, Захар. Да тока род-то наш, он, почитай, што от времен Ивана Грозного ишо путь-то свой держит. А архитектор-то тот, про которого ты щас речь-то держал – лишь отросточек от основного-то знатного да древнего роду-то будет.

– Да откуда же ты-то все это знаешь, дядя Терентий? – воскликнул оживившийся сразу Иван.

– Так ведь помимо службы-то в церкви священник-то наш ишо много чего рассказыват. Грамоте он, видать, сильно обученный. Да и в гостях у него ишо монах какой-то был намедни. Так они с ним стоко антересного-то толковали, што я и заслушался. И про дела свои старостины совсем забыл.

– А што за род-то энтот такой? Чем же он тако уж особливо знатен? – спросил пересадивший сынишку с ноги на колени Степан.

– Род энтот идет ишо от бояр московских, которы по происхожденью-то и самому, слышал, царю не уступали, да попавших опосля в опалу государя, которым и изгнаны были на многие лета и лишениям всякого рода подвержены. И было в том роду-то, как люди бают, две ветви. Одна ветвь идет от старшого брата да от бояр тех знатных. А вторая-то помене знатна, те – от младшого брата, дворянами те уже, завроде, слыли. Званья дворян-то в те времена за особы заслуги да отличия в воинской службе давали. А уж опосля-то, коды царь-то сменился, то младший брат из роду тово, который смог приспособиться, да во дворяне-то выбиться, и помог старшому-то брату из глухомани в саму аж Первопри-стольную перебраться. А брат-то тот старшой в тьмутаракани в церквушке службу справлял. Священником, значится, был. Перебрался он с семьей-то на ново место, да там его робятенок-то малой и подрастать начал. А коды вырос, то ужо и обнаружил в себе тягу-то енту к рисованью особую.

– А я, Терентий Иваныч, што-то никак в толк не возьму, – обратился опять к пришедшему Степан, – кака связь-то промеж них была? Како отношенье ремонт кремля к страхам-то государыни имел?

– Да опять-таки, она отмену-то энту ремонта завроде острастки ему учинила. Дружон уж больно Василь Иваныч-то с сыном ее, Павлом, стало быть, был. И книжки всяки ему от дружков своих таскал. А дружки-то Василь Иваныча в тайном обчестве масонском состояли. Вот и спужалась Катерина-то наша, решила, что масоны-то энти не просто так к сыну-то ее приблизиться хотят. Вот и зачала она меры-то сразу примать. Василь Иваныча-то работы сразу государевой лишила, а тот, кто его в масоны-то затягивал, так тот и вовсе пострадал! – закончив свою речь, Терентий обернулся к Захару.

– А што за масоны таки? Кто они? – вклинился было Иван, но Сергей, сидящий рядом, одернув его за рукав, произнес понизив голос: «Опосля спросим. За делом, видать, пришел Терентий Иваныч-то».

– Я чо зашел-то, Захар Егорыч… – обратился Терентий к свату, – об налогах наших потолковать с тобой хотел. Опеть, люди бают, сменилось там што-то. То продразверстку придумали, то продналог. А теперича опеть што-то по-другому у них! Продналог-то, завроде как, с мая месяца деньгами распорядились заменить?

– С мая месяца!… – фыркнул неугомонный Иван, – Ты, дядя Терентий, че спохватился-то кода? На дворе-то уж осень наступат!

Степан, высвободив от сынишки руку, треснул легонько по загривку своего не в меру активного брата.

– Так ведь и собранье-то не в мае месяце проводили, а гораздо позжее, – откликнулся на замечание парнишки Терентий. И обернувшись опять к Захару, продолжал: – В энтот-то раз примут ишо зерном-то? Али ужо деньгами тока брать станут? На собранье-то я прошлый раз не пошел, приболел малость. А девки-то мои ничё не поняли. Тока их и посылай заместо себя вот…

– Да председатель сельсовета-то о решении съезда про сельскохозяйственный налог как раз и сказывал. Штобы, значится, не сбирать много разных-то налогов: и подворноденежный, и труд-налог, и продналог, опять же, – все ихние налоги-то и распорядились теперича одним-единым сельскохозяйственным налогом заменить. Штобы крестьянин, бают, мог заране знать, каку сумму с него брать станут, да с одним тока сборщиком этого налога дело иметь. Но пока-то, опять же, сам хозяин, завроде как, должон выбирать, как ему боле удобственно платить: в натуре аль деньгами. Ишо полгода, сказывал, можа выбирать-то. А ужо с новово-то году – тока деньгами примать-то будут.

– Это ты куды опять собрался?! – Захар окликнул, направившегося было к калитке Ивана, – Щас мать вечерять позовет! Опять не евши к девкам стопы навострил, а опосля на сеновал завалишься под утро голодным?

Потерявший всякий интерес к общему разговору, Иван задумал улизнуть по своим делам, но окрик отца остановил его.

Терентий Иваныч достал из кармана штанов два пряника, протянул Анютке с Васяткой. Васятка тут же слез с колен отца и стал карабкаться к деду. Терентий Иваныч поднял внука, усадил его к себе на колени.

Стоящий уже возле ворот, Иван открыл их, увидев приближающуюся к дому Матрену, погоняющую двух рыжих коров и с десяток овец.

– А девки-то где? – спросил Терентий Иваныч, глянув на свою дочь. – Матрене-то и в дому дел, наверно, хватат?

– Аринка-то к тетке в Вольно-Сухарево уехала. Прихворнула Елена-то малость, просила помочь ей по хозяйству маненько. А Анка-то, как всегда, хлыщется где-то.

– Ох, нерадива девка-то выросла у Вас… Ведь Аринка-то младшее ее будет, а золото девка! Што ни попросишь – все услужить старается. А Анка-то така непутева в кого у Вас уродилась?

– Хватит горя девка! Красива уродилась, да с красоты-то воду не пить! – проворчал удрученно Захар, – сам не пойму, в кого она у нас!

– Ну, пострел! – переключился Захар на младшего сына, – гонятся за тобой, што ли?

Запыхавшийся двенадцатилетний Павлушка влетел в калитку и направился к сидевшему с остальными мужиками на бревнах Сергею.

– Серега! Матренку твою сватают! Митрий Большов с батькой и маткой своей в гостях у них! Пропивать ужо сели девку-то!

– А ну-ко постой, Сергей! – остановил окриком сорвавшегося с места сына Захар. Сергей, бросившийся было бежать, остановился. Обернувшись к отцу, посмотрел на него нетерпеливым взглядом.

– Окромя скандала, Сергей, щас ничё не получишь. Тут подумать надобно, как дело-то это обстряпать. Корпей-то, сам знашь, какой горячий! Да и Макар тожа с Митрием спуску-то не дадут! – осадив пыл вспыхнувшего враз Сергея, Захар повернулся к младшему сыну.

– Ты, Павлуха, толком все разъясни. Слыхал от кого-то? Аль сам видал?

– Матренка меня сама словила! Сказыват, што из-за стола встала, да и к подружке якобы побегла. А сама меня сыскала да к Сереге нашему послала. Сказыват, што узелок с вещами в бане спрятала. А Сергею велела, как стемнет, к гумну ихнему придтить. Бежать хочет Матренка-то с Сергеем нашим!

Сергей, вернувшись к бревнам, сел, и облокотившись локтями на колени, обхватил широкими ладонями голову.

– Бежать-то тожа надо знать куды… – произнес, молчавший до сих пор Терентий.

– Ко мне на палати заберетесь, за занавеской не видать будет! – отозвался Захар. – Отсидитесь малость, а я тем временем Звездочку в телегу запрягу прямо в сарае, да сигнал Вам и дам. Коды все успокоится, тоды и повезешь свову Матренку к Елене в Вольно-Сухарево. А там видно станет, как дело-то повернет, коды Корпей-то успокоится малость, тоды и мы сватов зашлем.

Сергей вскинул вдруг голову, развернулся с живостью к Терентию, и словно воспрявши изнутри, с просветлевшим лицом обратился к нему с надеждой в голосе:

– Терентий Иваныч! Поспособствуй по-свойски! Уговори Василия, штоб обвенчал нас с Матренкой втихую!

– Это што ж, без родительского на то согласья?! Без отцова, да материнского благословенья, што ли?! – Терентий удивленно и осуждающе вскинул светлые, под стать порыжевшей бороде, брови. Но наткнувшись на полные мольбы и отчаянной решимости глаза Сергея, осекся.

– Может, канешна, и негоже так…, – крякнув, выдал свое суждение Захар, – да насильничать над робятами-то тоже негоже! Я-то так, сват, своим умом раскидываю, што ежели бы жила Матренка с родными отцом да матерью, то щас, может, и не было бы энтой самой загвоздки-то. Николай-то помягчее Корпея, пожалуй, будет. Не так горяч, да крут! Канешна же ничо не скажу: и кормили Корпей с Лукерьей ее, и одежку справну справляли. Да ведь, опять же, супротив воли-то идтить не дело! Ведь грех большой – насильничать-то.

– Да испокон веку так на Руси заведено. А то нас больно батька с матерью слухали… Как решат старшие, так и живут опосля дети-то, – не сдавался Терентий Иваныч.

– Да может Николай-то с Устиньей и не стали б ее неволить-то?! – подал свой голос Степан.

– Може бы, и не стали, – отозвался Терентий, – да тока Корпеева она щас дочка-то щитатся.

– А ежели убегнут да скитаться по чужой стороне зачнут? – не успокаивался Степан.

– Да так-то оно так…, – обронил задумчиво Терентий, – да тока…

– Поспособствуй, сват! – обратился к нему и Захар, – не вишь рази, лица на парне нет?! Да и Матренка – отчаянна девка! Не мытьем, так катаньем, а свово возьмут. Опосля-то жалеть бы не пришлося!

– Лады, мужики! Щитай, уговорили! Пойду с батюшкой разговор держать. – Терентий встал с бревен, спустив с рук внука.

Васятка тут же побежал к появившейся на крыльце кошке, которая, завидев парнишку, гонявшегося за ней всюду и тискавшего ее, ежели удавалось поймать, метнулась от него в сторону невысокого плетня. Согнала с огораживавшего загончик с курами плетня взлетевшую на него и прохаживающуюся по его верху пеструшку, закудахтавшую вмиг и захлопавшую крыльями. Анютка тут же слезла с колен деда и тоже побежала к крыльцу, завидев идущую из хлева с полным подойником Матрену.

– Может, откушашь с нами, батя? – предложил Степан.

– Останься, повечерям, а опосля уж и пойдешь, – подтвердил приглашение сына Захар.

– Да нет, мужики. Пойду. Припоздняться-то слишком не стоит, – произнес Терентий, и подав на прощанье каждому из сидящих на бревнах руку, поковылял своей косолапой походкой в сторону стоявшей на горе деревянной церквушке, где работал церковным старостой.

– И чево упиратся? – произнес Степан, глядя на удалявшуюся спину тестя, – И с попом дружбу водит. И венчавшихся в церковну книгу сам записыват.

– Да грех на душу брать не хотел, – отозвался Захар, словно забыв, что только что убеждал свата в обратном.

– Да рази грех!.. – вскинулся было Сергей.

– Угомонись, горяча голова! – обернулся Захар к пылающему лицом Сергею, и увидев вышедшую из хаты Прасковью, поднялся с бревен и произнес: – мать, вон, вышла вечерять нас звать. Пошли в избу, там и потолкуем.

– Не хочу я исти, бать! Не голодный я!

– Но, но! Не хочет он! Щас смеркнется, да к Матренке побежишь. А там – не знамо, как ишо выйдет. Кода ишо про еду-то вспомяните, – и подтолкнув упирающегося сына, пошел с ним в дом.

Степан, подойдя к пытающемуся залезть под крыльцо вслед за скрывшейся там от него кошкой Васятке, взял его на руки и отправился в дом вслед за отцом с братом. Вышедшая на крыльцо чтобы позвать семью вечерять Прасковья, увидев направляющихся к крыльцу и без ее приглашения мужиков, вернулась обратно в дом.

– А ты молодцом, Павлух! – одобрил расторопное участие в судьбе брата Иван, похлопав по плечу младшего братишку. – Спасибо тебе за Серегу. Может статься, и мы тебя кода-нить поддержим. – И приобняв его за плечи, направился с ним в хату.

– Што ж ты, родимый, даже к еде-то не притронулся? Аль не вкусно? – Прасковья перевела взгляд с Сергея на Захара, – Поди, пора уж свинку-то… А то, поди, надоела ужо сухая баранина? Вон и сыновья исти не хотят.

– Да не голодный я, чесс слово! Не можу исти! – и глянув в который уже раз с нетерпением в окно, поднялся из-за стола, – пойду я, Бать! Не можу сидеть туточки! Все одно – кусок в горло нейдет.

– Куды ж ты собрался-то не емши? – Прасковья, взглянув вопросительно на сына, вновь перевела взгляд на мужа.

– Не закудыкивай, мать! Давай, ишо добавки подлей. А ты, давай, с Богом! Да помни наш уговор-то! Домой веди! Не вздумай ишо че выдумать! Здеся-то никто не посмет вас тронуть!

– Это што ж за уговор-то такой у вас обозначился? – Прасковья, прижав ладонь левой руки к щеке, опустилась на скамью.

– Да вот такой уговор, мать, што севодня тебе приведут ишо одну Матрену в дочки. И буде у нас теперича Матрена больша да Матрена маленька. – Сергей, не дожидаясь ответа матери, выскользнул из дома. Сидящая рядом с мужем, Матрена вскинула глаза на свекра.

– Неужли сватов заслали к Матренке-то?

– Митрий Большов сватат! Ниче! Отвоюем девку-то! Да и в подругах вы с ней. Вместе теперича веселей станет.

– Ох, скандал буде, Захар! – Прасковья, поджав губы, покачала головой.

– Ниче, мать! Где наша ни пропадат! Бог, бают, не выдаст – свинья не съест! А вы, – Захар обвел семейство взглядом, – ежели че – ниче не видали, мол!

Не успели Матрена с Прасковьей убрать со стола, как отворилась дверь и на пороге хаты появились запыхавшиеся взбудораженные беглецы. Отчаянная решимость лица Матренки враз сменилась смущением, как только встретилась она взглядом с Захаром. Густо покраснев, перевела виноватые глаза на Прасковью, глядящую на нее с удивлением и жалостью.

– Ну, чево у порога-то топчетесь? Проходите в дом! Теперича это и твой дом, Матрена! – распорядился Захар.

– Садитесь за стол, робята! Щас покормлю Вас. Щи-то на плите стоят. Не остыли ишо! – засуетилась Прасковья.

Сергей с Матренкой переглянулись.

– Да садитесь же скоре! Покаместь ишо не хватились вас! – обратился к брату Степан, – а я пойду на крылечко, покурю. Заодно и покараулю.

– И я с тобой! – подхватился Иван. Братья поднялись. Вслед за ними на крыльцо отправился и Павлушка.

– Ежели че – на полати полезайте! – распорядился еще раз Захар. – А ты, мать, мотри, не проговорись! – и, повернувшись к двери, вышел из хаты.

Глава 4

Выпив изрядно самогона под сытную добротную закуску, довольные друг другом, Корпей с Макаром принялись вспоминать былые времена. Услужливая Лукерья всячески пыталась поддерживать поначалу как-то не клеящийся разговор с Варварой. Дмитрий, сидящий рядом с отцом, с интересом слушал занимательные истории из давней молодости увлекшихся воспоминаниями друзей. О том, куда убежала невеста, Дмитрий не думал. Он привык, что слово отца всегда было надежным во всем, что касалось жизни их семьи. Собираясь к другу сватать его дочь за своего сына, Макар отверг предложение жены взять с собой сваху, бойкую, острую на язычек свояченицу. И уверенность отца перешла как-то незаметно и к сыну. Раз сказал отец, что обговорено уже это дело, можно, значит, считать, что дело это уже вроде как и решенное. «Убегла куда-то…» – заприметив долгое отсутствие Матренки, подумал было новоиспеченный жених, но тут же и успокоил себя, слушая разговаривающих родителей с будущими сватами о посторонних, не относящихся к его делу вещах. «Застеснялась, поди, девка-то…» – рассудил про себя Дмитрий, – «Вот и скрылась с глаз долой».

– А невеста-то куда у вас запропастилась? – спросила заметившая долгое отсутствие Матренки и Варвара, – давненько, завроде, вышла-то.

– Да к подружке побегла. Засмущалась девка-то, – заступилась за дочь Лукерья.

– Ну, што, Макар?! Пора, поди, и честь знать?! Погостили – пора и до дому откланиваться, – обратилась, поднявшись из-за стола, Варвара к крепко подвыпившему и не замечающему в разговорах ничего вокруг мужу. Дмитрий поднялся вслед за матерью. Оторвавшись от разговора, Макар, взглянув на тикающие расписные ходики с кукушкой, тоже засобирался домой. Уговорив друга выпить еще «на посошок», Корпей пошел проводить гостей.

Вернувшись с улицы, глава семейства хватился, наконец, дочери.

– А Матренка-то где до сих пор гулят?! Теперича неча ей разгуливать по ночам-то. Вот как тока управимся с обмолотом-то зерна, так и свадьбу можна справлять. Аль к Покрову ближее, коды уж и с пахотой да и с посевом озимых разберемся, – обратился Корпей к заканчивающей мыть посуду Лукерье.

– Да к подружке, може, убегла. Аль к своим отправилась. Може, там и заночует. Смутили девку-то, застеснялась, поди. А ты, давай, Корпеюшка, укладывайся. Время-то уж позднее. Пора и на боковую.

– Што значит «заночует»?! Ты, мать, говори, да не заговаривайся! Говори, куда девка-то подевалась. Неча теперя ей по гулянкам-то шляться.

– Не знаю, Корпей, може, говорю, к кому из подруг ушла, а може к отцу с матерью подалась. Там и Надюха, сам знашь, у них седни в гостях. На один денек выбралась в гости-то. А завтрева уж в свою деревню, в мужнину семью отправится. Опеть незнамо кода ишо увидятся. Не наговорилися, поди, ишо здеся, вот и побегла в родимый-то дом опеть.

– Энто в какой такой ишо родимый дом? К какому ишо отцу-матери?! А мы кто с тобою тоды?!

– Завтрева с ней и потолкуешь об ентом, Корпей. А щас спать ложись. Тяжелый ты седни. Выпил уж больно много.

– Это кто тяжелый?! Я, што ли?! Не надо!..

– Сама за ей щас схожу, а ты укладывайся, Корпеюшка, – Лукерья, пытаясь уложить Корпея, неотвязно думала о Матренке. Чуяло ее сердце, что неспроста девки-то нет дома. Хотела Лукерья оставить до утра выяснение неоднозначной ситуации, – «Поскольку с трезвым-то мужиком завсегда легчее толковать-то», – думала она про себя, глядя на захорохорившегося мужа, и призадумавшись над складывающимися не по правилам обстоятельствами.

– Сама она пойдет!…Бабы и есть бабы!… Сама!… – Корпей мотнул в сторону головой, выразительно хмыкнув, – За прялку вона садись, коль на посуду глянец ужо навела! А с невестушкой нашей я как-нить и сам разберусь! Буде знать у меня, как теперя по ночам-то шастать! – разошелся не на шутку Корпей, направляясь к двери. Лукерья, попытавшаяся остановить мужа, и поняв всю тщетность своей затеи, опустилась на лавку, и зажав узкой ладонью рот, покачала сокрушенно головой, глядя вслед выходя-шему из избы Корпею.

Корпей, выйдя из дома, направился в сторону жившего неподалеку брата. Семья Николая, вся от мала до велика, была еще за столом. Увидев Корпея, Николай поднялся из-за стола, шагнул навстречу ему, подавая машинально руку для пожатия.

– Проходи к столу, брат.

– Садись с нами, Корпей, – пригласила и Устинья.

– Да тока што из-за стола, – ответил Корпей, проигнорировав протянутую руку брата, – дочь вот свою разыскиваю! Не у Вас она рази?

Николай с Устиньей настороженно переглянулись.

– Не заглядывала Матренка-то нонче. Да, поди, к подружкам убегла? Ты, Надюх, не знашь случаем, куды сестра-то подевалась? – Устинья, обеспокоившись, поглядела на старшую дочь.

– Да я, как Буренку-то подоила, сразу домой ушла. Не видала я Матренку-то опосля, – отозвалась Надежда.

– Ну, и где ж моя дочь тоды?! – оглядев еще раз сидящую за столом семью, произнес возмущенно Корпей, и круто развернувшись к входной двери, не попрощавшись, вышел.

Выйдя из дома родственников, рассерженный не на шутку Корпей направился к одной из ближайших подружек своей дочери.

«У Фроськи, видать, отсиживатся», – подумал про себя Корпей, заворачивая в проулок. Но, не дойдя до дома Фроськиных родителей несколько саженей, остановился, услышав ее громкий смех, последовавший после шутейных реплик Тимошки Старцева, балагурившего, как всегда, при общении с девчатами. Не обнаружив запропастившейся невесть где дочери и у Ефросиньи, Корпей вдруг стукнул себя широкой ладонью по лбу.

– И как это я сразу-то не додумал?! – вспыхнув вдруг с новой силой, спохватился Корпей. И, круто развернувшись, пошагал крупными тяжелыми шагами в обратном направлении. Пройдя мимо своего дома, Корпей направился к следующему проулку, ведущему на соседнюю улицу. Иван с Пашкой, издали увидев приближающегося к их забору Корпея, шмыгнули в дом.

Подойдя к дому Захара Баженова, Корпей распахнул рывком ворота и направился к сидящему на крыльце Степану.

– Я вот вам покажу щас, укрывальщики, ядрена вошь! – Корпей поставил было ногу на ступеньку, намереваясь пройти мимо сидящего на крыльце Степана, но тут же развернулся на прозвучавший как-то неожиданно спокойный, но твердый голос хозяина дома. Захар, идущий от сарая к дому, окликнул пришедшего.

– Здорово, Корпей Никанорыч! А я смотрю: ты али нет?! В потемках-то и не разберешь зараз-то. – Захар, приветливо улыбаясь, подошел к припозднившемуся гостю и протянул руку для приветствия.

– Видалися, завроде, – пробурчал себе под нос, теряющий свой пыл под властным, но добродушно-открытым взглядом Захара. – Дочь свою вот ишшу! Все дороги ведут к твоему дому, Захар Егорыч. Не гневи Бога, земляк! Отпусти девку-то по добру-поздорову.

– Ну, забирай, коль найдешь… – усмехнулся хозяин. – Это штоль вешш кака? У девки своя, чай, голова на плечах имется. – Захар, глянув прямо в глаза Корпея, не теряя спокойной уверенности, сунул в рот недокуренную цигарку, затянулся, и выпустив клуб дыма в сторону, проговорил будничным тоном: – На гулянке, поди, девка с подружками бегат, а ты ее по домам ишшешь. Моя-то молодежь тожа ишо не возвернулась. Ни Анки, ни Ваньки с Серегой… И где их леший носит? Поди, найди… Ладно, хоть Анютку седни дома оставили. А то и робетенка порой с собой ташшат. Может, зайдешь в избу-то? Щас Прасковью заставлю самовар развесть. Али чево покрепче, Корпей?… – Захар, заговорив с Корпеем, каким-то расслабленным тоном, зевнул, отведя в сторону цигарку и показывая всем видом, что готовится уже ко сну, спросил: – зерно-то все обмолотили? Ежели просушенное как следует, так можешь привозить – намелю по-соседски. А то с чужих деревень-то как понаедут, так и своим не добраться до очереди станет. – Захар, переведя разговор на бытовую тему, еще раз зевнул и проговорил: – вот привязалась зевота-то… Завтрева-то опеть ранехонько чуть свет подыматься, пора, видать, и на боковую ужо.

Корпей, махнув с досадой на него рукой, развернувшись, направился к воротам. Захар, проводив взглядом непрошенного гостя и переглянувшись со Степаном, улыбнулся в пшеничные усы.

Выждав еще немного, покурив тем временем, не торопясь, за компанию со старшим сыном еще одну цигарку, Захар поднялся, и произнеся: – Пора, поди, робят-то отправлять, – направился в хату. Степан, встав со ступенек, пошел в сарай выводить запряженную Звездочку.

Сергей с Матренкой, отсиживающиеся на палатях за задернутой занавеской, напряглись, услышав скрип открывающейся двери. Матрена, укладывающая ребятишек спать в огороженной заборкой комнатке в углу дома, выглянула из-за цветной занавески. Прасковья, сидя на лавке и теребя заскорузлыми пальцами куделю, повернула голову в сторону вошедшего в дом мужа. Иван с Пашкой, не знавшие чем занять себя, пока не прояснится ситуация с визитом Корпея, сев прямо на пол и пытаясь совместно распутать спутавшиеся нити силка, тоже повернули головы в сторону отца.

– Пора, робята, – обратился Захар к притаившимся на палатях, – ежели не раздумали ишо ехать-то.

Сергей, тут же отдернув занавеску, слез на пол, и подав руку Матренке, помог ей спуститься вниз.

– Сильно сердитый тятя-то? – спросила, не оправившаяся еще от испуга, дивчинка.

– Ничё, до утра охолонёт, – произнес Захар и, повернувшись к Прасковье, спросил: – Собрала робятам с собой че поисти-то на случай чего?

Прасковья, проворно встав из-за прялки, взяла прикрытый полотенцем узелок с собранными загодя харчами и протянула его Матренке. И, вытерев кончиком платка навернувшиеся вдруг слезы, перекрестила сына и потом Матренку.

– Ночь-то звездная, – обратился Захар к Сергею, – все видать как днем, доберетесь до Елены спокойно. Ну, с Богом, – и подойдя к сыну, похлопал его по спине.

Проезжая по проулку, неподалеку от своего дома, Матренка напряглась. Сергей, заметивший ее настороженность, привлек ее одной рукой к себе, и прижав на мгновение сильнее, чмокнул ее в щеку. Матренка выпросталась из его объятий, отодвинулась.

– Давай быстрее, Серег, што-то не покойно мне.

Сергей улыбнувшись, взмахнул вожжами. Звездочка побежала рысцой.

Воротясь домой ни с чем, Корпей сел на крыльцо своего дома, вынул кисет с махрой, и достав из того же кармана одну из нарванных заранее для курева бумажек, стал скручивать цигарку. Немного расслабившись и даже чуточку успокоившись после разговора с Захаром, Корпей, сидя на крылечке, затянулся крепким самосадом. Махра словно прочищала мозги, настраивала на добрые, обнадеживающие мысли. И почти умиротворившись, Корпей отбросил в сторону докуренную цигарку и, поднявшись со ступеньки, направился в уборную. Выйдя из отхожего места, Корпей направился было в дом, но остановившись у крыльца, опустился вновь на ступеньку, решив все-таки во что бы то ни стало дождаться дочкиного прихода. Вышедшая Лукерья осторожно позвала его в дом, но не получив ответа, скрылась обратно за дверью. Сдвинувшись к краю крылечка и прислонившись плечом к столбу, подпираюшему навес над крыльцом, Корпей приклонил голову к этому же столбу и закрыл глаза. Навалившаяся усталость и выпитое за вечер делали свое дело. Корпей почти задремал. Но услышав вдруг сквозь дрему топот лошадиных копыт и звук тележных колес по ближнему из проулков, Корпей вмиг открыл глаза и, вскочив на ноги, выругался.

– Доверчива душа, ядрена вошь! А Захар-то! Захар-то каков! А?!… Ну погоди, земляк! Потолкуем мы с тобой опосля!… – и, кинувшись в хлев, начал быстро запрягать Гнедого.

Бросившись в погоню за беглецами, Корпей погонял без жалости еще не совсем отдохнувшего от дневной поездки в Топорнино коня. И завидев, наконец, едущих молодых впереди, приободрился. «Слава те!.. Што в сторону Кувыково не дернулся. Направленье их верно угадал. В Мамяково, видать, подались», – предположил Корпей, – «Ну, ничего, голубчики! Недалече собрались! Там я Вас и настигну!»

Но беглецы, проехав по центральной улице, стоявшей на их пути деревни, пересекли на выезде из нее мост через реку Кармасан и направились вдоль по дороге, поворачивающей круто вправо и бегущей теперь по местности, с двух сторон которой протекала одна и та же речка, делавшая крутой изгиб у деревни Мамяково, и теперь с левой стороны текущая в обратном направлении примерно с полторы версты, затем делающая еще один изгиб, поворачивала вновь в первоначальном направлении.

«А теперь-то куды надумали?» – не понял преследователь, – «В Первушино никак? Аль в Петропавлово? Ежели в Гуровку? – так та за лесом…» – пытался определить дальнейшее продвижение дочери Корпей.

Беглецы, проехав с полверсты, свернули с дороги, и забрав опять немного вправо, быстро преодолев порядка трехсот саженей по вытоптанной поскотине, выехали на более широкую проселочную дорогу. И направившись теперь влево по ней, погнали Звездочку быстрее. Корпей, увидев версты через три, что дорога поворачивает влево, удовлетворенно хмыкнул: «Так в Гуровку все же!» Но молодые, проехав после поворота не более двухсот саженей, съехали вдруг с дороги, и свернув на этот раз опять вправо, погнали во всю прыть по лугу вдоль извилистой речушки Сикиязки.

Удивившись таким поворотом событий, Корпей повернул за ними, пробурчав себе под нос:

– Так куды же Вас несет-то?…

Промчавшись по скошенным лугам еще с полторы версты, беглецы выехали на дорогу, ведущую в одну сторону – в село Топорнино, а в другую – в губернский город Уфу. Но Сергей с Матренкой пересекли и его и устремились в сторону села Волкова. «Как же я сразу-то не догадался!» – оживился вновь Корпей, – «В Вольно-Сухарево направляются! К Елене под крылышко!» – Корпей мотнул головой, хмыкнул:

– Вот ведь судьба-злодейка! Давно ли пытались с Макаркой отбить Елену от Никодима из Вольно-Сухарева? Словно вчера было… Да, не Макаркина судьба, видать, Елена-то! Никодим-то свое не упускал! Увез девку из родимой деревни-то, и поминай как звали. А коды с Японской-то не возвернулся, так и осталася там, в мужнином дому заправлять. А теперя вот и вовся одна живет, помочь некому. Што ж, опеть, значится, судьба гримасу корчит?… – Корпей еще раз усмехнулся.

– Ох! Не выйдет ниче у тя, родимая! – непонятно к кому обратился Корпей: толи к Елене, которой выпала на этот раз роль защитницы, толи к «судьбе-злодейке», корчившей в который раз уже гримасу в связи с замужеством Матренки, а может и к самой Матренке, восставшей супротив его, ее отца, воли.

Но беглецы, проехав вслед за Волково и село Вольно-Суха-рево, выехали на более широкую дорогу, и пустив галопом коня, устремились по ней. Затем, свернув опять с дороги примерно через версту, выехали вновь на неширокую проселочную дорогу, пролегающую между полями с неубранным еще хлебом в сторону леса.

В лесу дорога длинною верст пятнадцать шла то среди густых зарослей ивняка, то через дубовую рощу, то выходя на большие поляны со скошенной травой и сметанными стогами сена, то вновь убегала в чащобу. Выбравшись, наконец, из леса и перебравшись по мосту через небольшую речушку, и обрадовавшись тому, что Корпей, отстав от них, едет еще по лесной дороге, Сергей пришпорил еще раз коня. И, миновав небольшой хутор, въехал в деревню Узы-Тамак. Не сбавляя скорости, направился в сторону военного городка «Алкино», стоящего чуть в стороне от деревни, где недавно проходил воинскую службу. Резко затормозив возле ворот части, он спрыгнул с телеги и загромыхал в ворота, что было силы. Выглянувший в дозорное окно дежурный открыл ворота, и удивившись полуночникам, воскликнул: