Текст книги "Живая нить"

– Серега! Ты откедова тут взялся в такой-то час?

– Спасай, Никита! Погоня за нами! Опосля объясню! Некода сичас-то толковать!

Никита, расторопно раскрыв ворота, запустил беглецов, и тут же закрыв их на запор, проводил приехавших внутрь двора, и сказав, чтоб завернули за здание конюшни, оставил их и направился обратно на свой пост.

Отставший от Сергея с Матреной Корпей, выехав из леса, потерял их из виду. Но так как дорога была прямая, без ответвлений, Корпей уверенно направился по ней, надеясь в скором времени настичь беглецов. Подхлестнув еще раз как следует уставшего уже от погони Гнедого, Корпей вскоре пересек деревню Узы-Тамак и выехал на очередной незнакомый ему тракт. Повернув почему-то, не раздумывая, влево, Корпей направил в галоп своего давно уже взмыленного коня. Но проехав порядка двух с половиной верст и не увидев впереди себя беглецов, понял, что выбрал не то направление. И понял Корпей, что проиграл он эту гонку, видя, насколько устала его лошадь. Поворачивать назад и продолжать погоню было бессмысленно.

«Пока гнал в этом направлении, парень с девкой уехать успели далече. Не угнаться теперича мне за ними» – плюнув с досады, подумал расстроенный Корпей, попридержав свою лошадь.

Уставший конь пошел медленным шагом. «Заночую в какой-нить деревушке», – решил Корпей, надеясь, что дорога выведет его к людям.

– Мимо проехал ваш догоняльщик! – проговорил заглянувший за угол конюшни Никита. Здесь вам, Серега, оставаться никак нельзя, скоро утро, проверка у нас, сам знаешь.

– Знаю, Никита. Спасибо, что выручил, друг! Никогда не забуду. Тока дай коню вот еще напиться. Он остыл, вроде, уже.

– Это можно, – отозвался великодушно спаситель. И достав ведро воды из колодца, вылил его в долбленое деревянное корыто, стоящее неподалеку. Не дожидаясь, когда Никита наполнит корыто полнее, Сергей подвел Звездочку к воде. Позаботясь о коне, Никита, сходив на свое место, принес фляжку с ключевой водой и для Сергея с Матренкой.

Поблагодарив еще раз Никиту, Сергей с Матренкой выехали со двора и направились в обратный путь. Выехав из деревни Узы-Тамак, миновали лежащий на их пути небольшой хуторок, и проехав часть лесной дороги, выехали на широкую поляну со скошенной травой. Увидев стога с сеном, невольно посмотрели друг на друга.

– Заночуем здесь? – Сергей дотронулся до руки Матренки.

– Боязно с дорогой-то рядом, Сергунь.

Сергей улыбнулся, отметив про себя с удивлением: «Первый раз меня ласково назвала!»

– Поляна-то не одна здесь, вишь, в стороне еще одна светлеет, – Сергей слез с телеги, направив лошадь в указанную им сторону, пошел рядом. Вторая поляна оказалась большой. Приблизившись к дальнему стогу, стоявшему в стороне и потому не видному с соседней поляны, Сергей с Матренкой остановились. Распрягли Звездочку. Привязали ее к колышку, о который споткнулся, подходя к стогу, Сергей. Бросили немного сена коню. И забрались наверх стога.

– Господи! Красота-то, какая! – Матренка, лежа на спине, разглядывала звездное небо. Крупные яркие звезды мерцали на темном бархатном небе. Временами то одна, то другая звезда падала, прочертив яркую, тотчас же гаснувшую отметину. Сергей лег рядышком, тоже взглянул на усеянное звездами небо.

– Такое небо бывает тока в августе – отозвался парень, – И звездопад такой тока раз в году бывает.

– А правда, люди толкуют, что ежели успеешь загадать желанье, пока звезда падает, то оно исполнится? – повернула голову Матренка к своему любимому.

– Обязательно… – тихо сказал Сергей, и развернувшись мгновенно к Матренке, сгреб ее в свои объятия. Охватившее его желание затмило все остальное. Матренка, не противясь, прильнула к нему.

Ночной лес жил своей жизнью. То прошелестит листва под легким дуновеньем ветерка, то хрустнет где-нибудь неподалеку в лесу сухая ветка, то ухнет филин, наводя смятение в душах забредших в ночной лес путников. То какая-то ночная птица пролетит совсем рядом неслышно, мягко махая крыльями. Но Матренке с Сергеем было не до ночных звуков. Ничего и никого не замечали молодые в своем безудержном порыве. Никого в мире больше не существовало для них в эти долгожданные и неповторимые для обоих минуты, кроме них самих. Будто вся вселенная, весь мир сейчас принадлежал, только им двоим. И достигнув желаемого, счастливые и уставшие уснули молодые под открытым небом. Где-то далеко, в ближней деревеньке пропел уже первый петух. Но Сергей с Матренкой спали уже крепким сном.

Глава 5

Сергей по многолетней своей привычке проснулся рано. Небо было уже светлым. По земле стлался белесый туман. Утреннюю тишину лесной поляны нарушали лишь далекий скрип колодезного журавля, тявканье собаки, да голос горланившего припозднившегося петуха, доносившиеся из пробуждающейся стоящей за лесом деревни. Да изредка всхрапывал конь, прядая ушами возле копны. Вся природа словно замерла в ожидании восхода солнца, но потихоньку лес начинал просыпаться. Среди почти звенящей тишины вдруг из невысокой, нескошенной возле самой кромки леса травы послышался негромко звучащий, чистый посвист лугового чекана. И вот его песенка уже наполняется различными заимствованными звуками, и только потом, наконец, слышится его характерный суховатый скрип – будто камушки трутся один о другой. А среди зарослей мелкого тальника послышалась уже и песня малиновки, звучащая как колокольчик, начавшейся вначале негромко: «и… деть, и… деть», и перешедшей затем в высокий, звенящий посвист: «Фи-фои, фи-фои!…» А затем – то словно воробышком прочирикает, то ласточкой защебечет, и вот уже и коленца соловья с переходом на посвист куличка: «их-ви, их-ви, их-ви», и все это заканчивается повторяющейся быстрой трелью – «пив-вив-выви». А заслышав проснувшуюся и подавшую голос пеночку, подхватывает и ее звонкое, словно капель, пение. И, наконец, вновь переходит на свои переливающиеся свисты, меняющие временами звучание с тонких высоких тонов на низкие, и заканчивает затуханием подобно началу песни. Но вот ей уже отозвалась и другая зарянка, и весь лес уже наполнился их щебечущими звуками, слегка прерывающихся серебристых переливов, имеющих торжественный, но, в то же время, несколько грустный оттенок.

Сергей, вслушиваясь в завораживающее пение невидимых среди ветвей и травы пичуг, повернул голову к спящей рядом девушке, вслушался в ее мерное дыхание. От сена шел густой душистый аромат высохших трав. Какое-то необычное, непередаваемое чувство значимости произошедшего, возникшее у него при пробуждении, завладело им, словно жизнь разделилась на до и после. Позади была беззаботная, холостяцкая жизнь, когда он жил под крылом старших. А с этого дня ему предстояла жизнь взрослая, обременённая ответственностью за другого человека.

– Беззащитная моя… – мысленно произнес паренек, глядя на по-детски раскинувшую руки Матрёнку. И прислушиваясь к ее мягкому дыханию, вспоминал тепло этих обнимавших его ночью рук любимой девушки. «Любимой и любящей!» – подумал про себя с нежностью Сергей и вспомнил, как таяли они в объятиях друг друга, как отзывалось во всём их существе каждое прикосновение друг к другу, и как увлекла их и поглотила неведомая доселе обоюдная сила всепоглощающей страсти и всеобъемлющей взаимной любви.

И не удержавшись, прикоснулся в порыве нежности ласково рукой к её шёлковым разметавшимся по душистому сену волосам. Матрёнка, почувствовав его взгляд, проснулась. Улыбнулась ему, не открывая глаз, и сладко потянувшись, свернулась калачиком, и придвинувшись к Сергею, положила голову на его руку, прижавшись к ней щекой.

– Вставать пора, засоня! – засмеялся паренек, – деревня неподалеку. А ну как придут поглядеть на стога?!

Матрёнка согласно кивнула головой, и не открывая глаз, опять улыбнулась, не отодвигаясь от него и не выпуская его руки. Сергей, почувствовав тепло осветившего его спину солнечного луча, пробившегося сквозь густую крону стоявшего неподалёку от стога развесистого дуба, откинулся на спину. И пронизывающий яркий солнечный луч скользнул по расслабленному лицу девушки. Матрёнка промычала что-то себе под нос, и засмеявшись, уткнулась лицом в плечо любимого. Открывать глаза не хотелось. Но Сергей был неумолим. Взлохматив ей волосы, смеясь, сграбастал её в объятия. И Матрёнка, тут же открыв глаза, начала выпрастываться из его сильных рук. Смеясь и не отпуская её, Сергей не давал ей высвободиться.

– Всё, всё, Серёженька! Я уже встала! – заторопилась подняться девчина. И вдруг, неожиданно смутившись, произнесла: – скупнуться бы где-нить не мешало б.

– Слышишь, зарянки и пеночки щебечут? – спросил Сергей – значит, где-то поблизости вода. Они возле воды селятся. Пошли, поглядим, что рядом с поляной находится.

Они спустились со стога. Сергей подкинул ещё немного сена Звездочке, потрепал её по холке. И подождав пока Матрёнка причешется, взял её, как маленькую, за руку и пошёл с ней в чащу леса. Пробравшись сквозь кусты жимолости, они пошли по росной траве заросшей тропки, которая вывела их к небольшому озерцу, зарастающему с одной стороны камышами. Среди густых ветвей у самой вершины высокой ели тенькали невидимые с земли теньковки. На начинающих краснеть рябинках сидели дрозды-рябинники. Где-то неподалёку в зарослях камыша изредка квакали лягушки. На стволе сосны долбил своим крепким клювом дятел, добывая себе прокорм. Издалека доносилось кукование кукушки.

Отыскав наиболее удобное место для спуска к воде, Сергей, сбросив с себя одежду, бросился в воду. Проплыв резво несколько метров к середине озера, повернул обратно. И выскочив быстро из холодной уже воды, также быстро оделся, и сказав Матрёнке, что будет неподалеку, пошел вглубь леса. Матрёнка, превозмогая дрожь, зашла в воду и, скупнувшись наскоро, вышла поскорее из обжигающей озёрной воды. «Опосля Ильина дня-то не покупаешься толком» – подумала с сожалением, – «одно названье тока, что лето. Вода, словно осенью, холоднющая». И походив быстрой походкой вдоль берега, чтобы согреться, Матрёнка начала осматриваться.

На траве и листьях блестели капельки утренней росы. Воздух был чист и прозрачен. Проникая сквозь крону деревьев, потоки солнечного света заливали берег озера, играли бликами на ряби озёрной воды. Легкий ветерок, доносящий полынный горьковатый запах, колыхал верхушки подсыхающих от росы нескошенных трав.

Матрёнка, налюбовавшись лесными красотами, вспомнила вдруг о Корпее. Родных матери с отцом она не боялась. Не станут они её упреками донимать. Да и Лукерья за неё вступится. А вот с Корпеем предстоит объяснение серьёзное. Сергей застал притихшую в раздумьях Матрёнку, и видя, что переживает его любимая случившееся, обнял ее и прижал к себе.

– Не изводись понапрасну-то! Не дам я тебя в обиду! Да и батя, ежели чё, вступится. Пошли лучше, чё покажу-то! – Сергей взял её снова, словно маленькую, за руку и повёл в ту сторону леса, откуда только что появился. Пройдя несколько десятков метров в сторону от озера, вышли Сергей с Матрёнкой к глубокой лощине, густо заросшей низкорослыми кустиками ежевики. Спелые иссиня-чёрные с седым налётом крупные налитые соком ягоды сплошь покрывали дно лощины.

– Ой! – произнесла от неожиданности, дивчина, – А это что такое?

Матрёнка показывала на крупные белые плевки, покрывающие кое-где ягоду.

– Здесь змеи водятся, Матрён. Поэтому ходи осторожно. Смотри внимательно под ноги и вокруг себя.

– Страшновато! – ответила Матрёнка, оглядевшись. – Эх, с собой бы набрать, да не знаешь во что.

– А туесок-то с яблоками, что мамушка второпях напоследок-то нам сунула. – Сергей достал из-под куста пустой туесок.

– Так ты и на полянку успел за это время сбегать? – Матрёнка посмотрела на Сергея с признательностью. У парня зашлось дыхание от блеска ее лучистых глаз.

– Поторапливаться надобно нам, Матрёнк, – произнес паренёк, сделав серьёзное лицо, чтоб не дать себе слабинку.

– Давай я в косынку насбираю, да потом и ссыплю к тебе в туесок, – сказала Матрёнка, – Так быстрее дело-то пойдёт, не мешая друг дружке.

Наполнив быстро берестяной туесок ягодами ежевики, ребята направились в сторону поляны, наломав по дороге веток с налитыми солнечным светом, словно янтарь, ягодами калины и большую охапку берёзовых и дубовых веток для веников.

Выехав из леса на проселочную дорогу, пролегающую между полями с неубранным хлебом, радующиеся приветливому солнечному деньку, молодые слезли с телеги пройтись пешком. Грунтовая дорога вилась среди неубранной ржи. Колосья гнулись под тяжестью созревших зерен. Стояла гулкая, какая-то на удивление пронзительная тишина. И только гул цикад да жужжание оводов, кружащих над цветущими круглое лето луговыми да придорожными травами, слышались в воздухе. Над полем в воздухе стояло марево.

– Хорошо-то как, Сергунь! – произнесла неожиданно для себя Матрёнка.

– Хорошо! – согласился Сергей, глянув с улыбкой, не сходившей последние сутки с его лица, на спутницу. Весь мир казался парню приветливым и солнечным. И глянув на тяжёлые, налитые золотом, спелые колосья, высокой, в человеческий рост, неубранной ржи, отметил про себя, обнаружив вдруг какую-то свою внутреннюю личную сопричастность ко всему вокруг: «Припозднились что-то с уборкой ржи-то! Не ровён час, осыпаться зерно на корню зачнёт. Это пшеничка малость погодить может. А с рожью-то ухо востро держи. У неё свои сроки на созреванье да уборку дадены». И поймав себя на мысли о не касающихся его делах, удивился вдруг своей беспечности. Расслабился, уверовал в то, что ситуация сама собой разрешилась. А на самом-то деле самое-то сложное еще впереди. «Мне-то проще, я парень. А девке-то каково щас?!» – подумал Сергей, посмотрев сбоку на шагающую по другую сторону телеги и вновь притихшую и думающую о своем, Матрёнку.

– Не горюй, милая! Всё образуется. Щас с Еленой потолкуем, как нам с Терентием-то скорее свидеться. Поди уж и обговорено у него с Василием наше венчанье-то.

– Да рази, Серёж, пойдет на такое дело батюшка Василий-то?

– Что ж не пойти-то? Коли мы с тобой уже все промеж себя-то решили.

При этих словах Матрёнка опустила голову, скрывая навернувшиеся враз на глаза девичьи слезы.

– А не пойдет, так здесь ково-нить сыщем! В Вольно-Сухарево сходим к батюшке. Аль вон, я слыхал, что в Дмитриевке Покровская белокаменная церковь еще с девятнадцатого веку поставлена. Красота, бают, неабнаковенная!

– Да откуда ж здеся белокаменны церква-то, Сергунь?!

– Дмитриевка-то сельцо не простое, Матрёнк. В ем кода-то сам заводчанин Демидов бывал. Сам же то село-то и обосновывать помогал.

– Это что ж, тот самый купец, которого хозяином Урала кличут? Что знаменитые ружейные заводы понастроил? – Матрёнка, забыв про свои девичьи горести, обратилась вся в слух.

– Да хозяином-то Урала считают Никиту Демидова. Но он-то еще ране жил, во времена Петра Великого, Матрен. Да и делами-то своими он не тока на Урале заправлял. И в Туле, бают, железоделательные заводы имел, и на Алтае всяки полезны ископаемы добывал, да опосля-то их в дело пускал опять же на своих чугунных да медеплавильных заводах. А Уральски-то заводы его старшому сыну потом перешли. Имя-то уж больно мудрёно у него было. То ли Акинфий, то ли ещё как завроде этого. Главным-то своим делом старшой сын Никиты завод в Нижнем Тагиле завроде как обозначил. Там же и свою первую домну, бают, пустил.

А вот в здешних-то местах, в Уфимской-то губернии внук Никиты Демидова – Евдоким обосновался. Про энтово-то все уже знают. Этот уже от младшого сына его, от Никиты Никитича отпрыск получатся. Построил он в нашенском губернском городе Уфе дом на Большой Казанке. Ты была кода-нить в Уфе-то? – обратился с вопросом к Матрёнке Сергей.

– Да не пришлось пока-то еще, – созналась дивчинка.

– Побывам! – заверил её Сергей. И продолжая свое повествование, пояснил: – Большая Казанка-то – одна из самых заглавных улиц в Уфе-то будет. В самом сердце города, почитай. Так вот. Построил, значится, Евдоким дом-то свой на энтой самой улице да и поселил в ём своего сына Ивана. И в дому-то их, сказывают, ещё в семидесятых годах восемнадцатого столетья, якобы, полководец Суворов останавливался. А опосля-то тот самый Иван Демидов женился на Аграфене Дмитриевой, уфимской дворянке. Отец же той Аграфены купил у дворянина Брехова село, называвшееся в ту пору по его имени: Брехово. Это опосля его уже по имени новых хозяев-то стали прозывать Дмитриевкой. Ну а церковь-то ту белокаменную построили уже позднее. Строил этот храм уже племянник той самой Аграфены по ее личному завещанью где-то в середине девятнадцатого века. Вот какая история той церкви-то, стало быть.

– Да, станет ли нас слушать батюшка-то в той церкви белокаменной? Ежели свой-то не возьмётся, то уж чужой-то и вовсе слушать не захочет.

– Не тот, так другой послухат. Свет не без добрых людей, Матрён. Все равно отыщется кака-нить добра душа. Поехали, скорее, милая! Вон и бабы уж на поле едут хлеба жать. Надо нам скорее до Елены добираться.

И приостановив лошадь и подождав пока сядет на телегу Матрёнка, сел рядышком с ней, и взмахнув поводьями, пустил Звёздочку рысью.

Подъезжая к селу Вольно-Сухарева, Матрёнка с Сергеем остановились возле залитого солнцем, цветущего, заросшего разнотравьем луга.

– Нарвём травы разной Елене, – предложил Сергей, – она ее страсть как любит! У нее все сени и предбанник, и везде, где тока можно, пучки трав висят.

– А цветы-то какие красивые! Я их посбираю, Серёж, а ты травы, – произнесла дивчина, и нарвав букет полевых цветов, подошла к рвущему серебристую полынь Сергею.

– А откуда ты стока знаешь, Серёг?

Сергей, выпрямившись и протянув ей большую охапку цветущего зверобоя с душицей, наклонился вновь к горьковато пахнущей полыни.

– Так ведь земля слухом полнится, – проговорил паренёк, продолжая собирать полезную траву. – Нам батя много чё рассказывает. Он на веку-то своём много чего повидал. Да и людей многих знавал. Да и Терентий-то Иваныч нет-нет да чё-нить интересного-то порасскажет.

– А откуда, Серёж, грамоту-то Терентий Иваныч знает? У нас в селе шибко грамотных-то не сыщешь.

– Так ведь уродился Терентий с ногой-то подвёрнутой. Другую-то работу тяжело тянуть мужику. Вот и выучился еще в молодости сам по Евангелию читать. А опосля и писать так же приспособился. Да и батюшка ему помог малость в учении-то. Это опосля уж в деревнях-то наших церковно-приходские школы стали открывать. А поначалу-то совсем некому учить-то было. Священники-то поначалу тока одни службы служили. А в семье-то щас у Терентия Иваныча, сама знаешь, девки одне. Сашок тока один парень-то. Так и тот толком-то не подрос еще. А у братьев-то Терентия Иваныча свои семьи. А тётка Матрёна, жёнка его, сирота круглая. Он её из Краснова Яру привез. Да ты же их сама хорошо знаешь, с Матрёной нашей вроде бы дружишь.

– Да разговору как-то не заходило об ентом-то. Ну вот, теперя в одной, почитай, семье три Матрёны станет, – улыбнулась дивчинка.

– В честь своей избранницы Терентий Иваныч дочку-то свою первую назвал. Раньше все по дням святых имена-то выбирали. А он решил в честь своей жены Матрёны Никифоровны. Любит он её дюже. И жалеет. Сирота ведь. Никогошеньки у нее окромя его да своих деток нет.

– Добрая она очень, Серёг. Никогда без чая да пирогов из своего дома не выпустит, – отозвалась, Матренка. И, как-то вдруг, встревожилась: – А Елена-то как нас встретит? Не помешаем мы ей?

– Не помешаем! – улыбнулся, выпрямляясь, Сергей, – ей щас помощники-то в хозяйстве ой как нужны! Щас приедем, так сразу и баньку протопим. А завтрева с утреца ей в огороде чё-нить поможем.

Глава 6

Корпей, промаявшийся до рассвета в случайно встретившемся чьём-то из чужой деревни сеновале, встал ни свет ни заря и отправился в обратный путь. Несмотря на сильную усталость и не в меру выпитое за вечер, он так и не сомкнул глаз до рассвета. По десятому разу вновь и вновь возвращался в своих мыслях к произошедшему. То распаляясь от возмущения от поступка приемной дочери, то впадая в какое-то безразличное оцепенение, словно отняли у него что-то важное и остальное уже не имело никакого значения. То вновь приходя в негодование от дерзости девчонки, так неблагодарно обошедшейся с ним, её названным отцом, который и любил, и лелеял её как родную.

Под утро вконец вымотавшись от бессонной ночи и раздумий о создавшейся ситуации, но так и не найдя решения, как теперь себя вести с Баженовыми и как объясниться с Макаром, Корпей, поднявшись с лежанки с сеном, начал запрягать Гнедого, как только послышались третьи петухи. И проезжая на обратном пути через село Вольно-Сухарево, даже не глянул в сторону улицы, где стоял дом Елены. В каком-то полусонном, безразличном, отупляющем состоянии пребывал Корпей, сидя на телеге и опустив поводья. Лошадь сама шла домой без направления и понуканий, будто хорошо знала дорогу, по которой вчера нещадно погонял её хозяин.

Подъехав к своему дому, Корпей распряг Гнедого, отвёл его в хлев, не заходя в дом, отправился на гумно. И спустившись в овин, лег на тёплую, еще толком не остывшую за ночь просохшую солому, покрывавшую широкую земляную лавку возле топки печи. И уткнувшись в солому лбом, глухо, по-звериному застонал, скрипя зубами. И вдруг, будто какая-то сила подняла его. Корпей встал, вылез из овина, взял цепы и начал с остервенением колошматить спущенные загодя Лукерьей с колосника вниз и разложенные в два ряда колосьями в середине, снопы со жнивьем. Вся злость будто выходила у Корпея с каждым ударом цепы, будто выплескивал он с каждым размашистым ударом скопившуюся обиду на жизнь, которая так немилостиво обошлась с ним, не дав ему родного ребенка, и так отплатила за привязанность к племяннице.

– Тётка Луш, не пришла Матрёнка-то домой? – Старшая сестра Матрены, собравшаяся уже идти в Кувыково, соседнюю с Медведерово деревню, где жила последние три года в мужниной семье, решила все же перед уходом сходить в семью Корпея и узнать о своей сестре. Встревоженные Устинья с Николаем, промаявшиеся безо сна ночь, не осмеливались появиться на глаза Кор-пею. Вызвавшаяся сходить к родственникам Надежда подошла к только что проводившей корову с овцами в стадо Лукерье.

– Убегла наша Матрёнка с Серёгой Баженовым! На телеге ночью уехали из деревни. Корпей вдогонку бросился, да, видать, не догнал. Один утрецом-то возвернулся.

– Куды ж они подались-то? – испуганно произнесла Надежда, – может сходить к Баженовым? Поди, скажут, куды направились робята-то? Мать-то с отцом сёдни глаз до утра не сомкнули!

– Пошли, Надя! Сама тока об ентом же думала, – Лукерья, подперев ворота голиком в знак того, что хозяев нет дома, направилась в сторону проулка, выводившего на соседнюю улицу. Надежда отправилась за ней.

Узнав от Прасковьи, что молодые уехали к их родственникам, Лукерья не стала больше ничего выпытывать у неё, отказавшейся сказать, в какую именно деревню отправились молодые. Известие, что Матрёнка находится в семействе у соседей, а не неизвестно где, успокоило обеих женщин. Надежда направилась в сторону родительского дома, а Лукерья пошла домой. Отставив в сторону чугунок с разопревшей на шестке ячневой кашей, Лукерья, выйдя из хаты, зашла в хлев, вылила в деревянное корыто сваренную болтушку для свиньи, затем сходила за зерном для кур и потом только напоила остывшего, наконец, после поездки коня, и бросив ему клок сена, отправилась на гумно.

Поглядев на мужа, доколачивавшего один ряд жнивья, Лукерья, начав с краю от овина попереворачивала один за другим все снопы прошедшего Корпеем ряда. И взяв в руки молотило, начала обмолачивать те же снопы с обратной стороны. Корпей, закончив свой ряд, пристроился рядом к молотившей уже только что разложенную рожь Лукерье. Лукерья приостановилась, подождала, когда начнёт молотьбу муж. И приспособившись под его ритм, продолжила молча молотить. Уловив подлаживавшиеся под его ритм удары цепов жены, Корпей, невольно как-то расслабившись, начал работать размеренно. И налаженный ритм совместной работы потихоньку стал успокаивать Корпея. Какое-то непередаваемое ощущение дружеского плеча, молчаливой поддержки, сопричастности к нему человека, прожившего с ним жизнь, рассеяли его горькое чувство одиночества и неустроенности. Душа начала заполняться теплотой и благодарностью за ее многолетнюю верность и молчаливую терпеливость, понимание его в разных житейских ситуациях. И неспешная размеренность движений, привычная спокойная уверенность в себе стали постепенно возвращаться к Корпею.

«Перед Макаром он по-любому не виноват. Не он ему отказал. Девка взбеленилась. А с Баженовыми как быть – время покажет. Не он им сватовство сорвал, а они с ним порешили в прятки сыграть. Вот и пусть теперича сами думают, как с ним, Корпеем, отношенья выстраивать», – пришел, наконец, к определенности в раздумьях, не отрываясь от работы, Корпей.

Немного не дойдя до конца, Лукерья оставила Корпея домолачивать одного, сама же, взяв лежащий у стенки серп, разрезала одно за другим перевязи на снопах и затем рукояткой граблей начала разворачивать развязанные снопы внутренней частью наружу. Когда же Корпей вновь, уже по третьему разу, начал обстукивать вывернутые наизнанку снопы, Лукерья, взяв опять в руки молотило, пристроилась рядом.

А Корпей вдруг бросил цепы. Лукерья, перестав молотить, обернулась к нему. Подойдя к жене, Корпей обнял ее и прижал к себе, стараясь спрятать возникшие непонятно откуда скупые мужские слезы. Лукерья, молча обняв его, ласково оглаживала одной рукой его спину.

– Поисти, поди, пора, Корпеюшка? – тихонько спросила Лукерья.

– Закончим обмолот и поедим. А ты, Лукерьюшка, за мной лучше солому вона пособирай. Пообтряси ее хорошенько, да стаскай на поветь. Да и зерно вон в кучу сгреби. А я туточки ужо и сам закончу.

Лукерья собрала и вынесла с гумна солому. И взяв пехло, сгребла в кучу осыпавшееся после обмолота зерно. И подмахнув голиком мелкие остатки соломы с ровных досок долони в другую кучу, направилась было начинать второй ряд, но посмотрев на Корпея, передумала. «После завтрака время будет», – решила, – «Да и отдохнуть мужику надобно, ночь-то тожа, видать, не спал».

Закончив с рядом, Корпей положил молотило и направился к выходу. Лукерья молча отправилась за ним. Подойдя к дому, Корпей опустился на ступеньку крыльца, и достав кисет с махрой и бумагу, принялся сворачивать цигарку. Лукерья, умывшись под рукомойником, висевшим на столбе во дворе, отправилась накрывать на стол.

Добравшись до Елены, молодые слезли с телеги и, открыв широкие ворота, завели Звездочку во двор. Аринка в легкой, в мелкий цветочек кофточке и подоткнутой для удобства юбке домывала пол на крыльце. Елена, сидя в тенёчке под навесом сеней, перебирала подсыхающий репчатый лук.

– Вот и гости к нам пожаловали! – произнесла приветливо Елена, – А ты не верила, – обратилась она к Аринке. – Не зря седни Мурка с утра гостей намывала.

– Проходите, што ж вы засмущались-то. Звёздочку распрягайте, устала, поди, с дороги-то, – Елена поднялась и направилась в избу ставить самовар, оставив молодых осваиваться.

Взглянувшей мельком на смущённую подружку Сергея, пожившей и много повидавшей на своем веку немолодой умной женщине не нужно было слов, чтобы понять, что произошло. Поставив самовар и выйдя к молодым, обратилась к племяннику:

– Эх, истопил бы ты нам баньку, Серег! Аринку жалко за водой-то гонять, а сама вот прихворнула малость.

– Щас, тёть Лен! Сделаем! – и глянув с улыбкой заговорщика на Матрёнку, повёл уже распряженную Звёздочку в хлев.

– Давайте, я вам помогу, – обратилась Матрёнка к Елене, взяв у неё из рук лукошко, с которым она направлялась к кустам смородины. Аринка, домыв пол и сполоснув руки, принялась помогать Матрёнке собирать ягоду.

Выслушав за чаепитием историю Сергея с Матренкой, Елена предложила им пожить у нее и пообещала подумать, как помочь им в этой непростой ситуации. Аринка, молча слушая взрослых, удивлённо и с интересом смотрела на брата с его невестой, отчаявшихся на такой дерзкий поступок, и на Елену, почему-то спокойно, без осуждения выслушавшую молодых, и тут же вызвавшуюся помочь им.

– Тёть Лен, – Аринка, перевязывая суровой верёвкой ловко и умело сложенные Еленой ветви берёзы в веники для бани, задала мучающий её вопрос: – а рази не грех без родительского-то благословенья под венец идти?

– Да кто ж знает, девонька, што грех, а што нет? – Елена, заговорив с племянницей, невольно повернула голову в сторону калитки, за которую только что вышли Сергей с Матрёнкой, отправившиеся уже не в первый раз за водой для бани.

– С одной-то стороны, – оно, канешна же, завроде и не дело… А с другой-то стороны – рази ж не от Бога така любовь-то друг к дружке им дадена, што от отца с матерью не убоялись убежать? – Елена взглянула еще раз на Аринку, усердно завязывающую узел на черенке свежего веника. – Все на белом свете от Бога, Аринушка. Без его ведома ни один волос с головы не падат. А така любовь-то не кажному дадена! Вот и кумекай теперича, што туточки больший-то грех: аль отца с матерью ослушаться, аль от любимова человека, што Богом тебе послан, отказаться, – произнеся последние слова, Елена проглотила комок, подступивший к горлу. Вспомнилось ей вдруг свое совсем коротенькое времечко ее счастливого замужества. И сколько ни сватали ее потом, так ни за кого и не вышла замуж.

– Мать-то с отцом простят, канешна, а вот ежели с немилым-то обвенчаешься – век-то ох, как долог покажется, – Елена посмотрела на удивленно раскрытые, внимательно глядящие глаза девчонки, печально улыбнулась ей.

– Попробую уговорить здешнего батюшку. В Медведерово-то вряд ли возьмется за такое дело Василий-то. Он ведь не молод уже, старых порядков придерживается. Да и против воли Корпея-то вряд ли осмелится пойти, – встав с лавки, Елена пошла к противоположной стене сеней, чтоб снять с гвоздей пучки высохших трав – чтоб было, куда развесить свежие душистые веники для бани. И захватив с собой охапку свежих трав, привезенных гостями, отправилась в баню – заваривать их в широкой деревянной бадейке. А Аринка, отправившаяся за ней, взяла ведро с тряпкой в предбаннике, налила из широкой дубовой бочки дождевой воды и принялась мыть полы в бане, посматривая, как уже просеивает свежую золу для щёлока Елена.