Текст книги "12 великих пьес"

Библиотека в доме Джозэфа Сэрфэса.

Входят Джозэф Сэрфэс и лэди Снируэл.

Лэди Снируэл. Невозможно! Неужели сэр Питер помирился с Чарльзом и перестанет противиться его браку с Марией? Эта мысль приводит меня в отчаяние.

Джозэф Сэрфэс. Отчаянием дела не поправить.

Лэди Снируэл. И хитростью тоже. Какая дура я была, какая идиотка, что доверилась такому болвану!

Джозэф Сэрфэс. Право, лэди Снируэл, я от этого терплю больше всех; однако, вы видите, я спокойно переношу неудачу.

Лэди Снируэл. Потому что эта неудача не затрагивает вашего сердца; ведь только ради выгоды вы добивались Марии. Если бы вы чувствовали к ней то же, что я к этому неблагодарному повесе, так вам не удалось бы скрыть своего огорчения, – тут уж не помогло бы ни ваше лицемерие, ни ваш характер.

Джозэф Сэрфэс. Но почему вы за все это упрекаете именно меня?

Лэди Снируэл. А разве не вы всему причина? Мало вам было того, что вы надували сэра Питера и сживали со свету Чарльза? Нет, вам непременно понадобилось соблазнять чужую жену! Я ненавижу такую жадность к преступлениям; это несправедливая монополия, ничего хорошего из нее не выходит.

Джозэф Сэрфэс. Хорошо, согласен, что я виноват. Я сознаюсь, что уклонился немного в сторону с прямой дороги, но я вовсе не думаю, что мы потерпели окончательное поражение.

Лэди Снируэл. Как?

Джозэф Сэрфэс. Вы говорите, что после нашей последней встречи вы еще раз проверили настроение Снэйка и считаете, что он – с нами?

Лэди Снируэл. Я так думаю.

Джозэф Сэрфэс. И что он обещав в случае надобности клятвенно засвидетельствовать, что Чарльз в настоящее время связан с вами обещаниями и честью? И что это можно подкрепить некоторыми из его писем?

Лэди Снируэл. Пожалуй, это в самом деле могло бы помочь.

Джозеф Сэрфэс. Ну вот, еще не все потеряно. (Стук в дверь.) Слышите? Это, наверно, мой дядя, сэр Оливер; уйдите пока в ту комнату, потом мы с вами еще поговорим.

Лэди Снируэл. Хорошо, но если и он раскусит вас?

Джозэф Сэрфэс. О, этого я не боюсь. Сэр Питер будет держать язык за зубами ради своих же собственных интересов, а насчет дяди Оливера – будьте уверены, я живо найду его слабую струнку.

Лэди Снируэл. В ваших талантах я не сомневаюсь, – только не затевайте больше одной интриги за раз.

Джозэф Сэрфэс. Хорошо, хорошо! (Лэди Снируэл уходит.) Да… До чего тяжело: такая неудача, а тут еще твоя же соучастница на тебя нападает. Ну, во всяком случае, моя репутация настолько лучше репутации Чарльза… Как? Да это не сэр Оливер, а опять старик Стэнли! А, чтоб ему… Опять будет приставать ко мне – нашел время! Сэр Оливер придет, застанет его здесь… (Входит сэр Оливер Сэрфэс.) Ну, что ж это, м-р Стэнли! Зачем вы явились, – опять приставать ко мне? Вам здесь не место.

Сэр Оливер. Сэр, я слышал, что сюда ждут сэра Оливера, и хотя он был так скуп по отношению к вам, но я все же попытаюсь, может быть он сделает что-нибудь для меня.

Джозэф Сэрфэс. Сэр, сейчас вам здесь нельзя оставаться, и потому я должен просить вас… Приходите в другой раз, тогда я вам помогу – обещаю вам это.

Сэр Оливер. Нет, я должен познакомиться с сэром Оливером.

Джозэф Сэрфэс. А, чорт возьми! В таком случае, я требую, чтобы вы сейчас же уходили отсюда!

Сэр Оливер. Нет, сэр…

Джозэф Сэрфэс. Сэр, я требую этого! Сюда, Уильям! Покажи дорогу этому джентльмэну. Вы хотите меня заставить, сэр… сию же минуту вон отсюда! Этакое нахальство!(Хочет его вытолкнуть вон.)

Входит Чaрльз Сэрфэс.

Чарльз Сэрфэс. Эй, эй, что такое? Что ты тут делаешь с моим маклером? Тише, брат, не толкай м-ра Премиум, чорт возьми… В чем дело, друг любезный?

Джозэф Сэрфэс. Как? Значит, он и у тебя тоже был?

Чарльз Сэрфэс. Конечно, был. Что ж, он честный малый – сравнительно… Но надеюсь, Джозэф, ты не собираешься занимать у него деньги?

Джозэф Сэрфэс. Занимать у него деньги? Нет… Но ты знаешь, брат, мы ждем сюда сэра Оливера каждую…

Чарльз Сэрфэс. И Нолль не должен застать здесь моего маклерчика, это ясно.

Джозэф Сэрфэс. Однако м-р Стэнли настаивает…

Чарльз Сэрфэс. Стэнли? Нет: его имя Премиум.

Джозэф Сэрфэс. Нет, Стэнли.

Чарльз Сэрфэс. Нет, нет, Премиум.

Джозэф Сэрфэс. Ну, да все равно, как его зовут, но только…

Чарльз Сэрфэс. Так, так! Стэнли или Премиум – это одно и то же, по-твоему; и я думаю, у него есть еще с полсотни имен, не считая псевдонимов… (Стучат.)

Джозэф Сэрфэс. Боже мой, это сэр Оливер! Ну, прошу вас, м-р Стэнли…

Чарльз Сэрфэс. Да, да, и я прошу вас, м-р Премиум…

Сэр Оливер. Джентльмэны…

Джозэф Сэрфэс. Сэр, ради бога, лучше уходите!

Чарльз Сэрфэс. Да выставить его отсюда – вот и все.

Сэр Оливер. Это насилие…

Джозэф Сэрфэс. Сэр, вы сами виноваты.

Чарльз Сэрфэс. Вон его, вон отсюда! (Оба начинают выталкивать сэра Оливера.)

Входят сэр Питер, лэди Тизл, Мария и Раули.

Сэр Питер. Старый дружище, сэр Оливер! Что за чудеса? Вот так почтительные племянники… Берут дядю штурмом при первой же встрече!

Лэди Тизл. Ну, сэр Оливер, хорошо, что мы явились вам на помощь.

Раули. Да, похоже, что роль старика Стэнли плохо вам помогает.

Сэр Оливер. Так же, как и роль м-ра Премиума… Никакие несчастья Стэнли и шиллинга не могли выжать из этого любезного джентльмэна, а во второй роли – еще хуже: сперва мне. спустили за гроши моих предков, а потом чуть и самого не спустили с лестницы без всяких разговоров.

Джозэф Сэрфэс. Чарльз!

Чарльз Сэрфэс. Джоээф!

Джозэф Сэрфэс. Теперь все кончено.

Чарльз Сэрфэс. Да.

Сэр Оливер. Сэр Питер, друг мой, и вы, Раули, также вот посмотрите на моего старшего племянника. Вы знаете, сколько он уж получил от меня, я был к нему щедр; и вы знаете, что половина моего состояния была отложена у меня для него, так я это и считал. Подумайте же, как я был разочарован, когда узнал, что в нем ни на грош нет ни правды, ни жалости, ни благодарности.

Сэр Питер. Сэр Оливер, я был бы очень удивлен этим вашим заявлением, если бы сам не убедился, что это низкий лицемер и предатель.

Лэди Тизл. А если этот джентльмэн станет оправдываться, пусть он попросит меня, – я дам его характеристику.

Сэр Питер. Ну, тут уж больше ничего не скажешь: если он знает сам себя, то для него будет величайшим наказанием то, что теперь и весь свет его знает.

Чарльз Сэрфэс (в сторону). Если они так разговаривают с этой воплощенной честностью, что же они мне скажут?

Сэр Питер, лэди Тизл и Мария отходят в сторону.

Сэр Оливер. Ну, если теперь заняться его братцем, который промотал все…

Чарльз Сэрфэс. Пришел и мой черед! Эти проклятые фамильные портреты погубят меня!

Джозэф Сэрфэс. Сэр Оливер, дядя, сделаете вы мне честь выслушать меня?

Чарльз Сэрфэс (в сторону). Ага… если Джозэф заведет свою канитель, я успею хоть немного собраться с духом.

Сэр Оливер (Джозэфу Сэрфэсу). Вы, кажется, собираетесь оправдываться?

Джозэф Сэрфэс. Уверен, что могу это сделать.

Сэр Оливер (Чарльзу Сэрфэсу). Ну, сэр, и вы тоже, конечно, можете оправдаться?

Чарльз Сэрфэс. Сколько мне известно, сэр Оливер, я не могу.

Сэр Оливер. Как? Значит, м-р Премиум раскрыл до конца все ваши секреты?

Чарльз Сэрфэс. Верно, сэр, но ведь это фамильные секреты, и знаете, не следовало бы о них говорить.

Раули. Полно, сэр Оливер, я же знаю, что вы не можете серьезно сердиться на сумасбродства Чарльза.

Сэр Оливер. Нет, не могу; даже говорить о них серьезно тоже не могу. Сэр Питер, вы знаете, этот плут спустил мне всех своих предков; судей и генералов он продавал на аршины, а теток – дешевле битой посуды?

Чарльз Сэрфэс. Конечно, сэр Оливер, я распорядился немножко вольно с фамильными портретами, это правда. Мои предки могли бы восстать из гробов, чтобы судить меня, – это тоже правда. Но я прошу вас верить в искренность моих дальнейших заявлений – честное слово, я молчал бы, если бы это не было так. Ну, так вот: если меня не слишком огорчает публичное разоблачение моих сумасбродств, то только потому, что я полон горячей радости от встречи с вами, мой щедрый благодетель.

Сэр Оливер. Верю, Чарльз. Дай мне руку: плюгавый старикашка над диванчиком помирил меня с тобой.

Чарльз Сэрфэс. В таком случае, моя благодарность к оригиналу еще более возросла.

Лэди Тизл (подходя). Но я думаю, сэр Оливер, здесь есть кто-то, с кем Чарльзу еще сильнее хотелось бы помириться. (Указывает на Марию.)

Сэр Оливер. О, я слышал о его любви к ней. И – прошу извинения у молодой лэдвц – но думаю, я, не ошибаюсь, что этот румянец…

Сэр Питер. Ну, дитя мое, откройте нам ваши чувства!

Мария. Сэр, я могу сказать только одно: я буду рада узнать, что он счастлив; что касается меня, то какие бы права я не имела на его внимание, я охотно откажусь от них в пользу той, чьи права больше.

Чарльз Сэрфэс. Как? Мария!

Сэр Питер. Что это? Опять какая-то тайна? Пока он казался неисправимым беспутником, вы не хотели отдавать своей руки никому другому, а теперь, когда он как будто меняется к лучшему, вы не хотите итти за него!

Мария. О причине этого знают его собственное сердце и – лэди Снируэл.

Чарльз Сэрфэс. Лэди Снируэл?

Джозэф Сэрфэс. Брат, мне очень трудно говорить об этом, но из чувства справедливости я должен заявить, что нельзя дольше скрывать оскорбления, нанесенного лэди Снируэл. (Открывает дверь.)

Входит лэди Снируэл.

Сэр Питер. Так. Еще французская модистка! Их у него по одной в каждой комнате, – ей-богу, похоже на то!

Лэди Снируэл. Неблагодарный Чарльз! Да, да, можете удивляться! И неплохо, если бы вы поняли то некрасивое положение, в которое я попала из-за вашего вероломства.

Чарльз Сэрфэс. Скажите, пожалуйста, дядя, это тоже ваша интрига? Потому что, право же, я не понимаю, в чем дело!

Джозэф Сэрфэс. Я полагаю, сэр, что довольно показаний только одного свидетеля, чтобы сделать все очень ясным.

Сэр Питер. И это свидетель, я догадываюсь, – м-р Снэйк. Раули, вы были совершенно правы, что привели его с нами; пожалуйста, впустите его.

Раули. Входите, м-р Снэйк. (Входит Снрйк.) Я думал, что он понадобится; но, к несчастью, он будет свидетелем против лэди Снируэл, а не за нее.

Лэди Снируэл (в сторону). Негодяй! Изменил-таки мне под конец! Говорите, сударь, вы тоже участвовали в заговоре против меня?

Снэйк. Приношу вам тысячу извинений, милэди: за ложь вы платили мне очень щедро, но теперь, к несчастью, за правду мне предложили вдвое больше.

Сэр Питер. Заговор и контр-заговор! Надеюсь, сударыня, вы довольны результатами вашей коммерции.

Лэди Снируэл. Желаю вам всем испытать муки стыда и разочарования! (Хочет уйти.)

Лэди Тизл. Постойте, лэди Снируэл. Прежде чем вы уйдете, позвольте мне поблагодарить вас за труд, который вы и этот джентльмэн взяли на себя; ведь вам пришлось сочинять письма Чарльзу от моего имени и самим же на них отвечать. Позвольте мне также просить вас засвидетельствовать мое почтение академии злословия, президентом которой вы состоите; известите ее членов, что лэди Тизл, кандидатка в академики, возвращает выданный ей диплом, так как она перестает заниматься этой профессией и не хочет больше убивать репутации.

Лэди Снируэл. И вы тоже? Какая наглость! Какая провокация! Желаю вашему мужу прожить еще пятьдесят лет! (Уходит.)

Сэр Питер. Ух! Что за фурия!

Лэди Тизл. Злая тварь!

Сэр Питер. Позвольте! Уж не за последнее ли ее пожелание вы ее считаете злой?

Лэди Тизл. О, нет!

Сэр Оливер. Ну, сэр, что вы, теперь скажете?

Джозэф Сэрфэс. Сэр, я так смущен всем этим… Оказывается, лэди Снируэл подкупала м-ра Снэйка, чтобы он обманул нас всех, – тут уж я не знаю, что и сказать. Во всяком случае, чтобы ее мстительный дух не успел повредить моему брату, мне нужно скорей ее догнать. Ибо человек, который покушается… (Уходит.)

Сэр Питер. Развел мораль до конца.

Сэр Оливер. Женитесь на ней, Джоззф, если можно. Постное масло и уксус! – отличная выйдет пара!

Раули. Я полагаю, теперь нам м-р Снэйк больше не нужен?

Снэйк. Прежде чем уйти, я прошу у присутствующих извинения за все причиненные им мной неприятности, хотя я и был только послушным орудием других.

Сэр Питер. Ну, ну, вы ведь загладили свою вину добрым делом.

Снэйк. Но я должен просить вас всех никому не рассказывать об этом.

Сэр Питер. Что за чорт! Раз в жизни вы совершили хороший поступок – и вы этого стыдитесь?

Снэйк. Ах, сэр, примите в соображение, что я живу своей плохой репутацией; а если станет известным, что я изменил ей ради честного поступка, я потеряю всех своих друзей.

Сэр Оливер. Ладно, ладно – мы не выдадим вас и в похвалу вам не скажем ни одного слова, этого вы можете не бояться.

Снэйк уходит.

Сэр Питер. Вот образцовый мошенник!

Лэди Тизл. Посмотрите-ка, сэр Оливер: чтобы помирить вашего племянника с Марией, нашего красноречия, кажется, уже не потребуется.

Сэр Оливер. Да, так оно и должно быть, и, ей-богу, завтра же утром мы отпразднуем свадьбу.

Чарльз Сэрфэс. Спасибо вам, дорогой дядя.

Сэр Питер. Как, плут? А разве не нужно сперва спросить эту девушку, согласна ли она?

Чарльз Сэрфэс. О, я давно уже ее спросил – минуту назад, и она глазами сказала мне: да.

Мария. Как не стыдно, Чарльз! Я протестую, сэр Питер, я ни одного слова…

Сэр Оливер. Ну, чем меньше слов, тем лучше. Пусть же ваша взаимная любовь никогда не узнает разочарования.

Сэр Питер. И желаю вам жить так же счастливо, как собираемся жить мы с лэди Тизл.

Чарльз Сэрфэс. Раули, мой старый друг, я уверен, что и вы меня поздравляете; и я подозреваю, что многим обязан вам.

Сэр Оливер. Это так и есть, Чарльз.

Сэр Питер. Да, честный Раули всегда говорил, что вы можете исправиться.

Чарльз Сэрфэс. Ну, что касается этого, то уж лучше я не стану давать никаких обещаний, и это пусть будет вам порукой, что я серьезно собираюсь стать другим человеком. И вот кто будет моим милым руководителем, моим наставником. Ах, разве могу я сойти с пути добродетели, когда мне будут светить такие глаза?

 
Покорный сердцем скиптру твоему,
Я добровольно власть его приму.
Беглец безумств, я в этот трудный час
Найду приют лишь у любви и вас.
 

(К зрителям.)

 
Пред приговором вашего суда
Само злословье смолкнет навсегда.
 

(Все выходят.)

Эпилог мистера Кольмана, произносимый лэди Тизл

 
Я, ветерок, порхавший наугад,
Теперь в унылый превращусь пассат,
Стремя все вздохи долгого досуга
На ржавый флюгер – моего супруга!
То воля автора, верней – небес,
Чтоб плакали в конце веселых пьес!
Вам всем, кто женится под вечер лет
На юных модницах, здесь дан совет:
Везите в Лондон их, с грехами вместе;
Столица будет им купелью чести:
Нырнув в ее холодную струю,
Навек излечишь нравственность свою.
Так и со мной; и все же я грустна,
Очнувшись от блистательного сна.
О, кто из женщин, – женщины, скажите! —
Родясь затем, чтобы сиять в зените,
Как я, так рано скошен был в цвету,
Как я, так страшно ввергнут в темноту?
Стать скрягою, потратив так немного!
Покинуть Лондон – у ею порога!
Ужель мне слушать пенье петухов,
Томительное тиканье часов;
В глухой усадьбе, где визжат с утра
Собаки, кошки, крысы, детвора,
С викарием свой коротать досуг
(Пока с соседом пьянствует супруг)
И, с ним в трик-трак сражаясь по полушке,
Дух умерщвлять, тоскующий по мушке?
Семь взяток! Сладкий звук, мне будешь ты
Звучать на святках, за игрой в жгуты!
Недолгий час успехов отлетел;
Прощай навек, счастливый мой удел!
Прощайте перья, пудреный парик,
Куда запрятан целый пуховик!
И вы, о карточные вечера,
Кадриль, вист, ломбер, мушка, баккара,
Дверные стукальцы, чей медный рот
О милом госте весть нам подает;
Прощайте, титулованные лица,
И блеск, и шум, и роскошь, и столица!
Прощайте, балы, танцы до утра!
Для лэди Тизл уже пришла пора.
Я жаловалась автору; но, ах,
Он отвечал: «В трагических ролях
Играть вам нужно в будущем году».
И так провозгласил мне на ходу:
«Среди красавиц вы счастливей всех:
Опущен занавес – и кончен грех!
А сколько грешниц в мишуре и блестках
Кривляются на жизненных подмостках!»
 

Чехов Антон. Вишневый сад

Действующие лица

Раневская Любовь Андреевна, помещица.

Аня, ее дочь, 17 лет.

Варя, ее приемная дочь, 24 лет.

Гаев Леонид Андреевич, брат Раневской.

Лопахин Ермолай Алексеевич, купец.

Трофимов Петр Сергеевич, студент.

Симеонов-Пищик Борис Борисович, помещик.

Шарлотта Ивановна, гувернантка.

Епиходов Семен Пантелеевич, конторщик.

Дуняша, горничная.

Фирс, лакей, старик 87 лет.

Яша, молодой лакей.

Прохожий.

Начальник станции.

Почтовый чиновник.

Гости, прислуга.

Действие происходит в имении Л. А. Раневской.

Действие первое

Комната, которая до сих пор называется детскою. Одна из дверей ведет в комнату Ани. Рассвет, скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду холодно, утренник. Окна в комнате закрыты.

Входят Дуняша со свечой и Лопахин с книгой в руке.

Лопахин. Пришел поезд, слава богу. Который час?

Дуняша. Скоро два. (Тушит свечу.)Уже светло.

Лопахин. На сколько же это опоздал поезд? Часа на два по крайней мере. (Зевает и потягивается.) Я-то хорош, какого дурака свалял! Нарочно приехал сюда, чтобы на станции встретить, и вдруг проспал… Сидя уснул. Досада… Хоть бы ты меня разбудила.

Дуняша. Я думала, что вы уехали. (Прислушивается.) Вот, кажется, уже едут.

Лопахин (прислушивается). Нет… Багаж получить, то да се…

Пауза.

Любовь Андреевна прожила за границей пять лет, не знаю, какая она теперь стала… Хороший она человек. Легкий, простой человек. Помню, когда я был мальчонком лет пятнадцати, отец мой покойный – он тогда здесь на деревне в лавке торговал – ударил меня по лицу кулаком, кровь пошла из носу… Мы тогда вместе пришли зачем-то во двор, и он выпивши был. Любовь Андреевна, как сейчас помню, еще молоденькая, такая худенькая, подвела меня к рукомойнику, вот в этой самой комнате, в детской. «Не плачь, говорит, мужичок, до свадьбы заживет…»

Пауза.

Мужичок… Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд… Только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком… (Перелистывает книгу.) Читал вот книгу и ничего не понял. Читал и заснул.

Пауза.

Дуняша. А собаки всю ночь не спали, чуют, что хозяева едут.

Лопахин. Что ты, Дуняша, такая…

Дуняша. Руки трясутся. Я в обморок упаду.

Лопахин. Очень уж ты нежная, Дуняша. И одеваешься, как барышня, и прическа тоже. Так нельзя. Надо себя помнить.

Входит Епиходов с букетом: он в пиджаке и в ярко вычищенных сапогах, которые сильно скрипят; войдя, он роняет букет.

Епиходов (поднимает букет). Вот садовник прислал, говорит, в столовой поставить. (Отдает Дуняше букет.)

Лопахин. И квасу мне принесешь.

Дуняша. Слушаю. (Уходит.)

Епиходов. Сейчас утренник, мороз в три градуса, а вишня вся в цвету. Не могу одобрить нашего климата. (Вздыхает.) Не могу. Наш климат не может способствовать в самый раз. Вот, Ермолай Алексеич, позвольте вам присовокупить, купил я себе третьего дня сапоги, а они, смею вас уверить, скрипят так, что нет никакой возможности. Чем бы смазать?

Лопахин. Отстань. Надоел.

Епиходов. Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье. И я не ропщу, привык и даже улыбаюсь.

Дуняша входит, подает Лопахину квас.

Я пойду. (Натыкается на стул, который падает.)Вот… (Как бы торжествуя.) Вот видите, извините за выражение, какое обстоятельство, между прочим… Это просто даже замечательно! (Уходит.)

Дуняша. А мне, Ермолай Алексеич, признаться, Епиходов предложение сделал.

Лопахин. А!

Дуняша. Не знаю уж как… Человек он смирный, а только иной раз как начнет говорить, ничего не поймешь. И хорошо, и чувствительно, только непонятно. Мне он как будто и нравится. Он меня любит безумно. Человек он несчастливый, каждый день что-нибудь. Его так и дразнят у нас: двадцать два несчастья…

Лопахин (прислушивается). Вот, кажется, едут…

Дуняша. Едут! Что ж это со мной… похолодела вся.

Лопахин. Едут, в самом деле. Пойдем встречать. Узнает ли она меня? Пять лет не видались.

Дуняша (в волнении). Я сейчас упаду… Ах, упаду!

Слышно, как к дому подъезжают два экипажа. Лопахин и Дуняша быстро уходят. Сцена пуста. В соседних комнатах начинается шум. Через сцену, опираясь на палочку, торопливо проходит Фирс, ездивший встречать Любовь Андреевну; он в старинной ливрее и в высокой шляпе; что-то говорит сам с собой, но нельзя разобрать ни одного слова. Шум за сценой все усиливается. Голос: «Вот пройдемте здесь…» Любовь Андреевна, Аняи Шарлотта Ивановна с собачкой на цепочке, одетые по-дорожному. Варя в пальто и платке, Гаев, Симеонов-Пищик, Лопахин, Дуняша с узлом и зонтиком, прислуга с вещами – все идут через комнату.

Аня. Пройдемте здесь. Ты, мама, помнишь, какая это комната?

Любовь Андреевна (радостно, сквозь слезы). Детская!

Варя. Как холодно, у меня руки закоченели. (Любови Андреевне.) Ваши комнаты, белая и фиолетовая, такими же и остались, мамочка.

Любовь Андреевна. Детская, милая моя, прекрасная комната… Я тут спала, когда была маленькой… (Плачет.)И теперь я как маленькая… (Целует брата, Варю, потом опять брата.) А Варя по-прежнему все такая же, на монашку похожа. И Дуняшу я узнала… (Целует Дуняшу.)

Гаев. Поезд опоздал на два часа. Каково? Каковы порядки?

Шарлотта (Пищику). Моя собака и орехи кушает.

Пищик (удивленно). Вы подумайте!

Уходят все, кроме Ани и Дуняши.

Дуняша. Заждались мы … (Снимает с Ани пальто, шляпу.)

Аня. Я не спала в дороге четыре ночи… теперь озябла очень.

Дуняша. Вы уехали в Великом посту, тогда был снег, был мороз, а теперь? Милая моя! (Смеется, целует ее.)Заждалась вас, радость моя, светик… Я скажу вам сейчас, одной минутки не могу утерпеть…

Аня (вяло). Опять что-нибудь…

Дуняша. Конторщик Епиходов после Святой мне предложение сделал.

Аня. Ты все об одном… (Поправляя волосы.) Я растеряла все шпильки… (Она очень утомлена, даже пошатывается.)

Дуняша. Уж я не знаю, что и думать. Он меня любит, так любит!

Аня (глядит в свою дверь, нежно). Моя комната, мои окна, как будто я не уезжала. Я дома! Завтра утром встану, побегу в сад… О, если бы я могла уснуть! Я не спала всю дорогу, томило меня беспокойство.

Дуняша. Третьего дня Петр Сергеич приехали.

Аня (радостно). Петя!

Дуняша. В бане спят, там и живут. Боюсь, говорят, стеснить. (Взглянув на свои карманные часы.)Надо бы их разбудить, да Варвара Михайловна не велела. Ты, говорит, его не буди.

Входит Варя, на поясе у нее вязка ключей.

Варя. Дуняша, кофе поскорей… Мамочка кофе просит.

Дуняша. Сию минуточку. (Уходит.)

Варя. Ну слава богу, приехали. Опять ты дома. (Ласкаясь.)Душечка моя приехала! Красавица приехала!

Аня. Натерпелась я.

Варя. Воображаю!

Аня. Выехала я на Страстной неделе, тогда было холодно. Шарлотта всю дорогу говорит, представляет фокусы. И зачем ты навязала мне Шарлотту…

Варя. Нельзя же тебе одной ехать, душечка. В семнадцать лет!

Аня. Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски говорю я ужасно. Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль, я обняла ее голову, сжала руками и не могу выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала…

Варя (сквозь слезы). Не говори, не говори…

Аня. Дачу свою около Ментоны она уже продала, у нее ничего не осталось, ничего. У меня тоже не осталось ни копейки, едва доехали. И мама не понимает! Сядем на вокзале обедать, и она требует самое дорогое и на чай лакеям дает по рублю. Шарлотта тоже. Яша тоже требует себе порцию, просто ужасно. Ведь у мамы лакей Яша, мы привезли его сюда…

Варя. Видела подлеца.

Аня. Ну что, как? Заплатили проценты?

Варя. Где там.

Аня. Боже мой, боже мой…

Варя. В августе будут продавать имение…

Аня. Боже мой…

Лопахин (заглядывает в дверь и мычит). Ме-е-е… (Уходит.)

Варя (сквозь слезы). Вот так бы и дала ему… (Грозит кулаком.)

Аня (обнимает Варю, тихо). Варя, он сделал предложение? (Варя отрицательно качает головой.) Ведь он же тебя любит… Отчего вы не объяснитесь, чего вы ждете?

Варя. Я так думаю, ничего у нас не выйдет. У него дела много, ему не до меня… и внимания не обращает. Бог с ним совсем, тяжело мне его видеть… Все говорят о нашей свадьбе, все поздравляют, а на самом деле ничего нет, всё как сон… (Другим тоном.) У тебя брошка вроде как пчелка.

Аня (печально). Это мама купила . (Идет в свою комнату, говорит весело, по-детски.) А в Париже я на воздушном шаре летала!

Варя. Душечка моя приехала! Красавица приехала!

Дуняша уже вернулась с кофейником и варит кофе.

(Стоит около двери.) Хожу я, душечка, цельный день по хозяйству и все мечтаю. Выдать бы тебя за богатого человека, и я бы тогда была покойной, пошла бы себе в пустынь, потом в Киев… в Москву, и так бы все ходила по святым местам… Ходила бы и ходила. Благолепие!..

Аня. Птицы поют в саду. Который теперь час?

Варя. Должно, третий. Тебе пора спать, душечка. (Входя в комнату к Ане.)Благолепие!

Входит Яша с пледом, дорожной сумочкой.

Яша (идет через сцену, деликатно). Тут можно пройти-с?

Дуняша. И не узнаешь вас, Яша. Какой вы стали за границей.

Яша. Гм… А вы кто?

Дуняша. Когда вы уезжали отсюда, я была этакой… (Показывает от пола.) Дуняша, Федора Козоедова дочь. Вы не помните!

Яша. Гм… Огурчик! (Оглядывается и обнимает ее; она вскрикивает и роняет блюдечко. Яша быстро уходит.)

Варя (в дверях, недовольным голосом). Что еще тут?

Дуняша (сквозь слезы). Блюдечко разбила…

Варя. Это к добру.

Аня (выйдя из своей комнаты). Надо бы маму предупредить: Петя здесь…

Варя. Я приказала его не будить.

Аня (задумчиво). Шесть лет тому назад умер отец, через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний мальчик. Мама не перенесла, ушла, ушла без оглядки… (Вздрагивает.)Как я ее понимаю, если бы она знала!

Пауза.

А Петя Трофимов был учителем Гриши, он может напомнить…

Входит Фирс, он в пиджаке и белом жилете.

Фирс (идет к кофейнику, озабоченно). Барыня здесь будут кушать… (Надевает белые перчатки.)Готов кофий? (Строго Дуняше.) Ты! А сливки?

Дуняша. Ах, боже мой… (Быстро уходит.)

Фирс (хлопочет около кофейника). Эх ты недотепа… (Бормочет про себя.) Приехали из Парижа… И барин когда-то ездил в Париж… на лошадях… (Смеется.)

Варя. Фирс, ты о чем?

Фирс. Чего изволите? (Радостно.) Барыня моя приехала! Дождался! Теперь хоть и помереть… (Плачет от радости.)

Входят Любовь Андреевна, Гаев, Лопахини Симеонов-Пищик; Симеонов-Пищик в поддевке из тонкого сукна и шароварах. Гаев, входя, руками и туловищем, делает движения, как будто играет на бильярде.

Любовь Андреевна. Как это? Дай-ка вспомнить… Желтого в угол! Дуплет в середину!

Гаев. Режу в угол! Когда-то мы с тобой, сестра, спали вот в этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один год, как это ни странно…

Лопахин. Да, время идет.

Гаев. Кого?

Лопахин. Время, говорю, идет.

Гаев. А здесь пачулями пахнет.

Аня. Я спать пойду. Спокойной ночи, мама. (Целует мать.)

Любовь Андреевна. Ненаглядная дитюся моя. (Целует ей руки.) Ты рада, что ты дома? Я никак в себя не приду.

Аня. Прощай, дядя.

Гаев (целует ей лицо, руки). Господь с тобой. Как ты похожа на свою мать! (Сестре.) Ты, Люба, в ее годы была точно такая.

Аня подает руку Лопахину и Пищику, уходит и затворяет за собой дверь.

Любовь Андреевна. Она утомилась очень.

Пищик. Дорога, небось, длинная.

Варя (Лопахину и Пищику). Что ж, господа? Третий час, пора и честь знать.

Любовь Андреевна (смеется). Ты все такая же, Варя. (Привлекает ее к себе и целует.) Вот выпью кофе, тогда все уйдем.

Фирс кладет ей под ноги подушечку.

Спасибо, родной. Я привыкла к кофе. Пью его и днем и ночью. Спасибо, мой старичок. (Целует Фирса.)

Варя. Поглядеть, все ли вещи привезли… (Уходит.)

Любовь Андреевна. Неужели это я сижу? (Смеется.) Мне хочется прыгать, размахивать руками. (Закрывает лицо руками.)А вдруг я сплю! Видит бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, все плакала. (Сквозь слезы.) Однако же надо пить кофе. Спасибо тебе, Фирс, спасибо, мой старичок. Я так рада, что ты еще жив.

Фирс. Позавчера.

Гаев. Он плохо слышит.

Лопахин. Мне сейчас, в пятом часу утра, в Харьков ехать. Такая досада! Хотелось поглядеть на вас, поговорить… Вы все такая же великолепная.

Пищик (тяжело дышит). Даже похорошела… Одета по-парижскому… пропадай моя телега, все четыре колеса…

Лопахин. Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас, как родную… больше, чем родную.

Любовь Андреевна. Я не могу усидеть, не в состоянии. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости… Смейтесь надо мной, я глупая… Шкафик мой родной… (Целует шкаф.) Столик мой.

Гаев. А без тебя тут няня умерла.

Любовь Андреевна (садится и пьет кофе). Да, царство небесное. Мне писали.

Гаев. И Анастасий умер. Петрушка Косой от меня ушел и теперь в городе у пристава живет. (Вынимает из кармана коробку с леденцами, сосет.)

Пищик. Дочка моя, Дашенька… вам кланяется…

Лопахин. Мне хочется сказать вам что-нибудь очень приятное, веселое. (Взглянув на часы.) Сейчас уеду, некогда разговаривать… ну, да я в двух-трех словах. Вам уже известно, вишневый сад ваш продается за долги, на двадцать второе августа назначены торги, но вы не беспокоитесь, моя дорогая, спите себе спокойно, выход есть… Вот мой проект. Прошу внимания! Ваше имение находится только в двадцати верстах от города, возле прошла железная дорога, и если вишневый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода.

Гаев. Извините, какая чепуха!

Любовь Андреевна. Я вас не совсем понимаю, Ермолай Алексеич.

Лопахин. Вы будете брать с дачников самое малое по двадцать пять рублей в год за десятину, и если теперь же объявите, то, я ручаюсь чем угодно, у вас до осени не останется ни одного свободного клочка, все разберут. Одним словом, поздравляю, вы спасены. Местоположение чудесное, река глубокая. Только, конечно, нужно поубрать, почистить, например, скажем, снести все старые постройки, вот этот дом, который уже никуда не годится, вырубить старый вишневый сад…

Любовь Андреевна. Вырубить? Милый мой, простите, вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад.

Лопахин. Замечательного в этом саду только то, что он очень большой. Вишня родится раз в два года, да и ту девать некуда, никто не покупает.

Гаев. И в «Энциклопедическом словаре» упоминается про этот сад.

Лопахин (взглянув на часы). Если ничего не придумаем и ни к чему не придем, то двадцать второго августа и вишневый сад, и все имение будут продавать с аукциона. Решайтесь же! Другого выхода нет, клянусь вам. Нет и нет.