Текст книги "Глобальные элиты в схватке с Россией"

Во-вторых, продемонстрировать на региональном и глобальном уровнях решающий вес «Исламского государства» на всем сирийском фронте.

В-третьих, усилить свое влияние на региональный баланс сил.

В историческом плане возникающие новые элиты предлагают свои особые формы консолидации с обществом. «ИГ» уже проявило себя как новая волевая идеологическая сила, переведя идеи халифата в практическую плоскость.

Ленинская теория эффективной политической идеологии предполагает развертывание внутри революционного процесса согласованного со всем социумом проекта «общего дела». И как практически продемонстрировал Сталин, вопрос даже не столько в историческом, концептуальном и пропагандистском обосновании такого проекта для максимально широких слоев населения – он требует прежде всего выдвижения и обоснования тех практических механизмов и технологий, при помощи которых сотни тысяч и миллионы людей оказываются способными непосредственно участвовать в реализации такого «общего дела».

Таков, например, идеологический смысл призыва элиты «Исламского государства» к мусульманам из других стран ехать в Ирак и Сирию, чтобы совместно строить общее для всех государство. При этом особо подчеркивается, что эмиграция в ИГ, по шариату, долг всех мусульман мира. Уже к середине 2015 года в «Исламское государство» вполне осознанно переехали, в том числе и со своими с семьями, десятки тысяч людей из более 90 стран мира.

По мнению элиты ИГ, халифат – это не национальное государство в западном смысле слова. Халифат является политическим оформлением мировой уммы. Поэтому, с одной стороны, такая идеология способна придать реальный смысл земной жизни для мусульманской личности. Концепция халифата, создающегося всеми мусульманами, и объединяющая на практике сакральные, социальные и политические смыслы уммы, становится закономерным полюсом системного притяжения. Ведь принцип халифата традиционно значит очень многое для Исламского мира: именно в умме, которую консолидирует халифат, происходил и происходит таинственный, мистический процесс группового и личностного жизненного смыслообразования.

Провозглашение халифата – это и глубоко символическая акция ИГ против раздела арабского региона, который сто лет назад осуществил Запад. Для ДАИШ публичное, не только на словах, но и на деле, отвержение соглашения Сайкса-Пико крайне выгодно, так как это добавляет мотивации его бойцам, считающих себя и мстителями за историческую несправедливость, и законными наследниками халифата после разрушения Османского государства.

Форсированное преобразование ИГИЛ в «Исламское государство» на практике подразумевает объявление «джихада» всем светским элементам Запада в Исламском мире.

Почему миллионы и десятки миллионов людей, и не только в Исламском мире, поддерживают радикальные идеологические воззрения ДАИШ, несмотря на мощную контрпропагандистскую волну? Причем такое влияние проявляется не только на уровне «мусульманской улицы», но и на уровне властных групп. Многие влиятельные политические элитные группы и кланы арабских стран Залива не только финансово помогают «ИГ», но и устанавливают с представителями его элиты конфиденциальные связи.

Причина – в том, что «Исламское государство», осознанно или неосознанно, воспринимается в Исламском мире (в его суннитском компоненте) как единственная жизнеспособная альтернатива все более усиливающемуся региональному хаосу, распространяющейся политической энтропии, как религиозная модель соединения воли и всеобщего справедливого порядка, как консолидация различных временных компонентов исторического исламского сознания.

Поэтому, влиятельные представители военно-разведывательной элиты США – например, генералы Майкл Нагата и Джон Аллен, – подчеркивают, что именно идеология ИГ должна восприниматься как особо опасная, долгосрочная стратегическая угроза для американских жизненно важных интересов.

Почему военно-разведывательная элита США на первое место среди долгосрочных, глобальных угроз для Соединенных Штатов ставит именно «Исламское государство», а Россию – только на третье место? Почему ДАИШ оказывается большей угрозой, даже по сравнению с ядерными силами России? И почему для Вашингтона так важно непосредственно столкнуть «ИГ» и Россию на Ближнем Востоке?

Во-первых, ИГ воспринимается высшей американской элитой как долгосрочная, цивилизационная и религиозно-идеологическая угроза, с которой невозможно в принципе найти компромисса.

Протоэлитные группы ДАИШ не только открыто декларируют превосходство исламской цивилизации по сравнению с западной, но и понятным образом демонстрируют такое превосходство. Причем особо подчеркивается, что лидером этой богоотступнической цивилизации являются именно США.

Во-вторых, потенциально «ИГ» имеет массовую социальную поддержку своих стратегических целей и своей идеологии не только в Исламском мире, но и внутри самого западного социума, где антиамериканские настроения остаются на высоком уровне.

В-третьих, «Исламское государство» обладает долгосрочным, глобальным политическим проектом, привлекательным и понятным для сотен миллионов человек – во всяком случае, в Исламском мире.

Москва своим альтернативным глобальным цивилизационным проектом, который мог ли бы поддержать другие народы и общества, не обладает. Китай пытается сформулировать свой подобный проект. Но даже внутри высшего китайского руководства и китайской элиты продолжаются острые дискуссии по поводу соотношения национально китайского и общечеловеческого в таком проекте.

В-четвертых, Соединенные Штаты, при всей своей политической и военной мощи, проигрывают информационно-идеологическую войну с «Исламским государством». Одна из главных и парадоксальных причин этого заключается в том, что вся американская, и шире – западная культура пропитана стремлением (любой ценой) к власти, влиянию, насилию. А именно на силу, власть, солидарность делает акцент пропаганда «Исламского государства». То есть, ИГ фактически имеет дело с аудиториями, которые фактически уже подготовлены для восприятия соответствующих образов и идей.

В-пятых, по мнению официального Вашингтона, именно ДАИШ является главной силой, которая стремится подорвать существующий западный мировой порядок. И в этом отношении «Исламское государство» гораздо более опасно, чем Россия и Китай, прежде всего, в силу своей стратегической непредсказуемости. Приведу только один пример.

После 11 сентября 2001 года США потратили почти триллион долларов на создание разведывательной и правоохранительной инфраструктуры, а также на военные операции, направленные против «Аль-Каиды» и ее союзников. Было создано или реорганизовано 263 государственные организации, включая Департамент внутренней безопасности, Национальный центр по противодействию терроризму и Управление безопасностью транспортных перевозок. Американское разведсообщество ежегодно готовит 50 тысяч докладов по терроризму. В стране насчитывается 51 организация и военные командования, которые отслеживают движение денежных средств вокруг террористических сетей. Но оказалось, что вся эта структура не способна к эффективному противостоянию с «Исламским государством».

В-шестых, в России и в Китае, которые в настоящее время пытаются противодействовать Соединенным Штатам, американцы имеют свою разветвленную информационную сеть, своих высокопоставленных «агентов влияния», целые социальные группы, которые симпатизируют и стараются максимально подражать западному образу жизни. Ничего подобного в «Исламском государстве» нет, поэтому соответствующие политические козыри у Вашингтона отсутствуют.

Кроме того, потребительский характер российского и китайского обществ существенно сближает их с западной цивилизацией, в отличие от аскетического образа жизни в «ИГ».

В-седьмых, в структурах «Исламского государства» работают сотни, а может и тысячи руководителей и сотрудников бывших саддамовских мухабарат, в том числе, и высокопоставленные представители партийной разведки – элитного ядра всей системы спецслужб режима Саддама Хусейна. Все они по определению считают себя безусловными врагами Соединенных Штатов Америки.

В-восьмых, Вашингтон не готов к широкомасштабной военной конфронтации с ДАИШ с использованием своих сухопутных сил в силу целого ряда стратегических, политических, социальных, геополитических, идеологических и других причин. Прежде всего, потому, что США не могут вновь пойти на прямую военно-силовую конфронтацию со всем суннитским миром.

Как признают американские генералы: «У Соединенных Штатов нет военных вариантов борьбы с ИГИЛ. Ни антитеррористические операции, ни стратегия противодействия повстанческим выступлениям, ни полномасштабные военные действия не позволят одержать решительную победу над этой группировкой». Поэтому, по их мнению, к концу августа 2015 года ДАИШ был более силен, чем за год до этого, несмотря на эти бомбардировки.

В-девятых, высший американский истеблишмент в принципе не знает, что делать с «ИГ» в долгосрочной перспективе. В этой связи Вашингтон пытается использовать против ДАИШ т. н. стратегию «наступательного сдерживания», которая носит оборонительный и временный характер: «По крайней мере, еще какое-то время наиболее действенной политикой, отвечающей нашим целям и средствам и имеющей самые высокие шансы защитить наши интересы, останется «наступательное сдерживание» – сочетание ограниченной военной кампании с серьезными дипломатическими и экономическими усилиями для ослабления ИГИЛ и согласования интересов многих стран, которым угрожает наступление этой группировки». Поэтому Вашингтон пытается форсировать отношения с Барзани, идет на существенные уступки и Турции, и Ирану, чтобы сколотить эффективную региональную коалицию против ИГ.

С другой стороны, в нынешней ситуации важнейшей стратегической, долгосрочной целью для высшей американской элиты является задача непосредственно столкнуть ИГ и Россию на Ближнем Востоке, и, прежде всего, втянуть вооруженные силы РФ в силовую конфронтацию с ДАИШ.

«…Get ready to be surprised!»

Итак, в собственно Исламском мире происходит активный процесс образования многочисленных новых пассионарных элитных и контрэлитных групп, особенно после 2003 года. Иначе говоря, уже появился своего рода первичный, революционный «квантовый бульон» для формирования консолидированной единой элиты Исламского мира. Но, безусловно, наличие даже объективных предпосылок отнюдь не гарантирует, что это обязательно произойдет.

Если же предельно кратко говорить о стратегическом прогнозе, рассчитанном на 10–15 лет, то возможны три основных сценарных варианта формирования единой элиты Исламского мира.

Первый сценарий: формирование конфиденциальной ирано-турецкой оси на высшем уровне, вокруг которой постепенно и будет складываться единая элита всего Исламского мира на основе умеренного исламского фундаментализма. То есть, фактически может произойти ревитализация одной из идей Наджметдина Эрбакана, бывшего премьер-министра Турции.

Определенные предпосылки для этого уже появились. За последние пять-семь лет сложились достаточно эшелонированные, в том числе и конфиденциальные, отношения между высшими национальными элитными группами двух наиболее мощных мусульманских стран. Достигнут достаточный уровень доверительности на высшем уровне. Экономические потенциалы Турции и ИРИ в принципе взаимодополняемы. В обеих странах у власти уже достаточно долго находятся умеренно исламистские режимы. И Турция, и Иран выступают против создания независимого курдского государства. Тегеран и Анкара имеют близкие позиции по палестинской проблеме.

Но, при всем том, между Турцией и Ираном сохраняются и существенные противоречия. Турецкие и персидские элиты традиционно являлись и остаются историческими геополитическими конкурентами. Анкара и Тегеран и в настоящее время пытаются выстроить свои региональные зоны влияния. Национальные турецкие и иранские элиты остро конкурируют в Сирии, у них почти противоположные точки зрения по поводу будущего Ирака. Они кардинально расходятся в отношении будущего «Исламского государства» и по некоторым другим вопросам.

Второй сценарий: поглощение крайних протоэлитных суннитских групп основными элитами умеренного суннитского фундаментализма, прежде всего, высшей турецкой элиты. В этом контексте новая элита Исламского мира станет явно более радикальной, но одновременно террористически-экстремистская тенденция фактически исчерпает себя. Появляется мощная предпосылка для начала нового суннитско-шиитского сближения.

Наконец, третий сценарий – в результате распространения общеарабской революционной волны значительная часть умеренных элитных групп суннитского толка может пойти на альянс с соответствующими радикальными группировками. Это будет означать поглощение умеренного суннитского фундаментализма радикальным джихадизмом. При таком варианте раскол между шиитами и суннитами будет только усиливаться.

При любом раскладе, формирование целостной элиты Исламского мира в XXI веке станет возможным только в контексте практического учета следующих требований.

Во-первых, необходим тщательный анализ позитивного и негативного опыта формирования и развития основных наднациональных элит в прошлом столетии.

Во-вторых, в условиях непрекращающегося роста глобальной стратегической неопределенности появление целостной, консолидированной элиты Исламского мира возможно только при наличии нетривиального и эффективного «интеллектуального капитала». Речь идет, прежде всего, о выработке долгосрочной, как минимум – до середины нынешнего века, рефлексивной «картине мира», вокруг которой могла бы начаться действительная консолидация значительной части протоэлитных групп.

В-третьих, действительно эффективная, функционирующая новая элита Исламского мира не возникнет без формирования наднациональной, стратегической, интеллектуальной сетевой структуры, соединяющей основные «мозговые центры» национальных элит.

Первая основная функция такой структуры заключается в разработке универсальных интеллектуальных продуктов, в которых объективно нуждается потенциальная элита уммы. В первую очередь, речь идет об эффективных моделях стратегического прогнозирования, практических механизмах выработки среднесрочных системных прогнозных сценариев, технологий долгосрочного рефлексивного планирования, эффективных систем принятия стратегических решений и т. д.

Вторая основная функция – организация и отработка особых коммуникационных связей между различными протоэлитными и национальными элитными группами для закрепления и воспроизводства системного доверия.

В-четвертых, новая элита Исламского мира окажется нефункциональной без запуска принципиально нового механизма образования, ориентированного на максимальную оптимизацию воспроизводства человеческого капитала.

И, наконец, в-пятых, по мере кардинальной трансформации всего глобального человеческого сообщества новая элита Исламского мира объективно нуждается в новой, уникальной организационной культуре, включающей интеграцию новых форм иерархических и сетевых систем, различные методы и технологии организационного оружия и т. д.

Александр Нагорный. К югу от Рио-Гранде

Александр НАГОРНЫЙ.

Уважаемые коллеги! Институт, который вы представляете, – ведущее научно-исследовательское учреждение нашей страны, в его сферу компетенции входит весь комплекс проблем, связанных с данным метарегионом нашей планеты. Вплоть до конца 50-х-начала 60-х годов XX века он вполне обоснованно считался полуколонией Соединенных Штатов и европейских метрополий, где правят компрадорские олигархические кланы. Присутствовала и некая революционная составляющая: сначала в Мексике, затем на Кубе и в Никарагуа, но не она определяла лицо Латинской Америки. Однако за последние полвека ситуация существенно изменилась. В число 25 ведущих экономик мира вошли такие латиноамериканские государства, как Бразилия (7-е место по объему ВВП в 2014 году), Мексика (11-е место) и Аргентина (24-е место). Колумбия, Венесуэла, Чили и Перу расположены в первой полусотне. Население 20 стран Латинской Америки (без карибского региона) составляет около 600 миллионов человек, или примерно 8,5 % населения Земли, их совокупный ВВП – около 8,9 трлн. долл., что составляет больше половины экономики Евросоюза и 8,2 % общемирового.

Этот экономический рост сопровождался значительными изменениями в социальной, политической, идейной и культурной сферах. Кубинскую революцию и связанный с ней Карибский кризис 1962 года вообще можно считать одними из ключевых моментов глобальной истории XX века. Насколько управляемыми и насколько стихийными, на ваш взгляд, были и остаются эти процессы, какие общественные силы их осуществляют, можно ли говорить о формировании самостоятельных национальных, межнациональных или даже наднациональных, общелатиноамериканских элит, обладающих собственным «образом будущего»?

Владимир ДАВЫДОВ, член-корреспондент РАН, доктор экономических наук, профессор, директор Института Латинской Америки РАН.

Должен сказать, что понятия «национальности» или «межнациональности» применительно к Латинской Америке, на мой взгляд, выглядят совсем по-другому, чем, например, в Европе.

Политическая независимость, которую бывшие испанские колонии Нового Света и Бразилия обрели в 20-е годы XIX века, не означала обретения экономической независимости: страны Латинской Америки стали объектом экспансии со стороны европейских держав, в первую очередь – Великобритании, и Северо-Американских Соединенных Штатов. Границы между новыми государствами проходили, как правило, по границам бывших вице-королевств испанской метрополии и внутри них: Новая Испания (Мексика и государства Центральной Америки, за исключением Панамы), Новая Гранада (Колумбия, Венесуэла, Панама и Эквадор), Рио-де-ла-Плата (Аргентина, Парагвай, Уругвай и Боливия), Перу (Перу и Чили).

Основой экономики этих государств был вывоз различных видов сырья и продовольствия в обмен на промышленные товары. Контроль за этой торговлей сосредоточили в своих руках вполне определенные семейства и кланы, как правило – креольского происхождения. Между латиноамериканскими странами, при всех их особенностях, противоречиях и конфликтах, гораздо больше общего, чем между европейскими.

Александр НАГОРНЫЙ.

Это связано с многовековым влиянием испанской и португальской метрополий?

Збигнев ИВАНОВСКИЙ, доктор политических наук.

Я бы сказал шире – с единой исторической судьбой всей Латинской Америки. Это касается и колониального периода, и периода освободительных войн, и дальнейшего полуколониального развития, и нынешней ситуации.

Да, практически во всех странах региона существуют старые элиты, которые можно назвать аристократическими, истоки которых восходят к колониальной эпохе и которые сыграли главную роль в освободительных войнах, а затем – в создании нынешних латиноамериканских государств. За это время они, несомненно, трансформировались, но до сих пор весьма сильны и влиятельны – особенно там, где сохраняется «традиционная» экономика, основанная на земельной собственности. Например, в Колумбии вот уже полтора века сохраняется разделение между консерваторами и либералами, «draconianos» и «golgotas», там говорили даже, что каждый колумбиец рождается на свет уже с партийным билетом, но почему его семья относится к той или иной партии, никто не знает. Некоторые аристократические семьи контролировали и контролируют «свои» территории настолько плотно, что воспринимаются в качестве неких аналогов традиционных индейских вождей, и это даже даёт повод сравнивать политические системы Латинской Америки с трайбалистскими государствами Африки.

Но это, так сказать, первый, коренной слой становления латиноамериканских элит. Вторым слоем можно считать выдвиженцев периода диктатур 10-х-70-х годов XX века, когда под влиянием США сформировались военные и компрадорские элиты, которые стали играть важнейшую политическую роль во многих странах Латинской Америки. Было три волны противодействия этим диктатурам, превращавшим свои страны в «банановые республики»: в 30-е годы, в 50-е и в 70-е.

В ходе этого процесса сформировалась третья составляющая современных латиноамериканских элит: левая и антиамериканская. Долгие годы она воспринималась в качестве контрэлиты, но в конце 70-х годов началась её инкорпорация и конвергенция в действующие политические системы, и этот процесс предопределил «левый поворот» или, на мой взгляд, вернее будет сказать «левый дрейф» конца 90-х годов. Который выглядел совершенно невозможным во времена Кастро и Альенде.

Посмотрите, президент Бразилии Фернанду Энрики Кардозу, видный ученый-социолог: в политике – социал-демократ, в экономике – скорее, проявил себя как либерал-монетарист, правда – очень сдержанный и мягкий. Но среди предпринимательского класса он, когда уходил, имел рейтинг доверия выше 70 %. Следующий президент, Игнасио де Лула, продолжая политику Кардозу, но придав ей социальный характер, перевел в средний класс 40 миллионов бедных бразильцев. Это очень много.

Рафаэль Корреа, напротив, казалось бы, правый экономист, став президентом Эквадора, проводит левую политику.

«Наверху» появились люди из народа, из «низов»: те же Игнасио де Лула, Энрике Моралес, Уго Чавес и другие. Чрезвычайно велика в современной Латинской Америке роль женщин – Кристина Киршнер, Дилма Русефф, Виолетта Чаморра. Эквадор, Боливия, Венесуэла – половину депутатских мест в парламентах этих стран должны занимать женщины, такая «гендерная квота» закреплена законодательно.

Но теперь на смену «левому дрейфу» идёт новое усиление правых, проамериканских сил. Это как песочные часы – Латинской Америке приходится их время от времени переворачивать, постоянно маневрируя между экономической эффективностью и социальной справедливостью.

Владимир ДАВЫДОВ.

Мы говорим: «олигархическое государство», «компрадорская буржуазия». Ну, в Латинской Америке она если и компрадорская, то сегодня – гораздо серьёзнее и профессиональнее, чем была до конца 80-х-начала 90-х годов XX века. В 90-е годы наверх вышли те фракции правящего класса, которые органически связаны с транснациональными корпорациями и банками, которые были готовы производить расчистку своего собственного экономического и политического пространства. Центр мировой экономики в ходе глобализации сместился именно в сторону ТНК и крупного финансового капитала.

С одной стороны – колоссальные экономические, социальные и политические издержки, утрата суверенитета, но с другой стороны – это новые технологии, которые дают колоссальный эффект. К началу XXI века латиноамериканские государства пришли с гораздо большим весом в мировой экономике и политике, чем это было до 1991 года. А когда социальные издержки неолиберализма стали избыточными, общественные настроения качнулись влево, к власти пришли фигуры наподобие Уго Чавеса в Венесуэле, Дилмы Русефф в Бразилии, чета Киршнеров в Аргентине, в Никарагуа Даниэль Ортега снова стал президентом. Это стало возможным потому, что сдвиги начались не только в массах, но и в элитах. Через политику внедрились в элиту новые фракции, которые не обладали капиталом. Но их стала разъедать коррупция. В этом плане левые оказались не на высоте. Противоядия против коррупции не было ни в одной латиноамериканской стране – может быть, за исключением Чили и отчасти Уругвая.

Александр НАГОРНЫЙ.

А Куба – это латиноамериканская страна?

Владимир ДАВЫДОВ.

Куба – отдельный случай, поскольку, в отличие от большинства стран Латинской Америки, она оставалась испанской колонией до начала XX века, а после того сразу же попала под столь же полный контроль со стороны США. Кстати, кубинская революция была, в первую очередь, антиколониальной революцией, а уже затем – социальной, поскольку выяснилось, что первое невозможно без второго.

Пётр ЯКОВЛЕВ, доктор экономических наук.

Латинская Америка – единственный регион мира, где за последнюю четверть века разрыв между богатыми и бедными в целом не рос, а уменьшался.

В Бразилии, например, коэффициент Джини по сравнению с 1991 годом снизился с 59 до 53, в Аргентине – с 45 до 44, в Мексике – с 54 до 47, в Колумбии – с 59 до 54, в Венесуэле, как это ни странно, вырос с 44 до 47. Но не стоит забывать, что данные процессы шли на фоне огромного экономического роста. Тем не менее, Латинская Америка остается во втором эшелоне развития, по многим направлениям отставая от передовых стран мира, – впрочем, как и Россия. И это отставание сокращается очень медленно, если вообще сокращается.

Поэтому в целом нужно сказать, что элиты Латинской Америки ответственны за такую отсталость. Они за два века независимости не смогли обеспечить своим обществам выход на передовые рубежи развития, не смогли выработать модель стратегической модернизации и провести её в жизнь, не смогли создать работающие эффективные государственные и общественные институты. Взять ту же Венесуэлу: ушли консерваторы, пришёл Чавес – совсем другая страна. Чавес умер – пошли разброд и шатания, всё держится на каких-то отдельных лидерах.

Александр НАГОРНЫЙ.

А зачем же Соединенным Штатам нужна сильная Латинская Америка? Разве они были заинтересованы в создании таких самостоятельных и эффективных институтов «к югу от Рио-Гранде»?

Пётр ЯКОВЛЕВ.

Это другой вопрос. Тепличных условий, чтобы никто не мешал, нигде никогда не было. Латиноамериканские элиты в этом смысле оказались не на высоте.

Александр НАГОРНЫЙ.

Но сейчас ситуация меняется?

Пётр ЯКОВЛЕВ.

Ситуация меняется во всём мире, и эти изменения неизбежно затрагивают Латинскую Америку. Но «драйвером» этих изменений она не является.

А ведь это – богатейшие страны, где есть абсолютно всё. И, например, там нет множества проблем, характерных для США или для России. В той же Аргентине, где я прожил 15 лет, – никаких расовых или национальных проблем, низкий уровень преступности, это страна, в которой и сегодня можно, приехав туда с пустыми руками в 20–30 лет, стать преуспевающим человеком, как это сделал, например, в конце 20-х годов прошлого века отец президента Карлоса Менема, эмигрант из Сирии. Или через 20 лет – отец нынешнего президента Маурисио Макри, эмигрант из Италии. Это элита, которая формировалась интернационально. Дилма Русефф по происхождению болгарка, Нестор Киршнер – немецко-хорватская смесь, Альберто Фухимори – японец, и таких примеров можно привести множество. Идёт размывание традиционных элит и проникновение новых людей. В Латинской Америке есть люди, которые сделали миллиардные состояния за последние 15–20 лет. Тот же Карлос Слим, один из богатейших людей современного мира, сын эмигранта-ливанца, миллионером стал самостоятельно, хотя и при финансовой поддержке своего отца.

Элиты Латинской Америки хорошо изучили политическую арифметику. Они создали систему выборов, партий и так далее. Но до политической высшей математики, когда создаются работающие государственные и общественные институты, они не доросли. И популистская политика новых элит, конечно, сильно ударила по старым элитам: пошли новые налоги, новые субсидии, ограничения на экспорт, ограничения на импорт и так далее. Каркас начал разрушаться, и когда на улицы вышли новые люди с новыми требованиями, которые купили бытовую технику, автомобили, их дети получили университетское образование, а власть эти новые требования удовлетворить уже не может.

Александр НАГОРНЫЙ.

В Латинской Америке идёт усиление ТНК или на первый план выходят национальные капиталы?

Владимир ДАВЫДОВ.

Сейчас идёт включение национальных структур в мировой рынок, в глобальный бизнес. Одним из примеров этого процесса является усиление роли «мультилатинос», которыми как раз занимается Петр Павлович, – это транснациональные корпорации, которые выросли из латиноамериканского капитала. Теперь их называют «транслатинос».

Пётр ЯКОВЛЕВ.

Пройдёмся по Москве. Есть популярная сеть фастфуда Burger King. Многие считают, что это американская компания. А она с 2010 года принадлежит бразильскому капиталу. Крупнейшие цементные компании, крупнейшие экспортеры продовольствия – это всё те же бразильцы, мексиканцы и так далее. Для скупки активов в Европе они в качестве плацдарма используют Испанию и Португалию, крупнейшие активы вкладываются в Великобританию. В финансовой сфере Латинской Америки преобладают или государственные, или крупные частные банки с местным капиталом. А иностранные банки, которые исторически играли важную роль, оттесняются на второй план. Конечно, процесс многослойный, но в нем латиноамериканские капиталы не поглощаются и не используются пассивно. Однако в целом идет объединение, «стягивание» региона при одновременном выходе на внешние рынки.

Например, ЛУКОЙЛ рвется к мексиканской нефти, потому что они там выставили на торги огромное количество участков, ранее находившихся в собственности государства. РУСАЛ практически содержит элиты Гайаны, поскольку там залежи бокситов, сырья для алюминиевой промышленности, наш бизнес там структурообразующий.

Александр НАГОРНЫЙ.

Какова роль католической церкви в Латинской Америке? Насколько сегодня популярны идеи «теологии освобождения», к которой, как известно, имеет определенное отношение недавно избранный папой Римским первый латиноамериканец и первый иезуит на престоле Святого Петра, аргентинский кардинал Хорхе Марио Бергольо, взявший имя Франциск? Формирует ли католическая церковь «образ будущего» для Латинской Америки через местные элиты?

Збигнев ИВАНОВСКИЙ.

Латинская Америка – традиционно католический континент, католичество исповедуют около 70 % его населения, однако сейчас там идет активное наступление протестантства. Недавно я даже прочёл такую фразу: «Католики обращаются к бедным, а бедные – к протестантам». Когда я лет пять назад был в Чили, в одном из беднейших, трущобных районов Сантьяго первое, что я увидел, – протестантский храм. В разных странах ситуация складывается по-разному, но в целом влияние католической церкви, конечно же, чрезвычайно велико. А папа Франциск – он же этнический итальянец, и в этом смысле не совсем чужой для римской курии человек.

Александр НАГОРНЫЙ.

Насколько сильны позиции так называемой Боливарианской инициативы? Пользуется ли она поддержкой со стороны Китая и России?

Владимир ДАВЫДОВ.

Я бы не стал преувеличивать значение этой межгосударственной структуры, которая носила не столько идейный, сколько конъюнктурный и даже не политический, а экономический характер. Там многое держалось на личности Уго Чавеса и на высокой цене нефти, которую Венесуэла поставляла на экспорт, в том числе – в другие страны Латинской Америки. Чавес умер, нефть подешевела – и не стало никакой Боливарианской инициативы, поскольку донорство со стороны Каракаса прекратилось, Венесуэла сейчас сама оказалась в очень сложном положении. И это, например, еще одна из причин того, что кубинцы пошли на сближение со Штатами. Люди из Острова Свободы широко представлены в силовых структурах нынешней Венесуэлы, Чавес их приглашал, и они прекрасно знают цену тем изменениям, которые сейчас идут при Мадуро, видят перспективу, и предприняли шаги для того, чтобы нормализовать отношения с Вашингтоном. Пусть на время, но им это нужно, чтобы не оказаться в положении рыбы, выброшенной на берег, а США тем самым несколько улучшили свой имидж во всей Латинской Америке.