Текст книги "Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие"

Откровенный разговор с читателем ведет в своих воспоминаниях и А. Найман (Анатолий Германович, р. 1936). В рассматриваемый период он создает «Рассказы о Анне Ахматовой» (1989), трилогию «Поэзия и неправда» (1994); «Славный конец бесславных поколений» (1996); «Б. Б. и др.» (1997). Своеобразным дополнением становится небольшая повесть «Любовный интерес» (2003), где в форме диалога с воображаемым собеседником автор дает оценку своему поколению и косвенно раскрывает тему любви в своей жизни и творчестве. Позиция автора, содержание его книг всегда четко отражаются в названиях, что связано со стремлением представить собственный взгляд на эпоху и современников.

Своеобразно решен портрет современника: в каждом из трех романов дан свой вариант образа И. Бродского. В «Поэзии и неправде» это пространство поэта, обобщенный, идеальный образ, заместивший реального И. Бродского. Он создан через описание собирательного персонажа Александра Германцева (фамилия представляет собой парафраз имени автора).

В романе «Славный конец бесславных поколений» рассказ ведется от лица автобиографического персонажа. Соответственно И. Бродский становится реальной фигурой с собственными неповторимыми чертами. История передается через биографию героя – традиционную повествовательную конструкцию, ведущую действие через детство к отрочеству и юности.

В роман «Б. Б. и др.» А. Найман снова вводит собирательный образ поэта, скрытого под инициалами Б. Б., но предметом обобщения становится уже не биография, а черты характера. За знакомым читателю Германцевым сохраняются лишь функции рассказчика и образ Б. Б. воспроизведен уже через призму его восприятия. Повествование складывается из надиктованных на магнитофон размышлений Германцева (своеобразная условность, обозначенная автором). А. Найман становится посредником между героем и читателем, судьба поэта оценивается извне, глазами его младших современников.

Подобная трансформация образа повествователя в образы рассказчика, собеседника, участника диалога не случайна. В каждом из романов А. Найман выстраивает повествование таким образом, чтобы объективировать себя как персонаж. Рассказывая о событиях прошлого и о жизни И. Бродского, А. Найман разносторонне передает свое видение времени и поколения.

Диалогический дискурс представлен в романе «Сэр» (2001), внешне организованном как записи о встречах с английским либеральным мыслителем, философом оксфордской школы Исаией Берлином (1909-1997). Большинство произведений ученого именно записывались параллельно как им самим, так и его учениками. Форма романа-диалога редко встречается в отечественной мемуаристике («Разговоры» С. Волконского, 1912; «Переписка из двух углов» Вяч. Иванова и М. Гершензона, 1921; «Повесть о моем друге Игоре» Н. Носова, 1971), но широко представлена в мировой литературе, начиная с античной.

Введение дополнительных материалов: писем, набросков, дневниковых записей – превращается в один из признаков мемуарного текста. Исповедальная интонация становится главной, нарративные биографии, выстроенные по традиционной схеме, направленной от детства к зрелости, отходят на второй план. Обозначилась любопытная тенденция, связанная с авторским присутствием как в воспоминаниях, так и в его романном творчестве.

Сходный дискурс находим в текстах В. Аксенова. Реальные обстоятельства, эпизоды жизни с матерью всплывают в «Ожоге». Хитрый профиль автора под разными именами (Старого сочинителя, Стаса Ваксино, База Окселотла) появляется во многих произведениях. В последнем романе, «Таинственная страсть» (2009), ставшем своеобразным завещанием автора, он присутствует под именем Ваксона.

Свои итоги подводят и современники – В. Войнович («Персональное дело», 2006; «Автопортрет», 2010), А. Гладилин («Улица генералов. Попытка мемуаров», 2008), Е. Евтушенко[38]38
  В свое время, в 1963 г., публикация на английском языке книги «Precocious autobiography (Преждевременная автобиография)» чуть не стоила Е. Евтушенко отлучения от литературы.


[Закрыть](«Шестидесантник», 2008), Е. Рейн («Заметки марафонца: Неканонические мемуары», 2005).

Своеобразным дополнением становятся книги, выпущенные издательствами «Аграф» и «Захаров», посвященные той же непростой эпохе диссидентов, самиздата, третьей волны эмиграции, – «Добрый пастырь», «Имя времени» (2005), «Довлатов и другие» (2006), «Что и зачем» (2007), «СМОГ» (2007) В. Алейникова; «В соблазнах кровавой эпохи» (2005) Н. Коржавина.

В серии «Мой XX век» в Вагриусе вышли: «Век необычайный» (2003) Б. Васильева, «О себе и о других» (2005) Б. Слуцкого. Расширяются и уточняются ранее изданные воспоминания, например, «На виртуальном ветру» А. Вознесенского.

Продолжает издаваться с обстоятельными комментариями и предисловиями серия «Россия в мемуарах» издательства НЛО: «Воспоминания» (2008) Евг. Дорошевича, «Жизнь человека, неудобного для себя и для многих» (2004) А. Амфитеатрова, «Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки» В. Иванова-Разумника, «Литературные воспоминания. 1890-1902 гг.» П. Перцова (2001), «Города и встречи. Книга воспоминаний» (2008) Е. Полонской.

Особое значение приобретает позиция мемуариста. При взгляде из настоящего в давно минувшее и наблюдении за событиями как бы со стороны можно говорить об авторской объективности. Уменьшение расстояния между временем создания текста и временем действия привело к тому, что на читателя буквально обрушился поток переживаний, мыслей, рассуждений. В. Топоров назвал подобные тексты «преждевременными мемуарами»; среди них «Ужин с клоуном» В. Кравченко (1992), «Последний роман» М. Берга (1994), «Ониксовая чаша» (1994), «Любью», «Проза поэта» (1999) Ю. Малецкого. Автобиографическое начало здесь используется как литературная условность, когда героям передаются некоторые факты собственной биографии, повествование выстраивается на ассоциативной основе с элементами «потока воспоминаний», текст конструируется на основе приема воспоминаний.

Републикация в 1989-1990 гг. мемуарной трилогии А. Белого стала прологом к созданию многих текстов. Д. Бобышев называет подобное повествование «человекотекстом» и пишет о своей манере: «Время там гуляет. Автор вспоминает свою жизнь, но в свободном порядке, он может переходить из прошлого даже в будущее, из одних слоев прошлого в другие. С современными оценками и в то же время с попыткой восстановить те реакции на события, которые были тогда. Если это получается в виде свободного речевого потока, это и есть человекотекст» («Я сам»).

У современных авторов заметна некоторая вторичность. Например, начало книги А. Мелихова «Роман с простатитом» (1997): «Я был зачат через два презерватива. Каждый носит с собой целый мир» выстроено аналогично тексту А. Белого, написанного в начале ХХ в., но не в такой резкой манере и без использования ненормативной лексики: «я одной головой еще в мире: ногами – в утробе; утроба связала мне ноги; и ощущая себя змееногим; и мысли мои – змееногие мифы: переживаю титанности» («Котик Летаев»).

В воспоминаниях С. Гандлевского (Сергей Маркович, р. 1952) «Трепанация черепа» (1994, опубл. в 1995) собственно сюжета нет, на что указывает и сам автор: «Сюжета не ждите – взгляд и нечто, темные ходы смутных ассоциаций». Быт и творчество переплетаются в единый текст, через реплики можно установить и время прихода автора в литературу, и реконструировать его биографию, очертить круг близких. Он рассказывает о происходящем и одновременно обращается в прошлое, «струится легкий разговор»: «Приходила Лена, когда я звонил ей от аптеки или со станции. Оставляла, наученная мной, мне наутро в потайных склянках, подметала, готовила капусту под яйцами, сказала, что беременна».

Сам автор считает, что это «мемуары только отчасти», «иллюзия полного правдоподобия», «вышивание по мемуарной канве». Однако за потоком размышлений, воспоминаний, характеристик встает время, которое сегодняшнему читателю кажется просто анахронизмом: «.Володю собирались гнать из комсомола за то, что он, сын академика, разрешил выставиться в отцовской квартире каким-то не тем художникам».

В воспоминаниях предшественников подобный факт сопровождался бы пространным описанием, в котором бы уточнялось, почему сын академика выставляет художников в своей квартире, давалось описание «академической квартиры», позволявшей проводить даже выставки, и говорилось о многом другом. Но теперь читателю приходится самому восстанавливать многие факты, соединять их с другими эпизодами романа, в частности с описанием «академического поселка» в Мозжинке, уточнять, кем именно были собеседники С. Гандлевского, о которых он пишет, – Л. Рубинштейн, Б. Кежаев, Т. Кибиров, Д. Пригов, Ю. Ряшенцев, и расшифровывать отдельные имена, обозначенные инициалами или псевдонимами.

Составление текста из баек, историй, притч, анекдотов позволяет запечатлеть время изнутри, хотя не о всех событиях, может быть, хотелось бы рассказывать. Поэтому на первый план и выходят «кухонные посиделки». В «Трепанации черепа» автор, по сути, представляет манифест своего поколения, поколения «сторожей», которое в пассивной форме пыталось протестовать против системы, навязывающей свой образ жизни, оставаясь поколением философов. Многие из них (в том числе и С. Гандлевский) выражали свои переживания в лирической форме.

В отличие от А. Наймана, порой прозрачно скрывающего имена прототипов, С. Гандлевский выводит представителей своего поколения под их собственными фамилиями.

Форма беседы, разговора обусловливает и стилистические особенности прозы: встречается много оценочных, разговорных слов, клишированных выражений. В одном ряду с ними оказываются эпические конструкции, традиционные для структуры воспоминаний: «День был мрачный.», «Снимал я тогда.», «Когда я родился».

Возможно, появление произведений, в которых авторы очень откровенно общаются с читателем, используя самую разную лексику, в том числе и оценочную, характеристическую, объясняется активным тематическим, стилевым и образным поиском.

Причины повышенного внимания к собственной жизни всегда постоянны, они обусловлены потребностью самовыражения, необходимостью подведения определенных итогов. Получив возможность высказаться, отойти от канона, писатели и создали оригинальные произведения, отличающиеся большой художественной изобразительностью.

В конце динамичного, сложного ХХ в. – напряженного периода, наполненного множеством самых разных событий, в корне изменивших мир и психологию отдельной личности, возникла потребность осмыслить произошедшее, высказать свое к нему отношение, обозначить основные тенденции и особенности развития. Подобную возможность и предоставляют воспоминания, которые традиционно воспринимались как наиболее открытый жанр, позволяющий свободно высказываться по разным поводам. Несмотря на субъективность, авторам удается передать психологию, мироощущение людей определенного времени, сообщить множество интересных фактов.

В воспоминаниях также фиксируется формула литературного сознания определенного времени, используются особенные приемы изображения, соответственно и авторы каждого периода предпочитают особые повествовательные формы.

Детектив как явление современной культуры

Детективный жанр как особая жанровая конструкция складывался на протяжении всего ХХ в. Формула детектива была предложена в 40-е годы XIX в. в произведениях Э. По, но только после появления книг А. Конан-Дойля можно говорить о детективе как о жанре со своими особенностями. Обычно различают «классический», «криминальный» («милицейский), «политический» детектив. Названия разновидностей определяются содержанием.

Популярность детектива зависит не только от динамичного сюжета, запутанной интриги, но и от личных качеств главного героя, чаще всего сыщика, выступающего в качестве следователя, журналиста или обаятельной пожилой дамы.

Классический детектив предполагает использование схемы социально-психологического романа, когда не только распутывается детективная история, но и мотивируется совершение тех или иных поступков и самого преступления, дается психологический портрет жертвы и большинства задействованных в повествовании персонажей. Расследующий преступления выступает не в виде лица, вершащего правосудие, восстанавливающего справедливость, но как профессиональный аналитик. При этом он наделяется индивидуальными особенностями, нередко романтическими или сентиментальными чертами.

В начале своего развития отечественная детективная литература не избежала схематизма в обрисовке персонажей и ситуаций, главный герой – следователь – выступал именно как поборник чистоты и порядка, борющийся с преступниками. Подобное противостояние объяснялось общим отношением к положительному герою, социологизацией литературного процесса. Четко выдержанная ролевая функция и обусловила поведение героя.

Мировая культура за то же время создала разнообразные типы персонажей, выводя чаще всего в качестве расследователя преступления сыщика или проницательного журналиста, но иногда допуская и возможности иронического осмысления образа. Тогда появлялись наблюдательные дамы или прозорливые сестры-близнецы. Оставались неизменными только законы жанра, никто не мог причинить вред распутывающему преступление. Как архетипическая фигура сыщик выходил победителем в борьбе со злом.

Изменения в отечественном детективном жанре начались с образа персонажа. Вначале он выглядел как герой, одаренный большой физической силой и владеющий навыками обращения с самой совершенной техникой. Поэтому основным жанром был боевик, где происходили непрерывные драки и столкновения. Иногда, как у Ч. Абдуллаева, криминальный сюжет наслаивался на политическую интригу.

Изменение взаимоотношений в обществе, определенная стабилизация отношений привели к необходимости трансформации «крутого боевика». Появились детективы А. и С. Литвиновых, в которых создается образ «своего парня», не крутого и не наделенного сверхспособностями.

В отечественной словесности развитие детектива подчиняется своим закономерностям. Об этом свидетельствует, в частности, опыт А. Марининой (настоящее имя – Марина Анатольевна Алексеева, р. 1954). Создавая своего сериального героя, Анастастию Каменскую, А. Маринина наделила его запоминающимися физическими и душевными особенностями, характерными привычками (подчеркиваются ее приверженность к удобной и комфортной одежде, блестящие математические способности, нежелание заниматься бытом).

А. Маринина учла некоторые особенности российского читателя. Поскольку в ее романе отсутствуют традиционные коллизии, связанные с восстановлением справедливости или выяснением мотивов преступления (убийства в английском романе, например, чаще всего происходят из-за денег), нужно было найти иные мотивационные ходы. Для этого ей пришлось изменить схему традиционного детектива. Перед читателем стала разворачиваться история обычного рядового сотрудника А. Каменской. Со временем героиня превращается в одного из ведущих деятелей уголовного розыска. И одновременно автор прописывает ее биографию, последовательно разворачивая ее роман с А. Чистяковым, сообщая некоторые факты из ее прошлого. Отдельные элементы биографии героини и ее создательницы совпадали, поскольку подобная особенность также отвечала законам современной формы, склонной к автобиографичности повествования.

Подобные серийные персонажи хорошо известны в мировой литературе: в английской литературе появился образ Шерлока Холмса (детективы А. Конан-Дойля), в американской – Перри Мейсона (произведения Р. Стаута), во французской – Сан-Антонио (книги Ф. Дарка).

Несмотря на передачу психологических переживаний героини, А. Марининой не удалось подняться на уровень романного повествования. Здесь снова сказались законы жанра, в котором построение внутреннего мира определяется клишированными фразами и выражениями. Если Ф. Дарк особое внимание уделяет словесному поиску, то А. Маринина более стереотипна, часто пользуется речевыми штампами, распространенными оборотами: «Зачем вы пытаетесь ввести меня в заблуждение?»; «Хотя, похоже, этого не знал»; «Да, основания были»; «В любом случае это надо выяснить»; «От этого незнакомого мужчины, худого, высокого и довольно некрасивого, исходил запах богатства».

Несколько разнообразят сюжет мелодраматические элементы, свойственные «женскому роману». На протяжении нескольких романов герой уговаривает героиню выйти за него замуж, эффект ожидания создает определенную интригу и держит читателя в напряжении. С той же целью А. Маринина вводит своеобразного двойника Каменской, следователя Т. Полякову. Впрочем, схема построения сериального детективного романа предполагает постепенное расширение круга действующих лиц. Поэтому А. Маринина и вводит историю следователя из Петербурга.

Кроме того, последовательно вписывая биографию героини в социальный контекст девяностых годов, А. Маринина отражает и своеобразно фиксирует перемены в обществе отмеченного времени. Это вызвало интерес западного читателя, который не находил подобных отношений в советской литературе.

В Париже в октябре 2001 г. прошла организованная Институтом славяноведения, Ассоциацией французских русистов и Университетом Сорбонна-4 международная конференция на тему «Творчество Александры Марининой как отражение современной российской ментальности». С докладами выступили филологи России, Франции, Норвегии, Германии, США.

За одно десятилетие произошло множество событий, страна вернулась к рыночной экономике; произошли изменения в психологии, сознании людей. Поэтому практически в каждом своем новом произведении А. Маринина смогла описывать явления, которые рядовой читатель стремился понять и осмыслить (в шоу-бизнесе, издательской сфере, криминальных структурах). В течение длительного времени интерес к произведениям А. Марининой поддерживался именно из-за разнообразия возникавших в обществе коллизий. Создавалось и подобие «производственного романа», развивавшегося на протяжении десятилетий. Использование устоявшейся формы и схемы развития конфликта также помогало сохранять интерес к творчеству А. Марининой.

В начале XXI в., когда бытовая реальность девяностых годов оказалась описанной, причем не только А. Марининой, но и другими авторами (в частности, П. Дашковой), стал ощущаться своеобразный дефицит сюжетов. В будущем он может привести к повторяемости, возвращению к отработанным схемам и мотивам.

Авторам приходится искать новые повороты развития сюжета. Под влиянием И. Хмелевской, родоначальницы данного направления, и отечественные писатели стали насыщать повествование ироническими коллизиями, фразами из анекдотов, рекламных слоганов, которые скорее уместны в какой-нибудь неформальной компании. Создается впечатление, что расследование преступления не имеет никакого значения, а неожиданное появление преступника просто завершает развитие сюжета. Важнее для автора прояснить взаимоотношения героев, привести их к счастливому концу. И все же проект оказался настолько удачным, что количество авторов и число их произведений постоянно растет.

Возможно, отчасти бытование «иронического детектива» связано с расширением круга читателей: 70% приверженцев жанра составляют женщины, поэтому повествование, основанное на действии, стало заменяться бытовыми описаниями. Д. Донцова откровенно признается, что пишет «сказочки для взрослых», ведь все мы ревнуем, любим, убиваем (в последнем случае, наверное, скорее в романах и в мыслях).

Соединение мелодрамы и политического детектива отличает структуру книг Т. Устиновой (Татьяна Витальевна, р. 1968). Основываясь на какой-либо истории (иногда такой неправдоподобной, как превращение золушки в миллионершу), она выстраивает сложный сюжет с множеством мотивов, иногда ложных, при этом тщательно прорабатывает. Некоторые истории получают продолжение (о бизнесмене Кольцове и его семье). Четкое деление повествования на отдельные эпизоды привлекло внимание кинематографистов. Сама себя Т. Устинова писателем не считает, скорее называет хроникером, автором, стремящимся запечатлеть свое время в форме детектива. «Когда пишу книгу, в голове возникают образы разных людей, и тех, с которыми я работала, и даже тех, кого просто видела на улице, если они произвели на меня впечатление», – замечает автор по поводу того, что в ее книгах нет ни одного выдуманного персонажа.

Несколько иначе развивается П. Дашкова (настоящее имя – Татьяна Викторовна Поляченко, р. 1960). Ее проза не подвергается особым изменениям, хотя проблематика романа избирается каждый раз новая, меняются героини и все чаще вводятся дидактическая и философская линии. П. Дашкова также использует схему традиционного, а не детективного романа, расследование преступления становится одной из сюжетных линий, иногда даже одной из главных. Попутно раскрываются личные взаимоотношения героев. П. Дашкова создает синтетическую форму, сочетая элементы детективного романа, «женского романа», психологического триллера, мистического романа.

Конечно, нельзя сравнивать П. Дашкову по уровню художественного мастерства с Ф. Достоевским, но в ее произведениях, несомненно, представлены элементы социально-психологического романа, проявляющиеся в стремлении развернуть сюжет на основе объяснения причин совершения преступления. Может быть, поэтому ее интересует психология серийного убийцы и маньяка, история подобных преступлений раскрывается в нескольких романах.

По сравнению со своими коллегами по литературному цеху П. Дашкова легче приняла правила литературной игры, стала давать изящные и ироничные интервью, создавая образ самопробивающейся и, наконец, пробившейся писательницы. Теперь, когда помимо самих произведений авторы пишут истории собственной жизни, форма интервью оказалась не менее значимой для них, чем книга (примером может служить рекламная кампания Т. Устиновой, проведенная в 2003 г., сделавшая ее «Первой среди лучших»). Теперь такие мероприятия стали правилом для издательства «Эксмо».

Рассмотрим и такой вариант, когда детективная интрига становится одной из сюжетных линий. В качестве примера обратимся к прозе М. Юденич (Марина Андреевна, р. 1953), стремительно вошедшей в литературу и являющейся автором порядка десяти романов. В первом «Я отворил пред тобою дверь» (1992) автор еще как бы отрабатывает собственную манеру. Поэтому традиционные для ее повествования несколько сюжетных линий пока развиваются параллельно, практически не пересекаясь между собой. Позже появится сложная система взаимопереходов, одна история станет искусно перетекать в другую, чтобы проясниться в самом конце повествования. После публикации первого романа стало ясно, что основное внимание автор обращает на интригу, необычные сюжеты, психологические мотивировки поведения героев, стремясь держать читателя в напряжении до последней страницы. Она тщательно работает над языком, не допуская напрасных отклонений от литературной нормы.

Возможно, успеху М. Юденич способствовало полученное ею психологическое образование, позволившее создать увлекательное и отчасти развлекательное повествование в произведениях «Ящик Пандоры», «Дата моей смерти», «Исчадие Рая», «Стремление убивать», «Сен-Женевьев-де Буа» и др. В прозе М. Юденич переплетаются описания «страшных» сцен (нередко выстроенных по законам готического романа) и иронические комментарии автора. Часто интрига строится на таинственном, необъяснимом, загадочном явлении, которое автор постепенно раскрывает («Welcome to Трансильвания», «Сен-Женевьев-де Буа»).

Доминантной становится форма «мистического» детектива. Увлекательный сюжет использован в первом романе дилогии «Титаник плывет», опубликованном в 2001 г. Завязка задается в эпиграфе, она продолжает разворачиваться и в «Прологе», где появляется Нострадамус. Его пророчество и определяет основную интригу.

Действие начинается 17 января 2001 г., но практически сразу же делится на две линии – одна уходит в прошлое, другая остается в настоящем. Постоянные временные перебивки только усиливают интерес к повествованию. Основная сюжетная линия, обозначенная в названии произведения, связана с историей создания нового «Титаника», который, как и старый, должен погибнуть, но на сей раз из-за трех женщин. Их поиском и занимаются представители службы безопасности корабля, организованной до его постройки. Именно «нерадивые юнцы», ведущие поиск одной из трех роковых женщин и нашедшие ее, не доводят до сведения начальства связанное с ней пророчество о розе, посчитав информацию несущественной.

«Правильно» расположенные действующие лица подчиняются принципу «сериальности». В каждой главе представляются герои, относящиеся к разным слоям: представители высшего света, и предсказательница, и психолог из России, и выпускницы престижной школы Челтенхейма. Ориентирующийся на детективную интригу читатель предполагает, что под подозрением находятся все действующие лица, идет расследование и потому нужна характеристика всех персонажей.

Хотя формально само убийство совершается в самом конце и не оказывает влияния на сюжетную интригу, развивающуюся как бы независимо от хода расследования, поиск возможного преступника начинается буквально с первых страниц. Талантливый и проницательный психолог Полина Юрьевна Вронская смогла «вычислить» личность возможного убийцы, создав ситуацию предкатастрофы.

Принятию решения Вронской предшествуют некоторые мистические явления. Автором не случайно выбрана литературная фамилия. Героине, как и ее однофамильцу, снятся пророческие сны, в которых появляется красноглазый полковник, работавший вместе с ней в зоне чеченского конфликта. По стилистике сон явно буддистский (автор пародирует средневековый китайский роман «Сон в красном тереме»), основан на цветовой семантике: «Красноглазый полковник издалека протягивал ей цветок. Чайную розу на длинном стебле <…> Рука с розой снова потянулась к ней. Но теперь она знала точно – он вовсе не собирается дарить ей цветок».

Несомненна перекличка с сюжетом о поиске того, кто носит имя розы или связан с ней. Семиотический постмодернистский код указывает на знаковое произведение, скажем, им вполне мог бы оказаться культовый роман «Имя розы» (1980) У. Эко. Хотя семантика слова «роза» может быть и более сложной.

Мистический оттенок происходящему придает постоянно обыгрываемая семантика чисел, среди которых доминирует число три. Сам автор иронизирует над страстью прочтения любого события в символическом ключе: «.Наши колледжи находились в состоянии любой вражды с 1748 года. Или – с 1848 года. Никогда не мог этого усвоить». Исторические аллюзии – революция 1848 года – не важны для него.

Снова проходит тема розы, звучащая как своеобразный рефрен или лейтмотив, может быть, и как резюме: «А цветок? Это что такое? Какой еще цветок?» Происходят поиски несуществующего предмета или лица, косвенно отсылающие читателя к мировым аналогам, можно вспомнить, например, роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина» («А был ли мальчик?»).

Отмеченная кодификация разных сюжетных линий романа может быть объяснена и законами литературной игры, и правилами массовой литературы, всегда вторичной, клишированной, рассчитанной на узнаваемость ситуаций. Читатель просто обязан встретиться с уже привычным, знакомым, оставаясь в рамках школьной программы – стихотворения В. Маяковского: «Утренние звезды – оспы отметины, на чистом лике небес, мелкая месть поверженной ночи. Однако они недолговечны»; «Сколько камней-обвинений брошено в него из-за одной только этой привычки – работать ночами». Эти строки являются не точной цитатой, а парафразом текстов известного поэта.

Использована также стилистика анекдота («Это что такое – Тюмень? – Что-то вроде Техаса. Только намного холоднее»), литературной сказки («Несравненной, очаровательной, отвратительной, безобразной, великой и ужасной», – характеристика одной из героинь, Долли).

Описание построено на клише и одновременно содержит косвенное указание на состояние героя, подспудно звучит авторская характеристика: «Дом был уютным. Кофе – горячим и ароматным. Газон – свежим и сочным. В прозрачном небе ярко сияло ласковое, нежаркое солнце».

Псевдоафористичность – еще одно непременное свойство массовой литературы: «Алекс больше не парил в поднебесье». Характеристики героев стандартны и даже трафаретны: «Чертыхаясь Боб поплелся в ванную – в зеркале отразилось бледное, осунувшееся лицо, покрытое редкой бурой щетиной. Глаза запали, веки припухли, густые темные тени залегли вокруг. Лицо тяжелобольного человека. Безнадежного, угрюмого пьяницы. Возможно – горького пьяницы».

Портрет героя часто дается посредством ряда точно подобранных определений, выглядящих как штамп: Стивен Мур – невысокий, подвижный американец, одетый с подчеркнутой, ковбойской небрежностью, и Джон Томсон – белокурый гигант, совершенный британец во всем – от безупречных ботинок до аккуратной, слегка напомаженной прически.

Очевидно, что в романе М. Юденич соединены элементы массового и элитарного культурных кодов. С элитарной литературой ее сближает подтекст, необходимость расшифровки скрытого текста. Но это же свойство позволяет рассматривать произведение М. Юденич и как постмодернистский текст, собранный из цитат. Отсюда споры о возможной вторичности и качестве ее текстов.

В продолжении романа «Welcome to Трансильвания» (2000) М. Юденич сохранила многие особенности первого текста: перебивку повествования разными сюжетными линиями, клишированность описаний, стереотипность портретных характеристик, использование лексики разных групп для выражения оценок и оживления повествования. Создается впечатление, что автор составила своеобразный словарик, которым пользуются, в частности, и переводчики в поисках эквивалентов. Скажем, описание голоса: негромкий, мягкий, вкрадчивый голос прозвучал из темноты. «голос хозяина вообще обволакивал, струился мягким бархатом, располагающим к открытой дружеской беседе».

Заметен некий эстетизм описаний. Хотя М. Юденич постоянно усиливает драматическую линию, некоторые герои гибнут или серьезно страдают в ходе повествования, все же у нее нет описаний мафиозных разборок, натуралистических сцен. Действие большинства современных детективов все чаще происходит в прошлые века или в начале ХХ в.

К авторам, развивающим популярную форму «интеллектуального детектива», «квазиисторического романа», относится Л. Юзефович (Леонид Абрамович, р. 1947). Первое его произведение появилось в 1977 г. В произведениях 1990-х годов автор использовал накопленный им опыт в ранее написанных повестях «Обрученные с вольностью», «Академический час», «Охота с красным кречетом». Его цикл о дореволюционном сыщике Иване Путилине откровенно стилизован под записки А. Кони.