Текст книги "История России в современной зарубежной науке, часть 1"

Рассматривая события 1917 г., историки связывают развитие революционных потрясений 1917 г. с тяготами мировой войны – К. Годэн (51), Дж. Хоскинг (60), Р. Уэйд (106) и др. Файджес (44, 45) отмечает, что крестьяне, волею обстоятельств давно порвавшие с деревней (солдаты, отходники), были в ней наиболее активной действующей силой. Уэйд (106) показывает, что крестьяне и рабочие, оказавшиеся в армии, рассматривали службу как возвращение крепостничества, из-за чего противоречия между ними и офицерами (среди которых было немало либералов и социалистов) оказались весьма велики. Осуществления своей основной цели – превратить крестьянство, составлявшее три четверти населения, в активных граждан – Временное правительство могло добиваться только при помощи агитации и пропаганды, печатной и устной. именно слово представляло собой в тот момент главное средство интеграции крестьян в национальную политическую культуру. Однако терминология революции была китайской грамотой для основной массы крестьянства. Так же, как в революционной Франции ХVIII в., в России существовала пропасть между политическим языком городов и теми речевыми формулами, которыми крестьяне выражали свои моральные и политические представления, пишет автор.

В целом проблема языковой коммуникации оказалась неразрешимой для Временного правительства в его попытках построить национальную политическую культуру при помощи печатной и устной пропаганды в деревне, заключает автор. Язык в революционном 1917 г. стал в большей степени, чем когда-либо, средством самоидентификации для русских крестьян и объединил их в их ненависти к образованным городским слоям (44, с. 345). О том, что крестьяне стремились соотносить свои местные дела с бытовавшими в стране политическими идеологемами и даже выработали соответствующий язык и словарь, пишет К. Годэн (51).

Шанин (25) отмечал, что в деревне революция носила не просто экономический характер, а имела также «моральное и культурное измерение», ибо крестьяне вознамерились полностью изменить порядок вещей, сфокусировавшись на своих собственных интересах.

Р. Пайпс (17) утверждает, что вся экономическая среда, окружавшая русского крестьянина, делала его социальным радикалом и политическим консерватором. Социальным революционером он был потому, что мечтал о конфискации и передаче общинам всех частных земель. Политическим же консерватором был потому, что этой конфискации и перераспределения земель он ждал от царя, которого считал верховным собственником России. Проявляя восприимчивость к эсеровской и большевистской пропаганде, обещавшей как раз то, чего ему хотелось, политически он оказался настроенным против демократии и в пользу «твердой руки» у руля государственной власти. К либералам и демократам он относился с недоверием, подозревая в них противников общенационального перераспределения собственности (17, с. 267).

Для Д. Муна нет никакого сомнения в том, что события именно этого времени определили дальнейшую судьбу российской деревни. русские крестьяне жили в тяжелых условиях, но те ужасные потрясения, которые они испытали в ХХ в., превосходят все, что пережили их предки. Решающие изменения, которые произошли в деревне после 1917 г., были привнесены извне и привели к исчезновению традиционного крестьянского общества. Некоторые из этих изменений, такие как индустриализация и урбанизация, характерны для всех стран. Однако поражает та скорость, с которой наступил конец мира, созданного русским крестьянством, и та жестокость и страдания, которыми этот конец сопровождался (85, с. 369).

Список литературы

1. Великий незнакомец: Крестьяне и фермеры в меняющемся мире: Хрестоматия. – М., 1992. – 431 с.

2. Грациози А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне, 1917–1933. – М., 2001.– С. 11–12.

3. Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX – начало XX в.): Новые подсчеты и оценки. – М., 2003. – С. 247–248.

4. Гумп Э.М. Образование и грамотность в глубине России: Воронежская губерния, 1885–1897 // Менталитет и аграрное развитие России (ХIХ–XX вв.). – М., 1996. – С. 305–319.

5. Джонс А. Россия в период поздней империи. Интерпретация: Три взгляда, две культуры, одно крестьянство. – Берн, 1997. – 457 с.

6. Каррер д'Анкосс Э. Незавершенная Россия. – М., 2005. – 192 с.

7. Ким Чан Чжин. Государственная власть и кооперативное движение в России (СССР), 1905–1930 гг. – М., 1996. – 520 с.

8. Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России, 1861–1914. – М., 2006. – 320 с.

9. Крестьяноведение: Теория. История. Современность. – Вып. 1. – М., 1996. – 352 с.; Вып. 2. – М., 1997. – 380 с.; Вып. 3. – М., 1999. – 323 с.

10. Кристофер М. Русско-японская война 1904–1905. – М., 2003. – 220 с.

11. Леонард К.С. К вопросу о модели социального выбора в отношении участия русских женщин в рынке труда: Изменение менталитета крестьян в девятнадцатом веке // Менталитет и аграрное развитие России (ХIХ–XX вв.). – М., 1996. – С. 349–358.

12. Вернер М. Почему крестьяне подавали прошения и почему не следует воспринимать их буквально. По материалам Юрьевского уезда Владимирской губернии во время революции 1905 года // Менталитет и аграрное развитие России (ХIХ–XX вв.). – М., 1996.– С. 184–195.

13. Мельников М. Крестьяне и частная земельная собственность // Посев. – М.; Frankfurt a. M., 2006. – № 8. – C. 36–40.

14. Менталитет и аграрное развитие России (ХIХ–XX вв.). – М., 1996. – 440 с.

15. Мэйси Д.А. Аграрные реформы Столыпина как процесс: Центр, периферия, крестьяне и децентрализация // Россия сельская. – М., 2004. – С. 151–284.

16. Пайпс Р. Россия при старом режиме. – М., 2004.– 494 с.

17. Пайпс Р. Собственность и свобода. – М., 2000. – 415 с.

18. Сиви Р.И. Голод в крестьянских обществах // Отечественная история. – М., 1995. – № 4.– С. 7–8.

19. Судзуки Т. Модернизирующаяся Россия и сельская община: Реформы и традиция // XX век и сельская Россия. – Токио, 2005. – С. 38–43.

20. Хок С.Л. Голод, болезни и структуры смертности в приходе Борщёвка, Россия, 1830–1912 // Социально-демографическая история России XIX–XX вв. Современные методы исследования. – Тамбов, 1999. – С. 9–24.

21. Хок С.Л. Мальтус: Рост населения и уровень жизни в России, 1861–1914 гг. // Отечественная история. – М., 1996. – № 2. – C. 27–44.

22. Хоскинг Дж. Россия и русские: В 2 кн. – М., 2003. – Кн. 1. – 494 с.

23. ХХ век и сельская Россия. – Токио, 2005. – 198 с.

24. Чой Джаедонг. Крестьянское завещание и наследование в период столыпинской аграрной реформы // XX век и сельская Россия. – Токио, 2005. – С. 43–83.

25. Шанин Т. Крестьянские войны в России, 1902–1922 годы. Выступление на аграрном семинаре памяти Виктора Петровича Данилова 4–5 марта 2005 г. // Крестьяноведение: Теория. История. Современность. – М., 2006. – С. 30–38.

26. Шанин Т. Перспективы исследования крестьянства и проблема восприятия параллельности общественных форм (1989) // Крестьяноведение. – М., 1996. – С. 8–25.

27. Эммонс Т. Проблема социальной интеграции («слияние сословий») в русском земстве // Менталитет и аграрное развитие России (ХIХ–XX вв.). – М., 1996. – С. 209–215.

28. Энгел Б. А. Бабья сторона // Менталитет и аграрное развитие России (ХIХ-XX вв.). – М., 1996. – С. 75–92.

29. Bartlett R. Land commune and peasant community in Russia: Communal forms in imperial and early Soviet society. – N.Y., 1995. – 435 p

30. Bradley J. Subjects into citizens: societies, civil society, and autocracy in tsarist Russia // American hist. rev. – Wash., 2002. – Vol. 107, N 4. – P. 1094–1123.

31. Burbank J. Legal culture and citizenship in Russia: Perspectives from early twentieth century // Reforming justice in Russia, 1864–1994. – N.Y., 1997. – P. 127–150.

32. Burbank J. Russian peasant go to court: legal culture in the countryside, 1905–1917. – Bloomington; Indianopolis, 2004. – 374 p.

33. Burbank J. A Question of dignity: Peasant legal culture in late imperial Russia, continuity and change. – 1995. – Vol. 10, N. 3. Р. 391–404.

34. Burds J. Peasant dreams and market politics: Labor migration and the Russian village, 1861–1905. – Pittsburgh (Pa.), 1998. – 314 p.

35. Chulos Ch. Coverning worlds: Religion and community in peasant Russia, 1861– 1917. – DeKalb, 2003. – 201 p.

36. Chulos C.J. The end of cultural survivals (perezhitki): remembering and forgetting Russian peasant religious traditions // Studia Slavica Finlandensia. – Helsinki, 2000. – P. 190–207.

37. Darrow D.W. The politics of numbers: Zemstvo land assessment and the conceptualization of Russia's rural economy // The Russian review. – 2000. – Vol. 57, N 1. – P. 52–76.

38. Dennison T.K., Carrus A.W. The invention of the Russian rural commune: Haxthausen and the evidence // Hist. jour. – 2003. – Vol. 4, N 3. – P. 561–582.

39. Dixon S. The modernization of Russia, 1676–1825. – Cambridge, 1999. – 278 р.

40. Dreyfus F.-G. Une histoire de la Russie. Des origines а Vladimir Poutine. – P., 2005. – 295 p.

41. Emerging democracy in late imperial Russia: Case studies on local self-government (the Zemstvos), State Duma elections, the Tsarist government and the State Council before and during World War I. – N.Y., 1998. – 316 p.

42. Engelstein L. Rebels of the soul: peasant self-fashioning in a religious key // Russ. history = Histoire russe. – Irvine, 1996. – Vol. 23, Pt. 1–4. – P. 197–203.

43. Figes О. Natasha’s dance: A cultural history of Russia. – L., 2003. – 729 p.

44. Figes О. The Russian revolution of 1917 and its language in the village // The Russian review. – 1997 – Vol. 56, N 3. – P. 323–345.

45. Figes О. A people's tragedy: A history of the Russian revolution. – N.Y., 1996. – 923 p.

46. Frank S.P. Crime, cultural conflict and justice in rural Russia, 1856–1914. – Berkeley, 1999. – 231 р.

47. Freeze G. Subversive piety: Religion and the political crisis in late imperial Russia // Journal of modern history. – 1996. – Vol. 68. – P. 308–350.

48. Frierson C.A. I must always answer to the law… Rules and responses in the reformed volost’ court // Slavonic and East Europ. review. – L., 1997. – Vol. 75, N 2. – P. 308– 334.

49. Frierson C.A. All Russia is burning! A cultural history of fire and arson in late imperial Russia. – Seattle, 2002. – 211 р.

50. Gatrell P. Poor Russia: Environment and government in the long-run economic history of Russia // Reinterpreting Russia. – L., 1999. – P. 89–106.

51. Gaudin C. No place to lay my head: Marginalization and the right to land during the Stolypins reforms // The Slavic review. – 1998. – Vol. 57. N 4. – P. 747–774.

52. Gaudin C. Ruling peasants: Village and state in late imperial Russia. – De Kalb, 2007. – 271 p.

53. Geldem, J. von. Life in-between: Migration and popular culture in late imperial Russia // The Russian review. – 1996. – Vol. 55, N 2. – P. 365–383.

54. Hartley J.M. A social history of the Russian empire. 1650–1825. – L., 1999. – 313 p.

55. Heizen J.W. State power and transformation of rural Russia 1917–1929. – Pittsburgh, 2004. – 223 p.

56. Hickey M.C. Local government and state authority in the provinces: Smolensk, February–June 1917 // Slavic review. – 1996. – Vol. 55. – Р. 863–881.

57. History of Russian peasantry in the twentieth century. – Tokyo, 2002–2004. – Vol. 1. – 2002. – 149 p.; Vol. 2. – 2004. – 153 р.

58. Hock S.L. Did Russia’s emancipated serfs really pay too much for too little land? Statistical anomalies and long-tailed distributions // Slavic review. – 2004. – Vol. 63, N 2. – P. 247–274.

59. Holquist P. Making war, forging revolution: Russia's continuum of crisis 1914–1921. – Cambridge (Mass.), 2002. – 359 p.

60. Hosking G. Russia and the Russians. A History. – Cambridge, 2001. – 435 р.

61. Hosking G. Russia: People and Empire, 1552–1917. – Cambridge (Mass.), 1998. – 548 p.

62. Hughes L. Russia in the age of Peter the Great. – New Haven; L., 1998. – 602 p.

63. Imai Y. Russian intelligentsia and the International cooperative movement. – Tokyo, 1997. – 245 р.

64. Imperial and national identities in pre-revolutionary, Soviet and post-Soviet Russia. – Helsinki, 2002. – 242 p.

65. Johnson R. Family life-cycles and economic stratification: A case-study in rural Russia // Jour. of social hist. – 1997. – Vol. 30, N 3. – P. 705–731.

66. Jones A. Late imperial Russia. An interpretation: Three visions, two cultures, one peasantry. – Bern, 1997. – 457 p.

67. Kelly C. Refining Russia: Advice literature, polite culture, and gender from Catherine to Yeltsin. – Oxford, 2001. – 311 p.

68. Keep J.H. Power a. the people: Essays on Russian history. –Boulder, 1995. – 443 p.

69. Kingston-Mann E. In search of the true West: Culture, economics, and problems of Russian development. – Princeton, 1999. – 321 р.

70. Kivelson V. Cartographies of tsardom: The land and its meanings in seventeenth-century Russia. – Ithaca, 2006. – 263 p.

71. Kort M. The Soviet colossus: History and aftermath. – Armonk (N.Y.); L., 2001. – 466 p.

72. Kotsonis Y. Face-to-face: The state, the individual, and the citizen in Russian taxation, 1861–1917 // Slavic review. – 2004. – Vol. 63, N 2. – P. 221–246.

73. Kotsonis Y. No place to go: Taxation and state transformation in late imperial and early Soviet Russia // Journal of modern history. – Chicago, 2004. – Vol. 76. – P. 531–577.

74. Kotsonis Y. Making peasants backward: Agricultural cooperatives and the agrarian question in Russia, 1861–1914. – N.Y., 1999. – 245 p.

75. Land commune and peasant community in Russia: Communal forms in imperial and early Soviet society. – N.Y., 1995. – 435 p.

76. Late imperial Russia. Problems and prospects. Essays in honour of R.B. McKean. – N.Y., 2005. – 208 p.

77. Lih L.T. Experts and peasants // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian history. – Vol. 2, N. 4. – Bloomington, 2001. – P. 803–822.

78. Longworth Ph. Russia's empires: Their rise and fall: From prehistory to Putin. – L., 2005. – 398 p.

79. Malia M. Russia under western eyes: From the Bronze Horseman to the Lenin Mausoleum. – Cambridge (Mass.), 1998. – 254 р.

80. Matsuzato К. The fate of agronomists in Russia: Their quantitative dynamics from 1911 to 1916 // The Russian review. – 1996. – Vol. 55, N 2. – P. 173–182.

81. Mccaffray S.P. Confronting serfdom in the age of revolution: projects for serf reform in the time Alexander i // The Russian review. – 2005. – Vol. 64, N 1. – P. 1–21.

82. Modernizing Muscovy: Reform and social change in the seventeenth century Russia. – L.; N.Y., 2004. – 489 p.

83. Moon D. Peasant migration and the settlement of Russia's frontiers, 1550–1897 // Historical journal. – Cambridge, 1997. – Vol. 40. – P. 859–893.

84. Moon D. The problem of social stability in Russia, 1598–1998 // Reinterpreting Russia. – L., 1999. – P. 75–88.

85. Moon D. The Russian peasantry 1600–1930: The world the peasants made. – L., 1999. – 396 p.

86. Moon D. Reassessing Russian serfdom // European history quart. – L., 1996. – Vol. 26. – P. 483–526.

87. Mosse W.E. An economic history of Russia 1856–1914. – N.Y., 1996. – 298.

88. Pallot J. Peasant responses to Stolypin’s project of rural transformation. – N.Y., 1999. – 255 p.

89. Pallot J. Land reform in Russia, 1906–1917: Peasant responses to Stolypin’s project of rural transformation. – N.Y., 1999. – 198 p.

90. Perrie M. Pretenders and popular monarchism in early modern Russia: The false tsars of the time troubles. – Cambridge, 1995. – 269 p.

91. Pintner W. Reformability in the age of reform and counterreform, 1855–1894 // Reform in Russia and the USSR. – Urbana, 1989. – P. 83–106.

92. Popkins G. Peasant experiences of the late tsarist state: District congresses of land captains, provincial boards and the legal appeals process // Slavonic and East European rev. – L., 2000. – Vol. 78. – P. 90–114.

93. Power, culture, and the limits of legal order. – N.Y., 1997. – P. 82–106.

94. Raleigh D.J. The rise and fall of Smolensk’s moderate socialists: The politics of class and the rhetoric of crisis in 1917 // Provincial landscapes: Local dimensions of Soviet power, 1917–1953. – Pittsburgh, 2001. – P. 14–35.

95. Reinterpreting Russia. – L., 1999. – 232 p.

96. Rendle E.M. Family, kinship, and revolution the Russian nobility, 1917–23 // Family and community history. – Leeds, 2005. – Vol. 8. – P. 35–47.

97. Retish A.B. Russia’s peasants in revolution and civil war: Citizenship, identity, and the creation of the Soviet state, 1914–1922. – Detroit, 2008. – 312 p.

98. Retish A. Creating peasant citizens: Rituals of power, rituals of citizenship in Viatka province, 1917 // Revolutionary Russia. – 2005. – Vol. 16. – P. 47–67.

99. Russia's missing middle class: The professions in Russian history. – N.Y., 1996. – 234 p.

100. Semyonova-Tianshanskaia О. Village life in late tsarist Russia: An ethnography by Olga Semyonova-Tianshanskaia. – Bloomington, 1995. – 175 p.

101. Seregny S.J. Wager on the peasantry: Anti zemstvo riots, adult education and the Russian village during World war one: Stavropol' province // Slavonic and East European rev. – L., 2001. – Vol. 79, N 1. – P. 90–98.

102. Spulber N. Russia's economic transitions: From late tsarism to the new millennium. – Cambridge, 2006. – 256 р.

103. Stockdale M. My death for the motherland is happiness: Women, patriotism, and soldiering in Russia’s Great war, 1914–1917. – Amer. hist. rev. – 2004. – Vol. 109. – P. 78–116.

104. The Russian revolution of 1905: Centenary perspectives. – L., 2005. – 284 p.

105. Verner A. Discursive strategies in the 1905 revolution: Peasant petitions from Vladimir province // The Russian review. – 1995. – Vol. 54, N 1. – P. 65–72.

106. Wade R.A. The Russian revolution, 1917. – Cambridge, 2000. – 337 p.

107. Waldron P. Between two revolutions: Stolypin and the politics of renewal in Russia. – L., 1998. – 220 p.

108. Waugh D.L. We have never been modern: Approaches to the study of Russia in the age of Peter the Great // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. – Kˋln, 2001. – Bd. 49, Hf. 3. – S. 321–345.

109. Wegren S.K Socioeconomic transformation in Russia: where is the rural elite? // Europe-Asia studies. – Glasgow, 2000. – Vol. 52, N 2. – P. 237–271.

110. Wegren S.K. The rise, fall, and transformation of the rural social contract in Russia // Commun. a. post-communist studies. – Los Angeles, 2003. – Vol. 36, N 1. – P. 1–27.

111. Wildman A.K. The defining moment: Land charters and the post-emancipation agrarian settlement in Russia, 1861–1863. – Pittsburgh, 1996. – 67 p.

112. Workers and intelligentsia in late imperial Russia: Realities, representations, reflections. – Berkeley, 1999. – 278 р.

113. Zhuk S.I. Russia's lost reformation: Peasant's millennialism and radical sets in Southern Russia and Ukraine, 1830–1917. – N.Y., 2004. – 457 p.

Русский крестьянин идет в суд: Правовая культура в деревне, 1905–1917 гг.
(Реферат)

Дж. Бербанк

J. Burbank

RUSSIAN PEASANT GO TO COURT: LEGAL CULTURE IN THE COUNTRYSIDE, 1905–1917. – Bloomington, Indianopolis, 2004. – XXIII, 374 p

В книге известного американского историка Дж. Бербанк рассматриваются правовая культура крестьян, их отношение к закону и суду, их представления о справедливости.

Работа состоит из предисловия, восьми глав и приложений. Как пишет автор, крестьяне, добивавшиеся справедливости в суде, не были безликими «они», а личностями с большим разнообразием мнений о том, как жить, конфликтами в семье, с соседями, деловыми партнерами. В разрешении этих конфликтов они не держались за обычай, а прибегали к закону. Дж. Бербанк стремится представить деятельность и чаяния крестьян не как целого, общего, а индивидуального – через рассмотрение каждого случая в суде; не принимать во внимание противостояния общества и государства и известный тезис о крестьянской враждебности к государству; исследовать правовую практику крестьян. Использование ими институтов, созданных государством, не означает, что крестьяне были за или против царизма. Автор отвергает распространенную практику рассуждать о русских крестьянах, основываясь на исследованиях о крестьянах в другие времена, в других местах и иной обстановке, чем та, которая была в России в начале XX столетия, когда существовали характерные для того времени политические и экономические условия. Исследование архивных дел позволило автору «увидеть, кто приходил в суд и почему, и когда, и где, и как были приняты решения судьями» (с. XV). Это дает возможность увидеть реакцию волостного суда на изменение потребностей сельчан в мирное время, во время войны и революции.

Дж. Бербанк изучала протоколы волостных судов, иски крестьян, чтобы «слышать крестьянские истории один на один» и рассматривает свою работу как часть проекта демократизации историографии. Автор не избегает вопроса о социальной трансформации русской деревни, но показывает ее через призму многообразных дел в волостных судах, где проходило огромное большинство всех судебных разбирательств в царской России. Свою главную задачу Дж. Бербанк усматривает в том, чтобы дать ответ на вопрос, можно ли рассматривать обыденную жизнь сельских жителей накануне 1917 г. как нормальное явление, выражающее напряжение и сплочение, динамизм и консерватизм в русском обществе, и могут ли считаться русские крестьяне скорее участниками, чем жертвами или препятствием к развитию правового государства (с. 2).

Автор сосредоточивается на последних годах имперского режима, годах, о которых никто в то время не знал, что они последние, и утверждает, что судебные заседания были обычным средством решения конфликтов в сельской местности, и русские крестьяне таким образом формировали правовую культуру своей страны, и юридический опыт сельского населения представлял собой непризнанную основу для правового государства. В книге показана правовая практика сельских жителей и характер юридической связи между крестьянами и государством. Решающее значение для вопроса о правовой культуре крестьян состоит в том, как решались их споры в суде, а не то, почему они спорили. Этим волостные суды отличались от остальных судов, существовавших в то время. Но в использовании своих судов крестьяне были не лучше и не хуже представителей других категорий населения, обращавшихся в иные суды.

В течение столетий судебные учреждения были частью государственного управления, и тогда уже русские крестьяне, применяясь к закону, использовали суды в своей практике. После 1861 г. бывшие крепостные и государственные крестьяне стали управляться Положением о сельском обществе и Общим положением о крестьянах. Сельское общество являлось низшей и самой важной ячейкой крестьянского самоуправления. Несколько крестьянских обществ образовывали волость, сосредоточившую в себе местную власть – администрацию, суд для крестьян. Долгом волостной администрации было обеспечение справедливости. Государство, вводя волостные суды, ставило им задачу разрешения ссор и тяжб крестьян о собственности и наказании их проступков. Инициативу в деле формирования волостных судов государство предоставляло самому крестьянству. В результате в сельской местности возникла судебная система, находившаяся под надзором центральной власти. Назначение этой системы состояло в том, чтобы ввести крестьян в юридическую систему для регулирования их дел на основе закона. Именно волостные суды, пишет Дж. Бербанк, дают возможность исследователю получить представление о правовой культуре в сельской России в начале XX в. Они оказались самыми многочисленными из всех существовавших судебных инстанций. С 1860 по 1914 г. число дел в них неуклонно росло и составило 80% всех дел в стране. Волостной суд включал трех или четырех судей (крестьян) и секретаря – местного грамотея. Не было никаких адвокатов. Судящиеся стороны – крестьяне – сами представляли свои дела. Свидетельства были устные, по суду предоставлялись документы и приглашались свидетели, обычно крестьяне же. Судьи были обязаны решать конфликты по совести, на основе доказательств, содержащихся в деле. Юрисдикция волостных судов по мелким преступлениям определялась законом. По гражданским делам, особенно по делам о наследовании, суд мог руководствоваться и местными обычаями. Это были суды, обеспечивавшие правовое решение сложного комплекса взаимоотношений в деревне, их мирную и постепенную трансформацию в сложных социально-политических условиях начала XX столетия.

Российские элиты считали крестьян отсталыми, буйными и нецивилизованными. Крестьян обвиняли в жестокости, насилии, коррупции. Однако протоколы волостных судов показывают, что крестьяне и крестьянки, решая споры по экономическим и социальным проблемам и борясь с преступностью, применяли закон. И сам термин «правовая культура» автор использует, чтобы показать, что сельские жители действовали в волостных судах строго по закону. Волостные суды были той судебной системой, в которой конкретные крестьяне старались разрешить свои разногласия и наказать несправедливость в законном порядке, т.е. санкционированном и поддержанном государством. Дж. Бербанк призывает своих читателей рассматривать правовую культуру по-новому: такой, какой она проявлялась в крестьянских судах, и порвать с существующими в литературе взглядами на закон и его роль в России (с. 5). Поэтому в книге уделяется большое внимание исследованию именно практики волостных судов, изучению в деталях вопроса о знании и конкретном применении крестьянами законодательных норм. «Знали ли крестьяне или нет писаный закон?» – ставит вопрос автор и отвечает, что нет, если иметь в виду громадный Свод законов (с. 7). Вообще в стране было мало тех, кто знал текст его статей. Но сельские жители знали то, что им нужно было знать: знали то, что закон может быть использован; знали много из того, что он защищает, и знали самые его нормы. Автор не разделяет мнения тех специалистов, которые утверждают, что для развития правовой культуры была необходима единая юридическая система. По мнению Дж. Бербанк, так как через волостные суды проходило большинство дел большинства населения страны, т.е. крестьян, то скорее волостные суды можно было считать основой для общей юридической системы, чем окружные суды, которые служили меньшинству подданных империи. Но такой подход к правовой практике элиты не принимали во внимание, усматривая в качестве будущей основы судебной системы окружные суды. Они руководствовались либеральной идеей о единой справедливости для всех. Это было игнорированием другого возможного пути институционализации закона. В России того времени, как известно, существовало множество и других судов (коммерческие, военные, мировой и т.д.), которые вовсе не были препятствием для развития правовой культуры.

В понимании Дж. Бербанк изучение правовой культуры крестьян имеет исторические, процессуальные и социальные аспекты. Исторические – исследуются конкретные волостные суды, существовавшие с 1860-х годов и действовавшие в конкретно-исторической обстановке начала XX столетия; процессуальные – первостепенное рассмотрение не статической дихотомии «обычай» против «закона», а правовой культуры, ее конкретного преломления в действии и трансформации; социальный – изучение крестьянина как личности, проявлявшейся в выступлениях в суде, роли крестьян в русской правовой истории.

Автор пишет, что крестьяне во многих случаях могли выбирать, идти им на суд или нет. И через их выбор – судиться и как это делать, они упрочивали значение закона. Волостные суды не были ни орудием в борьбе крестьян против государства, ни его сторонниками, они участвовали в законном судебном процессе и таким образом взаимодействовали с государством. Крестьянскую правовую деятельность в волостных судах нельзя квалифицировать как «политическую», ее надо рассматривать как один из важнейших компонентов незавершенного процесса перестройки имперского управления в начале XX в. (с. 16).

Одна из целей книги состоит в том, чтобы показать, что крестьяне в волостном суде и сам этот суд действовали самостоятельно и по закону, без оглядки на крестьянский мир (с. 11). Дж. Бербанк, привлекая документы десяти волостных судов (семь –Московской губернии, два – Петербургской и один – Новгородской, в общей сложности тысячи дел), показывает, как работали волостные суды и дает статистически точное представительство тех, кто приходил в суд и почему, что они получали в результате суда в 1906–1917 гг. (с. 18). Этот период, пишет автор, в литературе часто называют «последними годами старого режима». Но люди, жившие тогда, не знали ни того, что эти годы – последние, ни того, что империя рухнет и новый режим сделает их общество «старым». Большинство людей тогда мало что имело с революцией и политикой, но участвовало в более длительной и менее драматической трансформации общества. Даже если русские крестьяне впоследствии и были захвачены вихрем революции и Гражданской войны, то и в этом случае важно выяснить практику разрешения их конфликтов, их определение социальной справедливости, их жизненные ценности и их включенность в правовую систему. Автор считает, что такой взгляд на волостные суды позволяет увидеть, как сельские жители использовали этот правовой институт после того, как государство создало новые возможности для перестройки власти в деревне. В течение изучаемого периода сельчане своей деятельностью в волостных судах утверждали Россию как государство, основанное на законе (с. 31).

Некоторые достоинства волостных судов существенны для понимания правовых идей в России. На базовом уровне система этих судов давала возможность бросить вызов деревенскому патриархату и во время острых социальных катаклизмов перестройки социальной жизни в деревне она служила крестьянам, утихомиривая их страсти, поддерживая их мирное, ненасильственное поведение. Эта система постепенно вводила людей в договорное взаимодействие с государством (с. 49). Крестьяне, как отмечает автор, сами стремились разрешить свои конфликты в волостных судах. Гражданские и уголовные дела не были отделены друг от друга в жизни, вместе они рассматривались и в этих судах – прошения, иски об оскорблениях (особенно много дел об оскорблении личного достоинства), разные проступки, кражи, тяжбы, связанные с землей и семейной собственностью и т.д. Так, в Московской губернии в 1910 г. в волостных судах слушалось 47% гражданских дел (с. 84). Большинство тяжб велось из-за земли, денег, товаров (78% гражданских дел). Крестьяне использовали волостные суды, чтобы защитить свои владения, экономические интересы. Слушались дела о плате за работу, о ценах, о нарушенных обязательствах, долгах и т.д. Волостной суд для многих крестьян был надеждой, хотя дела не всегда заканчивались явной победой одной из участвующих сторон. Но обе стороны неукоснительно выполняли решение суда. В 1905–1014 гг. в волостных судах возросло и количество уголовных дел. В 1905 г. в Московской губернии слушалось 21,8 тыс., а в 1913 г. – 27,3 тыс. дел (с. 119). В решении судей играли решающую роль три фактора: свидетельства ответчика, показания свидетелей и документы по существу дела. На стороне истца успех был в 60% гражданских дел и в 54% – уголовных (с. 189).