Текст книги "Дермафория"

Глава 24

Память хватает себя за хвост среди горящих летучих мышей и плавящихся ногтей; Оз рушится, превращаясь в дымящийся синяк на лике пустыне, далекий пожар догорает, и телефонная будка темнеет. Не видно ничего, кроме черного металла и пластикового ящика аппарата. Только почему он зеленый? Глаза привыкают к темноте, и я уже не в телефонной будке. Зеленым светится монетоприемник кабинки номер четыре. Нащупываю деревянную панель, защищающую Стеклянную Стриптизершу от мира, окружающего розовую комнатушку.

То ли я проваливаюсь сквозь пол, то ли это монетоприемник начинает уплывать. Вытягиваю руку, достаю до выключателя. Из черноты изливается свет. Вижу спешащего вниз по стене зеленого таракана. Он исчезает за кроватью. Моргаю, и жизнь кончается.

Заседание продолжается. Морелл и обвинитель подходят к скамье, занимают места и заводят диспут по поводу внушительной экспозиции улик, пронумерованных, снабженных ярлычками и разложенных на двух приставленных один к другому столах. Улик так много, словно их собирали на месте крушения авиалайнера. Речь идет о допустимости доказательства, и спор разгорается из-за каждой чашки, пакета и конверта, каждого образца почвы, осколка стекла, гипсового слепка отпечатка автомобильной шины, регистрации моего транспортного средства, обожженных кусочков таблеток, записей телефонной компании и так далее, перечню нет конца. Обвинение не в состоянии предъявить ни одного свидетеля, который бы видел меня на месте преступления. У них нет никаких доказательств того, что между лабораторией и остальным миром существовали какие-либо деловые отношения и происходил какой-либо обмен. Каждая представленная улика есть обгорелый фрагмент чего-то более крупного и определенно более уличающего, но само по себе все шатко, неубедительно и спорно. Морелл, к моему удивлению, предъявляет опровержения и возражения с ловкостью фокусника. Позиция его основывается на том, что относительная близость вещественных доказательств к лаборатории не может быть принята во внимание, поскольку эксперты пожарной службы не сумели точно установить силу взрыва и однозначно решить, насколько далеко могли разлететься фрагменты, тогда как в отношении температуры их мнение более определенно, поскольку пожар практически уничтожил все до нулевого уровня. Морелл перечисляет облавы и аресты, имевшие место на прилегающих территориях, указывая на то, что собранные улики могут быть следствием этих действий. В общем, улики ничего не решают, но собранные в кучку говорят мне то, что я уже знаю: доказать что-то, кроме разве что поджога, очень трудно, и вопрос заключается в том, примет их судья или нет.

Оглядываю зал, надеясь обнаружить знакомые лица. Может быть, увижу тебя. А если увижу, как к этому отнесусь? Энслингера нигде не видно. Если его и вызовут в качестве свидетеля, то не сейчас, а позже. Интересно, нет ли в зале Манхэттена Уайта и Могильщика? Не следят ли они за тем, что здесь происходит и какие показания я даю? Но их тоже не видно. Иногда, когда двери зала открываются, я оглядываюсь через плечо и замечаю только что вошедшего зрителя. Иногда двери захлопываются за тем, кто только что вышел, но кто именно, посмотреть не успеваю. Поразительно, сколько знакомых появилось у меня за короткий промежуток после пустоты, и без них зал заседаний выглядит пустым. Может быть, в следующий раз я приглашу Стеклянную Стриптизершу, чтобы посидела в свободное от работы время – мне было бы покойнее.

Я спокоен и тих. Я не под кайфом, хотя и не могу сказать, что от этого легче. Перед началом заседания Морелл завел меня в туалет и дал рубашку и галстук. Говорит, что выгляжу я страшнее смерти. Это правда. Я беспрестанно прикладываюсь к бутылке с водой. В перерыве на ленч Морелл ведет меня в кафе через улицу, где я выпиваю чашку кофе. Он подзывает официантку и что-то ей говорит. Что именно, я не слышу, но через пару минут она возвращается с тарелкой, на которой лежат два перчика халапеньо.

– Съешьте, – приказывает Морелл.

– Шутите.

– Нисколько. Хотя бы один. Вы одолеете его за два приема. – Он сует перец мне под нос, и я знаю, что отвертеться не удастся. Съедаю. Щеки тут же начинают гореть, со лба капает пот, и мне кажется, что из носа идет кровь, но это не кровь.

– Но зачем?

– Вы слишком бледны, надо оживить лицо. Теперь вот хотя бы румянец появился. – Он достает из кармана пакетик аспирина и кладет передо мной. – Примите и допивайте кофе. Нам пора.

– Дезире, – говорит прокурор.

Оборачиваюсь. Кожа зудит, и я бы, наверно, уже раздирал ее ногтями, если бы предусмотрительно не намазался каким-то жирным лосьоном и не пил столько воды. Надо бы в душ, но я забываю обо всем, когда слышу твое имя. Оглядываюсь, зная, что увижу сейчас в толпе копну твоих огненно-рыжих волос, но тебя нет. Даже двери не шелохнулись. Сердце колотится от ужаса и надежды, но все тихо, ничего не происходит. Обвинитель совещается о чем-то с помощником, посматривая на клочок бумаги и заглядывая в пакетик для вещдоков.

– Ваша честь. – Морелл делает шаг к подиуму и обращается к судье. – Защита вынуждена обратиться с просьбой изъять данные образцы из списка улик.

– Эти образцы были обнаружены следователями на месте пожара в ходе проведения следственных действий по данному делу, – возражает прокурор.

В руке у него прозрачный пакетик с ярлычком в уголке. Я бы узнал их и за тысячу миль, маленькие голубые таблеточки, сияющие пилюли, столько раз возвращавшие тебя, но сейчас беспощадно бичуемые прессой. Знаю, связать их со мной практически невозможно, но прокурор строит свою карьеру на том, чтобы представить меня тайным творцом зла, угрозой обществу и создателем вызвавшего всеобщую панику наркотика. Его единственная цель – отправить меня за решетку.

– Я не вижу оснований для удовлетворения прошения защиты.

– Советник? – Судья снимает очки, обращаясь к Мореллу.

– Ваша честь, – начинает адвокат, – если прокуратура желает предъявить моему подзащитному обвинение в противоправных деяниях, тем более в изготовлении запрещенных наркотических веществ, она должна точно и правильно идентифицировать, – Морелл подчеркивает слова «точно и правильно идентифицировать», – то запрещенное вещество, в производстве которого мой подзащитный обвиняется, и подняться при этом над уровнем городского сленга или уличного жаргона.

Прокурор начинает что-то говорить, но Морелл обрывает его, потрясая каким-то листком:

– Если вы укажете мне протокол судебного решения, которым гражданина признают виновным в хранении «травки», «косячка» или «колеса», я сниму свои возражения.

По залу прокатывается волна смеха. Весело всем, кроме меня.

– Ваша честь, – говорит обвинитель. Морелл пытается снова прервать его, но на этот раз судья останавливает моего защитника. – Присутствие данного наркотика общеизвестно, как и то, что он относительно недавно поступил на черный рынок. Это новое вещество, аналога которого фармацевтическая промышленность не производит. – Морелл опять пытается вмешаться, но теперь прокурор не дает ему такой возможности. – Разговоры о том, что данное вещество поступило от легального производителя есть чистой воды спекуляция. Независимо от того, откуда взялся данный наркотик, факт остается фактом – все имеющиеся улики указывают на то, что он является продуктом черного рынка. И штат не располагает для его идентификации иными названиями, кроме тех, под которыми он известен на улице. – Обвинитель предъявляет листок, кажущийся на первый взгляд идентичным тому, которым потрясал Морелл. – Скин, – читает он и, водрузив на нос очки, продолжает монотонное перечисление, – крэдл, дерма, Д…

Мореллу все же удается воспользоваться паузой.

– Обвинение использует женское имя, ваша честь. – Зал оценивает выпад по достоинству. – Они даже не приступили к идентификации вещества, а потому мы имеем все основания заявить, что прокуратура не готова предъявить обвинение в изготовлении запрещенного препарата. Невозможно квалифицировать как запрещенный наркотик то, что еще не идентифицировано. Я не допущу, чтобы моего подзащитного обвинили в изготовлении лабораторным путем «Пегги Сью».

Смех перерастает в хохот. Судья стучит молоточком, призывая к тишине, и предлагает представителям сторон подойти к era столу.

Консультация затягивается на несколько минут и сопровождается выразительными жестами. В животе у меня свинцовый шар. Возвратившись, Морелл шепотом сообщает, что судья намерен объявить перерыв до следующего дня.

– Вы об этом что-нибудь знаете? – спрашивает он.

– О чем?

– Об этих названиях. Наверное, сейчас модно давать таким вещам женские имена.

– Звучит знакомо, но вы ведь в курсе, что у меня с памятью.

– В курсе. И по крайней мере мы оба знаем, что означает Дезире.

Я уже не слушаю. Свинцовый шар падает с предельной скоростью, увлекая меня за собой, и я хватаюсь за крышку стола, чтобы не провалиться в черную дыру под ковром зала заседаний.

– Дела не так плохи, – продолжает Морелл. – Они собрали гору вещественных доказательств, но вся эта куча легко рассыпается. Будем отщипывать от нее понемногу. – Новости действительно хорошие. Мне светит пожизненное за изготовление наркотиков, а назначенный судом адвокат излучает оптимизм. Только вот я никакого облегчения не ощущаю. – Расслабьтесь, Эрик. Помните, это еще не суд, а предварительное слушание. Смотрите на жизнь веселей и не впадайте в уныние.

К тому времени как я добираюсь до театра, рубашка уже промокла от пота, а голова воет от боли. Суд прервал заседание в четыре пополудни, и я впервые вижу так много солнца. Смутно помню, что видел его не меньше и до пожара, но на память полагаться нельзя. Стеклянная Стриптизерша скорее всего уже ушла, но мысль о возвращении в отель вызывает острое отвращение. Кайф давно прошел, и воспоминания меня больше не прельщают – уж больно они неприятны.

Захожу в кабинку номер четыре с пригоршней жетонов. На этот раз я не спрашивал Дезире, и Контролер, ничего не предлагая, молча отсыпал мне полагающуюся без налога порцию. Задвигаю засов без былой брезгливости, нащупывая в темноте монетоприемник и опускаю несколько медяков. Стеклянное лезвие гильотины поднимается, и я узнаю задницу стриптизерши. Она смотрит в сторону, развлекая кого-то, кто сидит у противоположного окошечка розовой комнаты. Стучу по стеклу раз, потом другой, уже настойчивее. Она не слышит. Заслонка начинает опускаться, и я бью по ней кулаком. Она быстро оборачивается и хмуро смотрит на мое окошко, как будто забыла приветливость в шкафчике или оставила в морозильнике.

– Извините. – Мне нужно, чтобы она услышала, но и кричать не хочется. Вытаскиваю три двадцатки, сую в прорезь. – Не беспокойтесь, я себя контролирую. И я не хотел вас напугать.

– Вы меня и не напугали. – Берет деньги и засовывает в трусики. – Станцевать?

– Не надо.

– Хорошо. – Отходит. Я снова стучу.

– Подождите, можно вас на минутку.

– У меня клиенты. Хотите поговорить, найдите номер в газете и позвоните.

– Я же только что дал вам шестьдесят долларов.

Она закатывает глаза, поворачивается и приседает, чтобы разговаривать со мной через окошко.

– Начинайте.

– Вы узнаете меня?

– Вы тот парень, которому не терпится. Мозоль еще не натерли?

– Да. То есть нет. Не совсем. Вы, наверно, спутали меня с кем-то.

– Шучу. – Она еще не разделась, но вся ее одежда может легко поместиться на ладони. Достает сигарету, закуривает. Получается ловко – и сигарета, и зажигалка словно возникают из воздуха.

– Дезире, пожалуйста, посмотри на меня. Мы ведь встречались раньше, правда? Не здесь.

– Я не Дезире. – Выдыхает дым в окошечко.

– Знаю. Ты не Дезире. Это псевдоним. Я не буду спрашивать твое настоящее имя.

– Ошибаешься. В списке я значусь как Шарлин. Можешь называть меня так. Никакого другого имени ты от меня не узнаешь.

– Но я спрашивал, где найти Дезире. И они послали меня к тебе. – Тычу пальцем за спину, туда, где сидит Контролер.

– Конечно. Он всех посылает ко мне. И да, конечно, я тебя узнала.

– Значит, ты знаешь, что меня можно не опасаться. – Я успокоился и говорю шепотом: – И тебя зовут Дезире, верно?

Где-то как будто щелкает хлыст, в кабинке вспыхивает голубой свет, и нос начинает покалывать от электрических разрядов. Я смотрел ей в глаза или, может, на ее груди – не знаю, – так или иначе, я сидел у самого окошечка, и вдруг она, та, у которой много чужих имен, выхватывает изо рта сигарету, просовывает в окошко руку и тычет мне в живот электрошокер. Хромированные зубы щелкают, и меня отбрасывает к дымящейся груше, которая то ли была в моей жизни когда-то давно, то ли никогда и не существовала.

– Не шевелись, – говорит она. – Кто тебя послал?

Я и не шевелюсь. В любом случае электрические зубья схватят меня раньше. Подчиняясь коллективному культурному рефлексу, вскидываю руки, и жетоны сыплются на пол кабинки.

– Парни в отеле. Это они подсказали, где тебя найти.

– Меня? То есть Дезире.

– Да. Дезире. – Лучше ошибиться, чем пребывать в неопределенности.

– Ты сказал в отеле. Что за отель?

– «Огненная птица». – Странно, что я до сих пор никому этого не сказал. – Примерно в полумиле отсюда.

– Я знаю, где это.

– Они там живут. Их двое. Джек и его друг. Долговязый. Все время молчит.

– Я их знаю.

– Так ты знаешь, как зовут друга Джека?

– Нет. – Она переходит на шепот. – В прошлый раз ты у меня все выгреб.

– Кто твой поставщик?

– Не важно. – Она поднимается.

– Пожалуйста, подожди. Кто такая Дезире? – Я должен это знать. Должен знать наверняка.

– Никто. Это код. Неужели не понятно?

– Код для чего?

Ее глаза холодеют. Она кладет сигарету на пол и растирает окурок острым каблуком.

– Я чист. Я тебя не подставлю. – Развязываю галстук и начинаю расстегивать рубашку, но она качает головой и машет руками – не стоит.

– Тебе надо уходить.

Застегиваю пуговицы и только потом спрашиваю:

– Умеешь читать по ладони?

Она не отвечает, но молча, одними губами, произносит – уходи.

– Понимаю, вопрос странный. Но скажи, ты умеешь читать по ладони? Можешь предсказывать будущее по картам? Да или нет?

Еще одна вспышка. Она держит электрошокер на уровне талии, за стеклом, так что мне ничего не грозит, но вспышки и сопровождающего микромолнию сухого щелчка вполне достаточно, чтобы бросить сердце к ребрам.

– Нет. А теперь уходи.

– Скажи еще раз, что твое имя не Дезире. Назови свое настоящее имя. Мне все равно, как тебя зовут, пусть даже не Дезире, ты только скажи.

Если она и говорит что-то, я уже не слышу. В кабинке гаснет свет, и стеклянная панель закрывает окошко. В дверь колотят, и я узнаю голос Контролера. Поворачиваю защелку, и его мясистые пальцы хватают меня за руку. Он тащит меня по коридору – причем весь путь я прохожу на цыпочках – и выталкивает на тротуар.

Глава 25

Нужно снова все забыть. В комнате у меня мешочек скина, которого вполне хватит для путешествий во времени на несколько ближайших недель, но я не хочу держать его под рукой. Есть немалая вероятность того, что все посекундно восстановленное прошлое неверно, что реконструкция прошла неправильно. Нельзя исключать, что с самого начала я был в лаборатории один, что скин мое изобретение и что я не мог никого сдать полиции, потому что ни с кем не вступал в контакт. Может быть, я случайно оказался рядом с лабораторией, когда она взорвалась, но не имел к ней никакого отношения. Может быть, Энслингер и Уайт знают друг друга, и детектив, наткнувшись на меня, решил, что я – кем бы ни был в действительности – и есть Эрик Эшуорт. Может быть, я попал в аварию, возвращаясь из церкви, или мне на голову случайно упал кирпич на стройке. Может быть, вся моя вина заключается в том, что мне отшибло память, что у меня не оказалось страховки и родственников, а детектив Энслингер всего лишь воспользовался ситуацией, чтобы свалить на кого-то ответственность и закрыть безнадежное дело. Возможно все, и все невозможно. Это одно и то же.

Лу на своем месте. Стоит за баром и протирает стакан, похоже, тот же самый. Как и Стеклянная Стриптизерша, никогда не покидавшая розовую комнату, как Джек и Дылда, не высовывавшие носа из «Огненной птицы», так и я ни разу не видел настоящего дня или настоящей ночи с тех пор, как вышел из больницы. Вселенная застопорилась, и я в ней сломанный зубец.

Лу спрашивает, буду ли я как обычно, и я говорю «да», но беру только колу.

– Налей-ка скотча с содовой. – Манхэттен Уайт садится на соседний стул и раскрывает бумажник.

– И скотч с содовой. – Я отмахиваюсь от его денег. – Не надо. – Если сегодня и есть что-то хорошее, так это то, что присутствие Уайта не вызывает ни ужаса, ни ненависти.

– Не против, если я составлю компанию? – спрашивает он.

– Пожалуйста.

– Неужели узнал? – Он улыбается и легонько толкает меня в плечо, как это делают тренеры в бейсболе. Киваю. Еще как узнал.

– Пришел носом поводить. – Лу ставит перед нами стаканы, и я делаю глоток виски. – Шанс есть. Давай води – сопротивляться не буду.

– Ну-ну, не будем забегать вперед, – усмехается Уайт, однако к виски не притрагивается. – Всему свой черед. Как дела? Мозги включились или придется начинать все сначала? – День выдался не самый хороший, и от его шуточек лучше не становится. – Я угощал тебя мороженым несколько дней назад, помнишь?

– Помню. А еще раньше я встречался с вами в одном доме возле Литл-Рока, на шоссе 138. Потом я обращался к вам за помощью, когда с одним парнем случилась неприятность, и этот парень пропал.

– Хорошая новость.

– Нет. – Я знаю, что он думает.

– Похоже, память к тебе действительно вернулась. Ты получил по голове, но сейчас уже в порядке.

– Я не получал по голове. Принял лишнее. Передоз. Мозг отключился на восемь долгих секунд.

– А по-моему, он у тебя неплохо варит.

– Приятно слышать. Если, конечно, я правильно помню, потому что все остальное – чистый лист. Я думал, что память вернулась, но, кажется, ошибался.

– Твое все остальное меня не заботит. А заботит наша компенсация. И еще ты должен передать нам некую интеллектуальную собственность. Помнишь, о чем мы говорили на прошлой неделе?

– Ничем не могу помочь. – Допиваю виски и делаю Лу знак – повторить.

– Неверный ответ. Ты должен нам деньги и урок химии. Или отправишься на свидание с моим сыном.

– Урок химии, о котором вы говорите, пропал в те самые восемь секунд. – Перед глазами у меня модель молекулы, которая может быть и витамином, и деревом, и чем-то еще. – Если вам нужен образец, я могу его предоставить.

– Образцы у нас есть. Это не проблема.

– Тогда никакой проблемы вообще нет. Надо только найти кого-то, кто выделит и проанализирует активный алкалоид, а потом проведет обратный синтез. Нужно время и оборудование. Я бы и сам был счастлив помочь, но от моей лаборатории осталось пепелище. К тому же после реанимации я забыл все, что узнал в университете.

– Кто-то. Может, предложишь объявление в газете поместить?

– Почему бы и нет? Профессиональные требования – экстенсивная подготовка в области органической химии и практический опыт лабораторной работы. Без серьезных повреждений мозга и закоренелых врагов. Судимых просим не беспокоиться.

Уайт смеется.

– Ты незаменим, Эрик. Жаль, забыл, насколько ты сам уникален. Ты мог бы излечить рак, но, к счастью, мы нашли тебя первыми. Мне будет тебя недоставать. Вот уж не думал, что скажу такое.

– Кончайте.

– Притормози. Ты и впрямь параноик.

– Вы даже не представляете.

– Как насчет денег? – спрашивает Уайт.

– А что такое?

– Я говорю о деньгах для покрытия причиненного ущерба. Они помогут нам найти твоего мистического «кого-то».

– Денег нет.

Уайт молчит и бесстрастно смотрит на меня, ожидая продолжения.

– Это не шутка. Дома у меня есть немного наличных и кое-какое оборудование. Можете забрать, если сочтете нужным.

– Не вынуждай меня, Эрик. Шутки кончились.

– Я и не шутил. Денег нет. Все пропало.

Уайт хватает салфетку из стопки рядом с чашкой для спичек, достает из кармана ручку и подталкивает мне и то, и другое.

– Напиши номер счета. Прямо здесь. Я открою тебе кредит в баре и оплачу отель до конца месяца и больше ты меня не увидишь.

– Деньги были в доме, – говорю я. – Теперь вы поняли? Их больше нет.

– Сгорели, – говорит Уайт.

– Они были в сейфе, в подвале.

– Их забрали федералы.

– Их забрал Отто.

– Еще разок. – Он пытается скрыть свое состояние за улыбкой.

– Отто, – повторяю я. – Помните, это он нас познакомил? Чудак, повернутый на азартных играх. Хитрил с самого начала. Пропал за пару недель до пожара. Забрался первым в Оз и обобрал меня начисто. Все унес. С тех пор я его и не видел. Найдете, напустите на него сынишку и не забудьте передать мои наилучшие пожелания.

– У меня дела, так что времени лишнего нет. – Уайт убирает ручку в карман и поднимается. – Встретимся еще раз через три дня. Здесь. В это же время. И имей в виду, ты уже повеселился. Понимаю, потребуется какое-то время, но все-таки в следующий раз надеюсь увидеть тебя с большой сумкой.

Выбираю между двумя вариантами ответа – «вы меня, похоже, не слушали» и «вас, должно быть, стукнуло еще сильнее, чем меня», – но Уайт поднимает руку.

– Не надо. Не хочу шутить на эту тему. Чувство юмора пропало. До свидания, Эрик.

Допиваю виски и набираю номер Энслингера. Время уже позднее, так что попадаю на его голосовую почту.

– Хотите верьте, хотите нет, но меня прокатили, – говорю я. – У меня был напарник, Отто. Фамилии не знаю. Он меня с ними и свел. Крутился рядом, а потом подмел все и слинял. Сомневаюсь, что вам это поможет, да и дело уже вас не касается, но если когда-нибудь возьмете Отто, я подпишу или скажу все, что вам понадобится, чтобы его закопать.