Текст книги "Дермафория"

Глава 26

Так бывает, когда просыпаешься после долгого запоя: видишь собственную блевотину в туалете, одежду, про которую уже забыл, что она у тебя есть, Бог знает откуда взявшуюся кровь на рубашке и полный разгром, тобою же и учиненный по неведомой причине. Вхожу в номер. В нос бьет смесь запахов, в которой моя вонь перекрывает гнилостную вонь, оставшуюся от прежних обитателей, а в воздухе висит такой едкий аромат борной кислоты, словно здесь взорвался огнетушитель. Тогда все это имело смысл. Теперь я вижу стены с коллажем из дохлых насекомых, диаграммами и конспирологическими теориями, окна с забитыми салфетками щелями, стальную вату за плинтусами и кровать с потным отпечатком моего тела на покрывале, как будто оно послужило погребальной плащаницей. К обоям прилеплены испещренные рисунками и соединенные шнурками обрывки картона. На них наброски схем расположения следящих устройств, чипов и скрытых микрофонов.

Отсюда надо убираться. Они это знают. В реабилитационной группе, что собирается в подвале, появились двое новеньких. Оба качки и носят рабочие ботинки. Объяснили, что дошли до ручки, вот судья и направил их сюда. Каждый из них в отдельности здоровее целого этажа привычных жильцов «Огненной птицы». Еще один малый проверяет водопровод и канализацию. То и дело бегает зачем-то к своему фургончику, но при этом руки у него чистые, а штаны сухие. Ходит, постукивает по трубам ключом, однако ничего не чинит. На ключе должны были бы остаться следы окалины, а у этого мастера он чистый – понятно, для реквизита.

– Эй, послушайте, – встречает меня смотритель. Ведет он себя донельзя дружелюбно, что может означать только одно: его прижали. – Тут вам кое-что оставили. – Протягивает мне конверт.

Странное дело, если бы я ничего не заметил, то преспокойно отправился бы навестить Стеклянную Стриптизершу, но я не могу не знать то, что знаю. Стоит только выйти, переступить порог, и мне конец – схватят, наденут браслеты. Голос шепчет: «Прыгай». Нет, уже не шепчет, а кричит. Достаю карты, раскладываю на столе. И тут же, словно только того и ждали, стук в дверь. Я спокоен. Стук мне знаком.

– Как мило, что заглянули. Проходите, джентльмены.

Джек и Дылда проходят и останавливаются, как будто ждут, что кто-то возьмет у них шляпы и пальто и предложит бренди.

– Добрый день, сэр, – говорит Джек, как всегда, с пугающей сердечностью. – Вижу, вы нашли себе занятие. Судя по костюму, суд уже начался. – Суд действительно начался и даже приближается к концу, как самолет к горе. – Дела, как я понимаю, обстоят не очень хорошо.

– Джек, я сегодня не в настроении. Что вам нужно? Или просто зашли сказать, что предупреждали?

– Я бы сказал, что сыпать соль на раны у вас и без меня получается.

– Вроде того.

Дылда изучает мои диаграммы, рассматривает препарированных тараканов и делает пометки в черной записной книжечке, которую носит на шее. В ушах у него неизменные наушники.

– Долго еще?

– Не знаю. Может, решение объявят завтра, а может, протянут еще неделю. Слишком много улик. Вердикт, думаю, вопросов не вызывает.

– Вас это, кажется, не очень беспокоит. – Джек качает головой и смотрит на меня как человек, успокаивающий обиженного ребенка.

– Не очень.

– Вы виновны?

Сначала я думаю, что Джек пытается выманить из меня что-то, тогда как Дылда ищет улики. Но, поразмыслив, я понимаю, что ошибался, потому что мое признание никому не нужно. Джек просто читает мои мысли.

– Я чист, если вас это интересует, – говорит он.

– Дело не в этом. Виновен или нет, не важно, – отвечаю я и тут же неожиданно для себя добавляю: – Да, виновен. – Облегчения не наступает. Я не чувствую, чтобы кто-то снял с моих плеч какой-то груз. Словно признался в убийстве Белоснежки. – Мне казалось, я вспомнил, в чем виноват, но нет, не вспомнил.

– На Дезире не всегда можно положиться.

– Пожалуйста… – Реальность догонит сама по себе, так что я хочу только одного: еще немного посмаковать иллюзию, в которой есть ты. – Знаете, в детстве я проводил много времени с отцом. Благодаря ему я узнал, как работает вселенная. Но они с мамой верили в Бога, а эти вещи не… – замолкаю, не зная, что сказать. Я уже не уверен, что мама и отец, те, которых я помню, реальные люди. Замечаю, что все еще держу конверт. Вскрываю. – То, что я узнал о Боге, не совпадало с тем, чему учила наука. И я пришел к выводу, что единственное место, где эти две идеи соприкасаются – химия. Бог и наука встречаются в мозгу.

– Что ж, теперь понятно, за что вас судят.

– Да, наверно. Только теперь я даже не помню, как пришел к такому заключению и занимался ли вообще чем-то с отцом. Он вроде бы умер, когда я был еще ребенком, но это не точно. Еще мне кажется, что меня ударила молния, и это тоже не точно. – Я толкую с живым мертвецом, покрытым язвами и струпьями и разговаривающим как компьютер-убийца из какого-то фильма о космосе, и его полупрозрачным, немым, худым как палка и повернутым на джазе приятелем. – Зачем я все это вам рассказываю?

– Я уже говорил. Мы двое, – он поворачивает и жестом музейного гида – вытянутая рука повернута ладонью вверх – указывает на Дылду, – ваши единственные друзья.

В конверте записка. «Найдено возле места пожара. Может быть, поможет. Остальное сожрали койоты. – Н. Энслингер». К записке приложена фотокопия с надписью «вещественное доказательство» и номером дела. На фотографии потертый собачий ошейник с отчетливо проступающими буквами – «Отто».

– Да, тогда мои дела совсем плохи, – говорю я.

– Извините, но мы ничем не заслужили таких оскорблений.

– Простите, пожалуйста. – Я начинаю ему верить. – Я даже не пытался оспаривать обвинения. Не пытался увильнуть от ответственности. Просто старался вспомнить, чем навлек на себя такие обвинения, что такого сделал. И в какой-то момент мне показалось – может быть, всего лишь показалось, – что я знаю, почему так получилось. Я не плохой человек. Я не гнался за деньгами.

– Однако продолжаете считать себя виноватым?

– Да. Но все, что я вспомнил, неверно. Все предшествовавшее моему появлению здесь – игра воображения, иллюзия. Вы сказали, что я влюбился. И не ошиблись. Но и этого не было.

– Знаю, – говорит Джек и, заметив мое смущение, поспешно добавляет: – Это то же самое, что влюбляться каждый вечер и просыпаться каждое утро с разбитым сердцем. Вечное повторение одного и того же. Как у Прометея. Только люди почему-то забывают, что память редко бывает точной. Перегрузка памяти искажает прошлое. – Он умолкает, и в тишине слышно только, как Дылда царапает ручкой в блокноте. – Извините, это уже похоже на проповедь. Неподходящее для наставлений место и время.

– Ничего.

– Я могу для вас что-нибудь сделать?

– Вытащите меня отсюда. – Я шучу и одновременно серьезен.

– А сами уйти не можете?

– За мной наблюдают. Суд складывается не очень хорошо, и они опасаются, что я могу убежать. – Не примет ли Джек меня за сумасшедшего? – Вы, конечно, можете мне не верить.

– Допустим, мы вам верим. Куда вы отправитесь?

Об этом я еще не думал, но ответ приходит сам собой.

– Вернусь в лабораторию. Посмотрю, что от нее осталось.

– Знаете, где это? Точно? Дорогу найдете?

– Без проблем. На суде рассказывали, как туда попасть.

– И что дальше? Какой смысл?

– Хочу проверить, все ли так, как я помню. Посмотреть, не ошибаюсь ли в одной детали.

– Что ж, если так, поезжайте.

– Мне нельзя пропускать заседание. Положение и без того не самое лучшее.

– Может стать хуже?

Смешно, да не очень.

– Хочу взглянуть на все своими глазами. Просто чтобы знать, ошибаюсь я или нет.

– Вы уже объяснили. И я сказал, отправляйтесь.

– Не могу, за мной наблюдают.

– Мы вам поможем.

– С какой стати?

– А вам не все равно?

– Нет.

– Позвольте спросить вас кое о чем. – Джек складывает руки за спиной и становится похож на профессора. – Если вы полагаете, что все то, что вы знаете о своей жизни, не имело места в действительности, и можете удостовериться в том, что по крайней мере одно событие, одна деталь, одна частица вашей памяти верна, будет ли для вас важно, как это случилось, кто хотел вам помочь, а кто остановить?

Я готов на все, чтобы найти тебя, Дезире.

– Нет.

– Тогда собирайте вещи и следуйте за нами.

Нельзя, чтобы они увидели меня с сумкой. Впрочем, я вообще сомневаюсь, что уйду достаточно далеко. С собой у меня болеутоляющие, что дал доктор – я их почти не трогал, – и немного скина от Стеклянной Стриптизерши. Рассовываю таблетки по карманам, беру оставшиеся деньги, которые прятал за большой диаграммой. Они на месте, значит, в мое отсутствие в комнате не шарили.

Пока собираюсь, Дылда прижимается ухом к стене, и на лице его появляется выражение полнейшего блаженства. Должно быть, слышит то, что не слышу я. Поднимает руку и начинает отсчет, загибая пальцы – пять, четыре, три, два, один. Звонит телефон.

– Берите, – говорит Джек.

Поднимаю трубку.

– Пошел, – по привычке отвечаю я.

– Э… мистер Эшуорт, – это смотритель, – я тут подумал, что, может быть, вы согласитесь перейти в другую комнату. Нам удалось-таки наконец вызвать специалиста. Осмотрит номер, проведет, если понадобится, санобработку.

Какая любезность. Можно подумать, мы в пятизвездочном отеле. Принимают меня за полного идиота. Повторяю вопрос, чтобы Джек и Дылда поняли, о чем речь. Дылда стучит пальцем по запястью и поднимает один палец.

– Конечно, никаких проблем. Вы мне часик еще дадите?

– Разумеется, – говорит смотритель. – Если что-то потребуется, дайте знать.

Им нужно убедиться, что я в номере. Теперь будут следить, глаз не спустят. Джек и Дылда это тоже понимают. Дылда услышал, как гудит провод, я не услышал ничего. Что ж, значит, решение правильное.

В сейфе у смотрителя осталась приличная сумма, но просить у него деньги означало бы поднять тревогу в незримой сети наблюдателей, накрывшей меня с приближением окончания процесса. На внутренней стороне двери висели правила внутреннего распорядка «Огненной птицы», пожелтевший от времени листок, прихваченный по краям сморщившейся пленкой. Снимаю бумажку почти без порывов – получается практически фирменный бланк. Нижняя треть листа пустая, и на ней я пишу, что содержимое находящегося в сейфе смотрителя конверта должно быть вручено подателю сего за вычетом суммы долга по оплате снятого номера. Никакой юридической силы этот документ не имеет, и смотрителю ничто не помешает прикарманить мои денежки, но если мне все же удастся выбраться из отеля, Джек и Дылда вправе по крайней мере рассчитывать на вознаграждение. Отдаю листок Джеку, бросаю в наволочку пару чистых рубашек и носки и связываю все в тугой узел, который вручаю Дылде. Он запихивает сверток под пальто, закрывает окно и завешивает шторы. Потом показывает на дверную ручку, и я протягиваю ему ключ. Выходим в коридор. Дылда запирает замок, но прежде чем закрыть дверь, вставляет ключ в щель с внутренней стороны. Все у него получается легко, просто и мастерски. Отпущенный язычок щелкает, дверь закрыта.

– Идите за мной, – говорит Джек.

Идем к номеру в самом конце коридора, возле аварийного выхода.

– Там не лестница, а ступеньки. Удобнее и не так заметно, – говорит Джек. – Надо подождать.

– Чего?

– Через час вам позвонят. Может, и правда придут травить жуков.

– Знаю.

– Вам звонили с целью убедиться, что вы здесь. С улицы видно, что окно закрыто, но дверь заперта изнутри. – Джек стучит в последнюю дверь возле пожарного выхода.

– Решат, что я заперся в номере. Перерезал вены или что-то в этом роде. – Вот именно. И пока будут думать, что вы в комнате, на автобусной станции вас никто искать не станет. Только надо подождать, пока постучат.

Дверь открывает женщина. Ростом она с Дылду, плечи же, как у Джека.

– А вот и мой малыш, – говорит женщина. Дылда делает шаг навстречу, и они крепко обнимаются, как мать и сын после долгой разлуки. Она нашептывает что-то ему на ухо, он нежно поглаживает ее по спине. – А говорили, ты выехал. – Последние слова адресованы Джеку.

– Не разбудили?

– Нет, Джеки, я уже выспалась.

Она берет его за руку, слегка наклоняется и целует в губы. Заглядываю в комнату. Помещение крохотное, размером с большой шкаф, и места в нем едва хватает для кровати и стула. У стены что-то вроде туалетного столика – доска на двух пустых пластиковых ящиках. Полка заставлена баночками, тюбиками, флакончиками: Повсюду валяется белье.

– Вижу, привел друга.

Джек ведет себя по-джентельменски.

– Донна, это Эрик. Эрик – Донна.

– Рада познакомиться, Эрик. – Хозяйка протягивает руку, которая больше, чем у Джека, и улыбается, демонстрируя сияющие, точно новенький фарфор, зубы.

– Эрик побудет у тебя немного. Не больше часа, – говорит Джек.

– Что, Эрик, плохо себя вел? – Она поглаживает мое запястье.

Жду, пока Джек вмешается, скажет что-нибудь подобающее. И еще меня беспокоит, что он может оставить нас с Донной наедине.

– Так многие считают.

– Конечно, мой сладкий. Можешь подождать здесь. – Донна отступает, и – к моему огромному облегчению – первым в комнату проходит Джек.

– Джек мне тебя не доверяет.

– Если бы не доверял, то сюда бы не пришел, – отвечает Джек, опускаясь на единственный стул. За неимением ничего другого, нам с Донной остается кровать.

Хозяйка закатывает глаза и театральным шепотом сообщает:

– Он такой умный. Знаешь, у него ведь докторская степень.

– Донна, перестань, – ворчит Джек.

– А этот малыш, – ее массивный подбородок поворачивает в сторону Дылды, – прочитал все книги в библиотеке. Все до единой. По алфавиту, от начала до конца.

– Послушай, ему нужно спрятаться. Впусти парня, а потом уже обхаживай.

Вхожу в номер, думая, что, может быть, проведу час на ногах, но путь в спасительный угол преграждает Донна. Она почти на голову выше меня.

– Бесплатно сюда, миленький, никто не заходит. – Берет меня за руки и наклоняется. У меня нет ни малейшего желания участвовать в этих обрядах, но я слишком напуган, чтобы отступить.

– Я не гей. – Не знаю почему, но стараюсь придать голосу уверенность, которой не чувствую.

– Я тоже, сладенький.

Губы у нее мягкие, теплые и влажные, пахнут приторно сладкой вишней, как дешевая сахарная жвачка. Язык проходится по моей верхней губе. Дыхание несет аромат корицы. Ее руки напоминают руки отца. Целует она нежно, но совсем не так, как ты, и я сразу вспоминаю твои огненно-рыжие волосы. Меня убеждали, что их не было, как не было и тебя самой, и я пытаюсь вспомнить твой запах, но задыхаюсь в сладкой волне вишни, корицы и контрабандного парфюма.

– Кто-то влюблен, – усмехается Донна. – Да у тебя же это на лбу написано.

– Безнадежный случай, – добавляет Джек.

Донна ведет меня в комнату, закрывает дверь и запирает ее на две защелки. Потом усаживается рядом со мной на кровати, положив ногу на ногу, как секретарша. На ней фиолетовый топ с глубоким вырезом и свободные брюки. В промежутке между верхом и низом проглядывает полоска подтянутого, крепкого живота.

– Безнадежный случай, – повторяет Донна, стаскивая носки, и начинает подпиливать ногти. – То есть ты не оправдал ее ожиданий, верно? – Она искоса смотрит на меня.

– Да, вроде того.

– И что, твоя малышка в тюрьме? – Откладывает пилочку, берет с полки пакетик с ватными шариками и запихивает их между пальцами. – Или ты ее просто выдумал?

– Донна. – Ровный, будто настроенный по метроному голос Джека не меняется, однако в нем появляется некая пронзительная нотка, неслышная, но ощутимая и придающая голосу твердости. – Суем нос в чужие дела?

– Нет, Джеки, что ты.

– Если мы причиняем тебе какие-то неудобства, то можем и уйти.

Донна встряхивает флакончик с лаком для ногтей, потом отставляет его в сторону и снова берет меня за руку.

– Извини, сладенький. У меня ничего такого и в мыслях не было. Просто гостей бывает мало. По крайней мере желанных. Вот и болтаю порой лишнее.

– Не беспокойтесь, – говорю я. – Все в порядке.

Только теперь с опозданием замечаю, что Дылды с нами нет. Поворачиваюсь к Джеку, чтобы спросить, но тот уже кивает.

– Присматривает, что и как.

– Где он, на улице?

– Нет, на шестом этаже. Как только они постучат вам в дверь, он спустится. Вот тогда-то они и предположат самое худшее. Смотритель попробует открыть замок своим ключом. Ключ не входит. Позовет на помощь. Все внимание на номер 621. К тому времени как приедет «скорая помощь» и кто-нибудь вышибет дверь, вы уже выберетесь отсюда. Пойдете на автобус?

– Наверное. Но разве они не станут искать меня там?

– Только после того как поймут, что вы их провели.

Донна развлекается тем, что красит ногти и потчует нас рассказами о посещении обувного магазина в тюрьме. Закончив с ногтями на обеих ногах, говорит:

– Подуй на них, сладенький. Сделай одолжение. Только не сильно. Не волнуйся, я тебя не съем. – Беру ее ногу, которая размером с ласт. Осторожно дую. Донна постанывает. – Какая досада. Все хорошие парни попадают на нары. – Достает из ящика трубку и газовую зажигалку. Щелкает и прикуривает. Звук такой, словно далекий торнадо разрывает горизонт. Предлагает мне, а когда я отказываюсь, протягивает Джеку.

– Так что у тебя случилось, сладенький? Расскажи. Кто они? Что такого плохого ты сделал?

Рассказывать не хочется. Тем более в комнате, где балуются, возможно, моим продуктом. Может, попробовать закинуть удочку, проверить, насколько реально я воспринимаю действительность? А что, если мой бред зашел даже дальше, чем я предполагаю?

– Вы когда-нибудь пробовали Дезире? – Стоило только произнести твое имя, как сердце заколотилось, а на языке появился металлический вкус электричества.

– Я же сказала, что этим не увлекаюсь, – отвечает Донна.

– Он другое имеет в виду, – замечает Джек.

Пиджак, в котором я ходил в суд, все еще на мне, а во внутреннем кармане конверт. Достаю его и осторожно, чтобы не показать, сколько их там, вытаскиваю одну голубую таблетку.

– Вот это. Дезире, крэдл, скин. – Бросаю таблетку на широкую ладонь хозяйки.

– Вон ты о чем. Конечно, пробовала. У тебя еще есть? Смотрю на Джека – тот качает головой, нет уж, спасибо – и не знаю, что ответить Донне.

– В обмен на гостеприимство, – говорит она.

Вытряхиваю еще четыре и отдаю ей. Донна заворачивает подарок в салфетку и прячет под вырез топа.

– А почему спрашиваешь?

– Поверите, если я скажу, что сам их изобрел? – Недолгая пауза. Донна смеется, шутливо отмахивается и снова поджигает трубку. Я смотрю на Джека.

Тот пожимает плечами.

– Кто-то же их придумал, – говорит он. – И этот кто-то, насколько известно, местный.

– Так вы мне верите?

– А вы? – вопросом на вопрос отвечает он. Справедливо.

В дверь стучат.

– Точно по расписанию, – говорит Джек.

Донна не против продолжить общение, но Джек поднимается. Дылда остается в комнате, с хозяйкой и трубкой.

– Ну вот. – Джек останавливается перед аварийным выходом. – Автобусная станция недалеко. Держите курс на театр. Прямо, потом направо. И поторопитесь.

Я смотрю на грозное предупреждение.

– А сигнализация не сработает?

– Нет. – Джек толкает дверь. Тишина. Он передает мне узелок с одеждой.

– Спасибо. Вы мне очень помогли и…

Закончить не успеваю – Джек бесцеремонно закрывает дверь у меня перед носом. Наверно, не большой любитель прощальных сцен. Тишина сгущается, тяжелеет. Доброе слово пришлось бы кстати, однако понять Джека можно – из-за меня у него могут быть проблемы. И не только у него одного, а и у остальных обитателей «Огненной птицы». Полицейских сирен, правда, пока не слышно, никто не выкрикивает мое имя, но «скорую» или копов наверняка уже вызывают. Я торопливо сбегаю по ступенькам и поворачиваю к автобусной станции.

Парню в билетной кассе, должно быть, за восемьдесят. На нем синяя форменная рубашка с галстуком «боло». Виски и лоб в печеночных пятнах, легкие как пух седые волосы подстрижены кружком.

– Добрый вечер, сэр. Куда направляетесь?

Никто еще ничего не знает. Заседание отложено, так что я вполне могу вернуться завтра.

– Литл-Рок. Шоссе 138, в сторону Невады. Туда что-нибудь идет?

– Конечно. Хотя большинство его только проезжают. Вам повезло, один автобус есть и отправляется скоро.

Плачу за билет и иду в привокзальный магазинчик. Покупаю дешевую холщовую сумку с надписью «Голливуд», засовываю в нее наволочку с одеждой, потом запасаюсь парой бутылок воды и фруктовым соком – идти придется долго и по жаре. До отправления остается еще несколько минут. Выхожу из вокзала и сворачиваю в винную лавку, где беру пинту дешевого виски, сандвич и пакет молока. Пожар на спине разгорается, так что вслед ленчу посылаю четыре таблетки болеутоляющего.

Возвращаюсь к вокзалу. На платформе никого нет, объявлений не слышно, расписания не видно.

– Вам помочь, сэр? – Водитель в отутюженной синей форме и фуражке выглядит так, словно только что снялся в рекламе.

– Не могу найти свою платформу.

Он протягивает руку за билетом.

– Поедете со мной. – Пробивает талон, записывает что-то и кивает. – Вам сегодня повезло, в вашем распоряжении весь салон. Багаж?

– Нет. Только сумка.

– Пройдите по пандусу и направо. Отправляемся через три минуты.

Я спускаюсь по пандусу. Еще не поздно. За испорченный замок и взломанную дверь можно заплатить. Шанс, пусть и слабый, есть. Судья может отказаться принимать какие-то улики. Адвокат подаст апелляцию. Зачем я это делаю? Только обманываю самого себя. Полдня свободы ничего не решают.

Сворачиваю за угол и вижу один-единственный автобус. Ему лет пятьдесят, но выглядит как новенький. Такие можно увидеть в автомобильных музеях или выпотрошенными и переоборудованными в модные кафе. Хромированные части сверкают, сиденья как будто обтянуты тонкой кожей, словно автобус свалился с неба через какую-то дыру во времени. И я – его единственный пассажир. Осматриваюсь еще раз – за мной никто не наблюдает, никто не отворачивается, не изображает наигранное равнодушие. Вешаю сумку на плечо и шагаю к платформе. Совершенно пустая трата времени, думаю я. Энслингер прав. Подхожу ближе и вижу перед ветровым стеклом табличку с громадными белыми буквами на черном фоне – «Шоссе цветущей груши».