Текст книги "Домашний фронт"

11

На следующее утро Бетси по-прежнему с ним не разговаривала. Майкл встал рано, приготовил завтрак и вовремя отправил девочек. Когда он, наконец, – добрался до письменного стола в своем офисе – с опозданием – то уже был порядком вымотан. Но здесь он, по крайней мере, чувствовал себя компетентным.

В одиннадцать часов раздался звонок, которого Майкл так ждал.

Кит попросил о встрече. Наконец-то!

Майкл схватил свои записи и выскочил из кабинета. Пятнадцать минут спустя он прибыл в тюрьму округа Кинг и опустился на стул в обшарпанной комнате для свиданий.

Вошел Кит. Оранжевая тюремная роба, руки скованы наручниками впереди, цепи гремят, волочась по каменным плитам пола.

– Оставьте нас, – сказал Майкл охраннику. – И снимите с него наручники.

– Сэр…

– Снимите с него наручники, – повторил Майкл. – Я осознаю риск.

Охранник нахмурился, но исполнил просьбу, затем вышел из комнаты и встал за дверью.

Кит сел за стол напротив Майкла, спина у него была напряженно прямая. В тусклом свете его лицо выглядело удивительно юным и свежим. Коротко остриженные волосы отросли и теперь топорщились надо лбом, как зубчатая корона.

– Отец сказал, что я должен с вами поговорить.

– Я пытаюсь спасти вас от тюрьмы. А вы не облегчаете мне задачу.

– А вам не приходило в голову, что я не заслуживаю спасения?

– Нет, – спокойно ответил Майкл. – Не приходило. И вашему отцу тоже. И матери, которая, насколько мне известно, до сих пор плачет по ночам.

– Это запрещенный прием.

Майкл раскрыл блокнот и снял колпачок с авторучки.

– Вы знаете, Кит, почему я здесь. Вы обещали отцу, что расскажете мне, что произошло в тот день. А солдаты, как я слышал, привыкли держать свое слово.

– Я убил любимого человека, – сказал Кит. – Из глаз его наконец исчезла пустота. – Наверное.

– Что? Как это, «наверное»?

– Я, похоже, сошел с ума, – проговорил Кит. – Я не могу вспомнить, как стрелял в жену. Разве это не безумие?

Майкл пристально смотрел на своего клиента. Честно говоря, это была первая хорошая новость в деле Келлера. Майкл ненавидел себя за хладнокровие, позволявшее видеть страдания человека и радоваться, но ведь у него такая работа – искать смысл, не обращая внимания на боль. Закон – это кодифицированный свод правил, но справедливость вовсе не отлита в бронзе. В суде всегда есть место неопределенности, эмоциям, симпатии.

– Расскажите мне, Кит, что произошло в тот день. Минута за минутой.

Кит безучастно смотрел в стену. Глаза молодого человека опять стали пустыми.

– Она хотела поехать в Пайк-Плейс[9]9
  Крытый фермерский рынок в центре Сиэтла.


[Закрыть]. Я знал, что это неудачная мысль, но не мог сказать почему. Понимаете, я люблю… любил Эмили, и мы всегда делали то, что она хотела, особенно после моего возвращения из Ирака.

– Почему особенно?

– Со мной было трудно жить. Я постоянно придирался к ней. В общем, мы поехали на рынок. – Он так долго молчал, что Майкл уже собрался задать наводящий вопрос, но Кит продолжил рассказ: – День был солнечный. На рынке было полно народу. Пианисты, жонглеры, фокусники, бродяги. Меня все время толкали, путались под ногами, пытались что-то продать.

Он опустил взгляд на свои дрожащие руки.

– Я начал нервничать, напрягся. Поэтому выпил порцию текилы в баре, но этого не хватило, чтобы успокоиться. В последнее время я стал нервным. В тот день любое движение меня пугало, сердце начинало бешено колотиться, – а все вокруг непрерывно двигалось. Мне казалось, что все эти люди меня преследуют. Поэтому, пока Эмили выбирала цветы, я вернулся в бар и выпил еще несколько порций.

– Сколько?

– Много. – Кит вздохнул. – Я знаю, что алкоголь не помогает. Мы с Эмили и ссорились-то из-за этого. Она считала, что я пью слишком много и становлюсь злым. В тот день я и вправду чувствовал, что злюсь.

– Вы много пили до Ирака?

Кит пожал плечами.

– Пожалуй, нет.

– А после?

– Много. Иногда это помогало, заглушало крики в моей голове. Но в тот день не помогло.

– Стало только хуже.

Кит кивнул.

– Мы уходили с рынка – к тому времени я уже был злым и пьяным, – когда на меня налетел тот бездомный парень. Эмили сказала, что он просто шел мимо, но я так не думал. Он быстро приближался, грязный парень с длинными волосами и бородкой, как у Иисуса. Я его ударил, и он упал. Я видел, как из носа у него течет кровь. Эмили закричала, что больше не хочет меня знать, и это… был для меня шок. Ну а потом… я помню только, что Эмили лежит на полу в нашей гостиной. – Его руки лежали на коленях, пальцы судорожно сжимались и разжимались. – Я словно очнулся от кошмара. Везде кровь – на мне, на стенах, на Эм. Половина головы… ее просто не было. Я наклонился и попытался сделать ей искусственное дыхание. Я кричал и плакал. А потом увидел винтовку – мою винтовку – и понял, что натворил.

– И это все, что вы помните?

– Да.

– Понятно. Мне нужно, чтобы вы поговорили с психиатром, Кит. Окажете мне эту услугу?

– Конечно. Хотя не вижу разницы. Я и без врача знаю, что сошел с ума.

Майкл задумчиво смотрел на клиента. Парню нужна его помощь. Майкл понимал, что все против них, но теперь впервые за долгое время почувствовал надежду. Возможно, что именно этот случай – самый главный. Жаль, что отец уже не узнает.

– Я договорюсь о встрече.

«Мамочка! Ты НЕ поверишь. Папа купил мне сотовый телефон! Мой собственный. Вчера в столовой я положила его на стол. Видела бы ты лицо Сиерры. Она не могла этого ПЕРЕЖИТЬ. Сотовые телефоны есть только у старшеклассников. Я сказала Сиерре, что она может позвонить, если хочет, и она позвонила, а потом пошла со мной в класс. Ты говорила, что одна улыбка может изменить все, – наверное, ты была права. Может, Сиерра опять хочет со мной дружить. Мне ее правда не хватает. Ну вот, мне нужно идти. Папа меня зовет. Как всегда. Он совсем замучился. Вчера забыл выставить мусор. Все по тебе скучают. Твоя Бетси».

«Дорогая Бетси! Хорошо, что у тебя теперь есть сотовый. Он пригодится в экстренных случаях. Береги его и пользуйся разумно. Я бы покривила душой, если бы не сказала вот что: если чью-то любовь нужно покупать, это не настоящий друг. Но мы поговорим об этом позже. Сегодня меня НАКОНЕЦ отправляют в Ирак. Напишу, когда приземлюсь. Люблю тебя, как до луны и обратно. Мама.

P. S. Надеюсь, ты помогаешь папе по дому».

Выйдя в Баладе из транспортного самолета и ступив на плотный песок, Джолин подумала, что попала в печь. Ветер поднимал в воздух крошечные песчинки, которые проникали повсюду – в глаза, уши, ноздри, волосы, горло. Хотелось зажать рот и нос, чтобы защититься от пыли, но приходилось стоять и ждать.

Ждать пришлось долго приказа, амуниции, транспорта. Путешествие казалось бесконечным. Из Техаса в Германию, затем в Кувейт, оттуда в Талил, затем в Эль-Кут и, наконец, на авиабазу в Баладе.

База насквозь продувалась ветром, обжигавшим, словно пламя. Через несколько секунд Джолин была уже мокрой от пота. После долгого ожидания – казалось, прошло несколько часов – их с Тэми направили в маленький трейлер с обшитыми деревом стенами, все в отверстиях от гвоздей, оставшихся от предыдущих жильцов. Из мебели тут были только две продавленные кровати и пара облезлых металлических шкафчиков.

Джолин опустила тяжелый вещмешок на пол, подняв облачко пыли. Теперь пыль станет неотъемлемой частью ее жизни. Она села на кровать, достала грубые новенькие простыни и подушку, которую захватила из дома. Кровать под ней заскрипела.

– Нам нужны фотографии и плакаты. – Закашлявшись, Тэми села на свою кровать. – Например, Киану Ривза или Джонни Деппа.

Вздохнув, Джолин посмотрела на подругу. В трейлере пахло пылью, жарой и мужчинами, которые жили тут до них. Ветер свистел, стучал в двери и окна, пытаясь проникнуть внутрь.

Внезапно заревела сирена.

Джолин первая подскочила к двери, открыла ее, схватила Тэми за руку и вытащила наружу. Громкоговорители висели на столбе прямо рядом с трейлером. Сигнал тревоги и приказ: «В БУНКЕР!» – заглушали все остальные звуки.

На территории базы были устроены несколько десятков бетонных бункеров. Джолин с Тэми побежали к ближайшему и нырнули внутрь.

В бункере никого не было. В темноте они сели на пол, прислушиваясь к артиллерийской канонаде. С потолка посыпались крошки бетона. Ракета ударила где-то рядом и взорвалась. Через щели двери в бункер проник едкий дым.

И вдруг все стихло.

Джолин встала, нисколько не удивившись, что ноги у нее дрожат.

– Заметила, что мы тут одни? – спросила Тэми. – Интересно, где остальные?

Джолин открыла дверь. Яркий солнечный свет ослеплял. В воздухе висел черный дым, от которого слезились глаза. Вокруг все вели себя так, словно ничего не произошло. Велосипедисты, снующие от одного трейлера к другому, очередь у передвижных туалетов, кто-то играет в футбол. Она повернулась к Тэми.

– Нам говорили, что Балад называют «Мортаритавиллем»[10]10
  От английского «mortar» – миномет. Дословно: «вечно обстреливаемый город».


[Закрыть]. Кажется, теперь я понимаю почему.

Снова вой сирены. Мина разорвалась слева от них. Осколки бетонной стены полетели во все стороны. По земле стелился дым.

– К этому нужно привыкнуть, – сказала Тэми, когда все снова стихло.

Джолин посмотрела на лучшую подругу и поняла, что они обе думают об одном и том же. На протяжении следующего года смерть может настигнуть их в любую секунду, когда они будут сидеть в своем трейлере, играть в карты или принимать душ.

Как жить, зная, что в любой момент тебя могут убить, покалечить, разорвать на куски? Но сильнее страха была тревога за детей. Впервые за все время она задала себе прямой вопрос: «А если я не вернусь? Что тогда станет с моими детьми?»

В тот вечер, после долгого дня, заполненного бумажной писаниной, знакомством с новыми сослуживцами, мужчинами и женщинами, бесконечными лекциями на самые разные темы, от скорпионов на авиабазе до использования аварийно-спасательного оборудования, Джолин наконец приняла душ. Было уже одиннадцать часов. Женщин на базе служило немного, и поэтому очереди в душ не было, но в темноте женщины здесь старались не ходить поодиночке. Армия, конечно, сильно изменилась, но все же недостаточно. Лучше, чтобы рядом была подруга.

После душа они с Тэми молча вернулись в трейлер.

Войдя внутрь, Тэми рухнула на кровать и мгновенно уснула.

Джолин хотя и выбилась из сил, но чувствовала, что слишком взвинчена и не заснет. Она достала ноутбук и принялась писать письмо домой. Интернета не было – и, возможно, какое-то время не будет, – но лучше написать письмо сегодня, а завтра выяснить, можно ли отправить его из командного пункта. Ей было необходимо чувствовать связь с семьей, а это единственный способ.

Она попыталась представить свою семью во всех подробностях: вот они сидят на диване – письмо собрало их вместе. Бетси читает вслух.

«Сегодня базу обстреливали четыре раза. А мы только приехали».

Джолин представила, что они подумают, и поняла, какими должны быть письма домой.

«Мои любимые, – написала она. Тоска была такой сильной, что Джолин с трудом заставила себя продолжить. Она сделала глубокий вдох. – Перелет был очень долгим, и я ужасно устала. Ты не поверишь, Бетси, какая тут ровная местность цвета пожухлой пшеницы. И жуткая жара. Я была вся мокрая, даже не успев выйти из самолета.

Нас с Тэми поселили, в маленьком трейлере. Именно так я когда-то представлял себе колледж. Нам нужны фотографии и плакаты, чтобы тут стало уютнее. Поможете? Я пришлю снимки, как только смогу…»

Джолин писала обо всем, что только приходило в голову. Потом силы у нее иссякли, и она закрыла компьютер и убрала в шкафчик. Там лежал розовый дневник, который Бетси подарила ей на день рождения. Джолин достала дневник, положила себе на колени и раскрыла. Она хотела отдать его Бетси, когда вернется домой, но теперь – не прошло и двадцати четырех часов, как она здесь, – она поняла, что не сделает этого. В этих записях ей нужно быть честной и откровенной, потому что теперь она не только мать, но и старший уорент-офицер Заркадес, и страх и сомнения для нее под таким же запретом, как правда для ее семьи.

Джолин раскрыла дневник и стала писать.

«Май 2005.

Этот дневник предназначался для тебя, Бетси. Я собиралась записывать в него все, что чувствую здесь, чтобы по возвращении домой вручить тебе и сказать: вот все, о чем я думала в разлуке с тобой. Мне казалось, что я смогу дать советы, которые тебе пригодятся в жизни, мудрые и полезные. Идеальная мать, даже на другом краю земли. Но правда заключается в том, что мое материнское сердце разрывается на части. Я обязана быть сильной, забыть о своей любви к тебе и к Лулу. Если не смогу, то стану бесполезной. Здесь, на этих страницах, что ты мне подарила, я должна говорить сама с собой. Надеюсь, что, записывая свои страхи, я ослабляю их. Может, придет день, и я отдам тебе этот дневник, когда ты достаточно повзрослеешь, чтобы не судить меня слишком строго. Сегодня базу обстреливали четыре раза. Когда сирена зазвучала в четвертый раз, мы с Тэми переглянулись, пожали плечами и остались в трейлере. Я продолжала разбирать свои вещи, но слышала свист ракет и взрывы мин и думала, будет ли у меня шанс попрощаться со своими девочками. А потом все закончилось.

Закончилось.

Похоже, в последнее время это слово наиболее точно описывает мою жизнь. Например, мой брак.

Закончилось.

Мне так одиноко здесь без Майкла. Иногда я пытаюсь представить, что он ждет меня дома, что он по-прежнему меня любит.

А потом меня приводят в чувство разрывы бомб. Я здесь меньше суток, но мне уже кажется, что я здесь умру.

Почему я не задумывалась об этом раньше?»

Майкл покинул свой кабинет около полудня и поехал в северную часть города. Нашел нужную улицу и сверился с адресом, который ему дали. Потом, нахмурившись, посмотрел в окно. Да, это здесь.

Кабинет психиатра не внушал особого оптимизма. Он располагался в обшарпанном доме постройки середины прошлого века на не самом престижном участке Аврора-авеню. Мимо, громко сигналя, проносились машины.

Майкл припарковался между ржавым пикапом и сверкающим зеленым электромобилем. Усеянный трещинами и сорняками тротуар привел его к слегка просевшему крыльцу. Майкл остановился перед входной дверью и постучал.

Дверь почти сразу же открыл долговязый пожилой мужчина с седыми волосами до плеч и узким морщинистым лицом. В синем костюме в клетку, вышедшем из моды лет двадцать назад, и ядовито-зеленой рубашке он был похож на состарившегося рокера. Лет ему было не меньше семидесяти, но в его внешности проступало что-то юношеское.

Майкл надеялся, что это не врач. Адвокаты любят, чтобы их эксперты выглядели солидно.

– Должно быть, вы Майкл Заркадес. – Мужчина протянул руку. – Кристиан Корнфлауэр. Большинство моих пациентов называют меня «доктор К». Входите.

Психиатр отступил в сторону, пропуская Майкла. В приемной за старинным письменным столом из некрашеного дерева сидела молодая женщина с лиловыми волосами и серебряным колечком в носу; она барабанила пальцами по клавиатуре, одновременно разговаривая по телефону. Кивнув ей на ходу, доктор провел Майкла через кабинет, заставленный удобными мягкими креслами и массивными дубовыми столами. На стенах, оклеенных обоями с узором из роз, были развешаны плакаты с цитатами и остроумными фразами, например, «Сегодня первый день вашей оставшейся жизни».

Наконец они вошли в комнату, которая, вероятно, служила хозяйской спальней. В большое окно были видны ветки старой яблони с зелеными листьями и крошечными завязями. Стены спальни были облицованы деревянными панелями в стиле семидесятых, украшены цитатами и дипломами в рамках – Гарварда, Университета Джона Хопкинса и Беркли.

Доктор сел на свое место за антикварным письменным столом красного дерева. Майкл устроился напротив хозяина в мягком кресле с обивкой из красного бархата.

– Должен признаться, доктор Корнфлауэр, у вас отличные рекомендации. Я защищаю молодого человека…

– Кита Келлера.

Майкл нахмурился:

– По телефону я не называл имени клиента.

Кристиан выразительно пожал плечами.

– Возможно, я выгляжу так, словно был в Вудстоке – на который, к сожалению, не попал, – но внешность обманчива. Я неглупый человек, Майкл. Вы взяли практически безнадежное дело Кита Келлера, который выстрелил в голову жене и забаррикадировался в доме на несколько часов, угрожая убить себя. Черт возьми, это же показывали по телевизору! Прямо перед камерами полицейский спецназ вывел его, забрызганного кровью. Всем известно, что убил он. Я знал, что если вы умны – и очень на это надеялся, – то рано или поздно окажетесь перед моей дверью.

– Почему?

– Я специализируюсь на посттравматическом стрессе. Как только я услышал, что Кит Келлер бывший морской пехотинец, то сразу же просмотрел его послужной список. Две командировки в Ирак. – Доктор покачал головой. – Министерство по делам ветеранов совершает настоящее преступление, не занимаясь помощью солдатам, которые возвращаются из Ирака. К тому времени, как закончится эта проклятая война, мы получим сотни тысяч травмированных солдат, пытающихся заново сложить кусочки своей жизни. То, что произошло с Китом, к сожалению, станет обычным делом, если мы не начнем помогать этим молодым мужчинам и женщинам.

– Продолжайте. – Майкл достал блокнот.

– Я был во Вьетнаме в шестьдесят седьмом. Собственными глазами видел, как война пожирает хороших парней. Но во Вьетнаме по крайней мере можно было где-то расслабиться. В Ираке опасность повсюду. Женщина, которая улыбается и машет вам рукой, может взорвать солдата, который помогает ей перейти дорогу. Во Вьетнаме такое случалось редко; в Ираке это обычное дело. Дороги нашпигованы самодельными взрывными устройствами, которые убивают любого, кто проезжает мимо. Бомбы в кучах мусора, в животных, в людях, в водосточных канавах. Там нигде не чувствуешь себя в безопасности. Наши солдаты возвращаются с сильнейшим посттравматическим стрессом.

– А может ли сильный посттравматический стресс лишить человека способности разумно мыслить?

– Естественно. Именно этот вопрос и нужно задавать в вашем случае. Тут не просто плохой парень, застреливший жену и объявивший себя сумасшедшим. Кит Келлер служил своей стране, и, если он вернулся целым физически, это еще не все. Как бы то ни было, я должен с ним поговорить, прежде чем поставлю точный диагноз.

– Вы не расскажете мне о посттравматическом синдроме? Как он проявляется?

– Вполне возможно, Кит даже не знал, что убивает жену. Он мог быть полностью дезориентирован и не понимал, где находится и что делает. Разумеется, я не могу говорить конкретнее, пока с ним не побеседую. Но я со всей ответственностью заявляю, что многие наши солдаты возвращаются домой с сильнейшим посттравматическим синдромом, и это состояние может стать причиной срыва. Судя по всему, до войны Кит Келлер был хорошим парнем.

Майк принялся постукивать авторучкой по блокноту, обдумывая варианты. Корнфлауэр только что снабдил его защитой против обвинения в убийстве первой степени. Но тут крылся и подвох. Известно, что присяжные не склонны верить в ограниченную дееспособность, и ненавидят невменяемость.

Кристиан сцепил пальцы.

– Посттравматический стресс – это официально признанное психическое заболевание, известное не один десяток лет. Оно может сделать человека инвалидом. То, что там происходит… ну… это вам известно не хуже, чем всем остальным.

Майкл нахмурился:

– Что вы имеете в виду?

– Насколько я понимаю, у вас в семье есть военные. Ваша жена пилот вертолета и в настоящее время проходит службу в Ираке, так?

– Вы действительно хорошо подготовились.

– Мне нужно знать, с кем я имею дело. Ваша жена… что она вам рассказывает?

Майклу не понравился испытующий взгляд доктора. Он беспокойно поерзал в кресле.

– Она там недавно, но женщины не участвуют в боях. По большей части она будет перевозить важных персон.

– Ага. – Корнфлауэр продолжал разглядывать Майкла. Потом улыбнулся: – Она мать. Защита – это ее инстинкт. Разумеется, – прибавил он и умолк.

– Что – разумеется?

– Вам нужно понять одну вещь: звучит банально, но война – это действительно ад. Ты все время боишься, а когда не боишься, то до такой степени накачан адреналином, что готов буквально взорваться. На твоих глазах людей, которые тебе дУроги – по-настоящему дУроги, – разрывает на куски. Ты видишь ногу в канаве, подбираешь ее и кладешь в мешок, потому что ни одного человека – или части человека, твоего друга – нельзя оставлять врагу. Это сумерки души, Майкл, там нет линии фронта. Война окружает их каждый день, куда бы они ни шли. Одним это дается легче, другим тяжелее. Причина неизвестна, но одно мы знаем точно: человеческий разум не в состоянии без ущерба для себя переживать кровавые столкновения, неуверенность и ужас. Просто не в состоянии. Никто не возвращается с войны таким, как был прежде.

– Вы встретитесь с Китом и оцените его состояние? Мне нужен официальный диагноз, чтобы использовать посттравматический стресс для защиты клиента.

– Конечно, – сказал Кристиан. – Почту за честь помочь этому молодому человеку.

Честь. Майкл давно уже не слышал этого слова в отношении своих клиентов. Большинство из них были виновны. Он гордился, что является частью – важной частью – системы правосудия, но редко испытывал гордость, защищая конкретного клиента.

Майкл подумал о Джолин, для которой слово «честь» было не пустым звуком. Она бы одобрила его решение взять это дело.

Майкл встал и пожал руку доктору Корнфлауэру.

– Спасибо.

По дороге домой он все время думал о Ките, о новой стратегии защиты и о том, что же произошло в Ираке с этим вполне достойным молодым человеком.

Что там с ним произошло?

И еще одна мысль: Джолин, что там с тобой происходит?

Домой он, как всегда, опоздал, и по лицу Бетси понял, что та считает минуты, складывает их, чтобы потом предъявить ему счет. Мысль об очередных претензиях раздраженной дочери, причем вполне заслуженных, была просто невыносима.

В кухню вошла Мила.

– Я не против, чтобы задержаться на часок. Не переживай из-за этого.

– Спасибо, мама.

Зазвонил телефон.

Откуда-то донесся крик – вопль – Бетси:

– Я возьму!

Потом топот ног вниз по лестнице.

Виновато улыбаясь, Майкл проводил мать до двери.

– Еще раз спасибо, мама.

Она поцеловала его в щеку.

– Между прочим, от Джолин по электронной почте пришло письмо. Лулу до смерти хочется его прочесть, но я напомнила ей правило: ждать твоего возвращения… и она немного разволновалась.

Майкл поцеловал мать и смотрел, как она идет к машине, и в который раз думал о том, что не справился бы без нее. Когда она уехала, вернулся на кухню и налил себе виски.

В дверях появилась Лулу.

– Мама прислала письмо. Можно уже читать?

– Давай я сначала выпью стаканчик и переоденусь.

– Нет, папа, я жду уже ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ.

Майкл посмотрел на календарь Джолин – сегодня на ужин должна быть жареная курица с рисом. Он подумал, что неплохо бы добавить банку супа с грибами.

– Ладно. Позови сестру. Я буду ждать вас у моего компьютера.

Лулу побежала наверх. Но через несколько секунд вернулась: маленькое личико сморщено, щеки красные.

– Она говорит по телефону.

– Скажи ей, чтобы повесила трубку.

– Она не хочет.

– Ладно, мы подождем…

– НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ! – взвыла Лулу. Глаза ее наполнились слезами.

Майкл понимал, что командует тут он, но решил, что истерика Лулу ему теперь ни к чему. Вздохнув, он пошел наверх. Бетси была в своей комнате, говорила по телефону.

– Может, пойдем, милая? Прочтем мамино письмо, пока твоя сестра не устроила скандал.

Бетси повернулась к нему спиной, продолжая разговор.

– Бетси, – строго сказал он.

– Уйди, папа, я говорю ПО ТЕЛЕФОНУ.

Майкл взял у нее трубку и нажал кнопку отбоя.

– Она перезвонит тебе через десять минут.

Ему показалось, что он нажал кнопку запуска ядерной боеголовки. От крика Бетси: «Это была Сиерра!» – у него заложило уши.

– Мы читаем письмо. Иди вниз.

Майкл пошел к себе в кабинет, оставив закипевшую от гнева Бетси.

Там он усадил Лулу за свой письменный стол, а сам сел на диван и стал ждать старшую дочь. Ждать долго не пришлось. Громко топая, Бетси спустилась по лестнице и влетела в комнату, как фурия, бормоча:

– Ладно, и где это дурацкое письмо?

Бетси подвинула Лулу, и та забралась к сестре на колени и сказала:

– Читай.

Бетси нашла электронное письмо и открыла его.

На экране компьютера появилась фотография. На ней Джолин и Тэми стояли, обнявшись, возле какого-то прилавка. Все вокруг было размытым и обесцвеченным, словно во время дождя или ветра. Но женщины весело улыбались.

– Мамочка. – Лулу указала на Джолин.

Бетси прокрутила письмо и стала читать вслух:

– «Перелет сюда был очень долгим, и я уже ужасно устала. Ты не поверишь, Бетси, какая тут ровная местность цвета пожухлой пшеницы. И жуткая жара. Я была вся мокрая, даже не успев выйти из самолета.

Нас с Тэми поселили в маленьком трейлере. Именно так я когда-то представляла себе колледж. Нам нужны фотографии и плакаты, чтобы тут стало уютнее. Поможете? Я пришлю снимки как только смогу.

Сегодня мы ужинали в столовой. Лулу, нам дали твой любимый пирог с персиками. Не такой вкусный, как у Йа-Йа Милы, но я вспоминала о доме.

Нас называют группой поддержки 131 бригады. Люди здесь просто замечательные. Уверена, что у нас появится много друзей.

Ладно, ребята, мне нужно немного поспать.

Я все время о вас думаю и люблю вас, как до луны и обратно.

Крепко, крепко, крепко обнимаю.

Мама.

P. S. Удачи на экзамене, Бетси. Я знаю, ты справишься. Я тобой горжусь!:)»

– Прочитай еще раз, – попросила Лулу. – Там, где про меня. Папа, пусть она прочитает еще раз, – захныкала она.

– Ну вот, я прочла. Ничего особенного. Там жарко. – Бетси повернулась к Майклу: – А теперь мне можно вернуться наверх и позвонить Сиерре?

– Конечно. – Майкл ее почти не слушал. Когда дочь убежала, он поднялся с дивана и подошел к компьютеру.

На фотографии две женщины в военной форме улыбаются, глядя в объектив камеры.

– Она веселая, – сказала Лулу.

Майкл подумал о том, что узнал сегодня, но это никак не вязалось со снимком. Ему рассказывали совсем о другой войне: фрагменты тел друзей, бомбы на обочинах дорог, град из ракет и мин.

Две женщины, лучшие подруги, улыбаются, глядя в объектив камеры.

Теперь он понял, что имел в виду Корнфлауэр. Она мать. Защита – это ее инстинкт.

Фотография была ложью, как и все, что Джолин рассказывала ему о своем призыве. Там нет линии фронта, сказал Корнфлауэр. То есть там нет безопасных мест.

Джолин – героическая женщина, мать – приукрашивала свою жизнь, пытаясь убедить их, что причин для беспокойства нет. И начала подготовку заранее. Женщины не участвуют в боевых действиях. Буду развозить важных персон, доставлять грузы. Никакой опасности.

Он купился на это, потому что хотел. Майкл отвел взгляд. А не должен был, черт бы его побрал! Он же понимал, что это война. Конечно, политические игры вокруг воображаемого оружия массового поражения – ловушка для Саддама Хусейна. Но Майкл почему-то считал, что это будет маленькая война, короткая, с минимальными потерями для американцев.

В новостях он видел фотографии солдат рядом с иракскими детьми, раздающими воду, позирующими перед камерой, читал о взрывающихся смертниках, но не связывал их между собой. Когда Джолин сказала, что будет далеко от линии фронта, он позволил себе в это поверить.

Наверное, он казался ей полным идиотом.

Он был так занят мыслями о себе, так злился, что выбор жены изменит его жизнь, что почти не думал о ней.

Что она чувствует, лежа ночью в своей постели, одна, далеко от дома, зная, что в любую секунду в ее трейлер может попасть бомба, что ее могут убить?

Июнь промчался незаметно; дни, словно капли дождя, пролетали мимо Майкла и впитывались в землю у его ног. Дома он думал о работе, а на работе о доме. Он всегда спешил и почти всегда опаздывал. «Прошу прощения» – эту фразу Майкл теперь повторял постоянно. За минувшие недели эти слова прозвучали чаще, чем за последние несколько лет.

После окончания учебного года пришлось перекраивать распорядок дня. Мама по-прежнему очень помогала с девочками, но для ее магазина садового инвентаря лето было горячей порой, и она уже не могла проводить в доме Майкла так много времени, как раньше. С пятницы по воскресенье он работал дома, пытаясь совместить отцовские обязанности с профессиональными. В свободное от магазинов, приготовления ужина и мытья посуды время он составлял записки по уголовным делам и изучал факты. Майкл отправил девочек во все дневные лагеря, какие только можно, но все равно ничего не успевал. Невообразимое количество времени отнимала перевозка дочерей из одного места в другое или поиски того, кто это сделает. На прошлой неделе он наконец признал, что не в состоянии справиться с нагрузкой, и передал помощникам большую часть мелких дел.

Это позволило ему посвящать больше времени защите Келлера.

Сегодня Майкл планировал поработать над вопросами для полицейского, который арестовывал Кита, а также для тюремного осведомителя.

Он встал пораньше и спустился в кухню, чтобы приготовить завтрак. В десять часов нужно отвезти девочек в магазин, где они будут «помогать» Миле, а в два часа забрать. Времени для работы оставалось немного, но в последнее время приходилось довольствоваться тем, что есть.

Началось все с вопросов Лулу.

– Папа, сегодня солнышко. Можно нам пойти на пляж? Мама всегда водит меня на пляж, когда светит солнце. Я буду строить замок из песка. Ты умеешь строить замок, папа?

Вопросы следовали друг за другом с такой быстротой, что Майкл пробормотал что-то нечленораздельное и вышел, решив выпить кофе, стоя перед телевизором.

Еще одна ошибка. В новостях передали, что террорист-смертник убил шесть человек на рынке в Багдаде.

Зазвонил телефон.

– Я возьму! – крикнула Лулу так громко, что, должно быть, обратила в бегство всех соседских собак.

Майкл смотрел, как девочка стремглав бежит к телефону и хватает трубку.

– Мама?

Затем улыбка на ее лице погасла, плечи опустились. Она положила трубку на место, вернулась в кухню и вскарабкалась на стул.

– Это Сиерра, – мрачно сообщила она. – Бетси с ней разговаривает.

Минут через пятнадцать по лестнице, громко топая, спустилась Бетси.

– Мы с Сиеррой идем в торговый центр смотреть кино.

Майкл протянул руку и выключил телевизор.

– А ты не могла бы сформулировать эту фразу в виде вопроса?

– Конечно. Денег дашь?

Майкл повернулся, собираясь спросить: «Ты, наверное, хотела сказать: папа, разреши мне пойти в торговый центр, пожалуйста?» – но язвительный вопрос так и остался непроизнесенным.

Такое количество грима не накладывают даже в шоу ужасов. Одежда тоже абсолютно неприемлема: розовые угги, джинсовая юбка, едва ли не меньше носового платка, и белая толстовка, открывавшая узкую полоску живота.