Текст книги "Смерть перед Рождеством"

Микаэль фыркнул.

– Банда лицемеров. Если так будет продолжаться дальше, они забудут про мигрантов и распахнут двери для всех желающих. Они перетягивают на свою сторону людей, которые должны быть с нами. Сейчас они мешают нам больше, чем кто-либо.

Кристиан не понимал, кого именно имеет в виду его друг под словом «мы». На последнее партийное собрание явилось всего десять человек.

– Ты хочешь сказать, что он больше не на нашей стороне? – спросил Кристиан. – Это тактика временного отступления, чтобы набрать полтитические очки.

– Неважно, – возразил Микаэль. – Они – популисты, которым ничего не нужно, кроме власти. Чем больше они заигрывают с политическим мэйнстримом, тем больше теряют свое лицо. У этой партии больше нет сердца.

На заднем фоне резкий мужской голос прокричал имя Микаэля.

– Ну все, пора закругляться, – быстро проговорил тот. – До связи.

– До связи, – отозвался Кристиан и почувствовал, как тоска кольнула ему горло.

Он навещал друга, когда только мог, и наблюдал, как того ломает заточение. С каждым разом Микаэль становился озлобленнее. Под конец эти визиты стали приносить больше боли, чем облегчения.

Кристиан чувствовал себя отщепенцем, изгоем. Однажды в переходе метро он увидел трех хулиганов, пристававших к девушке. Компания разбежалась при его приближении, Кристиану не пришлось даже вмешиваться. Но спасенная, узнав, с кем имеет дело, обозвала Кристиана «нацистской свиньей» и скрылась.

* * *

– Нам предстоит самая долгая поездка в мировой истории автомобильного движения…

Ирис Бергер – моя ровесница. Прямые темные пряди до плеч закрывают ей щеки. Темно-коричневое пальто добавляет по меньшей мере лет двадцать. Ирис, держа руки в карманах, смотрит на Гофмана. Мы медленно движемся в сторону участка по улицам Кунгсхольмена. В карих глазах Ирис отражаются фасады Хантверкаргатан.

– Я не могу ехать быстрее при такой погоде, – оправдывается Бирк.

И нажимает на тормоз, чтобы не испортить Рождество даме с роллатором[56]56
  Роллатор – ходунки на колесах.


[Закрыть], упорно пересекающей улицу на расстоянии брошенного камня от перехода.

I can see a better time, where all our dreams come tr…

Гофман просовывает голову между мной и Бирком.

– Мы не можем это выключить?

I’ve got a feeling this year’s for me and you, so happy Christmas…[57]57
  Эта и предыдущая – строчки из песни «Такое веселое Рождество» англо-ирландской группы «Погс».


[Закрыть]

– Спасибо.

Гофман складывает руки в замок, переплетая длинные пальцы.

– Что нам пишут в последних сообщениях?

– Почему бы вам не прочитать их вслух, – раздается за спиной голос Ирис.

– Вслух? – переспрашивает Бирк. – Разве это не выглядело бы странно? Кто читает вслух такие вещи?

– Юнатан Асплунд вышел на Эби Хакими в октябре, – начинает она. – Он узнал, что антифашистский фронт, как он выразился, прокололся. То есть их планы насчет Антонссона раскрыты. Ситуация сложилась, что и говорить, щекотливая. Асплунд решил предупредить друга детства о грозящей тому опасности. Смущение Хакими можно понять.

Мы ползем сквозь снег. Ирис протягивает Гофману мобильник, и тот сует его в карман не глядя.

– Я теряю нить. – Он моргает, смотрит на свои чистые, ухоженные ногти. – Это в высшей степени странный пазл. – Вздох. – А я никогда не любил подобные головоломки.

Мы движемся вверх по Бергсгатан. Лицо Ирис в зеркальце заднего вида выглядит растерянным и уставшим. На перекрестке порыв ветра срывает со стены рекламную вывеску, которая падает на асфальт и, подскакивая, несется по улице. У стен домов намело сугробы.

– Они встречались в день демонстрации в Роламбсхофспаркене, – говорит Гофман. – Хакими и Асплунд, я имею в виду.

– Накануне вечером Асплунд написал, что хочет что-то ему передать. Он имел в виду диктофон?

– Именно, – отвечает Ирис.

– Но… какая связь…

– Связь слабая, – соглашается Гофман. – И в этом наша проблема.

– Почему слабая? – удивляется Бирк. – Асплунд дал диктофон Хакими, тот – Сведберг, потом он оказался у нас.

– Все так, – соглашается Гофман. – Но что он в таком случае делал у Асплунда?

– Может, Асплунд и есть убийца? – спрашиваю я.

– Да, не все же они «красные» и мусульмане, – поддерживает меня Бирк. – Что бы там ни утверждало СЭПО.

– Нет, – решительно возражает на это Ирис. – Это не Асплунд.

– Откуда вы знаете? – недоумеваю я.

– У него алиби в обоих случаях.

– Так вы его уже допросили?

Я встречаю в зеркальце заднего вида удивленный взгляд Бирка.

– Почему бы и нет?

Все замолкают. Габриэль вздыхает.

– А кто возглавляет «Шведское сопротивление»? – спрашиваю я.

– На общенациональном уровне – некий Йенс Мальм, – отвечает Ирис. – Крайне неприятный тип. Организация имеет отделения в разных регионах, самое большое в Стокгольме. В нем состоит Юнатан Асплунд. Его ближайший начальник, или как там это у них называется, – некий Кристиан Вестерберг.

– И вы уверены, что это не они?

– Абсолютно, – отвечает Ирис. – Сейчас главная угроза исходит не от правых, а от левых.

– Одного я никак не могу понять, – говорю я. – Откуда Асплунду стало известно о планах «антифашистов» насчет Антонссона?

– Асплунд… – начинает Гофман, осекается и мотает головой.

– Черт, – ругается за спиной Ирис и делает большие глаза.

– Я старею, – виновато улыбается Гофман, встречая мой недоуменный взгляд. – Язык срабатывает быстрее, чем голова.

– Ничего не понимаю…

– Зато я понимаю все, – говорит Бирк. – Он знал об этом, потому что вы ему сообщили. – Он переводит взгляд на Гофмана, в его глазах – холод. – Через Лизу Сведберг. Юнатан Асплунд – ваш человек.

Ирис смотрит так, будто ее только что в чем-то обвинили. Возможно, так оно и есть.

– То есть Асплунда можно исключить из списка подозреваемых, – делаю я вывод.

– Совершенно верно, – подтверждает Гофман и запускает руку в карман за вибрирующим мобильником. – Алло… Да, преступ… да, конечно… Сейчас мы подъедем.

Он откидывается на спинку сиденья. Все ждут. Тишина становится настолько невыносимой, что я снова включаю радио.

– Его зарезали, – говорит Гофман, как будто информирует нас о том, который час. – Около десяти минут назад возле метро «Сентраль».

– Кого? – спрашивает Бирк. – Антонссона?

– Нет.

* * *

И в этот момент у меня в голове всплывает последняя фраза Эби Хакими – невнятная, искаженная иностранным акцентом фраза умирающего, который, помимо прочего, с трудом ворочал языком. Теперь она дешифруется в моем сознании.

Шшовле… «Шведское сопротивление»…

«Кто следующий?» – «Эштер».

То есть «Эш. Дэ», «Шведские демократы».

Так вот кого они… Черт…

– Он жив? – спрашивает Ирис.

– Гофман молчит.

IV
Some Day Soon We All Will Be Together*[58]58
  «Когда-нибудь вскоре мы снова будем вместе» (англ.); строчка из песни «Маленькое Рождество», ставшей известной благодаря фильму «Встреть меня в Сент-Луисе», где ее исполнила Джуди Гарланд.


[Закрыть]

Она положила руки на стол. На безымянном пальце сверкает обручальное кольцо, скромное, но элегантное. Женщина внимательно смотрит на Кристиана.

– Рассказывай, – говорит она. – Как ты жил последние несколько дней, начнем с этого.

У нее нет ни тетрадки, никакой другой бумажки, ни даже ручки. И Кристиан спрашивает себя: насколько обязательно человеку ее специальности все держать в голове? Если это вообще ее заботит, конечно.

– Нормально, – отвечает он на вопрос женщины. – Как всегда. – Смотрит на серебряный кулон на цепочке, который мелькает из-под ее пиджака. – А что вас, собственно, интересует?

– Твои ощущения прежде всего, – поясняет женщина. – Что ты чувствовал, чем занимался последнее время? Расскажи, что считаешь нужным.

Время движется неумолимо и как будто стоит. Ничего не изменилось и ничего не осталось прежним.

– Я… я чувствовал неуверенность в последнее время. Мне как будто было некуда себя деть. Думаю, именно поэтому я здесь.

Он видел рекламу на автобусе: «Тебе нужна поддержка? Поговори с одним из наших психотерапевтов – бесплатно!» Адрес сам собой запал ему в память, но Кристиан не думал об этом, пока вдруг не увидел эту дверь по дороге домой из тренажерного зала. Тогда, остановившись на тротуаре, он впервые спросил себя: как, собственно, здесь оказался? Этот вопрос он задает себе до сих пор.

– То есть неуверенность, – повторяет женщина. – Можешь пояснить?

Кристиан мотает головой:

– Нет… я не так выразился. Неуверенность – не совсем то слово. Скорее одиночество… Мой лучший друг… он сидит, вот уже много лет. Возможно, дело в этом.

– Сидит? – переспрашивает доктор. – Он в тюрьме, хочешь сказать?

– Да.

Она кивает.

– Понимаю.

Кристиан оглядывается. Комната просторная, светлая, как с рекламы агентства недвижимости. Он смотрит на свои руки: пальцы сжаты в замок. Делает попытку расслабиться.

«Шведское сопротивление» разлагается на глазах, они не пережили последнего поражения. Кристиан не может быть их лидером, потому что не имеет и малой толики того, чем обладал его товарищ. Их манифестации последнее время носят скорее спорадический характер, и число участников катастрофически уменьшается с каждым разом. Они катятся в пропасть, теперь это очевидно.

– Вы общаетесь? – спрашивает она.

– По телефону и так… Я навещаю его, когда могу… разрешение дают через раз. Он… он ужасно выглядит последнее время, и я не знаю, что с этим делать. Все это страшно тяжело.

– Но твое одиночество… В чем оно выражается, ты не мог бы выразиться точнее?

– Я не так много бываю на людях; предпочитаю держаться тех, кого знаю.

Эрик, Клас, Даниэль, Франк, Джек… Кристиану следовало бы повернуться лицом к товарищам из «Шведского сопротивления», ведь других у него нет. Он чувствует себя одиноким, замкнувшимся в себе. Даже с матерью последний раз общался на Рождество, то есть почти полгода назад. С Антоном еще хуже. Они живут слишком разной жизнью, и кровь здесь ничего не значит. Кристиан не перестает этому удивляться. У Антона семья и дети с хорошенькими, правильными лицами. Его жена красива. Их семейные снимки смотрятся как реклама здорового образа жизни.

Кристиана мутит от всего этого. Он вспоминает, как на пятнадцатилетие Антон подарил ему футболку со странной надписью, благодаря которой он сошелся с Микаэлем.

– Можешь поговорить с ними? – задает она следующий вопрос. – С друзьями, я имею в виду?

– Нет… То есть могу, но не хочу.

– Понимаю.

Кристиан спрашивает себя, как много она понимает. Кто она вообще такая? Интересно, она шведка? Как долго она замужем и кто ее муж? За кого они голосовали на последних выборах?

Он опускает глаза, не выдержав ее пронизывающего взгляда, и начинает свой рассказ.

– Ну… Я часто вижу в городе своих ровесников. Они прогуливаются с женами под ручку, многие с детскими колясками. У них есть работа в офисе и квартира в многоэтажке или таунхаусе где-нибудь к югу от Сёдера. Мы с ними ездим в одних вагонах метро и пользуемся одними и теми же станциями… Но для меня все они – инопланетяне. Наши пути слишком разошлись.

– Как это?

Ее взгляд скользит в сторону большого окна. Небо за ним такого же цвета, как стены в ее кабинете.

– Они все время идут по прямой, а я – как будто зигзагами…

– Что же заставляет тебя так ходить?

– Я… то, за что я борюсь… или, по крайней мере, думаю, что борюсь.

Кристиан тут же пожалел о том, что сказал. В голове один за другим складывались ее дальнейшие вопросы, и ожидания оправдались.

– Что ты имел в виду? – спрашивает она.

Кристиан посмотрел на свои руки, все еще сложенные в замок.

– Ничего. Это все так…

«Шведское сопротивление» отнимало у него все время: раздача листовок, расклейка афиш, праздники, совещания по планированию акций и манифестаций, а теперь еще и бесконечные поездки в колонию.

Йенс Мальм бывал у него едва ли не каждую неделю. Он работал там же, где и последние пять лет, и жил на той же квартире. Когда он попытался вспомнить всех женщин, с которым занимался сексом за последний год, дошел до двенадцати и сбился со счета. Йенс знакомился с ними на праздниках и пикниках и далеко не всех помнил по именам. Большинство их были молоды и по возрасту годились в подружки скорее Кристиану и Микаэлю. Йенсу это нравилось. В глубине души он понимал, что что-то здесь не так, но дальше смутного осознания дело не шло.

Кристиан посмотрел на часы над дверью: он сидел в этом кабинете не больше пятнадцати минут.

– Я не знаю, – ответил он доктору.

И в следующий момент понял, что это правда.

Каждый раз, когда Кристиан вспоминал, как его избили в Салеме, возвращалась боль. А вместе с ней – чувство отщепенчества и ненависть. Последняя, слово зараза, гуляла по темным переулкам, поражая его ровесников. Они приняли в партию польку-феминистку, вот до чего опустились «Шведские демократы»… Нет, с этой страной надо определенно что-то делать.

– Всем нам нужно что-то, что придавало бы нашей жизни смысл, – сказала терапевт. – Иногда это занимает все наше время, это так. Ведь в сутках всего двадцать четыре часа, а в неделе семь дней. Везде успеть невозможно.

Но не все лежало на плечах Кристиана. Микаэль, по заданию Йенса Мальма, пытался организовать в тюрьме партийную ячейку для находящихся в заточении товарищей. Ничего не получилось. Администрация колонии и другие заключенные загубили их планы на корню.

«Разрозненные, мы не бог весть что, – повторял Микаэль. – Только в сплоченности наша сила».

Это было так. По крайней мере, Кристиан старался убедить себя в этом.

– А этот твой друг, который сидит в тюрьме… расскажи о нем, – попросила терапевт.

Кристиан закусил нижнюю губу – чуть ли не до дыры, как ему показалось. Они с Микаэлем выросли в паре кварталов друг от друга. Встречались на вечеринках. Имели общие интересы. Любили одну и ту же музыку и одинаково одевались. Пока их ровесники совершали поворот к взрослой жизни, Кристиан и Микаэль лишь плотнее льнули друг к другу. Кристиан посмотрел на докторшу. Он надеялся, что этого ей хватит.

– За что он сидит? – спросила она.

– За драку.

– И ты думаешь, он там страдает?

– Я знаю, что это так. Я слышу это по его голосу, когда звоню ему.

Микаэль сидел уже больше пяти лет. Год от года их свидания становились все короче. Кристиан видел, как несвобода ломает его товарища, но дело не только в этом. Его сокамерники отпускали странные комментарии. Ничего не говорили напрямую, но все, что нужно, сквозило между строк. Пару раз Кристиан заставал своего друга с синяками под глазами и на щеках или с треснутой губой. Или что-то свистело внутри Микаэля, когда он садился или поднимался, держась за живот или за ребра.

– Ты говорил, что разобрался с этим. – Кристиан испуганно кивал.

– Не все так просто, – отвечал Микаэль. – Но ты не волнуйся, ничего страшного.

Кристиан спрашивал себя, что все это значит. Добиваться ответа на этот вопрос от Микаэля было бесполезно.

* * *

Отсидев на приеме ровно час, Кристиан поднялся, пожал терапевту руку и покинул ее кабинет. Он поблагодарил ее за все, но возвращаться сюда не собирался.

На улице задул теплый ветер. Кристиан поднял лицо к небу и прищурился на солнце.

* * *

Поначалу ничего нельзя было расслышать, кроме хриплого крика, пробившегося сквозь монотонный гул толпы. Но, прокрутив пленку еще несколько раз, они наконец разобрали это слово: предатель.

Сцена получалась странная. Собственно, он должен был произносить речь на под открытым небом, на площади Сергеля. Но из-за непогоды в последний момент руководство партии попросило разрешения на митинг в Большом холле Центрального вокзала и, что самое интересное, получило его.

Возможно, поэтому их немногочисленные оппоненты и вели себя так скромно. То, что могло вылиться в демонстрацию протеста, робко жалось в углу, прикрываясь баннерами. Они не получили разрешения присутствовать на митинге. В зале были лишь те, кому удалось тайком прошмыгнуть сквозь полицейский кордон. Теперь полиция, конечно, заметила их, но решила ограничиться бдительным наблюдением. Само по себе это не предвещало ничего хорошего. Кроме того, отвлекало.

В общем же, народу в зале было достаточно. Многие слушали, но еще больше слонялись из стороны в сторону с сумками, чемоданами и пакетами в ожидании поезда, который, конечно, задерживался по причине плохой погоды. Дети держали в руках воздушные шары. Большие, какие раздают в Тиволи, в основном красные, с белыми буквами SJ[59]59
  Первые буквы от «Sveriges järnvägar» – «Шведские железные дороги».


[Закрыть]. Их раздавал Рождественский Гном, беспрестанно расхаживающий по залу. Фоном звучала рождественская музыка.

Начало речи потонуло в ее звуках.

… a beautiful sight, we’re happy tonight, walkin’ in a winter wonderland[60]60
  «Прекрасное место, мы счастливы сегодня, отправляясь в чудесную зимнюю страну» (англ.).


[Закрыть].

Оратор стоял на круглой сцене, похожей на огромный батут. Динамики по обе стороны усиливали его низкий голос. За его спиной располагался белый щит с голубыми фиалками и выведенным черными буквами названием партии. У подножия сцены стояли три телохранителя в темных костюмах. Десятка два полицейских, расставленные на расстоянии около метра друг от друга, окружали толпу. Еще несколько человек в форме и несколько в гражданском – сотрудники СЭПО – расхаживали по залу.

Он был спокоен. Время от времени делал шаг-другой по сцене, разминая ноги, но больше стоял. Разговор о серьезных вещах разбавлял шутками на тему Шведских железных дорог или бушевавшей «Эдит» – «дамы, которой опасно перечить».

– Все говорит о том, что она настроена весьма серьезно, – повторял он. – Будьте бдительны, сделайте такое одолжение.

Он начал с того, ради чего все это, собственно, затеял. Вспомнил последний рапорт Института социологии о том, что мигранты ограждают своих детей от влияния шведского общества. Потом перешел к национальным традициям и ценностям и заговорил о мультикультурном обществе. Обрисовал все его положительные стороны, но особый акцент сделал на трудностях, которые подстерегают нас на этом пути.

На заднем фоне механический голос объявил, что поезд опаздывает, и пообещал держать в курсе изменений. Снаружи бушевала непогода. Последние слова оратора потонули в аплодисментах, как бывало всякий раз, когда он заговаривал о чем-то хорошем.

– Шведское общество должно стать более открытым, – продолжал политик. – Люди, которые к нам приезжают, должны стать частью нас, и не они несут за это ответственность. Мы не можем требовать этого от них. Они должны быть готовы принять шведские национальные ценности и шведскую культуру, но для этого наше общество должно быть более открытым. И ответственность за это лежит только на нас самих.

Улыбка, обращенная к залу. Аплодисменты.

* * *

Но вот один из воздушных шаров взрывается. Звук настолько оглушительный, что мы с Бирком дружно вздрагиваем.

– Вот он, – говорит Бирк и кликает на «паузу». – Ты видишь?

– Да.

За сценой мелькает тень. Трудно сказать об этом человеке что-либо определенное, но одет он во все темное, капюшон куртки наброшен на самый лоб.

Со стороны это как угодить в яму со львами – все предрешено. Кто бы ни был, он явился сюда убивать. Но в следующий момент экран становится черным. Никто не понимает, что произошло, было ли это частью их дьявольского плана или дело все-таки в погоде.

Короткое замыкание. Это продолжалось семнадцать секунд – вот все, что мы знаем.

* * *

Мы с Бирком в полицейском участке; сидим в тесной каморке и просматриваем материалы камер слежения, параллельно с тем, что было отснято камерой на мобильнике.

– В твоем распоряжении двадцать три камеры, – говорю я Габриэлю. – Что такое дисплей мобильника в сравнении с этим?

– Я хочу слышать звук, – отвечает тот, переводя взгляд с одного экрана на другой.

– Вот смотрите, – говорит помощник полицейского, несколько шокированный тем, что происходит на экране. – Это он. Скрыт колонной, поэтому его не слишком хорошо видно. Думаете, нарочно спрятался?

– От камер? – переспрашиваю я.

– Да.

– Нет, я так не думаю.

Я вглядываюсь в мелькающие кадры. Мужчина стоит неподвижно, похоже, не сводит глаз со сцены. Даже из-за колонны видно, как ходит вверх-вниз его грудная клетка.

Дальше – короткое замыкание, и все экраны гаснут. Когда снова загорается свет, партийный лидер лежит на сцене, скорчившись, рядом с микрофоном. Выражение его лица можно назвать удивленным, с легким налетом грусти. Молчание толпы разряжается криком. В следующий момент кричат многие, это видно по их лицам. На сцене лежит нож, преступника след простыл. Кровь выглядит темным пятном на белой рубашке.

– До боли напоминает случай Хебера, – замечает Бирк. – Как будто та же рука и на этот раз вложила нож в руку убийцы.

– Да.

Лишнее доказательство того, что оба убийства носят политический характер.

– Еще раз, пожалуйста. – Я поворачиваюсь к помощнику.

– Что, с самого начала? – спрашивает он.

– Нет, последние секунды перед отключением.

Камера захватывает пространство справа от сцены. Где-то вдали – фигура убийцы, с этого расстояния всего пара сантиметров в высоту.

В соседних комнатах звонят телефоны. Кабинеты в участке Центрального полицейского округа не слишком просторные, поэтому стены лишь слегка приглушают сигналы.

Орудие убийства впоследствии будет поднято одним из полицейских в форме и с большой осторожностью передано в руки криминалистов, но это случится потом. Сейчас мы с Бирком наблюдаем тот момент, когда нож все еще лежит на полу рядом с трупом.

– Это точно он, – говорит Бирк.

Этот нож идеально подходит для ящика за барной стойкой кафе «Каиро».

– Да, тот же нож и тот же способ убийства, как и в случае Хебера, – отвечаю я. – И черт меня подери, если убийца не тот же самый.

Партийного лидера увезли в больницу, а Большой зал Центрального вокзала заполонили полицейские, которые эвакуировали людей, пытаясь спасти место преступления. Последнее казалось неосуществимым.

То же касалось и предполагаемого преступника. Мы как будто видели его, но при этом не имели за что уцепиться. Центральный вокзал представлял собой остовок относительного порядка в океане хаоса, простиравшемся до моста Вестербрун. По трескучему полицейскому радио на столе помощника уже рассказывали о водителе, потерявшем управление из-за сильного ветра. Мужчина отделался сотрясением мозга, но освещение на дорогах все хуже. И глушит его «Эдит», которой мы, похоже, противостоять не в силах.

– Как он мог уйти? – спрашиваю я. – Как могло у него это получиться?

Бирк прислоняется к стене, закрывает глаза и изо всей силы давит на них пальцами. Я барабаню по столу пальцами.

Can’t think of anything to think.

– Я не знаю, – отвечает Габриэль, не открывая глаз. – Но не похоже, чтобы в той стороне был избыток полицейских.

– Они должны были оцепить вокзал так, чтобы мышь не проскочила.

– Да, но непосредственно за сценой?.. Весь вопрос в том, что он успел сделать за эти семнадцать секунд.

Бирк поворачивается к помощнику, все еще не открывая глаз.

– Именно так, – неуверенно подтверждает тот. – Семнадцать секунд.

– С телохранителями всё в порядке, это видно. Но достаточно двух-трех секунд хаоса… а у него их было семнадцать. Плюс полная темнота.

Хаос накатывает невидимыми волнами, мое тело чувствует их. В голове становится легко, как перед голодным обмороком, но дело совсем в другом. Рука сжимает в кармане тубус с «Халсионом».

Нас не было там и близко, у нас нет ни малейшего шанса. Мы взяли неверный след и обречены до конца блуждать вслепую.

– Черт! – Бирк бьет кулаком в стену. – Черт, черт, черт…

Помощник выглядит напуганным. Габриэль краснеет и замирает на месте, тяжело дыша. Я должен что-то сказать, но не знаю что.

– А если без истерики… – говорит Бирк уже спокойнее. – Если каждый будет делать то, что должен, что мы имеем?

Он открывает глаза.

– Что такое? – спрашиваю я, ловя на себе его встревоженный взгляд.

– Ты такой бледный… У тебя жар?

– Да… Нет… В общем, всё в порядке.

Мне всего-то нужен глоток воды.

– Хорошо, – говорит Бирк. – Попробуй взглянуть на все трезво. Что скажешь?.. И куда запропастились Гофман с Ирис, черт их подери?

– Ирис сидит у телефона, контролирует эвакуацию на вокзале, – отвечаю я. – О местонахождении Гофмана не имею ни малейшего понятия.

– Он там. – Помощник тычет пальцем в экран и начинает перематывать изображение, отыскивая нужное место. – Он был там спустя несколько секунд после того, как снова загорелся свет.

В объективе площади, прилегающие к ресторанной зоне. Мелькают огоньки карманных фонариков и камер на мобильных телефонах. Те, кто не ест, передвигают с места на место сумки в ожидании лучшей погоды. Когда зал снова погружается в тускло-холодный свет, люди все так же заняты своими делами. Между рядами кресел петляет фигура в черной куртке с надвинутым на лоб капюшоном и шарфом, прикрывающим нижнюю часть лица. Потом она исчезает из кадра.

Одни свидетели утверждают, что неизвестный сел в припаркованную неподалеку машину и скрылся. Другие – что он вбежал в вагон пригородной электрички. Наконец, согласно еще одному свидетелю, человек в черном скрылся в тоннеле метро.

– Так куда же он подевался, черт его возьми? – возмущается Бирк.

На верхней губе помощника капли пота. Он достает из кармана носовой платок.

– Это что за антиквариат? – удивленно пялится на него Габриэль. – Кто теперь носит в карманах носовые платки?

– Мне его подарили, – оправдывается помощник.

С момента убийства прошло пятьдесят семь минут. Бирк прикладывает к уху мобильник и просит список поездов, отъехавших от Центрального вокзала за последний час.

– Уже?.. – кричит он. – Хорошо, а кто… Спасибо.

И дает отбой.

– Уже сделано, – объявляет он. – Кто-то из участка.

Я вглядываюсь в остановленное изображение преступника на одном из экранов.

– Ну и где он?

Лица не видно. Человек в черном смотрит в землю, как будто только что завалил важный экзамен.

– Я не могу поймать его, – оправдывается помощник. – Мне жаль, но это все, что мне удалось.

Незнакомец высок и широкоплеч – вот и все, что о нем можно сказать.

– Мы опоздали, – говорит Бирк, как будто больше обращаясь к самому себе. – Искать преступника вслепую – безнадежное занятие. Преступники ничего не делают наобум.

– Эби Хакими узнал обо всем от Асплунда, – напоминаю я. – И Асплунд – член «Шведского сопротивления». Его ближайший начальник – Кристиан Вестерберг. – Я поднимаю глаза, мне срочно нужен стакан воды. – Как нам найти этого Асплунда?

* * *

К осени определились с датой освобождения: оставалось три месяца. Поздно вечером Кристиану пришло сообщение с неизвестного номера. Он оставил его без ответа.

Дата – вот и все, что было в сообщении. Если б это был Микаэль, он наверняка написал бы что-нибудь еще. Или у него просто не было такой возможности?

Времени около одиннадцати пополудни. Листовками Кристиан займется не раньше двенадцати. Брать выходные становилось все труднее. Йенс Мальм звонил почти каждый день и требовал непонятно что. Он как будто упрекал Кристиана за отсутствие видимого прогресса в делах.

– Вы, стокгольмская фракция, и есть наш передовой фронт, – повторял Мальм. – Если у вас ничего не получается, на кого мне рассчитывать?

В последнее время их заметно уменьшилось, но остались самые убежденные. Так даже лучше, уверял Мальм, иначе возникли бы трудности с деньгами.

Кристиан наблюдал за детьми на детской площадке напротив его дома. Если б он надумал снова посетить терапевта, то был бы должен рассказать ей и это. Как стоял у окна и смотрел, сам не понимая, зачем ему это нужно.

Зазвонил мобильник. Кристиан достал его из кармана и поднес к уху, не сводя глаз с детской площадки. Один из мальчиков гонял другого. На расстоянии их голоса звучали как из параллельного мира.

– Да.

– Это Микаэль.

На мгновение Кристиан будто окаменел. Потом отошел от окна и присел на один из кухонных стульев.

– Привет, и… как оно?

– Плохо, Кристиан… чертовски плохо.

– Но в чем дело? Я получил твою эсэмэску. Осталось три месяца, это же здорово!

– Не думаю, что все кончится через три месяца. Я… в общем, мне нужны деньги.

Он держался, Кристиан это видел. Но влияние его мучителей простиралось далеко за стены тюрьмы. Микаэль стал жертвой криминальных группировок, как исламистов, так и «левых». Он подвергался пыткам и издевательствам, его даже пытались убить. Вдобавок ко всему тюремный шеф оказался евреем. Когда Микаэль перешел к самому главному, Кристиан насторожился, чтобы ничего не упустить.

Итак, до сих пор Микаэлю удавалось от них откупаться, но теперь деньги закончились.

– Сколько? – спросил Кристиан. – Сколько тебе нужно?

– Пятьдесят тысяч.

– Ой…

Это вырвалось у него само собой. Столько денег у Кристиана не было.

– До сих пор мне помогал Йенс, но я не думаю, что у него еще есть столько… Я не выберусь, Кристиан. – Микаэль понизил голос. – Я серьезно, это не шутка. Если я не дам им денег, меня вынесут отсюда вперед ногами.

Кристиан почувствовал, как в груди нарастает панический страх.

– И… что я должен делать?

– Поговори с Йенсом. Я буду работать на него, когда выйду. Я знаю, своих денег у него нет. Но теперь он со «Шведскими демократами», а они богаты. – Микаэль замолчал, а потом в трубке послышался треск. – Ну все, я заканчиваю…

* * *

План Микаэля казался вполне разумным. Йенс будет поддерживать их, а они с Кристианом – после того как Микаэль выйдет на свободу – выполнять его поручения. Йенс всесилен, пока пребывает в лучах софитов. До выборов год, и деньги к «Шведским демократам» текут из всех мыслимых и немыслимых источников. А «Шведские демократы» все еще поддерживают «Шведское сопротивление», которое не сдает своих.

Именно так и объяснил Йенс Мальм, когда они с Кристианом встретились после звонка Микаэля. Это случилось в тот же день, только позже. Они сидели в прохладном салоне серебристого «БМВ» Йенса, припаркованного в зоне отдыха возле трассы Е4, к югу от города.

– Все, что сейчас нужно, – это держать язык за зубами, – говорил Йенс. – Ни при каких обстоятельствах это не должно дойти до партийного руководства. Сёльвесборгская свинья обмочится со страху, если узнает… Он ведь больше всего на свет боится потерять свои чертовы голоса. Я позвоню кое-кому, наведу справки… Посмотрим, что можно сделать. Сколько ему нужно?

– Пятьдесят штук, – ответил Кристиан.

– Пятьдесят… – повторил Йенс. – Что ж, думаю, это можно устроить.

Кристиан посмотрел на Мальма. Это была, пожалуй, их первая встреча с глазу на глаз. Совещания проходили едва ли не каждую неделю, но там, кроме них, обычно присутствовали еще двое или трое.

Мальм достал мобильник и отправил СМС-сообщение. Ему было за сорок, но контуры лица оставались резко очерченными, скулы – ярко выраженными, шевелюра – густой. В легком осеннем пальто с элегантным шарфом Йенс походил на маклера. Когда Мальм поднял руку, чтобы поправить зеркальце заднего вида, Кристиан разглядел татуировку под скользнувшим вниз рукавом. Только три слова: «Преданность – Долг – Воля» – девиз «Шведского сопротивления». Под ними красовался «вольфсангель», выколотый, похоже, раньше.

Зона отдыха состояла из скромной уличной кухни, парковки и двух туалетов. Машин было немного. В стороне шумела трасса Е4, по которой, словно нанизанные на нитку, катились автомобили.

– Ну, – сказал Йенс, убирая мобильник в карман, – посмотрим, что он сможет сделать. Все должно решиться быстро. – Он перевел взгляд на Кристиана: – Ты-то как?