Текст книги "Рауль, или Искатель приключений. Книга 2"

XXV. Странный допрос

– Позвольте мне спросить, – сказал Рауль своему спутнику, – и обещаете ли вы мне отвечать правду?

– Я к вашим услугам, кавалер, расспрашивайте меня сколько вам угодно. Даю вам слово отвечать с полной искренностью…

– Не правда ли, вы полицейский, а я ваш пленник?

Незнакомец покачал головой и сказал:

– На второй ваш вопрос ответ очень затруднителен. Однако я постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Это правда, что я полицейский, но вы не пленник мой, хотя и не совершенно свободны. Я вас не арестовал; я не караульный ваш, я только ваш спутник, конечно, спутник несколько стеснительный, вынужденный не оставлять вас ни на минуту. Впрочем, я надеюсь, что тотчас после вашего свидания с регентом вы освободитесь от моего общества.

– Но если бы я отказался следовать за вами? – спросил Рауль.

– Этого нельзя было ожидать от дворянина, настолько знающего порядки, как вы, кавалер.

– Без сомнения, но все-таки допустим это невероятное сопротивление. Как бы поступили вы тогда?

– К величайшему моему сожалению, тогда я был бы поставлен в прискорбную необходимость позвать на помощь и арестовать вас, кавалер. На этот случай у меня в кармане есть тайное повеление. Но теперь я очень рад, что дело вышло иначе.

– Знаете ли вы, что нынешнюю ночь я ужинал в Пале-Рояле с регентом? – сказал Рауль своему вежливому и благосклонному спутнику.

– Знаю, кавалер.

– Знаете ли вы, что его королевское высочество обращался со мною с беспримерной благосклонностью и скорее как с другом, нежели как с слугой?

– Знаю также и это, кавалер.

– Каким же образом я мог навлечь на себя такую ужасную немилость?

– Я не могу отвечать на этот вопрос, кавалер.

– Почему?

– Потому что решительно не знаю, о чем вы изволите меня спрашивать.

– Точно?

– Даю вам слово!

Рауль не настаивал более, замолчал и углубился в очень мрачные и тревожные размышления, которые нашим читателям угадать легко, и потому мы не станем входить в излишние подробности.

Карета остановилась.

– Мы приехали, кавалер, – сказал полицейский, – не у годно ли вам выйти?

Рауль вышел и, всходя по широкой лестнице Пале-Рояля, со своим неизбежным спутником, говорил себе:

« Итак, мои мрачные предчувствия осуществились! Откуда явился удар, кто направил гром против меня? Должно быть, эта хитрая итальянка… эта Антония Верди, моя соперница, моя таинственная неприятельница! Но что она узнала обо мне? Что она открыла? Если регент только подозревает меня в чем-нибудь, я могу еще выпутаться! Но если он узнал все, я погиб! Двери Бастилии затворятся за мною и никогда уже не откроются!»

С этими мыслями Рауль дошел до комнаты, смежной с кабинетом Филиппа Орлеанского. Полицейский сказал несколько слов дежурному, который пошел в кабинет и, тотчас же выйдя оттуда, сказал:

– Его королевское высочество ждет кавалера де ла Транблэ.

Настала решительная минута. Рауль заставил умолкнуть биение своего сердца и переступил порог. Дверь затворилась за ним, и он очутился лицом к лицу с регентом.

Филипп Орлеанский стоял спиною к камину, облокотясь на него локтем. Мы знаем, что это была его обычная поза. Направо от герцога стояли ширмы. Шелест шелкового платья, слышавшийся за этими ширмами, показывал Раулю, что Филипп не один. Женщина будет присутствовать при свидании принца и Рауля; но кем могла быть она? Была ли это союзница или неприятельница? Рауль не имел времени задать себе эти вопросы или, по крайней мере, постараться разрешить их, потому что едва он сделал два шага в кабинет, как регент сказал ему голосом, в котором довольно ясно обнаруживалась колкая ирония:

– А! а! кавалер де ла Транблэ, мой верный слуга, вот и вы…

– Я всегда, – отвечал тот с твердостью, – готов к услугам вашего королевского высочества, каким бы способом ни были переданы мне ваши приказания.

– Угадываете вы, по каким причинам я потребовал вас к себе?

– Я угадываю, по крайней мере, что предчувствие, которое я высказывал вчера вашему королевскому высочеству, осуществилось гораздо скорее, нежели я опасался…

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что мои враги начали действовать, а ваше королевское высочество не вспомнили о своих обещаниях…

– Я никогда не забываю моих обещаний, милостивый государь! – возразил Филипп надменно.

– Однако, – смело сказал Рауль, – ваше королевское высочество обещали мне не слушать клевету, не смешивать ложь с истиной, какой правдоподобной ни казалась бы эта ложь…

– Почему же вы думаете, что против вас сделано обвинение?

– Как же мне не думать этого, ваше высочество, если я арестован?

– Самое лучшее доказательство того, что я помню свои обещания, заключается в том, что я захотел выслушать вас прежде, чем осудил. Я хотел предоставить вам возможность убедить меня, что вас действительно оклеветали.

Рауль не произнес ни слова и ждал. Его нравственное состояние в эту минуту могло сравниться с положением искусного дуэлянта на месте поединка. В том и другом случае исход дуэли зависел от того, каким образом будет нанесен и отражен первый удар. Рауль был готов отразить этот первый удар, если только отражение возможно.

– Кавалер де ла Транблэ, – сказал ему регент после нескольких секунд размышления, в которые как будто обдумывал если не то, что ему говорить, то, по крайней мере, какие употребить выражения, – что вы думаете о дворянине, который, пользуясь доверием своего государя, употребил бы это доверие во зло, обманул бы своего государя самым недостойным образом, самым постыдным фиглярством?

Рауль почувствовал, как дрожь пробежала по всему его телу, однако он собрал все свое мужество, чтобы перенести этот жестокий удар; никакого волнения нельзя было прочесть на его лице, и он отвечал:

– Дворянин, который поступил бы таким образом, как ваше королевское высочество изволите говорить, совершил бы преступление, недостойное прощения, и каково бы ни было наказание, которое обманутый государь счел бы для него приличным, никто не мог бы сказать, что приговор слишком строг.

Регент взглянул на Рауля с удивлением, которого не мог скрыть. Рауль выдержал этот взгляд, не потупив глаз. Наступило минутное молчание.

– Итак, кавалер, – сказал наконец Филипп, – по вашему мнению, дворянин, о котором мы говорим, совершив это преступление, недостоин прощения. Не слишком ли вы строги, кавалер?

– Нет, ваше высочество, я только справедлив.

– Таким образом, если бы я представил вам дворянина, обвиненного и уличенного в том, что он обманул меня, вы повторили бы в его присутствии то, что сейчас сказали мне…

– Я не колебался бы, ваше высочество.

– Вы уверены Б этом?

– Так же, как и в том, что меня зовут Рауль де ла Транблэ и что я верный слуга вашего королевского высочества.

– И если бы, например, осуждение его на вечное заточение в тюрьме зависело от вас, вы осудили бы его?

– Да, ваше высочество.

– Без всякой жалости?

– Он не заслуживал бы ее.

– И совесть не упрекала бы вас?

– Зачем бояться совести, ваше высочество, когда произносишь справедливый приговор?

Наступило новое молчание, продолжавшееся дольше первого. Филипп Орлеанский уже не смотрел на Рауля; его потупленные глаза как будто изучали цветы на великолепном ковре, покрывавшем пол.

XXVI. Сцена в три лица

Мы должны сказать, что это молчание казалось Раулю затруднительнее самих расспросов регента. Вдруг Филипп поднял голову и сказал резко:

– Если бы я велел вам сегодня снова вызвать при мне царицу Савскую, что бы вы ответили мне?

Рауль заметно задрожал и прошептал голосом, волнение которого не мог скрыть вполне:

– Я отвечал бы, ваше высочество, что ваши приказания будут исполнены…

– И результат этого вызова был бы точно такой же, как и тот, при котором мы присутствовали в прошлую ночь?

– Почему же нет, ваше высочество?

– Даже если бы вы находились здесь под караулом и не могли иметь никаких сношений ни с кем?

– Мои сношения с кем бы то ни было не могут иметь никакого влияния на результат вызывания…

– Клянетесь ли вы в этом своей честью?

– Клянусь честью дворянина!

– Кавалер де ла Транблэ?

– Ваше высочество…

– Или вы честный человек, страшно оклеветанный, или вы самый дерзкий плут, какой только есть на свете!

– Ваше высочество, я честный человек – удостойте не сомневаться в этом…

В третий раз регент замолчал. Глаза его снова опустились на ковер, и на лице выразились сомнение и нерешительность. В эту минуту Рауль чувствовал неописуемое беспокойство, можно сказать, даже терпел страшную пытку. Сердце его перестало биться, пульс остановился, холодный пот выступил на лбу. Он поставил все на карту. Но за ним ли останется выигрыш этой решительной партии? Поможет ли ему смелость восторжествовать? Выйдет ли он из Пале-Рояля свободный, торжествующий, более прежнего утвердившись в своем влиянии, или за ним навсегда запрутся ворота Бастилии, на которых следовало бы написать, как на вратах Дантова ада, огненными буквами эти зловещие слова:

« Входящие сюда, оставьте всякую надежду!»?

Очевидно, регент сомневался. Но кто одержит верх, Рауль или его неизвестный обвинитель?..

Все эти мысли сменялись в голове Рауля гораздо скорее, нежели мы могли их анализировать. Когда герцог Орлеанский снова поднял голову, на губах у него была злая улыбка, и взгляд, устремленный на Рауля, был – если нам дозволено будет употребить такое необыкновенное сравнение – остер и пронзителен, как лезвие кинжала.

– Кавалер, – сказал регент медленным голосом и, так сказать, делая ударение на каждом слове, – почему вы до сих пор не просили у нас милости, которую мы оказали бы вам непременно?

– Осмелюсь ли спросить, ваше королевское высочество, о какой милости изволите вы говорить?

– О позволении представить в Пале-Рояле вашу жену.

Рауль зашатался от этого неожиданного удара, однако отвечал:

– Увы! без сомнения, вашему королевскому высочеству неизвестно, что уже несколько лет тому назад я имел несчастие лишиться мадам де ля Транблэ.

– Итак, ваша жена умерла?..

– Да, ваше высочество.

– Это была для вас, я полагаю, очень горестная потеря?

– Да, ваше высочество, очень горестная.

– Потому что, как кажется, вы были очень счастливы в супружестве?

– Совершенно счастлив, ваше высочество.

– Что же делать, кавалер? Смерть разрывает самые сладостные узы! К счастью, вы сумели найти вознаграждение… Вторая мадам де ла Транблэ, как говорят, одарена многими достоинствами и вполне может утешить вас в потере первой…

Рауль помертвел.

– Ваше высочество! – вскричал он. – Ваше высочество, что вам сказали?

– Ничего необыкновенного, как кажется… Мне сказали, что вы женились во второй раз… разве мне солгали?

– Да, ваше высочество, – пролепетал Рауль, – вас обманули…

– Вы так думаете?

– Кому это знать, как не мне, ваше высочество?

– В таком случае меня действительно обманули с редким бесстыдством!.. Мне сообщили множество подробностей о вашей второй женитьбе, подробностей, казавшихся весьма достоверными… мне сказали, что новая мадам де ла Транблэ называлась до замужества мадемуазель де Шанбар… Можете ли вы доказать мне, кавалер, что это неправда?..

Рауль опустил голову и не отвечал. Очевидно, регент знал все, и поэтому всякое отрицание могло только еще более повредить ему. Филипп продолжал:

– Мне еще сказали, кавалер – и меня это нисколько не удивляет в человеке, столь пристрастном, как вы, к необыкновенному и чудесному – мне сказали, что эта де Шанбар особенно прельстила вас тем, что лицо ее и внешность являли изумительное сходство с фигурой на обоях, которая пробуждала в вас, если вам верить, странное воспоминание молодости…

Регент замолчал и, казалось, ждал от кавалера ответа. Но Рауль оставался нем и уничтожен.

– Мне, наконец, сказали, – продолжал герцог Орлеанский, – что, повинуясь инстинктам вашей независимой натуры, опасающейся ковать себя слишком прочными цепями, вы предпочли лучше обмануть мадемуазель де Шанбар, чем на ней жениться, и что святотатственная пародия заменила настоящий обряд венчания. Правда ли это, кавалер? – настойчиво спросил регент.

– Нет, ваше высочество, – с пылкостью возразил Рауль, – нет, это неправда! Жанна де Шанбар моя жена перед Богом и перед людьми!!

– Итак, этот обряд в капелле Тианжа?..

– Был настоящим венчальным обрядом, ваше высочество.

– А священник, который давал вам брачное благословение?

– Был настоящий священнослужитель…

Филипп Орлеанский несколько секунд глядел на Рауля с неопределенной улыбкой, потом вскричал:

– В таком случае, кавалер де ла Транблэ, тем хуже для вас! Вы сами этого хотели!

– Я не понимаю, что ваше высочество изволите мне говорить… – прошептал молодой человек, мучение которого переходило за границы возможного.

– Я хочу сказать, – отвечал герцог в ярости, – что Филипп Орлеанский мог бы простить преступление, совершенное против него лично, но регент Франции есть великий судья королевства и выше его есть закон, который он должен уважать. Кавалер де ла Транблэ, хоть вы и дворянин, однако вам не отрубят голову… вы будете повешены!!

– Повешен! – повторил Рауль, остолбенев.

– Да, разумеется! или вы считаете себя слишком важной особой для виселицы? Граф Горн был же колесован! а ведь он был мне родственником…

– Но что же я сделал? – пролепетал испуганный Рауль, чувствуя, что мысли его путаются.

– Что вы сделали? вы женились на двух женщинах! вы двоеженец, кавалер, ни более ни менее.

– Но, ваше высочество, первая моя жена умерла!..

– У вас есть доказательства этому?

– Нет, ваше высочество… но это доказательство существует… И если бы мне даже пришлось объехать целый свет, чтобы найти его, оно будет найдено.

– Вы уверены?

– Да, ваше высочество… уверен, как в том, что я еще жив…

– Я сомневаюсь.

– Ваше высочество сомневаетесь? почему?

– Потому что я имею ясные и неоспоримые доказательства, что первая мадам де ла Транблэ была жива, когда вы женились на второй.

– Но это невозможно, ваше высочество… это невозможно!

– Она жива еще и теперь, – продолжал регент. – И мне не нужно объезжать целый свет, чтобы представить вам доказательства! Смотрите!..

Филипп быстрым движением раздвинул ширмы, позади которых Раулю слышался несколько раз шелест шелкового платья. Женщина в черном платье и с маской на лице сделала шаг вперед.

– Антония Верди, – сказал ей регент, – подтвердите кавалеру де ла Транблэ, что первая жена его не умерла. Может быть, он вам поверит…

Антония Верди сорвала маску, и Рауль, пораженный как громом, узнал бледное лицо и большие черные глаза Люцифер!..

XXVII. Благосклонность полицейского

Филипп Орлеанский имел особенную симпатию к драматическим представлениям. Он любил эффекты и потому теперь с живейшим удовольствием знатока наслаждался сценой, которая разыгрывалась перед ним. Взгляд его переходил от Антонии Верди к уничтоженному Раулю, а на губах сияла довольная улыбка драматурга, присутствующего при успехе своего творения.

– Ну, что вы теперь скажете? – спросил он через несколько секунд кавалера. – Правда ли то, что я узнал? Отвечайте!

– Ваше высочество! ваше высочество! – вскричал Рауль. – Мне нечего отвечать… я чувствую, что я осужден… Но берегитесь… берегитесь этой женщины, ваше высочество! Эта женщина – злой гений.

Антония Верди, или Люцифер, или, если хотите, Венера подошла к Раулю с угрожающим взором.

– И вы осмеливаетесь говорить такое? – сказала она тоном, исполненным надменности и ненависти. – Осмеливаетесь возвышать голос? Осмеливаетесь называть меня злым гением, вы лжец и преступник! Вы – убийца маркиза д'Авизака!.. Вы – убийца виконта д'Обиньи!.. вы убили бы и меня, если бы побег не избавил меня от вашего бешенства!

– Ваше высочество, – пролепетал Рауль, протянув к регенту руки, – наложите на меня сейчас же заслуженное мною наказание… Пусть Бастилия раскроется передо мною… Умоляю вас об этом на коленях… лишь бы только я не был принужден переносить при вас оскорбления этой презренной твари! Возьмите мою шпагу, ваше высочество, или дайте мне приказание разломать ее, потому что я чувствую, что убью эту женщину!

– Теперь слишком поздно, – отвечал с иронией Филипп, – первая жена ваша все-таки была жива, когда вы женились во второй раз… и потому вы непременно будете повешены!..

Рауль, совершенно уничтоженный, потерял всякое представление о том, в каком месте он находится и какое обвинение тяготеет над ним. Он забыл о регенте и о Венере, или, лучше сказать, в его мыслях сделался совершенный хаос: рассудок его помутился, ноги подогнулись. Несчастный зашатался и упал почти без чувств на кресло, которое случайно стояло позади него. Впрочем, это беспамятство продолжалось недолго.

Когда Рауль опомнился, герцога и Антонии Верди уже не было в кабинете.

Но Рауль увидал в трех шагах от себя добродушную физиономию и вечную улыбку полицейского, который привез его в Пале-Рояль.

– Как вы себя чувствуете теперь? – спросил полицейский.

Вместо ответа Рауль сделал усилие, чтобы собрать свои страшные воспоминания, которые не замедлили нахлынуть волной.

– Кажется, дело было жаркое, – продолжал полицейский.

– Да, – отвечал Рауль, – вы, без сомнения, знаете лучше, чем кто-нибудь…

– Откуда мне знать?

– Большие наказания определяются для больших преступников! – возразил кавалер с горечью. – Вы, вероятно, уже получили какие-нибудь приказания относительно меня?

– Да, конечно, кавалер, я получил…

– Исполняйте же их! Без сомнения, мне назначена Бастилия… В ожидании худшего… я готов следовать за вами!

– Извините, кавалер, но в эту минуту между нами существует некоторое недоразумение…

– Недоразумение? Какое?

– Мне не было приказано отвезти вас в Бастилию… по крайней мере, теперь.

– Да? – сказал Рауль.

– Это вас удивляет?

– Очень. В таком случае, скажите мне, пожалуйста, что же вы должны делать со мной?

– Ничего неприятного для вас…

– Но все-таки?

– Мне приказано отвести вас в залу возле кабинета, отобрать у вас шпагу и стеречь…

– До каких пор?

– До тех пор, пока вас не потребует его королевское высочество…

– Стало быть, регент хочет видеть меня во второй раз?

– Очень может быть, кавалер… Угодно вам подойти в залу, которая нам назначена?

– Я готов…

Комната, в которую полицейский ввел Рауля, была обширна, великолепно меблирована и украшена картинами Лебрена, Ванло, Симона Вуэ и Натуара. В углу ее, на столике, был приготовлен завтрак, состоявший из холодного мяса, пирожного и двух бутылок испанского вина. Полицейский подвинул кресло Раулю и попросил его сесть.

– Вы знаете, кавалер, – сказал он потом, – что я имею приказание отобрать у вас шпагу?

– Вот она, – отвечал Рауль, вынимая шпагу из ножен и подавая ее полицейскому.

– Право, кавалер, – продолжал последний, – все, что происходит здесь сегодня, удивляет меня и смущает более, чем я могу сказать…

– Почему же? – машинально спросил Рауль, думая совершенно о другом.

– С тех пор, как я имею честь служить его высочеству, я производил многочисленные аресты и отвозил в Бастилию, в Венсенский замок и даже в Пиньероль весьма знатных особ; но никогда, никогда я не видал ничего подобного тому, что вижу теперь…

– Я вас не понимаю, – сказал кавалер. – Вы меня арестуете, отвозите в Пале-Рояль, отбираете у меня шпагу… что же может быть проще всего этого?

– 3 сущности – да, но в форме совсем наоборот.

– Я вас не понимаю.

– Судите сами. Во-первых, как я уже имел удовольствие объяснить вам, я вас не арестовал; я только получил приказ проводить вас, не теряя из виду, a это совсем не одно и то же. Потом, я вас отвел в кабинет его королевского высочества. Что там было – я не знаю и не буду sac о том спрашивать; но, кажется, регент обошелся с вами довольно грубо и порядком напугал вас, потому что я нашел вас в обмороке… Что же из этого следовало заключить, позвольте вас спросить, если не то, что я должен был вас отвезти как можно скорее в какую-нибудь государственную тюрьму? Вовсе нет! его королевское высочество хочет еще раз видеть вас и даст мне приказание из собственных уст стеречь вас, но оказывать при этом величайшее уважение… Слышите, кавалер, » величайшее уважение «!.. Участие его королевского высочества к вам доходит до того, что он вспомнил, что, может быть, вы не завтракали утром, и поручил мне предложить вам закуску, которая была принесена сюда специально для вас! Что вы скажете на это, кавалер? Не знаю, важный ли вы преступник, но у меня есть предчувствие, что вы будете свободны еще до вечера.

Рауль печально покачал головой.

– Разве вы сомневаетесь в осуществлении моих благородных предчувствий? – спросил полицейский.

– Признаюсь, что да.

– Напрасно. Впрочем, может быть, ваша мрачная меланхолия происходит от слишком продолжительного поста… Скушайте крылышко этого фазана, выпейте рюмку испанского вина, и вы увидите, что тотчас же сделаетесь другим человеком! Совет мой неплох, кавалер, последуйте ему.

Как ни был хорош этот совет, Рауль, однако, находился в таком расположении духа, что не мог им воспользоваться. Впрочем, он должен был уступить благосклонной внимательности полицейского, который, казалось, принимал в нем особенное участие. Поэтому он начал есть, пить, и мы должны сказать правду, что глубокое уныние или, скорее, отчаяние, овладевшее им, несколько рассеялось благодаря живительному влиянию испанского вина. Как и сказал полицейский, он действительно вскоре почувствовал себя совершенно другим человеком. Он обдумал свое положение со всех сторон, и ему показалось, что из его нового свидания с регентом могли выйти какие-нибудь неожиданные и благоприятные последствия.