Текст книги "К нам осень не придёт"

– Что такое, граф, неужели вам здесь скучно? – небрежно поинтересовалась графиня Нессельроде.

– О, нет, ваше сиятельство. Но в таких блестящих собраниях я чувствую себя чужим, – Владимир отвечал осторожно, пока не понимая хорошенько, что ей хотелось бы услышать.

– Это отчего же? Вы столь красивы, знатны, молоды, – в голосе графини послышалась насмешка.

– Ваше сиятельство, люди любят деньги и положение больше, чем красивую внешность. Однако знатность нашего рода при моём отце превратилась в пустой звук. Внешность досталась мне от маменьки – она была красавицей. Состояние же я получил благодаря недавно почившему в Бозе тестю и супруге, – Левашёв печально склонил голову. – Меж тем, здесь собрались лучшие люди нашего общества, добившиеся столь многого… Кто я среди них? Я пока не заслужил права здесь находиться.

Говоря всё это, он смотрел себе под ноги, лишь в конце поднял глаза и посмотрел в лицо графини – откровенно и печально.

– Мне нравится ваша честность, – Мария Дмитриевна засмеялась, но тихо и почти интимно. – Вы, граф, выгодно отличаетесь от современной молодёжи, что в большинстве своём сплошь пустозвоны и бахвалы.

Она задала Владимиру ещё несколько вопросов, перескакивая с французского на русский и обратно. Левашёв, отвечая, действовал по наитию и чувствовал, что движется по тонкому льду.

– Однако, граф, отчего ваша супруга всё щебечет там с кем-то в углу? – поинтересовалась хозяйка салона. – Пригласите её присоединиться к нам; она настоящая красавица, так что будьте бдительны.

Левашёв взглянул на графиню с настоящим испугом. Нет, только не это! Присутствие супруги в данный момент могло лишь всё испортить. Он не был уверен, что Анна станет ему подыгрывать – да и вряд ли она способна сделать всё как надо.

Графиня Нессельроде верно истолковала его колебания.

– Уж не полагаете ли вы, что вашей жене веселее без вас? Удивительно. Вы ведь смотритесь на редкость красивой и гармоничной парой.

Владимир с отчаянием покачал головой и ничего не ответил, лишь тихо вздохнул. Графиня некоторое время молча разглядывала его; холодный взгляд её пристальных тёмных глаз понемногу теплел.

– Право, граф, я вам искренне сочувствую: простите, что в первую встречу говорю на столь деликатную тему – но любить супругу нежно и безответно, встречая лишь холодность и равнодушие – это очень, очень тяжело. Но не будем больше касаться этих печальных вещей. Кажется, мы говорили о карьере и положении в обществе…

– Благодарю, ваше сиятельство, – прошептал Левашёв. – Вы необыкновенно добры. Я никак не ожидал, что встречу здесь человека со столь тёплым, отзывчивым сердцем.

* * *

Анне казалось, прошла целая вечность с момента, как она осталась наедине с князем Полоцким. Она до сих пор так и не смогла посмотреть ему в лицо. Неужели он её не узнал? Как же это возможно? Он ведь сам сказал ей тогда, что прекрасно видит в темноте. И ещё – он, по-видимому, давно знаком с её мужем. Или недавно? Хотя какое это имеет значение? Все эти мысли теснились у неё в голове, пока она не призвала на помощь всё своё самообладание, понимая, что выглядит преглупо.

– Благодарю, что решились поскучать со мной, князь, – выговорила она. – Здесь немного душно; не пройти ли нам к окну?

Полоцкий кивнул, усадил её в кресло в нише рядом с окном, затем сделал знак лакею: ей подали на подносе бокал лимонной воды со льдом. Всё это было так обыденно, даже скучно и столь не гармонировало с её воспоминаниями о той ужасной ночи, что Анна почувствовала разочарование. И почти обрадовалась, когда к ней подошли засвидетельствовать почтение несколько знакомых – разодетых повес из тех, что потихоньку волочились за нею на каждом приёме. Слушая их комплименты, Анна понемногу пришла в себя. Оказалось, князь Полоцкий уже отвлёкся на какую-то пожилую даму, затем его отвёл в сторону господин в военном мундире…

И только теперь, с безопасного расстояния Анна смогла как следует разглядеть его лицо. Оно было узким, худым, гладко выбритым, кожа – белой, щёки оказались даже впалыми, а брови – изогнутыми и угольно-чёрными. Волосы, тёмные и волнистые, он имел более длинные, чем рекомендовала мода. А вот глаза под чёрными бровями были неестественно светлы – ярко-голубые, смотревшиеся неуместно в сочетании с волосами и ресницами. Он стоял далеко, но зрение Анны словно бы обострилось во много раз.

«Тогда глаза у него светились, – подумала она. – Точно горели в темноте».

– Ах, графиня, – обиженно заметил ей один из волокит. – Вы так пристально смотрите на князя Полоцкого, что на месте вашего мужа я бы наверняка забеспокоился…

Анна спохватилась, мелодично рассмеялась и поднялась.

– О, не стоит: я всего лишь задумалась и даже не подозревала, что смотрю на него! Прошу, проводите меня к госпоже Рихтер, если только она уже прибыла: мы с нею так давно не виделись!

Собеседник с готовностью предложил ей руку, и они отправились разыскивать мадам Рихтер. Но Анна обернулась через плечо и встретила холодный пристальный взгляд князя Полоцкого, устремлённый на неё. Ей показалось, будто её резанули наточенной сталью.

Глава 10

Много дней после того, как пропала Злата, он кружился, метался по полям и лесам, будто кленовый лист, ураганом оторванный от дерева. Всеслав искал её – хотя что он мог сделать против сестёр-мавок и их Праматери? Разумеется, ни одна из них ни за что не показалась бы такому, как он; подстеречь же мавку, застать врасплох у него так ни разу и не вышло. И ночами Всеслав не возвращался в своё поместье, а оставался в лесу; он выл тоскливо и отчаянно, так что местные волчьи стаи – они, конечно же, не смели встревать в его дела – съёживались в ужасе и старались только не попадаться у него на пути. Но ему не было до них дела.

Что же он мог сделать для Златы, как спасти её? Определённо, для него не составило бы труда поймать какого-либо незадачливого путника, дабы тот послужил ему «живцом» и помог подманить мавку. Но… Злата так страстно мечтала избавиться от своего прошлого, что не простила бы ему такого неправедного пути для собственного спасения. Да она и вообще могла отказаться идти с ним, коли он напал бы на человека или на мавку ради неё! И, после некоторых раздумий, он всё же отказался от столь верного способа.

Всеслав мрачно усмехнулся, представив, что сказали бы его великосветские приятели в Петербурге, если бы знали, о чём думает князь Полоцкий. Он догадывался, что его и так считают довольно-таки странным и эксцентричным господином. Близких друзей у него не было. Мужчины по поводу Полоцкого недоумённо пожимали плечами и разводили руками, дамы же находили князя ужасно таинственным и интригующим. Впрочем, маска таинственности вполне его устраивала – это амплуа позволяло ничего никому не объяснять, а на вопросы любопытствующих: «Где же вы провели всё лето, князь?» – лишь многозначительно вздыхать и печально улыбаться.

Однако сейчас Всеслав даже подумать не мог, чтобы вернуться к светским обязанностям. Его считали богатым помещиком, живущим то в имении под Петербургом, то подолгу отсутствующим в России и в городе бывающим наездами. Вот и отлично: значит, никто не вздумает выяснять, отчего это он опять пропал надолго.

Только управляющий Данила да ещё несколько доверенных слуг не вызывали у него опасений сейчас; им Всеслав полностью доверял. По его поручению Данила, оторвавшись от работы, объехал все окрестности, везде справлялся о Злате Григорьевне, не скупился на золото за хоть какие-то сведения – но так ничего и не узнал.

А лето уже было на исходе… Ночи стали холоднее, среди изумрудно-зелёной листвы там и сям начали посверкивать золото и багрянец. Всеслав часто смотрел в небо и видел стаи гусей и уток, направляющихся к югу. Он всю голову сломал, пытаясь понять, для чего Злата понадобилась сёстрам-мавкам спустя столько лет? Всеслав знал, что ребёнком она попала к людям: её подобрала какая-то супружеская пара, добрые крестьяне; они растили её, как приёмную дочь, вместе со своими детьми и не делали никакой разницы между ними и девочкой-найдёнышем. Только вот спустя долгое время их односельчане каким-то образом узнали, кого воспитывают соседи – на Злату напали. Её гнали через всю деревню, до самого леса и, верно, убили бы, не случись он тогда в тех краях… Злата сама не знала точно своего возраста; тогда ей могло быть лет четырнадцать. Или меньше?

Злата не могла снова пойти к людям, и тогда сёстры сами нашли её. И вот про следующие несколько лет её жизни Всеслав не знал почти ничего – понимал только, что своею для сестёр-мавок Злата так и не стала. Она мечтала вернуться к жизни человеческой, пыталась побороть свою непростую природу, металась туда и обратно, однако смогла окончательно сбежать от сестёр, лишь когда встретила Алексея Калитина…

«Ох, Злата-Злата!»

Он повторял её имя про себя целыми днями и ночами; ему всё казалось, что рано или поздно она отзовётся на его безмолвный зов. Он часто приходил к их домику на берегу речки Лустовки: там, майской ночью, он встретил её снова, спустя столь долгое время. Она тогда уже ушла от мужа, жила и не мавкой, и не человеком, а какой-то дикаркой лесной: приручала зверей, собирала травы и ягоды, долгими ночными часами плавала в реке. И Всеслав сразу узнал в ней ту девчонку, за которую он когда-то вступился перед разъярёнными поселянами… Она почти и не изменилась, разве что стала ещё краше.

Как он мог бы быть счастлив с нею! Но вот Злата постоянно тосковала по дочери, тревожилась, казнилась. Опять она металась между двумя мирами, опять не могла жить спокойно. И Всеслав иногда мрачно спрашивал себя, а не будь его Злата мавкою и нечистью, интересно – любил бы он её с такой же страстью и постоянством? Если верить тем сказкам, что рассказывали про них, с мавками иначе никак невозможно. Вот и муж её, купец Калитин, до самой смерти бредил своею Алтын.

Надвигалась зима, а зимой никто из сестёр уж точно не появится в мире человеческом. Мавки – сёстры лесные, летние, жаркие; зимой они уходят далеко, а куда именно – Всеслав знать не знал.

И он понял, что поиски придётся отложить. Однако же, единственное, что он мог бы сделать теперь для любимой, это выполнить её последнюю просьбу: не выпускать из виду Анну и, в случае надобности, постоять за неё. Видно, какой-то неведомый инстинкт подсказал Злате, что со смертью отца у Анны не осталось ни единой по-настоящему близкой души. И возможно, любимая оказалась права – при том, что она почти ничего не знала о своей дочери!

И для этого ему пришлось покинуть леса, оставить поместье на управляющего и переехать в Петербург. Только там, ведя рассеянную жизнь столичного денди, он сможет как-то участвовать в судьбе Анны.

* * *

Всеслав решил появиться на первом же большом приёме, где будут Анна с мужем – это позволило бы ему представиться ей, не привлекая излишнего внимания. К тому же, с графом Левашёвым он уже был шапочно знаком, имел с ним общих приятелей, даже как-то выиграл у него в карты. Однако первое знакомство с Анной едва не обернулась большим осложнением: оказалось, молодая графиня сумела запомнить его и чуть не проговорилась! Всеслав успел обернуть всё в шутку, но понял, что с Анной Левашёвой будет не так просто. И как она сумела разглядеть его там, в горах, не обладая, как он, острым ночным зрением?

Второй проблемой оказались его собственные эмоции: здесь, при ярком освещении, Анна была так красива и так похожа на мать! Особенно издалека – он понимал, что это невозможно, и всё же несколько раз вздрагивал, видя эти блестящие чёрные кудри, тёмные миндалевидные глаза… Правда, стоило ему приблизиться, иллюзия пропадала, ибо красота Златы была солнечной и вечно юной, она несла в себе силу природы, весны, свежести лесной… Анна же выглядела бледной копией матери: она являлась всего лишь человеком.

Удивительно: ведь Злата рассказывала про необычайные способности дочери, но сейчас Всеслав не чувствовал в Анне ничего подобного. Может быть, Злата ошиблась? Но тогда все её жертвы оказались напрасными – если Анна родилась обычной девочкой, со стороны сестёр-мавок ей ничего не грозило!

«А что, если, – думал Всеслав, в то время как вокруг Анны роем вилась стая обожателей, – Злата была уверена, что дочь унаследовала необычный дар, и просто приняла желаемое за действительное? Если Анна – обычная девица, вернее, теперь уже дама, то и сама Злата, и сёстры-мавки не представляют для неё никакой опасности! И, узнав об этом, Злата перестала бы за неё бояться!»

Но как это осуществить? Отправиться снова искать Злату, теперь уже вместе с Анной? Но с чего он взял, что той вообще есть дело до пропавшей двадцать лет назад матери? Ведь они совершенно чужие друг другу. Даже если он упросит Анну выслушать его или напишет ей письмо, скорее всего, графиня Левашёва решит, что князь сошёл с ума.

Всеслав ещё раз всмотрелся в лицо Анны, попутно рассеянно кивая приятелям и знакомым. Да, графиня была необыкновенно хороша собой, пользовалась успехом – но стоило ей задуматься, выражение её лица становилось грустным, даже потерянным. Всеслав вновь припомнил сбивчивый рассказ Анны, слышанный им ночью в горах. Что-то об уходе мужа из дома, злой мачехе, сестре… Он тогда не придал этому особого значения, посчитав, что Анна слишком перепугалась и была не в себе. Однако, видя её сейчас, Всеслав готов был, пожалуй, согласиться со Златой: её дочь явно одинока и не особенно счастлива. В таком случае, Анна наверняка не откажется узнать о матери больше.

Но стоило быть очень осторожным: прежде всего, познакомиться с графиней Левашёвой поближе, понять, что она за человек и можно ли доверить ей тайны, связанные с её матушкой.

* * *

Приём в салоне Нессельроде показался бы Анне совсем обычным, если бы не присутствие князя Полоцкого. Куда бы она ни пошла, с кем бы ни танцевала и ни болтала – ей казалось, она везде встречает пристальный взгляд его ледяных глаз. Она готова была почувствовать себя польщённой, если бы князь хоть раз улыбнулся или как-то по-иному выразил ей восхищение. Но под этим взглядом, который словно пронзал её насквозь, становилось холодно и неуютно, даже жутковато, будто перед визитом незнакомого доктора. У неё вдруг возникло детское желание спрятаться за портьеру. Неужели это тот человек, который так осторожно и бережно нёс её на руках, затем уложил в карете на подушки и прикрыл собственным плащом?

Вскоре Анна не выдержала и, бросив очередного кавалера, прошествовала к выходу из залы. Когда она проходила мимо Полоцкого, который стоял к ней вполоборота, она нарочно уронила свой изящный разукрашенный веер – князь молниеносно нагнулся, подал ей безделушку, так что пальцы их соприкоснулись. Анна едва не ахнула: рука князя была обжигающе-ледяной.

– Благодарю вас. А… вы, случайно, не видели моего супруга? – выпалила Анна, не зная, что сказать.

– Видел, сударыня: граф Левашёв занят беседой с графиней Нессельроде. Но если вам угодно, я могу проводить вас к ним.

– О, нет! – поспешно отказалась Анна. – Владимир Андреевич, помнится, говорил, что визит к графине окажется чрезвычайно важен для его возможной карьеры. А я в этом ничего не понимаю, так что не хочу мешать.

– А на каком поприще намерен преуспеть ваш муж? – спросил Полоцкий.

Анна замялась. На самом деле, Левашёв не раз делился своими планами с Еленой и Катериной Фёдоровной в её присутствии; Анна же, как всегда, почти не слушала – карьера супруга была ей глубоко безразлична.

– Он хотел бы заняться… поступить на службу… э-э-э… Впрочем, лучше спросите у него самого. Я не слишком-то разбираюсь в этих важных вопросах.

– В самом деле, к чему такой красивой женщине утруждать себя столь скучными вещами! – спокойно подтвердил Полоцкий; однако даже произнося совершенно обычный комплимент, он не улыбнулся и не переставал холодно наблюдать за ней.

«Будто кошка, стерегущая мышь!» – пришло ей в голову сравнение. Поведение князя было настолько не похоже на подобострастие её поклонников, что ею овладел азарт. Анне захотелось перехватить у него инициативу.

– Скажите, князь, вы ведь любите путешествовать?

Она ждала, что собеседник хотя бы вздрогнет, но ничуть не бывало.

– Да, люблю, но увеселительные поездки совершаю редко. Не выношу так называемых модных курортов. Их посетители никогда не видят настоящей, природной красоты – той, ради которой только и следует покидать родной дом и привычную жизнь.

Анна слушала и понимала, что на прямой вопрос: «Это были вы тогда, в горах?» Полоцкий всё равно не ответит. Но ей надо было непременно это узнать – она даже до конца не понимала, зачем. Возможно, оттого, что в ту ночь он пришёл ей на помощь, подобно ангелу с неба; Анну волновало это присутствие незримого защитника, ей так хотелось верить в него! Но вот сейчас, когда князь шёл с ней рядом, и она видела его своими глазами – он был таким чужим и холодным, что их встреча в горах показалась ей приснившейся. Анне вдруг стало обидно, как никогда. У неё едва не брызнули слёзы, и только привычка держать себя в руках, выработанная в последнее время, помогла ей сохранять вежливую полуулыбку.

Она усиленно обмахивалась веером, и Вацлав Брониславович подал ей бокал с каким-то прохладительным напитком; Анна машинально пригубила, даже не замечая, что именно пьёт. Сквозь кружевную перчатку она ощутила холод, исходящий от его пальцев… В их первую встречу его руки были тёплыми.

– Не пройти ли нам к камину? – предложила Анна дрогнувшим голосом. – Мне показалось, вы продрогли…

И тут же прикусила язык. Слава Богу, никто не прислушивался к их беседе!

– Благодарю за заботу, – тихо ответил князь, – однако холодные руки – не обязательно признак того, что тело нуждается в тепле. Когда снаружи жарко, приходится охлаждать себя изнутри. А также тех, кто рядом. А в этом салоне, несомненно, слишком уж душно и жарко. На месте четы Нессельроде я приказал бы истопникам расходовать втрое меньше дров.

Анна смотрела на князя, широко раскрыв глаза, затем рассмеялась.

– Полезное умение. Вы, верно, любите свежий воздух?

– О, да! – согласился Полоцкий. – Я ведь, в сущности, сельский житель. Только вне города можно ощутить, что такое настоящий воздух.

Пожалуй, сейчас в его голосе она слышала искренние нотки вместо общих любезно-безразличных фраз. Ей так хотелось продлить эту возникшую на миг близость, что она забыла обо всём на свете – даже о том, что вокруг много народу, за ними наблюдают десятки глаз, и наверняка её нескрываемый интерес к князю даст любопытствующим пищу для пересудов.

* * *

Анна и Вацлав Брониславович стояли вместе на балконе и смотрели на Неву: горящие фонари, экипажи, проезжающие по набережной. Вечер был удивительно тёплый для петербургской осени; казалось даже, что вдруг вернулось лето – чтобы уже на следующий день покинуть их окончательно.

Князь умело поддерживал беседу, так что Анне не приходилось преодолевать неловкое молчание и судорожно придумывать, о чём бы ещё поговорить. Ей страшно нравилось, что он задавал вопросы о ней самой, её жизни, её вкусах, увлечениях – как будто она на самом деле заинтересовала его, и вовсе не как предмет пошлого обожания или волокитства. Князь Полоцкий даже пожелал узнать поподробнее о матери Анны, Алтын Азаматовне – какой та была и что осталось в память о ней. Анна уже размечталась, что Вацлав Брониславович хотел бы познакомиться поближе и увидел в ней личность, а не просто обладательницу красивых глаз и прекрасной фигуры.

«Он просто удивительный! – думала она, кутаясь в тёплую шаль, которую князь собственноручно принёс из гардеробной и накинул ей на плечи. – До чего же он не похож на всех этих… липких навязчивых болванов!»

И вдруг она заметила, что Полоцкий, похоже, задал какой-то вопрос и внимательно смотрел на неё в ожидании ответа.

– Простите, я случайно задумалась, – улыбнулась она. – О чём вы спрашивали?

– Это был не вопрос, а так… Рассуждение. Вы рассказали, что ваша матушка при крещении была наречена Анной; по-видимому, вас назвали в её честь. И вы утверждаете, что необыкновенно похожи на неё. При том же, ваш сын носит другое имя, нежели ваш супруг, а ваша…

– Мой сын? – забывшись, искренне удивилась Анна. – Но у меня нет детей… – она увидела выражение его лица и похолодела.

Надо же – так глупо выдать себя! Что ей теперь отвечать? Не может же она сказать, что, будучи очарованной их беседой, совершенно забыла о своих детях?

– Я… Я… Кажется, мне нехорошо… Голова закружилась, – залепетала Анна, натурально, как она надеялась, пошатнувшись.

Она оперлась о балюстраду; Вацлав Брониславович поспешно предложил ей руку.

– Вы сможете идти, графиня? Я отведу вас внутрь и попрошу доктора Рихтера помочь вам.

Они вернулись в залы; Анна шла медленно, тяжело опиралась на руку своего спутника и старательно изображала слабость. Она чувствовала, как щёки её горят; пожалуй, надо будет сказать доктору и остальным, что у неё лихорадка! Но всё равно – она ощущала по-прежнему пристальный, внимательный взгляд князя Полоцкого и с отчаянием понимала: её ошибка может показаться ему крайне странной и неестественной. Как бы он чего не заподозрил!

В этот миг Анна думала лишь о том, что вела себя весьма неосторожно в присутствии князя, и она совершенно не замечала взглядов исподтишка и скрытых усмешек, которыми их встречали окружающие – ибо почти половину вечера графиня Левашёва и князь Полоцкий постоянно переглядывались, уделяли внимание лишь друг другу, да ещё и уединились на балконе! Возможно, в другой раз она подумала бы об этом; теперь же её заботило лишь, какого мнения о ней Вацлав Брониславович и сможет ли она как-то объяснить ему свои слова.

* * *

После беседы с графиней Нессельроде Владимиру Левашёву показалось, что у него за спиной выросли крылья! Немногие могли бы похвастаться, что очаровали столь могущественную и суровую особу. Теперь же дело было за малым – приглянуться её супругу, управляющему иностранной коллегией Карлу Васильевичу Нессельроде… И тогда дипломатическая карьера Владимира будет обеспечена. Впрочем, Левашёв не очень волновался на этот счёт – он выяснил достаточно подробностей о политических взглядах этого человека и знал, какой точки зрения придерживаться, чтобы тот счёл графа Левашёва своим. Лишь бы только графиня не передумала – Владимир в этот миг связывал с четой Нессельроде своё будущее, и впасть в немилость у графини Марии Дмитриевны для него было бы столь же ужасно, как если бы случился пожар в недавно выкупленном родовом особняке.

Владимир полностью погрузился в эти мысли и совершенно позабыл, что ему следует разыскать супругу, бывшую где-то тут, недалеко, и хотя бы для виду уделить ей время. Ему хотелось освежиться, мучила жажда, и, пройдя несколько переполненных людьми залов, он завернул в какую-то небольшую комнатку – по-видимому, буфетную. Там стоял самовар, бесчисленные подносы с шампанским, лимонадами и оранжадами, лежали фрукты, печенья, конфеты… Время от времени здесь появлялись слуги, подхватывали подносы и вазочки и снова убегали. В буфетной было прохладно и тихо, отзвуки музыки лишь долетали сюда – Левашёв расслабился и решил побыть тут подольше. Он присел на стул; однако скоро раздались торопливые шаги. Владимиру стало неловко при мысли, что прислуга увидит его отдыхающим в комнатушке, где графу было вовсе не место.

Левашёв осмотрелся и быстро нырнул за бархатную портьеру, скрывавшую плохо освещённый переход в другую часть дома… Рядом прозвучал испуганный вскрик – впрочем, очень тихий. Владимир разглядел в шаге от себя белый силуэт.

– Тише, прошу вас, сударь! – умоляюще прошептал девичий голосок.

Он послушно склонил голову; его глаза уже привыкли к темноте – Владимир увидел, что обладательница белого платья осторожно выглянула из-за портьеры.

В буфетную вошли двое лакеев. Торопливо переговариваясь, они расставили на подносах чашки с блюдцами, молочники, сахарницы, и, забрав всё это, покинули комнатку.

Девушка облегчённо вздохнула и рассмеялась; Владимир рассмеялся тоже.

– От кого вы тут прячетесь, мадемуазель? – шутливо спросил он, ибо обстановка, казалось, позволяла обойтись без церемоний.

– От жениха, которого мне пытаются навязать, – звонкий голосок прозвучал негодующе. – Я говорила маменьке, что он мне не нравится, но она не желает слушать. У нас с ней постоянно так!

– О, понимаю! – сочувственно откликнулся Владимир. – Кстати, раз уж мы очутились здесь наедине, позвольте представиться: граф Левашёв. И… не угодно ли вам всё-таки покинуть наше тесное убежище и выйти на свет?

Собеседница вновь рассмеялась и выпорхнула из-за портьеры.

– Если он всё-таки вздумает искать меня, вы, граф, ради Бога, не выдавайте моё убежище! Я только тут и чувствую себя хорошо на этом глупом приёме!

Девушка была невысокая, миниатюрная, хрупкая, точно нераспустившийся тюльпан. На вид ей было не более шестнадцати лет, и Левашёв невольно залюбовался этим ангельским обликом: белокурые кудрявые волосы, большие голубые глаза, нежная, будто фарфоровая кожа. Она показалась ему сошедшей с картины или иконы. Владимир видел её в первый раз и с удивлением спрашивал себя, как мог раньше не заметить этакий прелестный цветок.

– Однако, не слишком ли это жестоко – так вести себя по отношению к влюблённому в вас юноше? – отеческим тоном вопросил он, ибо понял, что разглядывает очаровательную незнакомку слишком долго.

– Он влюблён вовсе не в меня, а в возможности, которые ему представятся, буде он на мне женится, – прозвучал сердитый ответ. – Окажись на моём месте хоть моя старая нянюшка, мой жених не стал бы колебаться! Кстати, я Софья Дмитриевна Нарышкина. Мы с вами не знакомы, однако я заметила вас и вашу красавицу-супругу ещё на лестнице. Но вы, кажется, очень спешили!

Глаза Софьи Дмитриевны смеялись, и она, похоже, не испытывала ни малейшего стеснения, находясь с Владимиром наедине. «Верно, оттого, что я женат, я для неё – что-то вроде престарелого дядюшки», – мелькнуло у него в голове.

– Я справилась о вас у маменьки, – продолжала Софья Нарышкина, – а потом мы с ней познакомились с вашей женой, Анной Алексеевной – её представила нам госпожа Рихтер. Но вскоре и Анна Алексеевна куда-то запропастилась, а мне велели быть полюбезнее с женихом. Ну и… пришлось спрятаться.

Владимир подумал, что, кажется, отлично понимает, отчего неизвестный жених этого очаровательного создания так усердствует со своими ухаживаниями. Он прекрасно знал историю Марии Антоновны Нарышкиной, матери Софьи Дмитриевны. Нарышкина-старшая много лет была фавориткой самого императора Александра; при этом сама Софья считалась внебрачной дочерью императора, хотя не была официально признанною им. Владимир слышал, что Софья была слабого здоровья: страдала чахоткой – из-за этого они с матерью долго находились за границей на лечении.

– Вы давно изволили вернуться в Россию? – спросил он, просто чтобы поддержать разговор.

– Нет, совсем недавно… Скажите, граф, а отчего вы сами прячетесь здесь – ведь ваша супруга наверняка недоумевает, куда вы пропали?

Этот прямой вопрос смутил Левашёва: он не привык к такой смелости. Несомненно, Софья Дмитриевна с детства привыкла к своему исключительному положению и не умела церемониться с такими, как он. Это порядком взволновало его: за последнее время Владимир давно не испытывал подобных чувств. Покорность и восхищение Елены давно уже приелось ему до тоски, а нескрываемое отвращение Анны выводило из себя настолько, что ему частенько хотелось её ударить. Порой Левашёв даже жалел себя, понимая, насколько все романтические чувства остались для него в прошлом! Когда-то в его жизнь ворвалась Анна Калитина, в присутствии которой он терял голову, теперь же… И куда это всё девалось?

И вот теперь, разглядывая стоящую перед ним Софью Нарышкину, которая смотрела на него широко открытыми, блестящими глазами, Левашёв вдруг представил: что, если бы он не был женат на Анне, если бы он оставался холост – а в остальном всё происходило бы с точностью, как сегодня? Они с Софьей Дмитриевной встретились бы здесь: он, не связанный узами брака с ненавистной ему Анной, и она – юная, пылкая, прелестная до дрожи… Если бы можно было привлечь её внимание! Если бы она влюбилась в него! О, тогда не только карьера была бы обеспечена – он был бы сродни самому императору: по слухам, Александр обожал свою незаконную дочь.

«Какая насмешка судьбы! – думал Левашёв. – И чёрт меня дёрнул связаться с этими… купчихами!»

– Мне кажется, нам стоит вернуться, – произнесла Софья Дмитриевна, поглядывая на Левашёва с удивлением. – В конце концов, я уже отдохнула от внимания моего жениха. Да и вам надо идти к супруге.

Владимир разом заставил себя очнуться. Что это с ним? Какой смысл мечтать о браке с этой знатной девицей, когда он женат, да и притом ничего особенного не представляет собой в глазах её маменьки? И вообще, с чего это он решил, что Софья Нарышкина могла бы в него влюбиться?

Он покорно склонил голову и распахнул перед ней дверь.

– Что же, идёмте. Даже опасаясь вызвать ваш гнев, Софья Дмитриевна, рискну сознаться: ваша красота так ошеломила меня, что, стоя рядом с вами, я забыл обо всём на свете. И о супруге в том числе.

Он был уверен, что она ответит в шутливом тоне, однако ошибся. Софья Нарышкина покраснела до корней волос и изумлённо подняла глаза.

– Как же так? Но ведь это очень нехорошо с вашей стороны! Анна Алексеевна…

– Знаю. Виноват! Но это так, Софья Дмитриевна, и я ничего не могу с собой поделать, так же как не могу быть нечестным с вами. А сейчас вы правы: надо идти.

Она шла рядом с ним, тихая и задумчивая; время от времени она поднимала голову и озадаченно поглядывала на него огромными голубыми глазами.

* * *

Князь Полоцкий подозвал одного из слуг и велел показать, где можно отдохнуть графине Левашёвой, которая скверно себя почувствовала… Расторопный малый поклонился и тотчас поманил их за собою в одну угловых комнаток, где стояло несколько обитых атласом диванов и мягких кресел. Князь поручил лакею принести воды и разыскать доктора Рихтера – слуга поспешно удалился.

За стеной играли полонез. Анна откинулась на подушки дивана и из-под ресниц поглядывала на Вацлава Брониславовича, стоявшего вполоборота к ней. Он пока не сказал ни слова насчёт её странной фразы про детей, и она не переставала гадать про себя, когда же они вернутся к этому разговору. Ей ужасно хотелось хоть как-то обелить себя в его глазах, дабы он не подумал про неё что-нибудь дурное… Она плотно сомкнула веки, зная, что краска стыда продолжает заливать её щёки. Хоть бы доктор Рихтер скорее пришёл – он старый друг папеньки, от него точно не стоит ждать никаких каверз.