Текст книги "К нам осень не придёт"

Она уже не могла удивляться и бояться, лишь вспоминала свой трудный, мучительный путь по тропе вниз и устало благодарила Бога, что кто-то пришёл ей на помощь. И не всё ли равно, какие у него там глаза?..

В этих могучих тёплых руках Анна вдруг ощутила дивный покой, схожий с тем, какой она чувствовала давным-давно, в детстве, когда отец качал её, малютку, на руках. Как чудесно это было, какими надёжными и сильными были эти объятия… А вдруг это папенька, что присматривает за ней с небес, послал спасти её… Но кого? Ангела? Тогда – почему же он бежит, а не летит?

«Ангел это или кто другой – всё равно; благодарю вас, папенька».

* * *

Уснувшую Анну бережно водворили в карету и уложили на подушки… Человек, который перенёс её сюда, взобрался на козлы, но поводья брать в руки не стал, лишь что-то прошептал вслух; карета, запряжённая четвёркой лошадей, рванулась с места. До Бадена было два часа пути.

* * *

Она проснулась оттого, что почувствовала рядом с собою чужое присутствие. Дверца кареты была открыта, холодный ночной воздух шевелил её волосы; Анна заметила в темноте уже знакомые ей, светящиеся голубоватые огоньки. Лица незнакомца и его одежды она по-прежнему не могла разглядеть.

– Это вы? – сонно пролепетала Анна. – Что такое… Где я?

– Мы уже поблизости от Бадена, сударыня. Извольте сказать, по какому адресу вас доставить – вы окажетесь дома в самом скором времени.

Анна назвала улицу, на которой находился дом, что они нанимали, затем выглянула в окошко кареты. На востоке уже занималась заря. Лошади постукивали копытами по деревянной мостовой, мимо проплывал спящий городок. В голове у неё прояснилось. Боже, неужели она пропадала в горах всю ночь? Но… ей тотчас пришло в голову, что о ней и впрямь некому беспокоиться, разве что горничной Любе, которая глубоко привязана к ней. Что же касается мужа, так его, пожалуй, до сих пор дома нет, мачехе и Элен не до неё…

Знакомая дверь распахнулась, и Анна увидела Любу, бегущую с зажжённым фонарём навстречу остановившейся карете. Анна открыла дверцу и выскочила, на миг забыв про больную ногу. Прихрамывая, она заковыляла вперёд; Люба же подхватила её под руку.

– Барышня! Барышня! – со слезами говорила Люба. – Ну, можно ли так? Я всю ночь глаз не сомкнула, как вы пропали… Думала, да как же я барину-то покойному на том свете в глаза смотреть стану?! Барышня моя пропала, и следов нет, прямо как маменька ваша покойная! Да как же вы так?! А шляпка-то где? И ботиночки все в грязи, и личико-то перемазано!

– Прости, Любаша, прости, моя милая, – виновато отвечала Анна. – Не будем шуметь. А что же Элен?!

– Елена Алексеевна ночью двойней разрешилась, – шёпотом ответила Люба. – Мучилась долго, бедняжка, да всё закончилось благополучно. Двое у неё, мальчик и девочка: живые, здоровые.

– Подумать только! – Анна всплеснула руками. – Двойня! А граф знает?!

– Ничего не знает, не возвращались покуда они. А вы-то как же, куда пропасть на целую ночь изволили?

– Я гуляла, заблудилась в горах, вот господин в карете меня подвёз…

Она оглянулась, в надежде при свете фонаря рассмотреть наконец-то своего таинственного спасителя – и застыла на месте. Карета, что доставила её к дому, и этот странный незнакомец исчезли без следа.

* * *

Немного позже карета, которая двигалась быстро и на удивление тихо, прибыла на постоялый двор соседнего с Баденом городка. Человек, что правил ею, прошёл к себе в комнату, быстро собрал немногочисленные пожитки: скромную, но элегантную штатскую одежду, дорогое бельё, несколько книг, саблю и пару пистолетов. Затем он переоделся в дорожное платье – поспешно, но без суеты. Все его движения были спокойными и выверенными, а выражение лица – печальным.

Он был рад, что смог хоть как-то помочь той, что была для него важнее и дороже всех на свете – но поручение, данное ему, оказалось порядочной обузой. Что же, так теперь и оставаться в этой провинциальной глуши, наблюдая за семьёй, которая уже была ему столь несимпатична? Человек этот был по природе философом и полагал: люди сами выбирают свою долю, никто за них ничего не решит. Да, эта семья жила плохо и неправильно, но ведь никто из них не думает что-то менять. Значит, ничего тут со стороны не сделаешь.

Но его любимая думала по-другому – и ему пришлось уступить. Последнее время она так тревожилась, не находила себе места, порывалась броситься на помощь туда, где ей самой могла грозить опасность. Он старался трезво убедить её, что явиться вот так, в открытую, туда, где её никто не ждёт – чистое безумие. Ведь для окружающих она уже много лет мертва…

И был в этой семье ещё один человек, который знал о ней слишком многое – и этому человеку не стоило доверять, хотя любимая думала иначе. Она до сих пор продолжала считать этого человека другом и даже испытывала к нему благодарность.

В дверь постучали. Постоялец, уже совершенно одетый, с досадой выглянул: перед ним стоял сам хозяин и протягивал какую-то бумагу.

– Письмецо для вашей светлости, – кланяясь, проговорил он.

Постоялец выхватил письмо. Он содрогнулся от неожиданности, узнав знакомый нервный, косой почерк.

– Кто принёс? – спросил он. – Когда?

– Вчера ещё парнишка какой-то прискакал, да вы со двора уйти изволили и всю ночь пропадали. Прощения просим.

Постоялец сунул хозяину монету и захлопнул перед его носом дверь; затем он бросился к окну – солнце уже вставало – и торопливо развернул бумагу.

«Милый мой Всеслав, прости, что я не была до конца откровенна с тобой перед нашим прощанием. Я просто не смогла – боялась, что иначе ты не поедешь, останешься со мной, в надежде защитить, отговорить… Однако ж, когда ты уезжал, я почти решилась – я должна закрыть ту несчастную страницу моей жизни, прекратить то, что происходило, навсегда. Я не рассказывала тебе об этом, потому что ты испугался бы за меня.

Дело в том, что уже долгое время они не оставляют меня в покое. После моего неудачного обращения, когда ты спас меня от односельчан, сёстры пришли ко мне и позвали обратно. И я отказалась идти с ними, как ты знаешь – я не хотела быть там, не желала себе такой судьбы. Потом я скрывалась долгое время и от них, и от людей; но бороться с собою и с моим проклятьем мне не всегда хватало сил. Ты ведь понимаешь, что это значит?

Я верила, что должна принять крещение как полагается – и тогда, если уж это не поможет и не сделает меня по-настоящему человеком, – что же, вернусь к сёстрам и к Ней. Вероятно, они убили бы меня как предательницу – что ж, туда и дорога после того, что я наделала»…

* * *

Она сидела в домике, что стоял неподалёку от речки Лустовки, и ждала. Вероятно, можно было бы отсрочить эту встречу, сбежать, улететь, остаться в поместье верного Всеслава – там даже в его отсутствие ей всегда предоставляли приют, но…

Она вспоминала, как в ту давнюю ночь, ночь очередного своего греха, она и встретила будущего мужа, Алексея Петровича. Всякий раз Всеславу больно было слышать о нём… Этот Алексей стал для Златы последней соломинкой. Им обоим несказанно повезло; он увидел её уже после того, что случилось… Она не сделала ему ничего дурного: не взяла его жизнь, только душу. Злата понимала это, но что же тут можно было поделать? Алексей оказался бесконечно добр и участлив. Тогда же у неё получилось подсказать ему мысль, что ей, во что бы то ни стало, надо креститься…

Крещение прошло, как положено, её нарекли Анной, но для мужа Алексея и его близких она всегда звалась Алтын – это имя очень нравилось Алексею. Вопреки ожиданиям, никаких особых изменений в себе Злата-Алтын не заметила – зато выяснила, что вскоре станет матерью. Она догадывалась, что это дитя было зачато в ту самую ночь… Как она молилась, надеялась, что у неё будет мальчик – и уже понимала тщетность своих надежд!

За Алтын ухаживала горничная Катя, весьма милая, заботливая девушка. Алтын, в свою очередь, относилась к ней очень тепло, хотя вначале ей не понравилась, как горничная на неё смотрела. Алтын даже заподозрила, что эта Катя без памяти влюблена в своего барина и ревнует. Однако когда они познакомились покороче, девушка призналась, что вначале дичилась барыни, а потом привыкла. Она была на редкость добра и внимательна, выполняла каждое желание Алтын и старалась всегда находиться рядом. Когда хозяйка производила на свет дочь, она не отходила от неё ни на шаг. Потом Катя продолжала ухаживать за барыней, напоминала, когда нужно принимать микстуры и настойки… Они с Алексеем Петровичем казались Алтын просто ангелами!

Но уже через день после рождения девочки у молодой матери начались какие-то странные видения. Мучили кошмары, во сне и наяву. А может быть, всё это было явью, а не кошмарами? Когда Алтын приходила в себя, то часами рыдала от страха и отчаяния. Она видела, как сёстры приходят за нею, отбирают дочь и отдают Ей – жертвою за неё, Алтын, ибо она осмелилась предать их и уйти к людям. Во время своих кошмаров она говорила с ними; а как-то ночью она очнулась и увидела горничную Катю, что сидела рядом и пыталась успокоить свою барыню. В отчаянии Алтын призналась ей… Конечно, рассказала она о себе не всё, а лишь то, что с ней происходит что-то непонятное, и она ужасно боится за свою малютку. Катюша принялась уговаривать, что у барыни просто родильная горячка, и всё это пустяки. Она дала Алтын какое-то лекарство, та выпила его, и первый раз за много ночей уснула спокойно.

* * *

Но приближался май – месяц, когда с такими, как она, всегда случалось это.

… Алтын теперь не доверяла никому, кроме Кати. Она попросила девушку, если с нею будет происходить что-то странное, пусть та немедленно спрячет от неё малютку. Затем вновь пришли кошмары… Когда Алтын очнулась в очередной раз, то чувствовала себя весьма скверно: она обессилела, голова кружилась и болела, ей было тяжело вставать. Катя кинулась к барыне; она с ужасом рассказала, что та говорила о некоей жертве, которой должна стать новорождённая малышка, пыталась выбросить её из окна и выкинуться сама! И только благодаря Кате, которая отняла ребёнка и вынесла в другую комнату, хозяйская дочь выжила…

* * *

Алтын едва не сошла с ума. Она ничего этого не помнила, но поняла, что ей нельзя, никак нельзя оставаться рядом с дочерью. Если у девочки и есть шанс на хорошую, спокойную, человеческую жизнь – то только без неё. Алтын сказала про это Кате; добрая девушка ужасно опечалилась, но не стала отговаривать. Напротив, она спросила, действительно ли решение барыни твёрдо, и предложила свои услуги. Они уговорились, что Катя поможет Алтын выйти из дома рано утром, пока все ещё спят – и ни за что не выдаст её никому. Алтын же решила ничего не брать из своего богатого платья, драгоценностей, коими добрый супруг её прямо-таки осыпал. Напротив, она оставила всё на месте: пусть бы это досталось её преемнице – буде Алексей Петрович женится другой раз. Она молилась про себя, чтобы новая супруга Калитина была добра к её бедной дочурке.

Алтын заставила Катюшу поклясться, что та никогда не бросит её дочь, станет любить и защищать: девушка поклялась всем, что у неё есть дорогого. И ещё об одном деле они условились: Алтын упросила Катю каждый год оставлять для неё в условленном месте письмо, очень короткое, только из нескольких строк. В нём она должна будет сообщать, как растёт девочка, нет ли у неё каких странностей или, не дай Бог, не отличается ли она чем-либо от других детей. С того времени Алтын ужасно боялась появляться рядом с малюткой, боялась даже приближаться к их дому… Но, если бы Катя написала ей, что с дочкой что-то не так и нужна помощь матери, она непременно бы пришла и защитила бы её, если бы понадобилось, ценой своей жизни.

Первые годы Алтын получала от Кати только обнадёживающие вести. Она писала кратко, что с Анной всё благополучно, она обычный, здоровый и весёлый ребёнок, ни малейшей странности за ней не замечено. И Алтын благодарила Бога, что вовремя покинула свою девочку, не успела причинить ей вред и привлечь к ней внимание тех, кто мог прийти по её следам.

* * *

Злата прерывисто вздохнула и глянула в окно. Там мерцал тонкий серпик месяца, светлый и хрупкий, точно хрустальный: казалось, стоит чуть стиснуть его в руке – и он сломается. Тоскливый, полный страха волчий вой донёсся со стороны болота… Что же она сидит без дела? Ведь оставалось совсем мало времени, а ей надо окончить письмо и передать его верному человеку – а уж тот отошлёт его Всеславу. Возможно, уже завтра будет поздно.

«Но, как ты знаешь, Всеслав, теперь моя дочь совсем взрослая, а я… Я так и продолжаю бояться даже думать о том, чтобы встретиться с ней в человеческом воплощении лицом к лицу. Да и от Кати я уж несколько лет не получаю весточек. Решила ли она, что наша переписка уже не нужна? Или она больше не живёт в доме Алексея Петровича? Это мне неизвестно. И, как я рассказывала тебе, моя тоска по Анне стала столь сильна, что я таки позволила себе повидаться с нею. Вернее, первый раз это произошло помимо моей воли: Анна смогла увидеть меня и воплотить силой своего дара! Она запечатлела меня, как наяву: значит, у неё, так же, как и у меня, бывают видения! Она умеет оживлять написанное на холсте! А Катя утверждала, что она вовсе ничем не отличается от остальных детей!

Я поняла, что ничего не знаю про мою дочь. Ты очень помог мне, когда сообщил, что у неё есть мачеха и младшая сестра – верно, та светловолосая девушка, что я видела в спальне рядом с ней! А ещё с тех пор меня терзала тревога: с Анной не всё так просто и ясно, как мне писала Катя. Либо она ничего не замечала в её поведении, либо… Но я не знаю, что тут ещё сказать. Не ведаю, зачем ей обманывать меня.

Потом, когда на меня свалилось известие о смерти Алексея Петровича и замужестве Анны, я страшно перепугалась… Мной овладело предчувствие опасности. Отчего-то мне кажется, что ничего доброго не выйдет из её брака, а ещё – что она страшно одинока.

Всеслав, я от всей души надеюсь, что хотя бы ты сможешь сблизиться с её молодым мужем и стать если не самым близким, то хорошим знакомым Анне. Я верю, что исполнишь мою просьбу!

А теперь я объясню, почему решила всё откровенно тебе рассказать. Напрасно я пренебрегла твоею просьбой оставаться в твоём поместье и никуда не выходить. Они всё же нашли меня – после стольких лет. Выследили. Сёстры всё это время не выпускали меня из виду, и, как я и боялась, она знают про Анну, знают, что она – одна из нас!

Но теперь кое-что изменилась. Я давно уже не с ними, я приняла крещение; они не могут просто прийти и забрать меня. Но я предала наш род, поэтому Она всё равно не оставит меня в покое. Мне придётся пойти с ними первой же майской ночью; если я этого не сделаю, Она попытается добраться до моей дочери.

Прошу, Всеслав, если я не вернусь – не оставляй Анну! Ты обещал. Возможно, когда-нибудь ты покажешь ей это письмо и расскажешь обо мне. Ради Бога, прости меня.

Твоя Злата».

Едва дочитав письмо, человек сжал его в кулаке и спрятал на груди. «Мне придётся пойти с ними первой майской ночью». Нынче же пятое число сего месяца! Это значит – поздно, всё уже поздно!

Оконная рама распахнулась так резко, что стёкла чуть не вылетели; Всеслав, одетый в дорожный костюм, легко перемахнул через подоконник и спрыгнул вниз с высоты второго этажа. Он приземлился в настороженной позе, мгновение помедлил, оглянулся – никто на него не смотрел. Как безумный, Всеслав бросился по дороге к лесу. Едва ворвавшись под деревья, человек в дорожном костюме начал обращаться, на бегу меняя обличье с человеческого на волчье, ибо в людской шкуре он никогда не смог бы добраться до нужного места так же быстро. Хотя поздно, всё равно уже поздно! Ах, Злата-Злата!

* * *

Когда Анна, всё ещё прихрамывая, с помощью Любы добралась, наконец, до постели – отдохнуть ей так и не удалось. В спальню влетела Катерина Фёдоровна, бледная от усталости, со сверкающими бешенством глазами.

– Анна, где Владимир Андреевич? – спросила она таким требовательным тоном, точно граф Левашёв был её супругом, а не падчерицы.

– Откуда мне знать, Катерина Фёдоровна? – пожала плечами Анна. – Верно, граф скоро вернётся – спросите его сами, где он был.

– Вы вместе ушли из дома! – нервно выкрикнула мачеха. – Он не был рядом с Элен! Отсутствовал, когда его дети появлялись на свет, и даже не знает, что Бог послал ему близнецов! И всё из-за тебя!

– Из-за меня?! – поразилась Анна.

Ах, ну да, они же с Владимиром вышли почти одновременно, вот мачеха и пришла к такому выводу. Анна начала было объяснять, что Катерина Фёдоровна ошибается, но вдруг почувствовала непривычное раздражение.

– Вообще же, как бы там ни было – вас не касается, вместе мы ушли с Владимиром Андреевичем или порознь. В конце концов, я его жена!

– Ах, вот как ты заговорила, – протянула мачеха, оглядывая Анну прищуренными глазами. – Вспомнила вдруг, что ты законная супруга, решила на графа права предъявить? Ничего не выйдет, милая! У Элен дети от него! И ты у неё это право не отберёшь!

Катерина Фёдоровна подскочила к её постели – она казалась сейчас уже не разгневанной женщиной, а рассвирепевшей львицей; Анна невольно содрогнулась. Вдруг ей припомнился прощальный взгляд мачехи прошлой ночью. Неужели она задумала каким-то образом сделать Элен законной супругой графа Левашёва?! Но как это возможно, и что тогда ждёт её, Анну?

– Что вы хотите от меня, Катерина Фёдоровна? – слабым голосом прошептала она. – Вы же знаете, что Элен и Владимир Андреевич…

– Да, знаю – а тебе не позволю у моей дочери единственное счастье отобрать! Смотри, Анна, лучше и не пытайся! Мы, как в Петербург вернёмся, так к тебе на первом же балу снова толпа воздыхателей, небось, сбежится. Вот с ними и утешайся, а у Элен он один – во всём белом свете! И ты не смей сюда вмешиваться!

– Что вы такое мне советуете? – пробормотала Анна, стараясь не расплакаться от стыда и унижения. – Разве я падшая женщина, чтобы вести себя… вот так?!

Господи, и эту женщину она, если и не любила, то почитала и слушалась всю сознательную жизнь! Как же быстро после смерти папеньки Катерина Фёдоровна показала своё истинное лицо!

– Ну, как себя вести – это твоё дело, – заявила мачеха. – А что касается Элен – это она настоящая супруга графу, а не ты! Запомни, Анна, мои слова!

Анна лежала с закрытыми глазами, чувствуя, как слёзы катятся по лицу. Ещё никто и никогда не осмеливался говорить с ней подобным образом, предлагать «утешаться» в объятиях каких-то кавалеров, чтобы не мешать семейной жизни сестры! Но разве не она сама виновата, что вышла замуж за человека, который был ей даже неприятен? Да, она выполняла клятву папеньке – но если бы только они с папенькой знали, чем всё это кончится!

Она закуталась в одеяло. Конечно, надо пойти, навестить Элен и её новорождённых. Левашёв до сих пор не возвращался, и сестре, верно, обидно, что никто, кроме Катерины Фёдоровны, даже не удосужился появиться у неё. Однако Анне и думать об этом сейчас не хотелось. Позже она извинится перед Элен, расскажет, что едва не погибла ночью в горах и…

Её мысли естественным образом повернулись к незнакомцу – таинственному спасителю. Она так и не видела его лица! Только голос – глубокий, низкий, мужественный… Тогда, ночью, в полусне ей показалось, что это ангел, посланный папенькой, чтобы спасти её. Но вот теперь ей страстно хотелось думать, что её незнакомец – всё же человек.

* * *

Владимир Левашёв появился дома поздним утром – когда кухарки, служившие в богатых домах, уже возвращались из лавок, а улицы были чисто выметены. Он провёл большую часть ночи в игорном заведении, немало выпил, а утром, к своему удивлению, обнаружил себя в незнакомой постели. Дама, что проснулась рядом с ним, говорила по-немецки и по-французски, имени же её граф Левашёв, хоть убей, не смог припомнить. Смутно всплывали вчерашние события, Елена, которая должна была родить… Вспомнив это, Владимир испуганно вскочил и принялся одеваться, не слушая увещеваний дамы. Даже не извинившись, он пулей вылетел из небольшого домика с черепичной крышей и аккуратным палисадником и кликнул извозчика.

Господи, а если Елена всё-таки умерла родами? Ведь прошлым вечером ей было так худо! Левашёв весьма слабо разбирался во всех этих женских делах и полагал, что рождение ребёнка – вещь, конечно, хлопотная, но вполне обыденная. Когда же вчера он увидел страдающую Елену своими глазами…

Нет, это просто ужасно, и ни за что он не смог бы оставаться там дольше! А Катерина Фёдоровна, похоже, вознамерилась заставить его присутствовать при появлении наследника! Нет и нет, он на это не способен!

Владимир нервничал, конечно, не потому, что искренне любил Елену и жалел её. Но зрелище, представившееся его взору, оказалось на редкость неприглядным: к такому он не привык и привыкать не желал. А вот если Элен, не приведи Господь, умерла бы – его надежды прибрать к рукам её часть наследства пошли бы прахом! По закону, Елене он всего лишь свояк, и в случае отсутствия завещания её деньги унаследовала бы мать.

Задыхаясь от волнения, Владимир взбежал на крыльцо и постучал. Ему открыла раскрасневшаяся Люба.

– Ах, барин, барин! Где же вы пропадали?

– Что Елена Алексеевна?! Жива? – перед Любашей не было смысла притворяться, так как горничная прекрасно знала, что происходит в их семье.

– Жива! Двойня у неё – мальчик и девочка!

– Как двойня? – глупо повторил Владимир, пытаясь уяснить себе услышанное. – Да точно ли двойня?!

Люба засмеялась и притворила за ним дверь.