Текст книги "Дневник моей памяти"

Сцена из провинциальной жизни: мама переходит на сторону противника (временно)

Мама раскладывает по тарелкам спагетти, а я делаю выписки из «Слепоты» Жозе Сарамаго к уроку литературы и гоню прочь мысли о том, что Мэдди все еще бойкотирует меня. Скоро приедет с работы папа. Гаррисон с головой ушел в компьютер. Бетт под столом, вырезает затейливые фигурки из цветного картона. Дэви с ней рядом, играет в «Русалочку»: нацепила мамин лифчик, забирает у всех вилки и не разговаривает – объясняется только жестами и глазами, – пока ей не нальешь воды в рот.

Дэви тянет меня за джинсы, показывает на свою тарелку спагетти, потом на маму и наконец на меня.

– Что? – спрашиваю я. – Вот твои спагетти.

Дэви указывает на мои, залитые соусом, и качает головой.

– А, тебе без соуса?

Дэви горячо кивает.

– Мама, – говорю я, – Дэви просит не поливать ей спагетти соусом.

– Я не играю в русалочку, – отвечает мама и принимается за еду. – После того случая с туалетом – ни за что.

Однажды Дэви так заигралась в русалочку, что ни в какую не стала говорить Гаррисону, где зубная паста, а он облил ее водой из унитаза.

Дэви смотрела на меня с мольбой. Я побрызгала ей на голову водой из своего стакана. Дэви ахнула.

– Без соуса, пожалуйста! – воскликнула она и, хихикнув, вытерла глаза.

– Можно вилку из твоей коллекции? – попросила я.

Дэви подняла с пола вилку, и я вытерла ее о джинсы. Сойдет.

Из-под стола раздался голос Бетт.

– А кто это Стюарт?

Я нырнула под стол. Бетт сидела по-турецки и с невинным видом держала в руках мой телефон.

– Дай сюда! – Я протянула руку.

Бетт, хихикнув, помахала телефоном перед моим носом.

– Стюарт пишет… – Она уставилась в экран. – Зайдешь в клуб…

– Что за Стюарт? – спросила мама.

– Дай сюда! – рявкнула я.

– Не надо кричать, – сказала мама.

– Ладно… – нехотя протянула Бетт и бросила телефон на пол.

Я спрятала его в карман. Мы ели молча. Я надеялась, что все уже забыли, но тут Гаррисон крикнул из соседней комнаты:

– Кто такой Стюарт?

Стюарт: Зайдешь в клуб каноистов завтра вечером, в мою смену? Вторник, народу мало. Посидишь у стойки, поучишь уроки. Составишь мне компанию.

Я: Да!

Подхожу к маме с папой, когда они читают в гостиной; мама закинула ноги папе на колени.

– Можно мне завтра вечером в клуб каноистов?

Мама оборачивается.

– Там кто-нибудь умеет оказывать первую помощь?

Я раздумываю. Строго говоря, рестораны обычно требуют этого от своих сотрудников, это закон.

– Да, – отвечаю я.

– Кто же?

Врать я совсем не умею. Черт. Все ужасно. Всякий раз, когда говорю неправду, во рту пересыхает. Чувствую себя недоделанным Пиноккио. Надеюсь, тебе, Сэм-из-будущего, эти трудности будут не страшны. Спору нет, ложь – часть профессии юриста, но я всегда рассчитывала как-нибудь обойтись без вранья.

– Хозяин клуба каноистов – не знаю, как его звать, – отвечаю я.

– А кто там хозяин? – допытывается папа.

– Не знаю, неважно кто, но по закону он обязан уметь оказывать первую помощь, – говорю я и прибавляю: – Мне так кажется. – Шепотом, потому что в горле опять пересохло.

– А мне так не кажется, – возражает папа, снова уткнувшись в роман Стэна Груммана.

– Послушать вас, так я могу забиться в судорогах прямо посреди клуба. Бросьте!

– А что, – отвечает папа, не отрываясь от книги, – есть такая опасность.

Не особо удачная попытка. Снова собираюсь с силами.

– Сэмми… – вздыхает мама, – не лучше ли тебе сосредоточиться на уроках?

– Да, но я же не робот! Мне учиться осталось всего неделю, выпускной на носу, а я за всю жизнь не сходила ни на одно свидание!

На сей раз оба отрываются от чтения. Мама улыбается, папа – нет.

Конец моей речи напоминает бодрую телерекламу щипцов для завивки.

– Я буду просто готовить уроки, пока мой друг работает! Он говорит, по вторникам народу в клубе совсем мало! Я собиралась зайти туда сразу после школы! А потом можете за мной заехать!

– Ладно, – сдается мама и тычет папу локтем в бок.

– Точно?

– Да!

– Джиа… – шепчет маме отец.

Я откашливаюсь. Самый убедительный довод я приберегла под конец.

– В случае чего, медицинский центр ближе к клубу, чем к нашему дому.

– А ведь правда! – Мама опять толкает папу в бок.

– Ох… – Папа смотрит на меня. – Ну ладно.

Вот так

Ехала сегодня в школу, а навстречу шагали по обочине сквозь кустарник трое рыбаков – в комбинезонах, с красными коробками для наживки, болотные сапоги через плечо. Наверное, шли к реке Коннектикут, и я, когда переезжала мост близ Гановера, с трудом поборола желание свернуть с дороги и тоже разуться. Но я торопилась на математику и потому удержалась, хотя поймала себя на мысли, что в последний раз переходила вброд ручеек за нашим домом, когда мне было лет восемь-девять.

По школьным коридорам я не ходила, а летала – думала о жизни, о Стюарте, о рыбалке, – и когда увидела в раздевалке Мэдди среди подруг, то на меня снизошла все та же легкость, и я подлетела и сказала «Привет!» – будто мы и не ссорились.

Я подошла, когда все над чем-то хохотали, и Мэдди кивнула мне с улыбкой.

– Привет, – отозвалась она вполне дружелюбно.

Полегче! Рассла-а-а-абься!

– Зна-а-аешь что? – сказала я.

– Что? – Мэдди оглянулась на свою компанию.

– Стюарт меня пригласил на свидание!

– Отлично, – процедила она и улыбнулась сжатыми губами.

Не знаю, чего я ждала. Наверное, хоть какого-то участия, радостного возгласа, ведь это ей я обязана знакомством со Стюартом.

– Да… – сказала я. – Свершилось!

Мэдди достала телефон, а это, как известно, означает: разговор окончен. Но я не сдавалась. Наконец-то мне улыбнулась удача! Я хотела, чтобы Мэдди была рядом, разделила мою радость.

Я наклонилась к самому ее уху.

– Ну как, можем поговорить?

Мэдди продолжала листать фотографии.

– Похоже, твоя мама была права, – начала я. Во рту пересохло, как от «завески». – Нам нужно было отдохнуть друг от друга, и вот я пришла извиниться.

Молчание. Мэдди листала все быстрей и быстрей. Может, я не совсем доходчиво объяснила?

– Прости, что я тебе не сказала о… – Я обвела взглядом ее друзей – те тоже уткнулись в экраны. – Ну, ты поняла…

– Да черт подери! – вспылила вдруг Мэдди, – Ты что, совсем не понимаешь намеков?

Я выпрямилась. У меня вырвался всхлип, как у ребенка, которого в наказание оставили без сладкого, и я смутилась.

– Я понимаю… – начала я, но осеклась и застыла молча, глядя в пустоту.

Мэдди оттащила меня в сторону. Видно было, что она все еще злится – ну и ладно, зато хотя бы разговаривает со мной.

– Скажу тебе прямо, без дураков. Ты мне врала, и я на тебя в обиде.

Я попыталась улыбнуться.

– Вот и прости меня! Мы с тобой на одной волне! Вот что я пытаюсь до тебя донести!

– Сэмми, я еще не все сказала.

– Ясно, – ответила я. Пусть дуется хоть целую вечность, лишь бы мы, в конце концов, помирились. Я вздохнула с облегчением (как выяснилось, рановато).

– Не могу привыкнуть к твоей болезни.

Я втянула воздух, как бы впитывая ее слова, но не могла уловить их смысл.

– То есть как?

Мэдди сложила вместе ладони с лиловым маникюром.

– Стоило тебе заболеть, и мы сразу стали друзьями? Раньше ты со мной встречалась только на тренировках, и больше никогда. А сейчас тебе некому изливать душу, а со мной удобно, я же всегда рядом!

– Я не…

– Вот я о чем… Я столько сил вложила в нашу дружбу, а ты даже не смогла мне рассказать правду о том, что происходит в твоей жизни? Нет, ты слишком занята собой – Сэмми-звезда!

Я всплеснула руками. Звезда?! Это я-то? Девочка, которая на вечеринках всегда стоит у стенки? Та, чей самый задушевный собеседник – компьютер? Что за бред?

– На самом деле, ты не всегда такая, Сэмми. – Мэдди на миг прикрыла глаза. – Это я загнула. Но я тебя избегала, потому что боялась, что нужна тебе только как жилетка для слез, что ты будешь требовать поддержки, ничего не давая взамен. А мне что делать: ведь ты же у нас больна, тебе надо во всем потакать…

– Я никогда бы не стала себя так вести, – возразила я чуть слышно.

– В этот момент люди просто этого не замечают, – ответила Мэдди. – Они не виноваты.

Я застыла, боясь вымолвить слово, обременить ее лишним грузом.

Мэдди со вздохом уронила лицо в ладони.

– Как по-твоему, похоже не правду? Я и сама не знаю. Может, я сужу о других по себе.

Подумав, я ответила самое безобидное, что пришло в голову:

– Я совсем запуталась.

– Я тоже, – вздохнула Мэдди, и тут прозвенел звонок на первый урок.

Обычный вторник, ничего особенного

Я БОЮСЬ. Стюарт мне опять написал. Он работает до шести вечера, так что после школы я приду под конец его смены, и в запасе у нас будет часа три, а то и больше. А ТО И БОЛЬШЕ.

Отвечаю ему: «Ясно».

А он: «Во сколько придешь?»

Сразу отвечать не надо; выждать минут пять или побольше?

А вдруг я использую Стюарта, как говорила Мэдди?

Но с ней-то я так не поступала! Клянусь тебе и всем святым, Сэм-из-будущего, никогда в жизни я не пыталась использовать Мэдди!

Я не могу рассказать о болезни Стюарту. Неизвестно, как он это воспримет. Если испугается, как Мэдди, то я останусь совсем одна.

А если я отвечу через десять минут, это слишком долго? Как будто он для меня не больше, чем просто приятель?

Выжду, пожалуй, минут восемь – то, что надо: ведь это он написал мне первым, но, с другой стороны, я чуть ли не силой вырвала у него признание, дескать у нас не что-нибудь, а свидание! Получается нечто среднее. Если использовать статистический метод.

О Боже, у меня всего-то одно приличное платье, и Стюарт его уже видел! И очки в жирных пятнах. Сегодня на мне сабо, обрезанные джинсы и мешковатая футболка с надписью «Дэн и Уит» – Щен с утра наблевал на чистое белье, так что выбора у меня не было, только эта футболка и еще одна, шуточный папин подарок, с надписью «У вас есть шоколадное молоко?» – и, конечно, с пятном возле ворота («Да, у нас есть шоколадное молоко, больше не надо, спасибо!»)

У меня прикид самой обычной девчонки, жизнерадостной, полной сил, без всяких там неизлечимых болезней. Правда же?

Наряд не очень-то женственный, но если бы Элизабет Уоррен беспокоилась о нарядах, то не успевала бы разоблачать банкиров-жуликов. Боже, он написал: «Скоро увидимся!» Вот так-то! Мне предстоит второе в жизни свидание и, возможно, последнее, ведь не сегодня-завтра я даже имя свое забуду. Представь, захожу я в клуб каноистов, а меня там поджидают все мои знакомые. И весь Клуб Нимана-Пика (так я окрестила тех ребят, когда получила от них вторую подряд рассылку новостей) – на каталках, в рубашках с пальмами, и кричат: «Сюрприз! Мы заплатили твоему красавчику, чтобы притворялся влюбленным и ты не чувствовала себя изгоем! Но теперь ты одна из нас! Восходящая звезда!»

Пожалуй, ни к чему так строго судить людей.

Может, стоило надеть футболку с шоколадным молоком.

Ох, бедный мой оргазм… то есть организм! Опечатка по Фрейду.

Люди делают это испокон веков, или Урок анатомии

Клуб каноистов я раньше видела только проезжая мимо; мама с папой сюда ходят раз в сто лет, на чей-нибудь юбилей, а дартмутские студенты приводят сюда своих бабушек-дедушек, когда те у них гостят. Но теперь он стал мне родным.

Тротуар возле клуба – родной.

Поворот к дому Стюарта тоже родной.

Подъездная дорожка – моя.

Расскажу по порядку.

Когда я зашла, Стюарт натирал белой тряпкой лакированную деревянную стойку, а позади него на стене висело гигантское каноэ с рядами бутылок внутри. Стюарт был в черной рубашке с засученными рукавами. Он вышел из-за стойки и обнял меня. Помню, как он долго меня не отпускал, как я чувствовала под рубашкой его спину. В первый раз я очутилась к кому-то настолько близко, что можно прощупать позвоночник.

Я поставила рюкзак на кожаный табурет, а на соседнем сидела женщина средних лет с пинтой темного пива и читала при свете лампы под зеленым абажуром. Больше посетителей в баре не было.

– Как день прошел? – обратился ко мне Стюарт.

– Нормально, – ответила я, пытаясь унять дрожь; зубы стучали то ли от волнения, то ли от холода – ну почему в барах кондиционеры включают на всю катушку? Я следила за руками Стюарта. Он сполоснул бокал под струей воды, стряхнул и поставил на сушилку. – А у тебя?

– Да вот, работаю. – Он глянул на меня, стряхнул очередной бокал. – А заодно пытаюсь хоть что-то написать.

– Сроки поджимают? – Я снова поймала его взгляд, когда он начал резать лайм, один из длинного ряда, а ломтики раскладывать по пластмассовым ведеркам.

– Как всегда. – Стюарт чуть заметно улыбнулся, и от его улыбки почему-то стало легче на душе. – Чем сейчас занята? Экзамены сдаешь?

– Почти, – ответила я. – Готовлюсь.

– В такую погоду тяжело усидеть за столом, – заметил он.

– А мне, в общем-то, все равно, – сказала я, поигрывая картонной подставкой для стакана.

– И с вечеринками завязала?

– Ха! Да уж. Та, у Росса – для меня первая и последняя. – Имей в виду, напомнила я себе, не надо превращаться в робота. – Скорее всего.

Кончив работу, Стюарт вытер руки о фартук.

– А выпускной? Я перед своим так переволновался, что чуть не проспал. Прибежал на стадион в одних трусах и в мантии – не успел одеться!

– Что ж… – Я запнулась. – У меня такой номер не пройдет. Мне в одних трусах и в мантии нельзя…

Мы оба вспыхнули, Стюарт опустил взгляд на мою футболку.

– … ведь я произношу речь, – закончила я.

– Да, верно. – Стюарт задумчиво покачал головой.

– Что? – Я посмотрела на него вопросительно.

– Да так, – ответил он, не отводя от меня своих черных глаз. – Речь – это так здорово, ты молодчина!

Он сказал «молодчина»! – губы двигались, голос звенел, – все равно что вывел это слово на моей коже!

Немолодая женщина откашлялась.

– Стю, можно еще один?

– Да-да, конечно! – Стюарт сказал, вновь наполняя бокал гостьи: – Здорово, что ты именно сегодня зашла, Сэмми, потому что это… это Мариана Олива.

– Здравствуйте, – сказала я, и мы, не вставая с мест, протянули друг другу руки. У женщины были длинные каштановые волосы с проседью, смуглая кожа и морщинки в уголках глаз от улыбок.

Стюарт указал на нее, когда она поднесла к губам бокал.

– Она мой кумир.

– А, вы преподаете в Дартмуте?

– Нет, я живу в Мехико, – ответила Мариана. – А здесь у меня на этой неделе творческий вечер.

Стюарт поглядывал то на меня, то на Мариану.

– Ее книга «Под мостом» – одна из моих любимых.

– Спасибо. – Мариана подняла бокал. – Приятно слышать.

Стюарт и Мариана принялись обсуждать, как лучше вести повествование – от первого лица или от третьего, – и я чувствовала себя болельщиком, который следит за игрой любимой команды, но каждые пять минут все меняется – другой мяч, другой вид спорта, другой стадион.

У Марианы и Стюарта было, что сказать, обо всем на свете.

О Шекспире: «Это был не один человек, а компания сексуально озабоченных друзей-соперников».

О маленьких собачках: «Крысы, а не собаки. Крысенята капризные».

О высадке на Луну: «Верю, что это было на самом деле. Но и в астрологию тоже верю – так что отношусь с долей сомнения».

О романе как об умирающем жанре: «Романы отражают самосознание народа. Согласиться, что роман умирает – значит признать поражение. Все зависит от того, готовы ли мы к такому исходу».

– Я – нет, – ответил Стюарт.

– Я тоже, – сказала Мариана, и они пожали друг другу руки.

Меня тоже втянули в беседу, но я в основном помалкивала и слушала.

– А ты как думаешь, Сэмми? – то и дело спрашивал Стюарт.

И, в конце концов, пришлось сказать, что по большей части я ничего не знаю.

– Я как губка, – объяснила я, и во рту сразу пересохло. – У меня есть свое мнение по некоторым вопросам, но оно может измениться. Я просто хочу узнать как можно больше.

Мариана взяла меня за руку.

– Очень мудро, – похвалила она и сжала мою ладонь. – Тем более для такой юной девушки.

Я почувствовала улыбку Стюарта, и мы посмотрели друг на друга.

– Хотела бы я вернуться в свою юность, – продолжала Мариана, потягивая пиво. – Меньше охотилась бы за мужчинами, больше бы наблюдала.

Стюарт кашлянул, и кровь бросилась мне в лицо.

– Ах! – Мариана засмеялась, глядя в пространство между нами. – Прошу прощения. Нет, что вы, любовь – это прекрасно. Не надо от нее прятаться. И я ни о чем не жалею. Но теперь моя главная любовь – работа. – И женщина обратилась ко мне: – Что бы ты хотела изучать?

– Экономику и государственную политику. А потом пойти на юридический факультет. – Я расправила плечи.

– Отлично. Только не загоняй себя в рамки. Изучать надо все.

– Например? – спросила я; хотелось достать блокнот и записывать каждое слово.

Завязался общий разговор о политике, потом – об оплате труда, а это, как ты знаешь, мой конек, и когда мы умолкли, подошел хозяин бара, хлопнул Стюарта по спине и сказал: смена окончена.

Стюарт пересчитал деньги, протер стойку.

Мариана расцеловала меня на прощанье в обе щеки, а Стюарту напомнила: увидимся на вечере.

Наконец Стюарт вернулся из раздевалки в футболке, с рубашкой через плечо, в темных очках.

– Готова? – спросил он.

– Да, – кивнула я. Руки у меня слегка дрожали, но когда мы вышли на закатную улицу, я шла уверенно, и мысли теснились в голове. И, надеюсь, я всегда буду помнить Стюарта таким, как в тот вечер: его кожа в закатных лучах отливала золотом, а в стеклах очков поблескивало солнце.

«Вот бы так всю жизнь, – подумалось мне. – Проводить время в обществе знаменитых писателей, беседовать о литературе и о политике».

– Хочу стать писателем, как Мариана, – сказал, помолчав, Стюарт.

Солнце уже скрылось за деревьями. Мы остановились посреди узкой боковой улочки – его улочки.

– Станешь, никуда не денешься, – заверила я.

– Да, но… не в том дело. Мне трудно сосредоточиться. Тяжело… доводить дело до конца. А я хочу стать писателем, и посвятить этому жизнь, и писать глубоко, содержательно, а не штамповать безделушки-однодневки.

– Все у тебя получится. – И я коснулась его руки в надежде подбодрить.

– Да хорошо бы, – ответил он. До той минуты он казался окрыленным, хоть и чуточку неуверенным, а теперь в голосе сквозило напряжение.

– Что ты имеешь в виду?

Стюарт всплеснул руками.

– Я от всего отказался ради литературы. В университет не пошел. Пока могу жить у родителей, но это временно. Я просто обязан достичь успеха. Помнишь, о чем мы говорили в прошлый раз? Успеха, как понимаю его я. Научиться воплощать свои замыслы.

Мы шли, пока перед нами не показался старый дом, светло-желтый с белой отделкой.

– Да. – Я приложила руку к груди. – Это вот здесь. Как будто тебя что-то подталкивает, изнутри, а не снаружи.

– В тебе это есть, я чувствую, – заметил Стюарт. – Жажда действия, напор. Поэтому так хорошо с тобой рядом.

– И мне с тобой хорошо, – тихо сказала я. Я не узнавала себя. Никогда прежде я не говорила таких слов. Он похвалил мой характер – и я счастлива.

– Ты куда-то спешишь? – Стюарт глянул через плечо на родительский дом, снял темные очки. – Зайдем ко мне?

– Хотелось бы. – Я посмотрела на экран телефона. Мама прислала сообщение – она возвращалась с работы и спрашивала, не заехать ли за мной в клуб. – Но не могу. Прости. Очень бы хотелось…

– Конечно.

Парень подошел ко мне совсем близко, черные глаза были полуприкрыты. Он положил руки мне на талию и сжал ее крепко-крепко – сквозь футболку я чувствовала его пальцы.

– Ты не против? – спросил он.

– Нет, но я не… – Я не знала, как выразиться точнее, и сказала как есть. – Я не знаю, как это делается.

Стюарт улыбнулся.

– Попробуем?

В ответ я коснулась губами его губ и замерла, а его губы задвигались, сначала чуть заметно, потом настойчивей, и ощущение было несравненное. Я приоткрыла губы. «Люди делали это испокон веков», – подумала я, а через миг все мысли улетучились, потому что во рту у него было тепло и влажно и пахло лимоном.

А потом меня будто окатили теплой водой от макушки до пяток, и захотелось покрепче его обнять. Я гладила его руки, плечи, лицо.

Хотелось еще и еще.

В кармане зажужжал телефон. Я высвободилась, Стюарт опустил руки.

– Пока, – сказала я, почти не разжимая губ, чтобы он не заметил моего учащенного дыхания.

– Пока. – Он тоже сжал губы, будто хотел что-то добавить, но сдержался.

Я вернулась к клубу каноистов, села к маме в машину, сделав вид, будто ничего не произошло.

Но мысли возвращаются к одному и тому же. Я не знала, что мне это понравится, пока не попробовала. Я только что целовалась со Стюартом Шахом. Я целовалась со Стюартом Шахом!

Всего полдня назад я была другим человеком; и вот я будто преображаюсь – сбрасываю старую кожу, грубую и растрескавшуюся, а под ней новая, нежная, розовая. Я как миссис Чтотакое из книги «Трещина во времени», которая покинула Землю через другое измерение и очутилась на серо-фиолетовой планете с двумя спутниками. На Земле она была узел тряпья, а на новой планете превратилась в дивное создание, крылатое, с сильным гибким телом – ни в сказке сказать, ни пером описать! На мне все те же сабо и футболка, и пахнут все так же, но я изменилась. Я стала другой.

Я знаю, что такое любовь, Сэм-из-будущего – читала в National Geographic. Любовь – это возбуждение нейронов и выброс дофамина (нейробиологи называют его гормоном удовольствия) плюс стремление к воспроизводству себе подобных – в итоге создается определенная модель поведения. Мы стремимся к объекту любви с той же целью, с какой стремимся съесть еще одну конфету: чтобы вновь испытать удовольствие.

Да только никто мне никогда не рассказывал, что это так просто и так прекрасно. Точнее, кто только не пытался это выразить – и Шекспир, и «Битлз», – и все равно я не представляла, до чего это здорово!