Текст книги "Красавчик"

– Смотри, Красавчик, не провались, – шепнул он, – говори так, как я учил, если будет спрашивать.

Он заранее подготовил друга к роли, которую надлежало сыграть перед госпожой Шахматовой. Это была довольно сложная роль, и Митька побаивался, как бы Красавчик не «сдрейфил».

– Не забыл ничего? – с тревогой осведомился Митька.

– Нет.

Красавчик не забыл наставлений приятеля, но все-таки не был уверен в своих способностях выдержать роль. Он чувствовал, что не вынести ему скорбного ласкового взгляда дамы, что он обязательно собьется и перепутает что-нибудь. Это и волновало и пугало мальчугана. Он чувствовал во всем теле какую-то странную дрожь и ему хотелось, чтобы кухарка как можно дольше не возвращалась. Совсем бы хоть даже не пришла.

Но нет. Хлопнула дверь, должно быть, в коридоре. Раздались шаги и голоса. У Красавчика даже дыхание замерло; один из голосов принадлежал даме. Он вскочил с места, точно собираясь убежать, и кинул на Митьку беспомощный взгляд.

Тот шепнул хмуро:

– Держись! – и встал, тоже заметно волнуясь.

Госпожа Шахматова вошла в кухню. Следом за ней кухарка несла объемистый узел.

Взгляд Митьки мигом ощупал его, и он с трудом подавил улыбку удовольствия.

«По костюму поди, а, чего доброго, и сапоги еще», – подумал он.

– Ну вот, милые, собрала я вам кое-что из платья, – ласково зазвучал мягкий голос Шахматовой. Она передала узел Митьке, и тот рассыпался в благодарностях, с опытностью заправского босяка призывая на «благодетельницу» тысячи милостей неба.

А потом началась пытка. Митька, впрочем, развязно отвечал на вопросы госпожи Шахматовой. Он подробно описал мнимый пожар в «Сороках» и, всхлипывая, тер кулаком глаза, когда заговорил о том, как «сгорела мамка». Рассказ вышел таким трогательным, что невольная слезинка скатилась по щеке госпожи Шахматовой. Кухарка слушала, подперев ладонью щеку, тяжело вздыхала и причитала со слезами в голосе:

– Бедные! Сердешные! Сиротиночки несчастные!

И сокрушенно покачивала головой в такт причитаниям.

Когда же приходилось Красавчику отвечать на какой-нибудь вопрос, он не знал, куда деться. Его бросало сразу и в жар и в холод.

Краска заливала лицо, он беспощадно теребил подол рубахи и не мог глаз оторвать от половиц. В эти минуты ему хотелось сквозь землю провалиться, чтобы не чувствовать на себе затуманенного слезой взгляда Шахматовой.

– Ну, а что же вы будете дальше делать? Этот вопрос даже Митьку застал врасплох.

Он молчал, не находя подходящего ответа.

– До сих пор вы скитались по лесам, неужели и дальше так будете жить?

Митька смутился. Однако выдавил сквозь зубы:

– Нет…

– А что же? Родные у вас есть?

Митька насупился. Он начинал себя чувствовать также хорошо, как если бы его поймали в краже.

Госпожа Шахматова задумалась. Она прониклась участьем к юным бродягам и думала, каким бы образом устроить судьбу несчастных детей. Митька чутьем угадывал ее мысли и начинал трусить: кто знает, что взбредет ей в голову? Нужно было как-нибудь предупредить ее благодетельные порывы.

«В приют еще надумает пристроить», – подумал Митька, и от одной этой мысли его бросило в жар.

Недаром Митька прошел трудную школу «фартового». Постоянные опасности, необходимость вывертываться из самых скверных положений изощрили его изобретательность. Выручила она и в этом случае.

– Мы, барыня, в Сестрорецк пойдем, – сказал он, оживляясь немного. – Знакомый там, земляк, работает на заводе… Он обещался работу нам найти…

– Да?

В голосе Шахматовой звучало легкое недоверие. Но ее нетрудно было убедить. Дело наладилось, и Митька вздохнул облегченно: свободе их не грозило никакой опасности.

– Ну что ж, Бог с вами, идите… Можете сегодня переночевать здесь.

Митька замялся. Ему хотелось поскорее выбраться из этого дома, в котором он начинал видеть уже чуть ли не ловушку.

– Спасибо, барыня добрая, – отклонил он предложение. – Мы уж лучше пойдем. Светло ночью теперь… Скорее дойдем.

– Ну, как хотите. Христос с вами… Только, дети, если вы вдруг не найдете вашего знакомого в Сестрорецке, то возвращайтесь ко мне… А теперь покушайте на дорогу. Феклуша, дай детям поесть.

И ласково, сердечно простилась она с мальчиками. Красавчика даже поцеловала в лоб.

– Как звать тебя? – спросила она, держа в ладонях голову мальчика.

– Мишка, – краснея, пролепетал он.

– Миша? Помни, что я говорила. Если плохо будет, то приходите ко мне. Не забудешь?

– Не забуду, – шепнул мальчик и дрогнули, опустились его пышные ресницы. За душу схватила непривычная ласка, затронула в ней что-то тоскливое, больное… Слеза выкатилась и упала прямо на тонкую белую руку…

– Ну, Господь с вами, милые. Пусть вам Бог поможет, бедные дети! – взволнованно проговорила госпожа Шахматова. Она перекрестила мальчиков широким крестом и быстро вышла из кухни.

Митька заметил, что, выходя в коридор, она приложила к глазам белое что-то, должно быть, платок. И у него, закоренелого фартового, стало как-то скверно на душе. Впервые шевельнулось незнакомое ощущение нехорошего, гадкого, и первый раз в жизни Митька почувствовал недовольство собой, хотя и блестяще выполнил предприятие.

Кухарка меж тем собрала на стол. Добрая женщина суетилась так, как будто принимала самых дорогих гостей.

Друзья совсем не чувствовали голода, и заботы кухарки только смущали обоих. Митька хмурился и в душе далеко не благословлял кухарку. Ему хотелось уйти поскорее, а судя по тому, как хлопотала Фекла, трудно было надеяться скоро развязаться с ней.

– Кушайте, милые мои… Кушайте, ангельчики…

«Ангельчики, – ухмыльнулся про себя Митька, – тоже сказала! Знала бы только…»

За стол все-таки пришлось сесть. Фекла пуще засуетилась, накладывая на тарелки всякой всячины.

– Кушайте, родненькие, кушайте… Вот курочки кусочек положу… Кушай, милый… Вот котлеточка еще… Кушайте, сиротиночки вы мои…

В заботах кухарки было что-то чисто материнское. В жалостливых ласках, которыми она осыпала друзей, сквозило нечто такое, что смущало обоих. Приятели недавно сытно поели в чайной у станции и теперь через силу проглатывали вкусную пищу. Это огорчало сердобольную женщину.

– И что это вы плохо кушаете? Вы не бойтесь, родненькие. Ведь барыня сама ве лела…

Митька поблагодарил и намекнул на то, что им нужно торопиться.

– К утру в Сестрорецк нужно попасть, – заметил он, поднимаясь с табурета. Красавчик последовал его примеру.

– Так и покушайте на дорогу, а то как же на голодный живот идти? – Она неудомевающе развела руками. – Как же так?

«И пристала же!» – в сердцах подумал Митька.

– Спасибо, благодетельница, – по-нищенски приниженно поблагодарил он, – сыты мы, спасибо… Дай Бог здоровья тебе.

Кухарка совершенно растрогалась.

– Не стоит, милые вы мои… Ну, Христос с вами, идите… Дайте-ка я соберу вам поесть в дорогу.

И когда, наконец, друзья выбрались из гостеприимного дома госпожи Шахматовой, в руках Красавчика был увесистый кулек с разными закусками.

– Ну что, брат, – торжествуя спросил Митька, когда дом Шахматовой скрылся за кучей деревьев, – худо разве вышло? Вона сколько добра у нас теперь.

Лицо его расплылось в лукавую, довольную улыбку.

– Тута, брат, – хлопая кулаком по свертку с одеждой, продолжал он, – не только рубахи, а и штаны и, пожалуй, сапоги есть… Ну да, вона, вишь прощупываются… Погляди на… Видишь, что значит уметь, как за дело взяться…

Красавчику не понравился самодовольный, хвастливый тон приятеля.

– Вышло не худо, – заметил он, – а все барыня. Добрая она.

Он ощущал еще на щеках прикосновение мягких ароматных рук, а на лбу – нежный поцелуй. Было как-то приятно и грустно. Что-то теплое, как ласка матери, охватило душу и мягкой грустью присосалось к ней.

– Добрая, хорошая барыня, – снова повторил он…

– Добрая, – согласился Митька. – Это верно.

Выбрались на поле. Последние лучи солнца таяли на хмурой зубчатой стене леса. Легкий туман клубился вдали, всползал на деревья. Казалось, белая ночь выдвигала полчища призраков, чтобы захватить мир, погрузить его в странное бледное очарование.

Художник Борский

Было раннее утро, и прохладную полутень леса только в вышине прорезали красные солнечные лучи, румянцами горя на верхушках сосен. Розовая дымка тумана стлалась по озеру, и в спокойной тихой воде отражались червонные пятна облаков и застывший, словно очарованный лес, громоздившийся по уступам берега.

Митька и Красавчик успели позавтракать уже и выползли из своего нового убежища – пещеры, открытой Митькой во время прошлогодних скитаний.

Пока еще не было никаких планов относительно предстоящего дня, и приятели расположились на берегу. Митька курил и щурился, следя за голубоватыми струйками дыма. Красавчик сидел возле него, обхватив руками колени и задумчиво глядел на озеро.

Нежный розовый туман постепенно таял, словно кто-то осторожно сдувал его. И яснее становилась даль, четче вырисовывались очертания деревьев на противоположном берегу и домиков, ютившихся под ними. Уходили последние призраки белой ночи, скрывавшей под мутным покровом загадки и озеро, и небо, и лес, и дома.

Проснувшийся лес был полон птичьим гамом и теми особенными таинственными звуками, в которых скрыта жизнь леса, его могучее дыхание.

Кликала тоскливо кукушка и отзывался ей деловитый стук дятла, словно молоток неутомимого столяра… Тревожно каркнула ворона вдали, и затрещало где-то в лесу, словно упал кто-то большой и тяжелый.

Векша мелькнула в воздухе пружинным скачком и крикнула, точно у нее захватило дыхание от головоломного скачка. Покачалась на тонкой ветке и снова прыгнула, резко крикнув; так в цирке подбодряют себя криком гимнасты, совершая головоломные сальто-мортале.

Красавчик слушал звуки леса, следя взглядом за рассеивающейся дымкой тумана, и на душе у него было светло и легко, розово от нежного тумана на озере, от клочков легких облаков, купающихся в золотом солнечном море.

Больше недели жили приятели в пещере над лесным озером. Место было глухое безлюдное. Только по ту сторону озера лепились к крутому берегу несколько домиков рыбачьего поселка, а кроме него кругом на несколько верст не было жилья. Пещеру надежно охраняли от постороннего взгляда густые кусты. Они, казалось, всползали по отвесной стене, и никому не могло прийти в голову искать среди них отверстия пещеры.

Внутри пещера была довольно просторна: приятели отлично устроились в ней. Каменистый пол устлали слоем листьев; из них же соорудили две мягкие отличные постели. Тюремные куртки заменяли одеяла. В общем, это было восхитительное убежище, которое Митька не без гордости величал «нашим домом». Красавчик находил, что не гордиться таким домом невозможно, хотя он и был не так великолепен, как тот чудесный дом в дачном поселке, который положительно не выходил у него из го ловы.

Больше недели друзья прожили, ничего не делая, ни о чем не заботясь: милостыня, собранная Митькой, кормила их.

Спокойная жизнь в лесной глуши вносила покой и в душу Красавчика. Прошло так мало времени со дня побега из тюрьмы и еще меньше со дня последнего нищенства а Красавчику казалось, что все это было давно, очень давно. Даже хищный образ Крысы как-то затуманивался в памяти, и прошлое походило на страшный сон, который кончился наконец.

Друзья не вспоминали прошлого. Митька иногда от скуки, пускался в область воспоминаний. Он рассказывал другу кое-какие эпизоды из своей «фартовой» деятельности. Все это были подвиги, которыми Митька гордился и которые создали ему славу ловкого карманника. Он воодушевлялся при этом, снова переживая все опасности и приключения, которыми была полна его память.

И не просто от скуки Митька рассказывал обо всем этом. Он питал в душе надежду, что Красавчика увлекут его рассказы и с осени он бросит свое ремесло «плакальщика». Относительно дальнейшей жизни у Митьки не было никаких грез и мечтаний. Он знал, что осенью придется кончить привольную жизнь в лесу и взяться за старое ремесло. И когда Красавчик делился с ним мечтами о неведомой новой красивой жизни, он слушал его с недоверчивой улыбкой, как слушает взрослый лепет ребенка. Потом сердился вдруг и обрывал фантазию друга:

– Полно врать-то!

Он снисходительно относился к мечтам Красавчика, не придавая им значения, и в то же время решил с осени вывести друга «в люди». Эго значило, что Шманала хотел сделать его своим неразлучным другом и товарищем по профессии.

Быть в приятельских отношениях с «плакальщиком» казалось зазорным. Товарищи фартовые обязательно засмеют. Это впрочем не очень беспокоило – все знали, что с Митькой шутить опасно, – хотелось просто помочь другу устроиться лучше. В своих силах Митька не сомневался. Он знал, что под его руководством самый захудалый «плакальщик» быстро превратится в опытного карманника. Многие из «плакальщиков» лопнут от зависти, узнав, что сам Шманала взялся руководить Красавчиком. Это тоже льстило.

Но Красавчик странно относился к рассказам Митьки. Описание самой ловкой кражи выслушивал он вполне равнодушно. Только когда рассказ касался какого-либо опасного момента, столкновения с сыщиком или полицейским, из которого Шманала ловко выпутывался, – Красавчик возбуждался. Но и тут его возбуждала главным образом не прелесть опасностей воровской жизни, а страх за участь друга, смешанный впрочем с долей своеобразной гордости за него. Равнодушие приятеля огорчало Митьку, но он не оставлял надежды, решив, что до осени времени много.

День окончательно сменил ночь. Растаяла дымка тумана на озере и засверкало, заискрилось оно под лучами солнца.

От домиков на противоположном берегу, казавшихся за далью какими-то игрушечными хибарками, скользнуло по глади воды несколько лодок… Взметнулась из ближнего затона большая серая птица и, тяжело хлопая крыльями, полетела над водой.

Митька докурил «цигарку», сплюнул и обернулся к другу. Он хотел сказать что-то, но взглянул на озеро и на минуту приковался взглядом к лодкам. Острый глаз его различил по-видимому что-то занятное. Митька хмыкнул под нос, точно смеясь над чем-то в кулак и хлопнул по плечу Красавчика.

– Давно я их ждал!

Мишка недоумевающе оглянулся по сторонам, отыскивая взглядом тех, кого ждал его приятель. Митька расхохотался:

– Не там, брат, ищешь. Ты на озеро гляди. Вон они, лодки-то.

Красавчик ничего не понимал.

– Ну что ж, что лодки? Нужны они тебе? Недоумение друга еще больше развеселило Митьку. Он скорчился в три погибели и зажал нос ладонями, неудержимо хохоча.

– Чего тебя разбирает-то? – улыбаясь спросил Красавчик.

– Да то, что ты ровно ничего не смыслишь, ну, прямо ровно ничего… Не лодки мне понадобились, а рыба. Понимаешь?

Красавчик покачал головой:

– Какая рыба?

Митька безнадежно махнул рукой.

– Все-то тебе разжевать нужно. На лодках, видишь, люди? Ну, это рыбаки. Рыбу ловят они, а на ночь снасти поставят… Мы и пошарим в снастях, понял теперь?

Красавчик, улыбаясь, кивнул головой.

– Давно бы так сказал. Мы с Ванькой Косым в прошлом году у Вольного острова миног так ловили. Потеха была!

Теперь изумился Митька.

– И ты ловил?

– И я понятно… Я и Косой…

Но Митька продолжал смотреть недоверчиво. Он с ног до головы обозрел приятеля, словно впервые видел его. Ему казалось просто невероятным, что Красавчик мог участвовать в подобном похождении. Откровенно говоря, в душе он считал товарища трусом, и давно решил, что только благодаря этому качеству Мишка не мог примкнуть к «фартовым». И теперь ему показалось, что Красавчик врет, «форсит» перед ним.

– И ты? – снова переспросил он, пристально глядя в глаза другу, словно выискивая в глубине их скрытую ложь.

– Ну да. Чего ты так смотришь? Не веришь?

Митька раздумчиво покачал головой. Совершенно неожиданно он открыл в приятеле новое, чего и не подозревал в нем. И не хотелось верить этому, и раза три Красавчик должен был повторить, что он таскал чужих миног, пока наконец Шманала поверил. Он покачал снова головой и улыбнулся, как улыбается человек, натолкнувшийся внезапно на приятную неожиданность. Нежная ласка засветилась в глазах Митьки: в этот миг Красавчик стал ему еще дороже, еще ближе.

Воспоминание об этом похождении зажгло особый какой-то задорный огонек в тихих глазах Красавчика. Не ожидая просьб, он сам пустился в рассказ, оживляя его жестикуляцией, что с ним редко бывало:

– Мы с Ванькой у Чугунного моста купались, а он вдруг говорит: «Хорошо теперь миног жареных поесть, хочешь?» – «Хочу», – говорю. – «Пойдем», – говорит, – посмотрим вентера, близко тут». Ну мы и пошли. Дошли до Емельяновки, угнали челнок и поехали к Вольному… За челнок-то мне было боязно – чужой он все-таки, да Ванька сказал, что на место потом отвезем. Ванька место знал… Приехали, а там на воде колобашки красные плавают и много их. «Давай тянуть», – говорит Ванька. У каждой колобашки веревка. Потянули за одну и вытащили этакую соломенную вроде штуку, как бы сахарную голову. Сунул Ванька руку в нее – вытащил миногу. Бьется она страсть как, вертится, извивается. Кинули вентер назад, за другой взялись, и тут откуда ни возьмись – рыбак! Кричит, ругается… Мы – винта, он за нами. Рыбак-то на лоцманке никак был, а мы в челноке, ну и удрали в тростники, а ему не больно-то ловко было гнаться за нами в тростниках, – отстал. Только ругань мы слышали вдогонку. А и здорово же ругался рыбак!

Красавчик даже разрумянился. Глаза его блестели, и поминутно рассказ прерывался смехом: воспоминания о проделке доставляли ему удовольствие. Митька со снисходительной улыбкой слушал рассказ. Когда Мишка кончил, он одобрительно кивнул головой.

– Здорово. Не знал я об этом. Не знал… И добавил задумчиво:

– А я-то трусом тебя считал…

– Трусом?

– Понятно. И все наши тоже… А ты вот какой!..

И Митька покачал головой с видом человека, решающего какую-то сложную загадку.

Тут новое лицо появилось на сцене и прервало разговор друзей.

Это был высокий мужчина, одетый в белую чесучовую пару. На лохматой черноволосой голове у него небрежно сидела помятая панама. Через плечо был перекинут на ремне желтый ящик. Незнакомец подошел неслышно и с минуту стоял позади друзей, незамеченный ими.

– Доброго утра, ребята!

Приятели испуганно вздрогнули и обернулись. Митька вскочил на ноги и кинул тревожный взгляд вглубь леса, словно определяя шансы на спасение от какой-то неожиданной опасности. Незнакомец заметил это движение, и добродушная улыбка появилась на его смуглом лице.

– Вы не бойтесь. Не съем я вас. Да и разве похож я на людоеда?

Он весело засмеялся, обозревая друзей каким-то пытливым, ищущим взглядом.

Красавчик тоже поднялся и глядел на пришельца робко и удивленно в то же время. Так смотрит любопытная серна, впервые увидев человека.

Ни в лице незнакомца, ни в манере себя держать не было ничего подозрительного, предательского. Он скинул с плеча ящик и присел возле друзей.

– Что вы тут делаете ребята? Откуда вы?

Митька кинул на него угрюмый взгляд исподлобья. Ему крайне не нравилась развязность незнакомца, и в душе хотелось послать его в преисподнюю. Но Митька был дипломатом и не хотел навлечь на себя подозрений резким ответом. Кроме того, незнакомец не походил на сыщика.

– Гуляем мы тут, – ответил Митька, уклоняясь от ответа на второй вопрос.

– Дело, ребятишки, дело! – одобрил пришелец. – Есть тут, где погулять.

Он вынул папиросу из массивного серебряного портсигара. Закурил и разлегся, облокотясь на ящик.

– Братья вы или просто товарищи? – снова спросил он.

– Товарищи, – буркнул Митька, следя привычным взглядом за рукой незнакомца, опускающей в карман портсигар.

Красавчик заметил взгляд Митьки и струхнул: видно было, что тому приглянулся портсигар. Неприятно стало на сердце, и он даже побледнел слегка. А когда Митька словно невзначай ближе придвинулся к незнакомцу, его бросило в жар.

«Господи, свиснет, ей Богу, свиснет!» – пронеслась в голове мысль, и даже пот осел на лбу у бедного мальчугана.

А господин, как нарочно, теперь обратил на него все свое внимание. Он несколько минут молча, сосредоточенно вглядывался в лицо Красавчика, и видимо это доставляло ему особенное какое-то удовольствие. В черных проницательных глазах незнакомца сперва было холодное, ищущее какое-то выражение. Потом в них вспыхнули огоньки почти восхищения.

– А ты славный мальчик, ей-богу! – воскликнул он, швыряя окурок. – Как зовут тебя?

– Мишка, – еле вымолвил Красавчик, боясь взглянуть в лицо незнакомца.

Все его внимание поглотил Митька, теперь уже почти вплотную подсевший к незнакомцу. Для Красавчика были ясны намерения друга, и он положительно дрожал от ужаса. Ему казалось, что вот-вот Митька будет уличен в краже, и от стыда и от страха его бросало то в жар, то в озноб. Язык прилипал к гортани.

Странное состояние Мишки обратило внимание пришельца.

– Что с тобой? Боишься ты меня, что ли? – голос был ласковый, дружелюбный.

Мишка робко взглянул в глаза пришельцу, и ему стало нестерпимо стыдно за приятеля. Ну, как можно обворовывать такого хорошего барина? Красавчик кинул на Митьку негодующий взгляд. Тот ответил ему полудерзкой, полупрезрительной, чисто «фартовой» улыбкой. Незнакомцу суждено было расстаться с портсигаром.

А он был далек от каких бы то ни было подозрений. Не обращал внимания на Шманалу и всецело занялся Красавчиком.

– Где ты живешь? – задал он вопрос.

– Тут, недалеко, – покраснел от смущения Мишка, опасаясь, что незнакомец пожелает знать более подробный адрес.

Но тот удовлетворился ответом.

– Та-ак, – протянул он, обдумывая что-то. Взгляд его продолжал скользить по фигуре мальчика.

– Вот что, Миша, – барабаня пальцами по ящику, заговорил незнакомец. – Может быть, ты хочешь заработать несколько рублей? – Незнакомец улыбнулся и продолжал: – Ты не удивляйся, дружок. С такой мордочкой, как у тебя, всегда можно заработать. Я, видишь ли, художник и хочу написать тебя… Тебе нужно будет приходить ко мне каждый день, ну, и за это я буду платить. Понял?

Красавчик смотрел истуканом, ровно ничего не понимая. Он понимал только одно, что от него требуют чего-то, за что будут платить деньги. Это походило на наем на работу.

– Согласен ты?

Красавчик ответил не сразу. Предложение художника казалось ему чем-то невероятным. Заработать несколько рублей! Заработать, а не выклянчить! Для Красавчика это было почти непостижимым. Он недоверчиво оглядел незнакомца, полагая, что тот только шутит. Но лицо художника было серьезно, и он требовал ответа:

– Согласен?

Волна бурной радости поднялась в груди мальчугана, и сердце сильно-сильно забилось.

– Согласен, согласен! – вырвалось у него.

Художник ласково улыбнулся. Вынул карточку из бумажника и отдал Красавчику.

– Зовут меня Борский, и живу я в поселке за лесом. Знаешь?

– Да.

– Спроси там меня, и каждый покажет тебе, где я живу. А приходи завтра же утром, в такое время. Придешь?

Красавчик утвердительно кивнул головой.

– Вот и хорошо. По рукам, значит? Каждый день я буду платить тебе по рублю. Понял? Ну, а пока прощайте ребята. Так завтра утром я тебя буду ждать, Миша.

Художник поднялся с земли, ласково кивнул головой на прощанье и ушел. И Красавчик и Митька проводили его взглядом, пока чесучовый пиджак не скрылся за береговыми зарослями.

Красавчик сиял. Неожиданный заработок, словно с неба свалившийся, казался ему необъятным счастьем. Живая фантазия мальчугана мигом сопоставила действительность с затаенными мечтами о перемене жизни, и первый заработок в его глазах являлся прочным залогом к осуществлению этих мечтаний. Ведь подумать только, что он, бывший «плакальщик», каждый день будет зарабатывать по рублю! И в уме вырастала длинная вереница этих дней и каждый представлялся в виде большого блестящего, новенького серебряного рубля. И много, много их… сотни, тысячи… Не счесть всех…

И захлебываясь от волнения, Красавчик делился с другом планами на будущее:

– Теперь мы хорошо заживем, Митя! – говорил он, и глаза его горели радостными огоньками, а лицо румянилось, словно отсвечивая счастье, заполнившее в эту минуту все его существо. – Подумай только! Каждый день он будет платить по рублю, и у нас будет много денег… Шутка, что ли?

Митька хмуро молчал. Он не глядел даже на Красавчика и, казалось, не слушал его. Только когда Мишка зашел слишком далеко, выразив надежду, что сможет заработать столько денег, чтобы купить такой же красивый дом, как тот, что они видели в поселке, Митька иронически улыбнулся.

– Заехал тоже! – насмешливо прервал он приятеля: – Заработай, попробуй! Много ты наработаешь у этого барина, как бы не так… Знаю я этих длинноволосых!

Презрительный жест, которым сопровождалось последнее замечание, словно осадил Красавчика. Смутная тревога проникла в его душу.

– А что ты знаешь? – робко, точно боясь за крушение своих надежд, осведомился он.

Митька уже сердито нахмурился.

– А то, что карман-то у них пустой, – резко отрезал он. – Знаю я, шманал ведь. Шманать-то их легко, правду сказать. Иного обшаришь со всех концов, а он и не чует, точно спит… Такие они… рохлястые… А толку никакого. Найдешь если ломыгу, так и хорошо… Бочат [22]22
  Бочата – карманные часы.


[Закрыть] почти ни у кого нет, а если и срежешь[23]23
  Срезать – снять часы с кого-нибудь.


[Закрыть], так черные… Ну их!

И Митька сплюнул, выражая этим свое полное презрение «длинноволосым», у которых трудно было поживиться чем-нибудь карманнику.

Слова Митьки внесли долю разочарования в душу Красавчика. Он знал, что Митька ничего не говорит зря, и приуныл.

– А может не все они такие, – выразил он робкую надежду. – Барин-то, кажется, не из таких, чтобы зря болтать. К чему бы ему надувать-то?

– Может быть, этот и богатый, кто его зна ет, – сумрачно согласился Митька. – Портси гар у него, кажись, всамделе настоящий, скуржевый[24]24
  Серебряный.


[Закрыть].

В угрюмом взгляде Шманалы проскользнуло что-то лукавое. Он сунул руку за пазуху.

Красавчик, весь захваченный мыслью о предстоящем заработке, забыл о портсигаре. Теперь вспомнил, и движение Митьки точно пришибло его. Он широко раскрытыми глазами следил за Митькиной рукой, и краска начала сбегать с его лица.

– Ты… ты… украл? – с трудом прошептал он, словно выпутывая слова из чего-то плотного, тяжелого, придавившего их.

Митька самодовольно ухмыльнулся:

– Понятно.

И добыл из-за пазухи портсигар.

У Красавчика и руки опустились. Он побледнел и печально понурился. Ему казалось, что сердце его начинает холодеть.

– Все пропало теперь, все пропало… – шепнули его побелевшие губы, и он отвернулся, закусив нижнюю губу… Горький клубок подкатывался к горлу.

Митька, поглощенный рассматриванием портсигара, не заметил, что творилось с Красавчиком. Он раскрыл портсигар и, найдя пробу, с довольной миной захлопнул его.

– Скуржевый, – одобрительно вымолвил он, – целковых 20 стоит, а то и больше. Посмотри-ка, Красавчик.

Но Мишка и головы не повернул, точно не слыхал друга. Это слегка озадачило Митьку.

– Миша! – позвал он.

Никакого ответа. Рука Красавчика нервно ломала какую-то щепку, и он делал странные движения, словно безуспешно старался проглотить что-то, застрявшее в горле.

– Миша! – снова позвал Митька уже несколько робко.

Красавчик нехотя обернулся. Губы его дрожали, и в глазах, затуманенных слезами, светился немой печальный укор. Взгляд этот проник в душу Митьки, и что-то тревожное шевельнулось в ней. Митька почувствовал себя виноватым.

– Чего ты? – пробурчал он, вертя в руках злополучный портсигар.

– Ничего… Сам знаешь… Теперь… теперь уж ничего не заработать у этого барина… Эх, Митя…

Горло совсем перехватило… Слезы покатились из глаз. Красавчик кинулся лицом в траву.

Митька растерянно вертел в руках портсигар, не смея почему-то взглянуть на приятеля. Он слышал глухой плач, и жалость к другу шевелилась в душе. В ушах его еще стоял веселый говор Красавчика, мечтавшего о честном заработке, и Митька вдруг почувствовал себя гадко: в нем шевельнулось сознание совершенного скверного поступка. И странным было это чувство: никогда еще Митька не переживал ничего подобного.

Он робко взглянул на распростертого Красавчика. Плечи того судорожно вздрагивали, волосы сбились, и в них запутались тонкие грязные пальцы. И среди сияющей торжественной природы такой несчастной и убитой горем казалась эта маленькая хрупкая фигурка, что совсем-совсем скверно стало на душе у Митьки. От жалости защекотало что-то в горле, и Митька окончательно почувствовал себя преступником. Он насупился пуще прежнего и нерешительно пододвинулся к Мишке.

– Миша, – дрогнувшим голосом произнес он, дотрагиваясь до плеча друга.

Тот дернулся так, словно желая скинуть с себя Митькину руку. Митька виновато отдернул ее.

«Эх, все хорошо было, принесло же этого барина, – со злобой подумал он и добавил: – А меня-то тоже дернула нелегкая!»

Впервые в жизни он не чувствовал удовлетворения от удачной кражи и не мог гордиться своим подвигом. Горе друга переворачивало душу. Митька кусал губы, не зная, чем утешить Мишку, и на чем свет стоит клял себя.

– Миша, брось реветь-то, – снова вымолвил он. – Мы уладим это как-нибудь… Не знал я, право, что так выйдет…

И виноват ли ласковый голос, которым это было сказано, или обещание уладить дело подействовали на Красавчика, но он повернул к приятелю заплаканное лицо. Глаза взглянули вопросительно из-под влажных от слез ресниц.

– Устроим, верно устроим, – повторил Митька, – не плачь только, Красавчик. Мы сделаем все… Эх, право, нелегкая меня дернула спулить портсигар!

– Зачем это ты?

От упрека снова сделалось скверно на душе. Митька виновато отвел взор от товарища.

– Так просто… по привычке…

– А говорил, что не будешь шманать… И теперь вот мне нельзя идти к барину.

Странное, совсем непривычное чувство шевельнулось в Митькиной душе. Это было раскаяние и искреннее желание исправить совершенное. Он не мог выносить укоризненного взгляда товарища и хмуро глядел на озеро.

– И если бы барин поймал тебя, – продолжал Мишка, – ну что бы тогда было?

В этих словах слышалась просто тревога, бескорыстная тревога доброго друга за участь друга. Это было уж слишком для Митьки. Сердце его сжималось, и на глазах проступила подозрительная влага.

– Ну полно, Миша, – угрюмо вымолвил Митька, – будет. С портсигаром мы дело сладим, а потом… Вот тебе крест, что не буду шманать больше… пока мы с тобой…

Обещание было торжественное. Мишка радостно вскочил с земли, и глаза его снова заблестели и засияли, точно лучи солнца отразились в воде после дождя. Он схватил за руку Митьку.

– Не будешь? Ей-богу, не будешь?

– Сказал раз, – тоже веселея отозвался Митька.

И прибавил, чтобы переменить разговор:

– А портсигар ты завтра снесешь барину. Скажешь, что нашли мы на траве, будто выронил он. Понял?

Это был такой простой и великолепный выход из скверного положения! Мишка мигом оценил его и с признательностью пожал руку друга.

– Ты всегда все обмозгуешь! – воскликнул он.