Текст книги "Знаковая призма. Статьи по общей и пространственной семиотике"

Из сказанного видно, что пространственные тексты могут строиться более разнообразными способами, чем временные цепи сигналов и знаков. В отличие от дискретных, линейно упорядоченных и необратимых рядов фонем, синтаксические структуры пространственных текстов могут иметь принципиально иные топологические характеристики, например, быть непрерывными, неодномерными и обратимыми.

Отношения, складывающиеся между объектами в физическом пространстве, создают только поле возможностей для выбора тех или иных значимых единиц некоторого кода. В частности, тот факт, что физическое пространство имеет три измерения, еще не означает, что трехмерным будет и полученный в результате его семиотизации пространственный текст, размерность которого зависит от числа измерений, необходимых и достаточных для передачи смысла средствами этого кода. Так же как использование объемных букв еще не делает пространство письма трехмерным, так и рельеф красочных мазков на холсте или углубления в египетском контррельефе оставляют пространство семантически двумерным – в отличие, скажем, от семантически трехмерного пространства рельефа эпохи Возрождения, где глубина поверхности наделяется значением и выражает отношения между планами.

Пространственный код определяет и другие топологические свойства семиотизированного пространства. Он задает семантическую однородность или неоднородность пространственных структур, связанную с тем, зависит ли от места формы в этом пространстве ее значение или нет. Если на изменение значения формы влияет и направление, в котором она смещается, то можно говорить о семантической анизотропности пространства. Если семиотизированное пространство разграничено на зоны, перемещение из которых скачкообразно меняет значение формы, это пространство может рассматриваться как семантически дискретное; в противном случае оно семантически непрерывно. Если семиотизированное пространство окружено границей, выходя за которую значимая единица лишается своего значения, оно может быть определено как семантически замкнутое; если такой границы нет, то пространство будет семантически открытым. Единицами текста оказываются, поэтому, каждый раз лишь те пространственные отношения, которые отобраны и зафиксированы кодом. Пространство, семиотизированное посредством разных кодов, по-разному структурируется ими и потому способно проявлять каждый раз неодинаковые топологические свойства.

Анализ топологических особенностей синтаксических структур пространственных текстов, складывающихся по правилам различных кодов, может составить предмет для специального раздела семиотики пространства – семиотопологии. Такие свойства пространственных структур, как размерность, прерывность и непрерывность, замкнутость и открытость, однородность и неоднородность, изотропность и анизотропность и т. п. в семиотопологии предстают не математическими, а семиотическими характеристиками – лишь в той мере, в которой они являются необходимыми атрибутами пространственных текстов. Как семиотическая дисциплина, она включает в свой предмет только то, что характеризует форму выражения пространственных текстов, но не их субстанцию. Иначе говоря, она рассматривает топологические особенности не физических тел носителей сообщений и не их психических образов, а свойства только тех пространственных структур, которые ответственны за передачу смыслов по правилам того или иного кода.

Можно различать семиотопологические типы пространственных текстов, построенных по правилам различных кодов: каждое новое сочетание топологических свойств характеризует иной тип пространственных текстов. Так, например, пространство письменного L-текста (дискретного, линейно-упорядоченного, необратимого, незамкнутого) окажется противоположным по своему семиотопологическому типу пространству картины (непрерывному, двумерному, обратимому, замкнутому). В отличие от фонетического письма, связывающего буквы с фонемами, шрифтовой код, соотносящий определенные конфигурации линий с единицами алфавита, действует в пределах двух пространственных измерений, необходимых и достаточных для всех его конструкций. Добавление к надписи третьего измерения – например, разницы в толщине букв – семиотически не релевантно ни для шрифтового, ни для письменного кода, т. к. не меняет значение L-текста. Однако та же толщина букв в системе другого, архитектонического, кода относится уже не только к субстанции, но и к форме выражения, поскольку влияет на «зрительный вес» буквы, а значит, является не только геометрическим, но и семиотическим свойством самого пространственного S-текста, соотнесенного с этим кодом.

Очевидно, что в отличие от письменного текста, вполне способного сохраняться даже на телеграфной ленте или «бегущей строке», двумерность картины (как «перцептограммы») есть ее неотчуждаемое свойство, сохраняющееся даже тогда, когда подчиненное повествованию изображение стремится вытянуться в длинную полосу. Еще одним отличием картины как S-текста, построенного по правилам перцептографического кода, от L-текстов письма становится обратимость, позволяющая рассматривать изображение независимо от какого-то заданного направления (слева направо, сверху вниз и т. п.). Многие изобразительные тексты отличаются от письменных и таким семиотопологическим свойством, как непрерывность, подчиняясь скорее не «принципу алфавита», а «принципу палитры», включающему в состав системных отношений, наряду с качественными различиями контрастирующих друг с другом смыслоразличительных единиц, еще и количественные градации их плавных переходов друг в друга (см. ниже: «Алфавит» и «палитра»…).

Тексты предметно-пространственной среды отличаются по своему семиотопологическому типу от одномерного письменного текста и от двумерной картины уже тем, что в их плане выражения значимо еще и третье измерение – глубина. У таких пространственных текстов появляются новые синтаксические возможности для выразительного сопоставления открытых и замкнутых объемов, внутренних и внешних областей пространства, интерьеров и экстерьеров, лицевой и оборотной стороны и т. д. Вместе с тем трехмерные синтаксические структуры в пространстве предметного и социального действия обнаруживают и общие черты со структурами изобразительного пространства, с одной стороны, и письменных текстов – с другой. Если с изобразительными текстами их объединяет общий принцип образования – расчленение и разметка пространства, – то с письменными текстами их роднит способность последовательно, фрагмент за фрагментом, раскрываться во времени. При этом ведущим способом их восприятия становится уже не симультанный, а сукцессивный синтез. В зависимости от характера пространственной зоны, а также от установки интерпретатора, может доминировать как один, так и другой принцип восприятия и осмысления пространственных текстов.

Пространственные тексты имеют не только синтаксические, но и семантические особенности. То обстоятельство, что пространственные отношения образуются сосуществующими объектами, сохраняющимися во времени, позволяет построенным из них текстам не только запечатлевать поток событий или изменения их идеальных образов, но и фиксировать инвариантное и устойчивое в этих потоках. Ориентация пространственных текстов скорее на «бытие», а не на «становление» с древнейших времен отличает не только их форму, но и их содержание (ср.: Лотман 1969). Это содержание уже в дописьменных пространственных текстах и в ранних письменных памятниках составляют, прежде всего, не повествования о преходящих событиях и не последовательность субъективных переживаний, а запись состояний и законов, полагаемых незыблемыми или обязательств, которые должны быть нерушимыми. Татуировка или рубцы на теле, фиксирующие социальный статус члена племени, запись на скрижалях законов, устанавливаемых на вечные времена земными правителями или принятых как вечное божественное установление, фиксируют то, что не должно изменяться со временем, то, к чему всегда можно возвратиться и, более того – то, от чего никогда нельзя отступать. Пространственную форму с необходимостью принимает и надгробие – то, что остается на «берегах» временного потока и служит знаком перехода из времени в вечность. Связь пространственной формы со стабильным и устойчивым сохраняется и в пространственных искусствах – что было обосновано еще в «Лаокооне» Лессинга (см.: Лессинг 1957: 187).

«Перевод» евангельских сюжетов в пространственную структуру, например, в иконописи переносит акценты от повествования о событиях к демонстрации соотношений между центром и периферией, верхом и низом и другими константами, с помощью которых строится семантический «каркас» представлений об устройстве мира, и которые лишь подразумеваются в словесном тексте, но в изображении делаются доступными для восприятия.

Подобная система представлений воплощается и в пространственных текстах архитектуры и предметной среды. При этом семантические структуры находят свое наиболее адекватное воплощение именно в пространственном синтаксисе, с присущими ему топологическими особенностями. Так, например, синтаксическая неоднородность структуры пространства с выделенным центром, через который проходит вертикальная ось с абсолютно противопоставленными друг другу верхом и низом, связана с семантической неоднородностью. Абсолютное противопоставление низа и верха, анизотропность соединяющей их оси, выражает незыблемость ценностных отношений. В концентрически организованном пространстве за центральными участками закрепляется роль ценностно отмеченных. Такие центры социального или культового «притяжения» могут возникать вокруг общего очага, жертвенника, алтаря, храма, так же, как и вокруг социального лидера. Другие, периферийные, участки пространства остаются несакрализованными, «мирскими», занятыми социальными аутсайдерами, что не исключает возникновения и в них собственной иерархии. Напротив, равноправие индивидов в социальном пространстве проявляется в том, что равноценность занимаемых ими мест делает это пространство симметричным. Таково, например, социальное пространство античного полиса, разворачивавшееся вокруг центральной городской площади – агоры, где граждане уже самой структурой пространства определялись как равные (см.: Вернан 1986: 15, 67). Таким образом, как равенство, так и социальная иерархия получают свое выражение в топологических особенностях структуры архитектурно оформленного социального пространства.

В системах значимых мест, образуемых пространственными текстами предметной среды, можно найти семиотические средства, способные строить аналоги логических суждений, в которых реализуется пропозициональная функция: X есть Р. Значимое место, в этих случаях, содержит указание на некоторое социальное свойство, общественную ценность и может рассматриваться как предикатор (Р). Помещаемая же на это место значимая форма (Х), например, памятник, выполняет номинативные функции, указывая на какого-то субъекта или на какое-то событие.

Но пространственные структуры открывают возможности для выражения не только одного суждения, а целого их ряда, хотя и данного как совокупность одновременно развернутых пространственных отношений. Одна из особенностей пространственной структуры как текста – способность репрезентировать сразу комплекс многих соотношений. Например, система мест в зале заседаний создает множество различных позиций и оппозиций, позволяющих идентифицировать одни группы присутствующих и противопоставлять их другим группам.

Выражение сложной системы социальных отношений через сеть пространственных положений людей и предметов допускает появление пространственных текстов, с помощью которых могут быть выражены не только суждения с одним предикатом по схеме S есть Р, но и целый комплекс высказываний с многоместными предикатами (например, построенных по схеме: а R b), рассматриваемых в логике отношений. Последняя больше соответствует характерной именно для пространственных кодов системе сопоставлений: «выше – ниже», «левее – правее» и т. п. Не случайно такой математик как Герман Вейль считал репрезентацию комплекса соотношений с помощью пространственных конструкций даже более адекватной, чем его выражение посредством линейной последовательности знаков (см.: Вейль 1934: 35).

Наряду с логическими понятиями, пространственные тексты способны выражать и то, что Ж. Пиаже назвал «инфралогическими» концептами, в частности – представления о назначениях предметов и о возможных действиях с ними. На этом специализируется предметно-функциональный код и организуемые с его помощью тексты предметной среды. Еще более специфична семантика изображений как S-текстов, регламентируемых средствами перцептографического кода: их план содержания строится на уровне восприятия, что не имеет аналогов среди текстов, создаваемых с помощью иных кодов (см. ниже, раздел VIII).

Особый способ связи между интерпретаторами с помощью пространственных текстов проявляется в том, как эти тексты создаются отправителями, в том, как они воспринимаются и осмысляются их получателями, а также в том, что между процессами их создания и получения образуется более или менее длительный разрыв. Во всех этих аспектах сказывается прагматическая специфика пространственного семиозиса как процесса, особым образом организованного во времени.

В отличие от речи и других временны́х форм коммуникации, пространственный семиозис не нуждается в соприсутствии отправителя и приемника сообщения в едином коммуникативном акте, где (вос)производится текст. Поскольку пространственные носители значений не исчезают сразу же после своего порождения, процесс коммуникации с их помощью имеет тенденцию распадаться на акты создания и получения сообщения, происходящие в разное время.

Вследствие того, что эти акты разделены во времени, они могут, во-первых, иметь разную длительность, когда акт создания пространственного текста может занимать долгие годы, а акт его восприятия и осмысления – быть несопоставимо более коротким. Во-вторых, в силу обратимости пространства, как создание, так и восприятие пространственных текстов допускают разные последовательности действий, могут начинаться и кончаться в самых разных местах, а перемещение взгляда или тела в этих процессах может осуществляться в разном порядке.

Наконец, несовпадение во времени актов создания и получения пространственного сообщения позволяет и промежуткам между ними иметь разную продолжительность, что делает возможной связь не только современников, но и людей, принадлежащих разным поколениям и историческим периодам. Пространственные тексты способны надолго переживать своих создателей, выходить из тех контекстов, в которых были созданы, и включаться в совершенно иные контексты, в которых они приобретают новые смыслы. Контакт между отправителями пространственного текста и его получателями, возможно, принадлежащими иному поколению и иной исторической эпохе, нередко носит, поэтому, отложенный характер. Этот отложенный контакт может произойти в любой момент существования текста и нуждается не в создании или воссоздании пространственных носителей, а в готовности интерпретатора их воспринимать и осмысливать.

Коль скоро визуально-пространственные тексты не уничтожаются сразу же после создания, они оказываются в одном ряду друг с другом, синхронно сосуществуя с другими текстами, которые создавались в разные моменты или периоды, не принуждая немедленно реагировать на себя, как это делают аудиально-временные носители смыслов, а «терпеливо ожидая» своего читателя и интерпретатора. Для того чтобы пространственный текст мог «включиться» в коммуникативный процесс, он должен быть актуализирован. Особенность пространственных текстов состоит в том, что их актуализацию производит не отправитель сообщения, а получатель. Это относится не только к разным типам пространственных текстов (предметным формам, архитектурным сооружениям, изображениям и т. п.), но и ко всем типам временных текстов (книгам, мелодиям, фильмам и др.), которые записаны с помощью пространственных носителей. Их запись в пространственной форме как раз тем и ценна, что их уже не требуется заново создавать или воссоздавать перед каждым новым прочтением (в отличие, например, от пространственно-временного текста театральной постановки, которая каждый вечер исполняется живыми актерами заново с начала и до конца).

Актуализация пространственного текста требует некоторых ментальных и, часто, физических действий, направленных на его «прочтение» и понимание. Как и всякие целенаправленные действия, они обусловлены каким-то мотивом. Выбранный субъектом для прочтения текст несет для него какие-то «личностные смыслы», которые не совпадают с фиксированными в коде унифицированными значениями, а только выражаются с их помощью. Чтобы реконструировать смысл пространственного текста, субъект должен быть внешне и внутренне готов к его восприятию и осмыслению. Внешняя готовность означает возможность визуально воспринимать значимый пространственный объект, иметь доступ к нему, осуществляемый всегда в определенном контексте. Внутренняя готовность предполагает владение некоторым навыком «извлекать» из видимого его семиотическую форму, отбирать значимые элементы и интерпретировать их, иначе говоря, «читать» пространственный текст с помощью тех семиотических систем, в соответствии с которыми он был создан.

Чтение письменного текста, например, и есть не что иное, как актуализация пространственного носителя и воспроизведение записанного с его помощью речевого сообщения, построенного во времени. Точно так же и восприятие пространственных текстов любого другого вида не есть совершенно свободное созерцание. Оно носит направленный и избирательный характер и может рассматриваться как чтение, в прямом или переносном смысле.

Такое целенаправленное и избирательное восприятие регламентируется визуально-пространственными кодами, каждый из которых для этого задает свой способ отбора значимых элементов и структур и по-своему вносит семиотическую форму даже в одну и ту же субстанцию выражения. Наряду с синтаксическими правилами организации плана выражения и семантическими правилами его связи с планом содержания, в каждом таком коде складываются и более или менее фиксированные прагматические правила направленного восприятия («чтения») и осмысления пространственных текстов при их актуализации интерпретаторами.

Однако способ актуализации пространственного текста зависит и от его характера, и от задачи, которую решает интерпретатор. Чтение текста, в котором записан рассказ, предполагает более последовательный перевод его знаков во временной ряд, чем чтение словаря или энциклопедии. «Считывание» дорожных знаков водителем, едущим по шоссе, более жестко детерминировано во времени, чем ознакомление с ними пешеходом, прогуливающимся в окрестности. В одних случаях интерпретация пространственных знаков упорядочена в полном соответствии с логикой осмысляемого временного процесса. В других – ее ход изначально неоднозначен, допускает варианты и больше соответствует не движущемуся от начала к концу повествованию или переходящему от посылки к выводу рассуждению, а – свободному созерцанию картины, развернутой одновременно в разных направлениях, пусть и «подсказывающей» последовательность вглядывания в изображение.

Таким образом, порядок актуализации пространственных текстов задан не только их синтаксической структурой, но зависит и от семантических, и от прагматических факторов, каждый из которых по-своему влияет на восприятие и интерпретацию этих текстов.

IV. Семиотика предметно-пространственной среды

Семиотика предметной среды и персональное пространство[84]84
  Опубликовано в сб.: Дом Человека (экология социально-антропологических процессов). Материалы межвузовской конференции 16–18 марта 1998 г. СПб. 1998: 28–30.


[Закрыть]

Предметная среда, опосредующая связи человека с природой и другими людьми, проявляет в обоих этих отношениях характерную для всякого посредника двойственность. С одной стороны, она может осваиваться человеком настолько, что начинает ощущаться как прямое продолжение его органов, «органопроекция»; с другой стороны, она способна отчуждаться и противостоять ему как внешняя сила. Овладевая предметами как своим собственным телом, человек перестает замечать их, но, сталкиваясь с ними же как с предметной «оболочкой» другого, он воспринимает их как нечто противостоящее ему. Так, прозрачные для тех, кто смотрит на них изнутри, стекла очков или окон оборачиваются более или менее непроницаемой преградой для тех, кто смотрит на них снаружи. Двойственность предметной «оболочки» проявляется в самой морфологии вещей. Одежда, жилище, транспорт и многие другие составляющие предметного окружения имеют в своей структуре резко выраженное различие внешней и внутренней стороны, экстерьера и интерьера, «лица» и «изнанки».

Такую же двойственность предметная среда проявляет и в семиотическом аспекте как посредник межсубъектной коммуникации. С одной стороны, предметное окружение человека запечатлевает в себе следы его деятельности и обнаруживает вовне его «физиогномические» черты. С другой стороны, оно не только концентрирует в себе симптомы его деятельности, но и посылает сигналы другим людям, побуждая к определенному поведению (открытые двери приглашают войти, закрытые – требуют остановиться и т. д.).

В создаваемой человеком предметной среде действуют не только индексальные и сигнальные средства коммуникации, имеющиеся и у животных, но и знаки, обусловленные культурными нормами. Подобно знакам вербального языка, они способны репрезентировать воображаемое ничуть не меньше, чем реальное. Благодаря им предметному «лицу» может быть сознательно придано то или иное «выражение». Такая редакция превращает это лицо в маску, которую можно надевать, снимать и заменять другой предметной маской. Как и античная театральная маска (persona), она служит визуальным знаком определенной роли, сохраняющим свое значение независимо от того, кто ее надевает. Ее значение остается за такой предметной маской даже тогда, когда ее вообще никто не носит. Никем не надетый костюм, пустой автомобиль или незаселенный дом уже обладают семантикой, обусловленной нормами социально-символического кода. Утрируя нормы этого кода, солдат Швейк мог отдавать честь ненадетому мундиру своего командира, а император Павел I – требовать, чтобы его подданные снимали шляпу, проходя мимо Михайловского замка.

Но, как и знаки-предикаторы вербального языка, предметные носители значений остаются еще тем, что Б. Рассел называл «неполными символами»; они приобретают определенный смысл только вместе с указанием на конкретного индивида. Только надетый кем-то мундир создает пространственный эквивалент высказывания: «Я полковник» и может расцениваться как часть истинного или ложного утверждения. Чтобы стать полностью осмысленным, значимый фрагмент предметной среды должен быть кем-то присвоен, должны быть актуализированы различия его внутренней и внешней сторон.

Восполнение недостающего смысла здесь происходит за счет соотнесения предметов с персональным пространством индивида, которое наделяется, тем самым, семиотическими функциями. Вместе с предметным окружением оно участвует в построении синтаксических конструкций пространственных кодов (предметно-функционального, социально-символического и некоторых других). В этих кодах его структура, заданная схемой тела и ориентированная по осям «верх – низ», «левое – правое», «переднее – заднее», вступает в значимые отношения с их семантическими единицами: включает их в себя или сама включается в их пространственные конструкции. Заданные кодом общие значения этих единиц влияют на конкретный «личностный смысл» только в определенной прагматической ситуации, зависимой от способа, которым значимые фрагменты предметно-пространственной среды соотносятся с персональным пространством данного индивида. Они могут включаться в это пространство или исключаться, так же как быть освоенными субъектом или отчужденными от него.

Различая способы соотнесения персонального пространства с предметным окружением человека, можно говорить о разных «языках-играх», в роли которых окажутся и разные виды пространственных искусств. В этом ракурсе, в частности, можно рассматривать различия между дизайном и архитектурой. Если дизайн ориентирует предметные формы на их включение определенным образом в персональное пространство человека, то архитектура, так же как и градостроительство, организует уже способы включения персонального пространства в пространство социальное. В отличие от дизайна, они создают не столько антропоморфные, сколько социоморфные пространственные конструкции, значимые места которых обозначают социальные роли занимающих их людей.

От всех названных видов искусства, организующих пространство предметного или социального действия, резко отличается искусство живописи, которое создает пространство созерцания, как раз исключающее прямое участие в нем интерпретатора. Картина отгораживается от его персонального пространства рамой, служащей одновременно и знаком исключения из пространства изображения и – уже как продукт дизайна – знаком ориентации зрителя во внешнем пространстве перед картиной. Эта двойная функция картинной рамы – быть и преградой, и проемом одновременно – в «снятом» виде сохраняет все ту же двойственность предметной среды.