Текст книги "Апдейт консерватизма"

Конфликты будущего

Теперь же на первый план мировых тревог выходит не демография стран третьего мира, а демографическая динамика развитых, цивилизованных стран Европы, к которым и Россия имеет смелость себя относить. С этой динамикой мы уже прекрасно знакомы на собственном российском опыте – это в первую очередь спад рождаемости и растущая миграция, а также (что более свойственно Европе, но ждет и нас в случае достижения определенного жизненного стандарта) рост продолжительности жизни. У нас печальная статистика рождаемости: в среднем на женщину приходится 1,3 ребенка, тогда как минимальный уровень, требуемый для воспроизводства, – 2,2 ребенка[65]65
  Демографическая проблема в России. Депопуляция населения // Информационно-правовой портал UKON. SU. 2008. http://www.ukon.su/article/article_19201.html


[Закрыть]. А глава Представительства Фонда ООН по народонаселению сказал в радиоинтервью, что ситуация в РФ очень серьезная и что население РФ может сократиться к 2025 г. до 125, а к 2050 г. – до 100 миллионов человек[66]66
  Демографическая проблема в России. Интервью с главой российского представительства Фонда ООН в области народонаселения Карлом Кулессой // Голос Америки. 2008. http://wwwl.voanews.com/russian/news/a-33-2008-04-30-voal3.html


[Закрыть]. Усилия политиков каким-то образом переломить складывающиеся тенденции – стимулирование рождаемости, в частности путем предоставления материнского капитала, стремление предотвратить и ввести в какие-то рамки неограниченную нелегальную миграцию – подтверждают единую природу демографических проблем в нашей стране и в Европе.

Но есть, конечно, и различия. С одной стороны, в России имеются слабозаселенные, необозримые и во всех смыслах слабозащищенные просторы Сибири, по несчастью соседствующей с перенаселенным Китаем, который обретает силу и уверенность и готов к экспансии, может быть, не только экономической. Кроме того, «внизу» у России – среднеазиатские и южнокавказские республики бывшего СССР, еще в значительной мере сохранившие русский язык и общий с Россией стиль жизни, что облегчает миграцию в Россию и делает Россию предпочитаемой целью миграции. С другой стороны, европейские страны становятся желанной целью для жителей своих бывших колоний, для которых метрополия – тоже до известной степени родина. К этому надо добавить еще привлекательность Европы как места жизни, а также понемногу сходящую на нет, но все еще действующую демократическую пропаганду свободы выбора местожительства и готовность к предоставлению политического и экономического убежища всем угнетаемым, преследуемым, сирым, замерзающим и голодным. ЕС имеет, пожалуй, самые мягкие в западном мире критерии приема иммигрантов. В первую очередь принимают тех, кто дома подвергается преследованиям и дискриминации. Затем следуют те, у кого кто-то из членов семьи уже находится в пределах Евросоюза. Далее – те, кто пребывает в ЕС нелегально, они должны быть легализованы. А уже последний из критериев – это важность иммигранта для европейского рынка труда. Вообще, миграции – очень сложный феномен, на котором мы пока здесь не останавливаемся. Важно констатировать, что, во-первых, никакого способа остановить миграцию с Юга на Север и с Востока на Запад до сих пор не найдено и что, во-вторых, в столицах и крупных городах Западной Европы и России растет своеобразное параллельное общество мигрантов. Примеров можно набрать бесконечное количество: это прогремевший недавно на всю страну Черкизовский рынок в Москве, так называемый Черкизон с его оборотом в миллиарды долларов, разноязыким населением, своими отелями, ресторанами, магазинами, своей полицией и проститутками, своими законами и судьями. В общем, не хуже, чем Хитровка конца XIX столетия, впечатляюще описанная Гиляровским. Жители Москвы с внутренней жизнью Черкизона практически не пересекались – это в самом деле параллельное общество, существующее как бы в другом измерении. Черкизон – не единственный пример такого образования, в прессе постоянно появляются сообщения о китайских сообществах в Сибири, о вьетнамских сообществах в Москве и т. п. Правда, этническая дифференциация московского населения пока что не зашла так далеко, чтобы начали складываться ареалы компактного проживания представителей определенной нации – районы, подобные латиноамериканским кварталам или чайна-таунам в американских городах, или районы, полностью заселенные турками или арабами в европейских столицах. Кроме того, большинство иммигрантов в России – это граждане бывших советских республик, частично сохранившие советскую общность жизненных привычек и стиля и поэтому способные без труда интегрироваться в жизнь российского города, что делает геттоизацию излишней. Да и количественно, пожалуй, иммигрантские диаспоры в Москве и других крупных городах не достигли уровня, делающего неизбежным образование гетто[67]67
  Вендина О. Москва этническая: грозит ли городу геттоизация // Демоскоп weekly. 1906. http://demoscope.ru/weekly/2004/0177/tema05.php


[Закрыть]. Хотя в дальнейшем, очевидно, эти факторы будут ослабевать, и формирование гетто станет неизбежным.

Это о миграции. Мы к ней еще вернемся, но пока остановимся на другом аспекте вялотекущей демографической катастрофы. И в Европе, и в России оказался нарушенным некий негласный межпоколенческий социальный договор, состоящий в том, что благополучие пожилых людей гарантировалось производительной деятельностью молодежи, что находило свое выражение в пенсионных отчислениях работающих. Договор состоял в том, что каждое новое молодое поколение обеспечивало старость предыдущего. Нарушение его повлечет за собой ужасные последствия, не только экономические, состоящие в отсутствии средств поддержания старости родителей, но и культурные: разрыв жизненных стилей родителей и их бездетных детей.

Как пишет Норберт Больц[68]68
  Bolz N. Die Helden der Familie. Munchen: Fink, 2006.


[Закрыть], становится все яснее, что будущие конфликты в области распределения будут происходить в сфере не производства, а воспроизводства. Нас ждет, пишет он, не только острейшая «культурная борьба» родителей с бездетными, но и жестокая экономическая борьба за ресурсы между поколениями. Действительно, уменьшение количества рожденных детей существенно снижает базу пенсионных отчислений для будущих пожилых людей, причем родители и бездетные равным образом пользуются этой все сужающейся базой, сформированной за счет экономических и душевных затрат именно родителей и только родителей, вкладывавших деньги и душу в выращивание и воспитание детей. Старость бездетных обеспечивается потом и кровью родителей. Это и есть casus belli – причина культурной войны родителей и бездетных.

Параллельно формируется латентная война полов, побуждаемая отказом мужчин и женщин идентифицироваться со своими половыми ролями. Женщины не хотят больше быть женщинами, а мужчины – мужчинами. Этот процесс Больц называет бегством от пола. Классическое распределение мужских и женских ролей основывалось на половом разделении труда, которое было выгодно обеим сторонам. Отсюда и супружеская солидарность – самое сильное альтруистическое чувство. На практике половое разделение труда означает, что мужчина зарабатывает деньги, а женщина выстраивает уютный дом, или, иными словами, мужчина охотится, а женщина заботится о доме и детях. Так было всегда, а частично продолжается и сейчас: женщина обеспечивает сохранение внутренних, а мужчина – внешних границ семьи как социальной системы. Что происходит в случае сознательного отказа от традиционной половой роли и принятия роли, свойственной противоположному полу, то есть когда, например, женщина отправляется на охоту? Слабеет экономическая обусловленность деятельности мужчины и женщины, и в результате ослабевают связывающие их эмоциональные узы. Раньше, пишет Больц, мы имели дело с борьбой мужчин за женщин, теперь налицо борьба мужчин с женщинами. И с каждой частичной победой в этой борьбе ослабевает организующая и упорядочивающая функция половой асимметрии. Половые роли и мужчин, и женщин утрачивают ясность и однозначность. Так мужчины должны, с одной стороны, играть традиционную доминирующую роль, а с другой – конкурировать с женщинами. Это порождает неуверенность, роковую для традиционных ролевых отношений. Перевод пола в тендер, побужденный феминизмом, стал роковым событием не только на лингвистическом, но и на социальном уровне: пол («тендер») был представлен как сконструированная сущность, поддающаяся и подлежащая деконструкции и реконструкции по желанию субъектов.

В нынешних демографических дискуссиях прослеживаются две идеи относительно того, как бороться с этими грядущими бедами. Первая идея состоит в том, что миграция из стран с традиционно высоким уровнем рождаемости компенсирует падение рождаемости у нас. Это возможно, хотя и не обязательно. Например, в России некоторые мигранты, особенно из бывших советских республик, без особого труда приспосабливаются к обычаям, экономической и культурной среде принимающего общества и в результате довольно скоро снижают свойственный им дома высокий уровень деторождения. То же самое происходит, например, во Франции с выходцами из Северной Африки, где и без того модель рождаемости не очень отличалась от европейской. В Тунисе и Алжире, например, рождаемость держится на уровне 1,7 ребенка на женщину, что ниже уровня замещения. Та же ситуация с огромной турецкой диаспорой в Германии – турецкие женщины рождают лишь на несколько процентов больше детей, чем немецкие. Но даже если расчет оправдается, вряд ли такая компенсация падения рождаемости в принимающей стране должна приветствоваться. Ведь подавляющее большинство мигрантов плохо образованы, выполняют низкооплачиваемую работу, и рождение у них множества детей приведет только к усугублению социальных проблем, усилению бедности и к общему падению качества человеческого капитала в стране. Кроме того, есть еще одно соображение, которое достаточно часто замалчивается по причинам политкорректности. Происходящее тихой сапой вторжение плодовитых этносов медленно, но неотвратимо будет вести и уже ведет к размыванию национальной культуры и национальной идентичности «старых» наций.

Как говорит один из коллег автора этой книги, Москва давно уже превратилась в Стамбул. В европейских столицах еще легче, чем в Москве, убедиться в экспансионистской мощи именно демографического развития. В Париже, в Берлине перед глазами – европейские старики и мусульманская молодежь. Мы продолжим рассмотрение вопроса о возможных социальных и культурных последствиях дальнейшего развития в этом направлении.

Сыновья и мировое господство

Несколько лет назад профессор Бременского университета в Германии Гуннар Хайнсон опубликовал книгу «Сыновья и мировое господство: роль террора во взлете и падении наций» [69]69
  Heinsohn G. Sönne und Weltmacht. Terror im Aufstieg und Fall der Nationen. Zurich: Orell Fussli, 2003.


[Закрыть], которую трудно отнести к конкретной научной дисциплине. Можно сказать, что это труд в области исторической демографии, или исторической социологии, или политической, или даже спекулятивной (если такая возможна) демографии. Книга посвящена причинам войн, неожиданных и мощных завоевательных походов, внезапных вспышек ненависти, сопровождаемых резней и истреблением народов. Реакция на нее в ученых кругах была острая и противоречивая, а известный философ Слотердийк даже сравнил ее по значению с «Капиталом» Маркса и назвал автора основоположником демографического материализма.

Отправной пункт для Хайнсона – так называемый юношеский выступ на половозрастной пирамиде[70]70
  Половозрастные пирамиды – это своеобразные диаграммы, представляющие в графической форме распределение населения по полу и возрасту. Число людей каждого возраста (или доля их в населении) изображено горизонтальной полосой определенного масштаба. Эти полосы, то есть возраста, помещаются друг над другом в порядке, естественно, возрастания. Обычно выделяют возрастные группы однолетние и укрупненные: пяти– и десятилетние, а иногда и еще более крупные. В результате получаются разные фигуры. Если людей молодых возрастов много, среднего возраста меньше, а стариков совсем мало, из этих полос складывается нормальная пирамида, выглядящая как треугольник, широкий внизу и сходящий на нет к вершине. Если, наоборот, население старое, а детей мало, диаграмма выглядит как урна, то есть немного напоминает перевернутую пирамиду. При более или менее равной доле детей и стариков диаграмма выглядит скорее как дерево с длинными горизонтальными ветвями, соответствующими возрастным группам большой численности, и короткими ветвями, соответствующими группам малой численности. Пирамида делится по вертикали на две несимметричные половины: слева отображается возрастная структура мужского населения, справа – женского. О том, как пирамиды позволяют анализировать половозрастной состав населения, см., например: Андреев Е., Вишневский А., Кваша Е., Харькова Т. Следы социальных катастроф XX века на возрастной пирамиде // Демоскоп Weekly. 2005. http://demoscope.ru/weekly/2005/0215/tema01.php. «Юношеский выступ» (youth bulge) на половозрастной пирамиде, о котором говорит Хайнсон, – это резко выступающие длинные линии (ветви), свидетельствующие о резком возрастании численности населения молодых возрастов.


[Закрыть]. Сам он в ответ на вопрос, что такое юношеский выступ, говорит в одном интервью: «Общепринятого определения этого понятия нет. Француз, впервые использовавший термин в 1970 году, считал, что юношеский выступ существует, когда 30 % населения имеют возраст от 20 до 24 лет. Я считаю, что эти 30 % должны быть от 15 до 29 лет. Это значит, что если вы возьмете 100 мужчин в стране, 30 из них будут от 15 до 29 лет.

Но учтите, что эти 30 % не опасны, если они голодны и необразованны. Они опасны, когда находятся в хорошей физической и интеллектуальной форме» [71]71
  Heinsohn G. A Continent of Losers. Interview by Lars Hedegaard // Sappho. May 2007. http://www.sappho.dk/interview-a-continent-of-losers.htm


[Закрыть]. Он считает, что если в стране налицо переизбыток взрослых молодых мужчин, можно уверенно предсказывать социальные беспорядки, войну и террор. Старшие сыновья сравнительно легко находят себе место в жизни, тогда как остающиеся без места и без наследства «второй, третий и четвертый сыновья» неизбежно начинают войну за статус и престиж у себя дома либо отправляются отвоевывать себе новые земли. Хайнсон напоминает, что конкистадоров, отправлявшихся за океан за золотом и сокровищами, в Испании называли secundones – это были вторые сыновья в дворянских семьях, где наследниками становились старшие сыновья. После второго путешествия Колумба избыточное мужское население Европы отправилось на завоевание Нового мира. При этом завоеватели – как конкистадоры, так и любые другие завоеватели на всем протяжении истории – находили себе оправдание и поддержку в какой-нибудь из религиозных или политических идеологий. Это важно: не идеологии, считает Хайнсон, побуждают к войне и территориальным захватам, а переизбыток молодых людей, не имеющих места в жизни. Идеологию они лишь «подбирают» для себя, оправдывая свои стремления; вполне материалистическое объяснение происхождения войн – это и есть демографический материализм.

Кроме объяснения войн, теория Хайнсона – это еще и объяснение того, что мы с легкой руки Льва Гумилева стали называть пассионарностью. Это объяснение сводит пассионарность некоторых наций в некоторые периоды истории к пассионарности определенных социальных групп, а именно молодых мужчин в определенных демографических и социальных обстоятельствах. Гумилев использовал понятие пассионарности для объяснения некоторых исторических событий. Хайнсон старался объяснить сами эти события, но объяснил еще и пассионарность. Итак, он считает, что 80 % мировой истории – это история сыновей в странах, где их избыток и где они приносят одни беды и несчастья. Беды и несчастья могут принимать разную форму – выражаться в росте преступности, в попытках государственных переворотов, революциях, бунтах, гражданских войнах. Они, эти лишние сыновья, могут прибегнуть к геноциду, чтобы получить места, принадлежащие тем, кого они убивают. Важно не абсолютное количество населения, важно именно избыточное количество тинейджеров и молодых мужчин, не знающих, к чему себя приспособить, с бурлящими гормонами в крови и неконтролируемой агрессией. И начинается волна убийств, длящаяся до тех пор, пока количество оставшихся в живых не сравняется с количеством достойных мест. А иногда они развязывают войны, чтобы завоевать новые территории, истребить вражеское население и заменить его собственным. При этом, заметим в скобках, Хайнсон не верит, что экономическая помощь и спасение голодающих в странах, где в населении велика доля молодых людей, может предотвратить войны, волнения, террор и убийства. Наоборот, говорит он, материальная помощь может развязать новую волну убийств. Голодающие не сражаются, они страдают. А если дать молодым людям еды, да еще и некоторое образование, они поймут, что высоких постов и желанных благ на всех не хватает, а поскольку они считают, что всего этого достойны, может начаться насилие. И чем эффективнее будет гуманитарная помощь, тем сильнее окажутся позывы к агрессии. В цитированном выше интервью он говорит: «Каждый год Немецкий институт изучения мира говорит: если мы победим в борьбе с голодом, то мы победим и войну. На самом деле все наоборот: исследование юношеского выступа показывает, что если вы преуспеете в борьбе с нищетой и голодом в стране с юношеским выступом, начнется эскалация насилия» [72]72
  Ibid.


[Закрыть]. В книге он пишет: «Динамика юношеского выступа – и это нельзя не подчеркивать вновь и вновь – побуждается не недостатком питания. Младшему брату который служит конюхом у перворожденного сына и не только сыт, но, возможно, даже хорошо упитан, нужна не пища, а статус, который обеспечит ему влияние, признание и достоинство. Рвутся наверх не недокормленные, а потенциальные declasse и неудачники» [73]73
  Heinsohn G. Sonne und Weltmacht. S. 21.


[Закрыть]. Короче, юношеским выступом объясняется большая часть тех социальных волнений, войн, завоеваний в мировой истории, которые не были побуждены внешними факторами (резкими изменениями климата, природными катастрофами), а также большинство случаев геноцида. Это, как показано у Хайнсона, и европейский колониализм, и фашизм в XX в., и нынешние конфликты, например, в Дарфуре и в Палестине, и современный терроризм, и многое-многое другое.

Это очень интересная теория, хотя кажется иногда чересчур спекулятивной. Ее достоинством является то, что она, говоря словами феноменологического философа Альфреда Шюца, обладает «субъективной достоверностью», то есть мотивация, приписываемая главным действующим лицам объясняемых процессов, субъективно убедительна, представляется психологически достоверной и естественным образом вытекающей из данных обстоятельств. В то же время, очевидно, правы историки, показывающие на конкретных примерах, что аргументация Хайнсона часто носит односторонний характер. Но дело даже не в частностях. Вряд ли демографический фактор можно считать единственным или даже главным фактором, определяющим конфликты исторического масштаба. Скорее следует говорить о корреляции – и это уже огромное открытие. Конечно, социальные волнения, война и терроризм – явления, предполагающие воздействия множества разнородных факторов, но становится ясно, что «юношеский выступ» – один из них. В этом смысле он оказывается индикатором, позволяющим предсказывать значимые события и тем самым регулировать определенные процессы. Можно поспорить с объяснениями событий прошлого. Но, скажем, применительно к сегодняшней действительности стран третьего мира теория кажется очень актуальной. Современная медицина и распространение медицинской помощи привели к резкому росту рождаемости в этих странах и соответственно к формированию юношеского выступа, что выразилось в резком возрастании волнений, гражданских и межнациональных войн, случаев геноцида и террористических атак в самих этих странах и вовне их. Это все «лишние» сыновья! Здесь теория Хайнсона кажется приемлемой.

Но нас больше интересуют не исторические объяснения, а радикальный подход Хайнсона к современной демографической ситуации в Европе и третьем мире и к перспективам миграции. Фактически он заостряет и подкрепляет конкретными цифрами многочисленные и весьма распространенные ныне спекуляции относительно демографического кризиса в Европе. Речь идет о фактической демографической капитуляции западного мира, говорит Хайнсон. Возьмите, поясняет он, количество мужчин от 40 до 44 лет и сравните с количеством мальчиков от 0 до 4 лет. Демографическая капитуляция имеет место, когда на 100 мужчин приходится менее 80 мальчиков названных возрастов. В Германии соотношение 100/50. Для сравнения: в полосе Газы – 100/464[74]74
  Такова же ситуация, наряду с другими, в трех мусульманских странах, привлекающих сейчас большое внимание мирового сообщества, – в Афганистане (100/403), Ираке (100/351) и Сомали (100/364). [Heinsohn G. A Continent of Losers.]


[Закрыть]. Число палестинцев за последние пятьдесят лет возросло в шесть раз. Во многих мусульманских странах уровень рождаемости сопоставим с палестинским. И в это время не только Германия, но и вся остальная Европа, как Западная, так и Восточная, и Россия, и Северная Америка, и Япония находятся в демографической депрессии, то есть все эти страны и регионы в демографическом смысле давно капитулировали. Демографические данные по ним, если и отличаются от германских, то ненамного.

Страны или региональные союзы пытаются поправить свою ситуацию, используя механизмы миграции.

Международные миграционные потоки крайне сложны, но и крайне поучительны. Если взять Европу там наблюдается огромная иммиграция из стран третьего мира. Только Германия и только за 12 лет с 1990 по 2002 г. приняла 13 миллионов иммигрантов. В предыдущем разделе было сказано, что, согласно принятым критериям, отбор не был ориентирован на квалификации приезжих и потребности рынка. Скорее наоборот, принимались те, кто нуждался в помощи и спасении. Такие гуманитарные критерии привели к тяжелой ситуации. В стране растет число людей, сидящих на социальном пособии. Причем именно для таких групп характерен высокий уровень рождаемости – не только из-за традиций мест, откуда они приехали, но и потому, что рождение детей увеличивает размер пособия. Они недостаточно образованы и недостаточно социализированы, чтобы выполнять работу, требующую определенной квалификации. В результате, по данным Хайнсона, в Германии остаются незанятыми 2 миллиона рабочих мест, при том, что 6 миллионов людей живут на пособие и не могут занять эти места по причине отсутствия квалификации. Соответствующим образом складываются и карьеры детей из таких семей. Девочки, в основном, повторяют путь матерей – пособие и небольшой дополнительный доход за счет неквалифицированного труда. Мальчики же вырастают в тех самых тревожащих общество лишних сыновей, которые живут в относительно благополучных условиях, «достаточно упитаны», по определению Хайнсона, и достаточно образованы, чтобы считать себя достойными тех позиций и доходов, которые имеют их соотечественники-немцы, но недостаточно квалифицированы, чтобы их получить. И дело здесь не в каких-то расистских предрассудках, а в том, что эти люди социализированы в такой среде, которая не в состоянии привить им трудовые и интеллектуальные навыки, необходимые для занятия высоких позиций. Именно такие молодые люди жгут машины и дерутся с полицией в Париже, Брюсселе и других европейских столицах. Некоторые из них оканчивают университет и становятся лидерами, умеющими аргументированно воззвать к равенству и справедливости. Так возникает идеология, о которой говорит Хайнсон и которой мы уделили много внимания, рассуждая в предыдущих главах о политкорректности и постмодерне. Только теперь, в контексте теории юношеского выступа, эта идеология и возможные последствия ее внедрения в практику начинают выглядеть угрожающе. Если экстраполировать эти тенденции в будущее, то пестрота и занимательность постмодернистского существования может вылиться в рост преступности, кровь и грязь гражданских волнений, резню и террор, а западная культура вступит в свой последний бой на собственной исконной территории.

Но если даже воздержаться от таких и впрямь чересчур драматических сценариев, все равно европейские перспективы не назовешь благоприятными. По свидетельству Хайнсона в цитированном выше интервью, около 52 % молодых немцев хотели бы покинуть Европу и переехать в США, Австралию, Новую Зеландию и другие англосаксонские страны. То же самое положение во Франции и Голландии. Конечно, не все уедут, но и желание многозначительно и понятно. Дело не в том или не только в том, что они не хотят в своем малом числе поддерживать своих собственных стареющих соотечественников. Дело в том, что, по подсчетам Хайнсона, на 100 двадцатилетних граждан Франции или Германии приходятся 70 французов или немцев, которые своим трудом и талантом должны через посредство социальных институтов кормить оставшихся 30 сидящих на пособии иммигрантов того же возраста и поколения, что и они сами. Этого они точно не хотят, и, естественно, они уезжают. То же относится к Голландии, Бельгии и другим странам Европы. Германию ежегодно покидают около 150 тысяч, так сказать, этнических немцев, и оседают они, в основном, в странах англосаксонского мира, где иммиграционная политика ориентирована на высококвалифицированных кандидатов, которые будут нарасхват на рынке труда.

Получается, что страны старой Европы переживают что-то вроде ползучего завоевания, состоящего в постепенном замещении населения: активные, интеллектуально развитые, высококвалифицированные молодые люди «вымываются», и на смену им приходят дурно социализированные, плохо обученные, сравнительно слабо интеллектуально развитые и не обладающие мотивацией к труду отпрыски иммигрантов-держателей социальных пособий. Где находится порог, знаменующий смену национальной и социальной идентичности страны, подвергшейся такому завоеванию, и как должна выглядеть эта смена, никто пока сказать не может.

Получается так, что страны Запада или, лучше сказать, страны, относящиеся к европейской цивилизации, по выражению Хайнсона, поедают друг друга, то есть, как насос, выкачивают друг из друга самых лучших и талантливых молодых людей. Причем это всеобщий процесс: в англосаксонские страны притекают мозги из Западной Европы, в Западную Европу – из Восточной Европы и России, обратного же хода, как правило, нет. Северная Америка – конечный пункт всех мечтаний и устремлений. Хайнсон говорит, что в будущее он смотрит пессимистически. Ситуация в Европе напоминает ему принцип «пятой деревни». Когда в германских депрессивных землях вроде Бранденбурга и Мекленбурга происходил спад сельского населения, согласно этому принципу, четыре деревни ликвидировались, а оставшиеся жители переселялись в пятую. Правда, от этого уровень рождаемости в пятой деревне не повышался, и через некоторое время оказывалось, что в ней живут одни старики и поблизости нет молодых, которые могли бы заработать им на пенсии. Примерно такая судьба ждет приблизительно сорок государств «от Бретани до Владивостока». Некоторые из них станут «пятой деревней» и проживут еще некоторое время, другие просто исчезнут. Хайнсон (дословная цитата): «Я предсказываю, что славянские нации исчезнут. То же произойдет с тремя балтийскими государствами и со всеми балканскими. Вопрос только в том, кто станет пятой деревней – Франция или Германия. Я лично думаю, что Скандинавия. То же будет с Иберийским полуостровом, а также с Ирландией и Англией. Впрочем, я не уверен, что остальной континент это переживет» [75]75
  Heinsohn G. A Continent of Losers.


[Закрыть].

Несмотря на остроту анализа и драматизм прогноза, Хайнсон не сказал ничего принципиально нового. Старение населения в Старом Свете, неудержимый вал иммиграции из бедствующих стран Африки и Южной Азии, утечка мозгов из России и Восточной Европы, трудности адаптации иммигрантов, ограниченные возможности социальных служб, растущая неприязнь между иммигрантами и коренными обитателями – все это многократно описано и проанализировано. Главное достоинство Хайнсона (речь не о теории «юношеского выступа», а об анализе демографической ситуации в Европе и мире) – в его способности бесстрашно додумать до конца, до необходимых и неизбежных выводов. Ознакомившись с этими выводами, мы должны поставить главный вопрос: как мир дошел до жизни такой и какую нужно выстраивать политику, чтобы мрачный прогноз не сбылся. Для нас, конечно, важна Россия. Хайнсон предрекает России неизбежную гибель в тисках демографического кризиса. Впрочем, не он один. Но осознание остроты ситуации заставляет задуматься о том, как эту гибель отсрочить, а то и отменить. Для этого необходимо более углубленное рассмотрение ситуации в семье и в политике государства в отношении семьи.