Текст книги "Леший"

Глава 27. Цемент

Едва вышли в озеро, распогодилось. Леший внимательно посмотрел на небо, ещё час назад сплошь затянутое низкими тучами, а теперь больше напоминающее лоскутное одеяло, с синими клочками чистого неба. Тучи начали подниматься выше, и через их неровные прорехи то и дело хоть на минуту-две показывалось солнце.

«Ох, не к добру это!» – думал Анемподист, видя явный предвестник скорых заморозков. Да и то пора уж. Как-никак середина октября, а осень выдалась дождливая, сырая, без единого солнечного дня, хотя в иные годы в это время бывали не только иньи, и снег выпадал, и морозы по несколько дён стояли. Потом обычно опять оттаивало, снег сходил и основательно ложился только на Октябрьскую.

То, что распогодилось, могло означать скорый заморозок. Озеро ещё долго не встанет, а вот по берегам прихватить может здорово.

«Хоть бы до вечера продержалось, – думал Леший, но нутром чувствовал, что к вечеру морозец уже может ударить славный. – Эх, с обеда бы да ветер попутный, тогда бы под парусом быстро до дома добрались, да и на волнах льдом-то не схватит. Разве что в устье, в самой заводи».

– Ты бы, Анемподист Кенсоринович, шёл в кубрик, проморозишься тут на ветру, – посоветовал Игорь. Он стоял за штурвалом и правил к уже хорошо различимому райцентру.

Это был последний рейс сезона, да и в него бы не отправились, если бы не предстоящие после Октябрьской выборы, за документами, на которые Евгену как председателю участковой избирательной комиссии надо было срочно ехать в исполком. Попуткой воспользовался и кладовщик Валерий Иванович, чтобы привезти два десятка мешков цемента. Он был нужен позарез, потому что в самом начале стойлового периода в телятнике вырвало звёздочку транспортёра для уборки навоза. Двадцать лет простояло, а тут, как назло, из-за чего-то растрескался фундамент: то ли Фёдор ремень от вала отбора мощности сильно натянул, то ли от старости бетон не выдержал, но делать всё надо было заново. Мужики уже долбили ломами раскрошившиеся глыбы, чтобы заливать фундамент заново.

Заодно поехала и Зинаида, взять с базы ходового товара. Ягод нынешним летом уродилось много, народ варенье варил вёдрами, сахар раскупили весь, хоть и завезено его было больше обычного. Ни песка, ни кускового на прилавке уже не осталось, только те, за мукой, два мешка для самых нужных людей. Да и водочки ящиков десяток требовалось, а то праздники на носу, а отоварить людей будет скоро совсем нечем. Портвейн – и тот уже на исходе.

Игорь отправился в рейс без напарника. Так-то экипаж из двоих состоял, потому и называлось деревянное судно двойкой. А может, потому, что, как только такие большие рыбачьи суда стали на Белом озере строить, на тоню они ходили парами. Цепляли длинный невод, поднимали паруса и бороздили в поисках добычи просторы неглубокого, но огромного по площади водоёма. На каждой двойке с её высокими бортами был кубрик с железной печуркой, а когда в достатке стали появляться моторы, начали их ставить и на двойки, заметно повысив не только маневренность, но и возможность передвигаться по озеру в любую погоду, даже в самый что ни на есть штиль.

Зато на моторе таскать невод было делом почти безнадёжным. Винты отпугивали даже хищных щуку и судака, а бульканье выхлопной трубы, опущенной в воду в качестве глушителя, добавляло рыбе страху.

Для Кьянды, куда летом можно было добраться только по воде, двойки на лето становились единственным видом транспорта. На них плавали в Костому встречать приезжавших из города родственников, на них завозили летом товар и всю другую надобность, на них ездили в район оба председателя получать очередного нагоняя и выбивать лимиты.

– Иди, говорю, в кубрик, – напомнил Игорь Лешему. – Тут ещё не меньше часа ходу осталось.

– Да нешто околею? Я тепло оделся, хоть обратно и придётся пешком идти. Сёдни все дела решу, а завтра на почтовой машине до Костомы поеду, а там пёхом. Дорога знакомая, к вечеру буду дома. Вам бы сёдни не запоздать. Смотри, как разъяснило.

– Вот и я тово боюсь. Устье прихватит, немало придётся помудохаться, багром лёд впереди колотить.

– Ты уж поосторожнее, – предостерёг Леший. – В устье-то к правому берегу больше держись, там течение посильнее, легче проберёсси.

– Да знаю, не учи учёного. – Игорь хотел было досказать «поешь г… печёного», но побоялся обидеть Анемподиста, который был старшего его отца. Царство ему небесное!

Едва причалили, Анемподист пошёл к своему начальству, Евген спешным шагом отправился в исполком, Зинаида заторопилась на базу потребсоюза оформлять товар, Валера бросился в управление сельского хозяйства подписывать бумаги на дефицитный цемент, а Игорь спустился в кубрик, подкинул в печурку дров и лег на широкие нары подремать. После трёхчасового стояния на ветру в тепле его быстро разморило, и он моментально заснул.

Проснулся от шагов по брошенным на берег сходням.

– Эй, кто там живой? Принимай товар! Показывай, куда складировать.

Зинаида стояла у машины, сверяя по накладной отпущенный ей товар, и покрикивала на потребсоюзовских грузчиков, чтобы таскали аккуратно, не порвали мешки с сахаром и, упаси бог, не разбили водку. На бой всегда немного списывалось, но она лучше эту бутылку потом своим мужикам споит, чем этим алкашам, у которых и так горло не просыхает.

Едва загрузили товар, как машина с цементом приехала. Два десятка сорокакилограммовых мешков мигом на палубу перекидали и сели ждать Евгена.

– Может, он завтра с Лешим на почтовой машине до Костомы доберётся, а там пешком? – предложил Валерий Иванович как старший по должности. – Дело-то уж к вечеру, поспеть бы до темна.

– Ты што, Евгена не знаешь? Да он потом год жалобы во все инстанции писать станет, што его с государственными бумагами тут бросили. Замучаисси оправдывацца, – обречённо махнул рукой Игорь. – Ему там и в народный контроль отчитаться надо, и в суде как народному заседателю отметиться, и в райкоме всю подлянку рассказать, что да как у нас, да как к зимовке не подготовились, без транспортёра остались. Живи бы он в тридцать седьмом, дак половину Кьянды в тюрьму упёк бы своими доносами. Будём ждать. Там у миня уж картошка сварена, давайте хоть поедим.

Евген появился совсем ввечеру и огорошил, что выборные документы будут готовы только завтра к обеду, и пошёл ночевать к кому-то знакомым. Остальные посидели у жаркой печурки, разомлели и вполвалку стали укладываться на нары.

– Ты, Зинаида, посерёдке ложись, – предложил Игорь. – Ежели замёрзнем, дак хоть прижмёмси для сугреву.

– Угомонись, кобель, – беззлобно отмахнулась Зинаида. – Ваши бабы мне за этот сугрев глаза потом выцарапают. А для сугреву я вам водочки налью. Сэкономила на грущщиках райповских, дак можно и по стопочке.

– Вот это дело! – оживился Игорь. – Это по-нашему! По-рыбацки.

Он открыл дверку печурки, от уголька тоненькой щепочкой зажёг фонарь, что висел в углу кубрика.

– Дак может, у тебя там и селёдочка есть али треска солёная?

– Селёдочки взяла немного, бабы просили.

Игорь быстро почистил рыбину, разрезал её на тоненькой дощечке и подал к столу. Пили не спеша, с разговорами. В основном про этого хмыря Евгена, из-за которого пришлось ночевать в районе. Честно признаться, его на Кьянде не любил никто. И жена его Александра Михайловна вышла замуж не по любви, а потому что обрюхатил её в девках, вот и пришлось грех скрывать. На тяжёлых работах Евген никогда не рабатывал, зато всегда был при должности и на общественных делах развивал бурную деятельность. Ещё совсем молодым вступил в партию и то был бригадиром, то кладовщиком, то счетоводом. Однажды чуть было в председатели не выбился заместо Ивана Степановича, да колхозники на собрании такой хай подняли, когда райкомовский представитель его фамилию назвал, что тот тут же был вынужден своё предложение с голосования снять. А вот по партийной линии он всегда должность имел. То секретарём парторганизации станет, то депутатом, то народный контроль возглавит, а если уж никуда не выдвигают, зная, что опять всё дело завалит, так хоть председателем счётной комиссии назначат. Ну и на выборах он всегда был незаменим, потому как знал толк в оформлении всяческих документов. А уж если из района какая проверка приезжала, так все знали, что по письму Евгена разбираться отправлены.

Так что за водочкой в кубрике этому партийному активисту косточки хорошо перемыли. А там и действительно пора спать подошла. Игорю за ночь два раза приходилось вставать печурку топить, потому что тонкие дощатые стенки тепло совсем не держали, не для ночёвки на подмерзающем озере кубрик строился. Дважды чайник кипятил, но пассажиры от чаю отказывались.

За ночь подморозило. Воду на озере прихватило только у самого берега за бортом двойки, где не было ряби, а вот лужи на берегу покрылись толстой коркой льда. На душе у бывалого рыбака Игоря, хорошо знающего, чем это может грозить в тихой заводи подветренной кьяндской стороны, становилось всё тревожнее.

Евген, степенно шагая, с толстой папкой бумаг и большими листами плакатов появился как раз перед обедом.

– Ну, что, сходим в столовую да домой будем собираться? – вместо приветствия высказал он предложение.

– Какая, на хрен, столовая?! – закричал Игорь. – Ты смотри, как морозит! Быстрее домой добираться надо, а то до больших заморозков посреди озера жить придётся.

Вполголоса матерясь, он затащил на борт сходни из двух сколоченных поперечными рейками досок, оторвал примерзший в песок якорь, прыгнул на борт и стал веслом отталкивать двойку. Валерка помогал другим веслом. Вдвоём они развернули стоявшее носом в берег судно, Игорь завёл мотор, и двойка взяла курс на невидимую за горизонтом Кьянду. Кроме них, на озере никого больше не было, да и этот экипаж колхозные рыбаки, прибиравшие на зиму снасти, провожали тревожным взглядом, но молчали, чтобы не накаркать на путников беду.

Ветра почти не было, и это страшило больше всего, потому что даже при небольшой волне появляющийся вдоль берега лёд разбивало бы в крошево, и двойка могла добраться без проблем.

Тревожился Игорь не напрасно. В устье ещё было чисто, а вдоль берега тянулась сверкающая полоса льда метров на сто шириной. Вверх по течению полоса эта становилась всё шире и шире, и неподалёку полностью перегораживала реку. Стало ясно, что до причала не добраться, приставать предстояло в любом месте, где только можно пробиться.

Игорь повернул поперёк русла и на малых оборотах стал приближаться к берегу. И вот за бортом послышался жуткий скрип режущего деревянный корпус острого осеннего льда.

– Так, мужики, берите багры и бейте лёд вдоль бортов, чтобы корпус не прорезало, – скомандовал Игорь. Валерка сразу схватил с палубы багор и начал изо всех сил лупить хрупкое и прозрачное покрытие реки.

– Евген, ты коли с левого борта! – скомандовал Игорь.

– Да я што вам – нанимался русло прокладывать? – отвернулся Евген.

– Да ты, бл…кий рот, или багром работать будешь, или я тебя щас за борт, на хрен, выкину. Скажу, что обдристался и подмыться пошёл, – рассвирепел Игорь, понимая, что в любой момент острая кромка льда может легко прорезать деревянный корпус двойки.

Евген не спеша, с чувством униженного достоинства взял багор и пошёл в нос к левому борту, но едва он замахнулся, чтобы сколоть край льдины, как слева что-то громко визгнуло.

– Крындец! – закричал Игорь. – Зинаида, вылезай быстрей на крышу кубрика, а то потонешь, на хрен!

– Ой, сахар замочит, – запричитала продавщица, неловко поднимаясь по неструганной вертикальной лестнице наверх. – А в кубрик уже хлестала через прорезь в борту холодная вода. – Ой, мужики, сахар наверх поднимите, чтобы не замочить.

– Да ты о себе думай, едрёна вошь, самим бы не утопнуть. Хотя тут вроде и не глубоко. Валерка, коли лёд. Может, хоть сколько ишо к берегу пробьёмси, пока совсем не затопило.

Валера молотил багром справа и слева, а растерявшийся Евген стоял на борту и смотрел на то, как предательски медленно приближается такой желанный и такой недоступный берег.

– Ой, у меня же документы там замокнут, – встрепенулся он и кинулся в кубрик.

– Да штоб тебя с твоими документами, – заматерился Игорь, схватил брошенный багор и начал помогать Валерке. Судно на малых оборотах медленно продвигалось к берегу, всё глубже оседая в воду. Наконец, расположенный на самом днище лодки мотор чихнул и замолк, залитый водой.

– Всё, приплыли! Давайте теперь груз спасать, – скомандовал Игорь. – Валерка, кидай сахар на крышу кубрика, туда вода не должна достать.

Вдвоём они быстро перекидали наверх продукты и стали поднимать мешки с цементом. Зинаида ухватилась было оттаскивать их от края, но для бабы ноша оказалась не под силу. Евген стоял лицом к берегу, невозмутимо прижимая к себе папку с бумагами и рулон плакатов.

– Игорь, иди наверх, принимай, я остальное подам, пока не затопило, – скомандовал теперь уже Валерка.

Игорь одним прыжком взлетел на крышу кубрика, заваленную мешками, и начал оттаскивать их от края к носу, чтобы снизу подавать было не так высоко. Вода поднималась, но, похоже, днищем двойка была уже на мели, потому что борта ниже больше не опускались.

– Вот этого я и опасался, – сказал Игорь, заглянул в кубрик и сел на мешки перевести дыхание. – Теперича надо ждать, пока лёд намёрзнет, штобы самим выбраться. Кубрик затоплен водой, дрова на плаву, печурку топить только плакатами про выборы.

– Плакаты не отдам, – категорично заявил Евген и ещё сильнее прижал драгоценные бумаги.

– От холода помирать будешь, сам спичек попросишь и сам огонь запалишь, – стал подтрунивать Игорь. Он понимал, что теперь спасение им может прийти только с берега, если в деревне догадаются встречать их не на причале, а ниже по течению. Мужики бывалые, должны сообразить. Но долго ждать на морозе у воды они не могли. До утра не выжить.

С полчаса все молча смотрели в сторону такого близкого и такого недоступного берега. Лёд, прорезавший борт двойки, был слишком тонок для того, чтобы выдержать человека. Из подручных средств только двухметровые сходни, но это как мёртвому припарка.

И тут Валерка что-то надумал.

– Так, Игорь, давай оторвём дверку от кубрика.

– Зачем?

– Средство передвижения придумал.

Вдвоём они легко оторвали дощатую дверцу, сбили, чтобы не мешала, скобу. Опустили дверку на лёд. Валерка рядом с бортом выкрошил небольшую прорубь и, не говоря ни слова, спрыгнул в ледяную воду.

– Зинаида, давай спускайся ко мне! – прокричал он снизу.

– Да ты что такое удумал-то? – забеспокоилась та.

– Слезай давай, думаешь мне тут жарко? В проруби ить, не в бане.

Игорь, ещё не совсем понимая задумку мичмана, помог Зинаиде спуститься вниз, где её принял на руки Валерка, аккуратно уложил на дверку. Лёд под ней предупреждающе захрустел.

– Держись! – скомандовал снова моряк и изо всех сил толкнул щит в сторону берега. От сильного толчка доски легко скользили по гладкой поверхности, а когда замерли, Валерка закричал:

– Теперь, не вставая, греби руками, отталкивайся ладонями и давай ближе к берегу, там лёд крепче, сможешь и на ноги встать. Да сразу в деревню беги, расскажи мужикам, пусть на подмогу идут с досками.

Зинаида добралась до берега и впробеги кинулась в деревню.

– Игорь, давай теперь сходни и сам слезай, я тебя так же оттолкну.

– Теперь моя очередь, – запротестовал, увидевший возможность спасения, Евген. – У меня государственной важности документы. Их спасать надо.

– У тебя документы, ты и спасай, – огрызнулся Валерка.

– Не имеешь права! Я председатель участковой избирательной комиссии, меня в первую очередь спасать надо было, а не какую-то продавщицу. К тому же капитан последним судно покидать обязан.

– Ну, хрен с тобой, председатель! Слезай быстрее.

– Да как же я с документами-то? Мне их сохранить надо. Ты, Игорь Васильевич, подай мне их, пожалуйста!

– Давайте уже там скорее, а то я сам скоро в лёд вмёрзну! – торопил стоящий по пояс в воде Валерка.

Евген неуклюже спустился, улёгся на сходнях, прижал к себе бумаги.

Валерка оттолкнул его в сторону берега и не оглядываясь, насколько далеко проскользили доски, повернулся к Игорю.

– Что там ещё есть? Давай вёсла и багры и слезай сам.

Капитана Валерка отправил в сторону берега на сложенных рядом вёслах, потом выбрался на кромку льда, лёг на багры и стал пробираться к спасительной суше.

Из деревни уже бежали мужики с досками и верёвками, но их помощь больше не требовалась. На Валерке промокшая одежда начала покрываться коркой, поэтому его завели в первую же избу, дали сухую одежду. Степанида принесла припрятанную было до праздников бутылку, сделали чаю с малиной пополам с водкой и загнали на тёплую печку. Сын Игоря, Сашка, вызвался на велике съездить к Верке и сказать, что с дядей Валерой всё нормально.

– Ты ей скажи, что муж у неё – настоящий герой, людей от смерти спас, – напутствовала Зинаида, которую теперь, задним числом, колотила нервная дрожь, от чего не помогали ни тёплая лежанка, ни полстакана водки.

Обсуждать происшествие в доме собралась вся деревня, пришли даже неумоевские, и, разузнав подробности, поспешили к себе рассказать о случившемся. Валерка в глазах земляков стал настоящим героем, но он хвалебных слов в свой адрес не слышал. По совету мужиков, выпив после целительного напитка ещё гранёный стакан водки, укрытый овечьим тулупом, он крепко спал на тёплой печке.

Взбудораженный случившимся народ разошёлся после полуночи, и едва Степанида заснула, как пришлось вставать снова. Валерка на кого-то кричал во сне, страшно матерился и ворочался со стороны на сторону. Степанида попыталась разбудить гостя, чтобы отогнать от него страшный сон, но мужик не просыпался. Она пощупала его лоб и ужаснулась: у простоявшего в ледяной воде спасателя был сильный жар.

Степанида растерла грудь мужика холодной водой, из остатков недопитой водки сделала на лоб компресс, но к утру Валерке не полегчало. Медичка осмотрела его и поставила диагноз: похоже, двусторонная пневмония, а для Степаниды пояснила – двустороннее воспаление лёгких. Болезнь очень опасная, не исключен летальный исход, то есть смерть, но поскольку лечение начато вовремя, придётся ставить антибиотики и капельницы.

Валерку отвезли домой, уложили в кровать. Из-за высокой температуры он часто бредил, заходился кашлем, то и дело сбрасывал с себя одеяло.

Анемподист принёс больному медвежьего сала, натёрли грудь и спину, укутали в тёплое. К вечеру вроде бы немного полегчало. Настя пробыла у первого за её год работы действительно серьёзно больного весь день, то и дело мерила температуру, три раза ставила пенициллин, на ночь сделала ещё одну капельницу.

– Ты, может, у нас переночуешь? – попросила Верка. – Я боюсь, если с ним што ночью случится.

Настя и сама боялась оставлять пациента без присмотра, да и идти на ночь глядя через лес и Чёрный ручей не хотелось, поэтому с радостью приняла приглашение.

Валерке полегчало только на третий день. Будь в это время дорога, его бы забрали в район лечить под присмотром опытных врачей, но добраться из Кьянды по непромёрзшим болотам, дорогу через которое всё никак не могли достроить, не было никакой возможности, поэтому фельдшеру дали рекомендации по лечению и потребовали отчитываться по телефону о состоянии больного каждый день.

Настя ночевала у Верки ещё две ночи, утром ставила укол, капельницу, днём убегала ставить уколы своим бабулям, после обеда опять вводила пенициллин.

– Ну, вот теперь всё обошлось, – облегчённо вздохнула Настя, когда температура почти совсем спала. Теперь я за тебя спокойна. Но полежать тебе ещё придётся. Я буду приходить уколы ставить. А может, и Вера сама научится.

– Ой нет! Я крови боюсь, – наотрез отказалась Верка. – Когда ты-то делаешь, я отворачиваюсь, штобы в обморок не грохнуться.

Так и пришлось медичке ещё целых две недели заходить к больному каждый день, пока не закончился курс лечения. Но как это нередко бывает в таких случаях, пациенты начинают испытывать к медикам не только чувство благодарности. Особенно, если Валерка и до этого уже не раз был готов к развитию романа. Лечение пневмонии исцелило от хвори, но заразило любовной истомой. Теперь оставалось только ждать развития новых событий.

Глава 28. Цыганское гадание

В Носово цыгане нагрянули рано утром. Приехали они сразу на шести подводах и с шумным гвалтом рассыпались по всей деревне. Пока мужчины отпускали чересседельники да подкидывали коням из розвальней сено, их жёны в широкополых яркой расцветки юбках да обвязанных полушалками коротких шубейках пошли по домам, подталкивая впереди себя ватаги маленьких сопливых ребятишек.

Одна такая семья ввалилась в дом к Татьяне.

– Здравствуй, хозяюшка! Пусти с дороги ребятишкам погреться, совсем на морозе околели бедные, – не привычным для Кьянды вкрадчивым голосом громко заговорила уже немолодая цыганка непонятного возраста. Пока она осматривалась у порога, её разновозрастные ребятишки уже прошли вперёд и уселись на лавке вокруг стола.

– Угости чайком бедных ребятушек. Да и корова у тебя во хлеву стоит, молочка по кружке налей да творожку положи.

– Да вы проходите. Проходите, – радушно пригласила Татьяна, как раз закончив крошить картошку в стоящий на шестке чугунок со щами, чтобы поставить его в печку. – вы садитесь к печке-то поближе, только что протопила. Я счас самоварчик поставлю и сама с вами за компанию почаёвничаю. А молочка-то у миня нету – корову посядни запустила, пусть отдохнёт маленько. Она скоро уж телиться станет дак.

– А теленочек у неё почти весь чёрненький будет, – перебила цыганка. – Бычок. А копытца белые будут с носочками.

– Ой, да откуда вы всё знаете-то? – простодушно изумилась Татьяна.

– Дак ведь, мила-а-ая моя, с моё-то поживёшь – всё насквозь видеть будешь. Ты, пока самовар кипит, ребятишек пирогами-то угости.

– Да он от горячих-то углей быстро закипит. Ох, и скорый он у меня, вот, погодь, минута-другая – и зашумит. А пироги-то, конечно-конечно. Вчерась морковные напекла. Тольки я ить немного делаю – одной-то много ли надо?

– А не одна скоро жить будешь, – пообещала цыганка, сбросила на плечи вязаный из овечьей шерсти полушалок, потом и цветастый красными большими розами платок, пригладила гребёнкой чёрные как смоль с редкой проседью густые волосы. – Счас я, милая, карты-то раскину, дак они всю правду скажут.

Цыганка достала откуда-то из широких в многочисленных складках юбок потрёпанную колоду с картинками, каких отродясь Татьяна не видывала, перетасовала их и начала раскладывать на краешке стола, к которому за разговорами успела присесть, цыкнув на своих шумных ребятишек – то ли внуков, то ли поздних детей, народившихся за последние несколько лет.

– Вот, моя милая, видишь, король трефовый тебе сразу же выпал. А это, голубушка, значит, что скоро встретишь ты надёжного мужика, богатого и уважаемого. Будешь за ним жить, как за каменной стеной. А вот и четвёрка треф следом пришла. Это значит, что ждёт тебя скоро переезд на новое место жительства.

– Ой, да откуда тут мужики-то возьмутся? Их у нас и всех-то по пальцам сосчитать можно. А уж богатых-то и вовсе нету. Откуда тут разбогатеть-то? На каких шишах? – отмахнулась Татьяна, но глаза её загорелись, и это не ускользнуло от внимательной цыганки.

– Да и у вас тут есть небедные. – Цыганка достала из колоды новую карту и внимательно её разглядывала, не бросая на стол.

– Да у нас тут из богатых женихов только Леший и есть. Дак ему уж за восемьдесят перевалило. Он ишшо с моей бабкой вмистях ланчика в клубе до войны отплясывал.

– Дак я тебе, милая, и не сказала, что молодой король у тебя скоро появится, и не отсюда совсем. Вот потому четвёрка треф тебе переезд и сулит из этой деревни.

– Да неужто кто из Костомы на вдову позарится? – зарделась вдруг Татьяна. – Я там мало ково и знаю, но про женихов-то таких и слыхом не слыхивала.

– А вот и десятка пик выпала. Гляди, большое счастье тебя ожидает, а следом валет червовый. Это значит, что тебя сыздавна помнят и желают видеть. И не подруга какая, а мужеского полу дружок давний. С молоду, значит, помнит. Вон круг ево чёрных карт сколько пошло, овдовел, значит, недавно, про тебя, видать, вспомнил. Значит, скоро свататься приедет. И восьмёрка червей говорит, что это новое лицо твою судьбу решать станет. Ой, а любви-то, любви-то сколько выпало! Тфу-тьфу, тьфу, штоб не сглазить!

В это время в дом ввалился и цыган.

– Здорово, хозяюшка! Я там от стога-то у тебя пару охапок сенца лошади взял, браниться не станешь?

– Дак эть, коли взял, дак што теперь уж. Поди, и моей коровушке на зиму-то хватит. Нетель, как скотину выгонять в поле перестали, продала в соседнюю деревню, – разоткровенничалась простодушная Татьяна. – За Красавой, поди, скоро заготовители приедут. На днях агент приежжал, говорил, ждут, когда болото как следует промёрзнет, чтобы машина не провалилась. Машины-то у их типерь больно большие да тяжёлые стали. Ну, вот и самовар поспел. Вы полушубок-то снимайте, – повернулась к цыгану, – Тепло у миня в доме-то. А то потом с чаю-то да из тепла на санях быстро продрогнуть можно. А вы куда путь-то держите? У нас тут как край земли, дальше-то всё леса, реки да болота. В Курдюг-то только летом и можно попасть на моторке. Да и делать там нечево – три деревни, сказывали наши, да посёлок, где охранники живут. Тюрьма там большая. Арестантов-то специально в таком месте и держат, штобы бежать некуда было.

– Да мы сегодня в Мальково да на Пушную гору хотели заехать. Коней добрых надо купить. Думали у вас тут есть, да говорят, только старые клячи и остались ешшо с колхозной поры. – Цыган широко улыбнулся, продемонстрировав два ряда золотых зубов. – А нам клячи без надобности. Цыгану хороший конь нужен, верный и надёжный.

– Оно, конечно, конечно, – рассеянно кивала головой Татьяна, поглощённая мыслями и предстоящем сватовстве какого-то друга молодости. Никого вспомнить она не могла и потому в разговоре участие принимала отрешённо.

– Ну, вот, спасибо, хозяюшка за хлеб-соль! – поднялся из-за стола цыган и что-то сердито сказал жене. Та огрызнулась, но тоже начала собираться. Потом что-то по-своему было сказано мальцам, те тоже начали суетливо вылезать из-за стола и одеваться.

Цыган вышел первым, за ним гурьбой выкатились шумные пацанята. Цыганка остановилась у двери:

– Хорошая ты баба, душевная. Спасибо тебе за угощение! Понравилась ты мне, не хотела я тебе говорить, да уж не утерплю. Худа тебе, милая, тут желают. В тех деньгах, которыми с тобой за нетель расплатились, одна бумажка с наговором. Есть тут у вас бабка одна, которая колдовать может…

– Дак это у нас всем известно, что Нюшеря заговоры разные знает, травками от болезней всяких пользует, – перебила шумную гостью Татьяна.

– Может, и Нюшеря, не ведомо мне то, но карты показали, што беду на тебя наслали теми деньгами. На скотину твою порчу навели. Гляди, как бы отёл нормально прошёл.

– Ой, а што делать-то? – всполошилась Татьяна.

– Говорю, глянулась ты мне, милая-а-а, добротой своей, – нараспев сказала цыганка. – Так и быть, помогу я тебе порчу снять. Есть у тебя свечка церковная?

– Да откуда же у нас тут церковным-то взяться? – изумилась Татьяна. – Простые вон в комоде есть две-три штуки.

Цыганка вернулась к столу:

– Давай свечку одну и спички, порчу снимать будем.

Она зажгла поданную Татьяной свечку, наклонила её, накапала воска на стол, поставила на него свечку, подержала, чтобы та прилипла и стояла вертикально.

– В избе у тебя чисто, сглаза и наговора нету – вишь, огонёк ровно горит, – заговорила цыганка. – Только смотри, как пламя-то в сторону комода всё наклоняется. Видно, там наговорённые деньги держишь.

Татьяна изумилась осведомлённости цыганки и встревоженно закивала головой.

– Давай деньги сюда, не бойся! Там всего одна порченая, надо её прямо сейчас сжечь, коли худа в доме не хочешь.

Татьяна послушно выдвинула нижний ящик старинного комода, достала спрятанный под простынями свёрток с деньгами и подала цыганке.

– Нет, милая моя! Я к этим деньгам даже прикасаться не стану, – с деланым испугом сделала шаг назад цыганка. – Ты уж сама разверни да по столу разложи, а порченую денежку я сразу увижу.

Татьяна сдвинула на середину стола посуду и остатки пирогов, развернула газетный свёрток, веером раскинула на краю полученную за проданную нетель выручку. Она тогда сразу же хотела отнести их на почту, немного отправить дочери в город на обнову, а остальные положить на книжку, но почтариха как раз болела, и деньги уже две недели лежали дома.

Едва Татьяна выложила деньги на стол, как пламя свечи задёргалось, стало с непонятным потрескиванием подпрыгивать, то и дело норовя погаснуть. Цыганка осторожно двумя пальцами вытащила из множества купюр одну, грязную и мятую десятку, тщательно скомкала, положила её в ладонь, зажала, что-то пошептала, подула сквозь пальцы, потом взяла за краешек, на глазах изумлённой Татьяны зажгла от пламени свечи и положила догорать на чайное блюдечко.

Деньги горели плохо. Цыганка наклонилась почти к самому блюдечку и стала снова что-то шептать на своём языке, потом выпрямилась, сделала перед лицом Татьяны несколько круговых движений рукой, резко взмахнула и одновременно громко что-то выкрикнула, будто фукнула. Потом размяла пальцами комочек серого пепла.

– А теперь, мила-а-ая, этот пепел надо на улицу выкинуть. По ветру развеять и произнести: «Лети, порча, из моего дома на все четыре стороны! Не кликай беду добрым людям, не носи порчу домашнему скоту! Сгинь! Сгинь! Сгинь!» Запомнила?

Татьяна, как в полусне, повторила сказанное, взяла из рук цыганки блюдечко, вышла с ним на крылечко, дошла для верности до калитки и вытряхнула содержимое за ворота.

Цыганка стояла всё так же посреди комнаты.

– Теперь, мила-а-ая, сложи деньги обратно в газету, заверни потуже да спрячь обратно. И никому не показывай и не сказывай, чтобы беду обратно не накликать. А для верности давай, я тебе в свой платочек заверну да узлом крепким завяжу.

Цыганка взяла из рук Татьяны газетный свёрток, достала из кармана шелковый платочек, завязала его крест-накрест и туго затянула узелок.

– А теперь задуй свечку да брось её в печку.

– Дак у меня там чугунок со щами стоит.

– Тогда в подпечек, там же у тибя угольки, поди, ещё шают.

Гостья положила свёрток на краешек стола, взяла свечку, задула её, подала хозяйке, потом трижды громко пыхнула в сторону печи, будто стряхнула с ладоней невидимую пыль.

– Ну, всё, мила-а-ая, нету у тибя в доме больше порчи. А с подругами своими будь поосторожнее – не все они добра желают. Кое-кто и камень за пазухой держит, завидуют хозяйству твоему и здоровью. Остерегайся и помни, што скоро у тибя новая жизнь начнётся.