Текст книги "Леший"

– Чё, невтерпёж в лавку за опохмелкой? Вы глядите мне, ишо товару надо нагрузить. Там Зинаида целую бумажку потребностями исписала. Напьётесь, дак кто грузить станет.

– А вот пущай Венька и потеет за всех, может, хоть на шалости сил не останется.

– Вы это, мужики, на Веньку-то не серчайте зазря. Ему бы до этого и не додуматься было. Я вам пуголки-то отрезал, как тольки вы захрапели, – сознался Леший.

– Нет, вы только посмотрите, а? Едри его мать, старый хрен! – уже беззлобно воскликнул Степан. – Подозревал я на тибя, но уж не поверил, што ты на такую пакость способен. Думал, малец сдуру сотворил, а тут старый хрен всё не угомонится. Всё детство в жопе играет. Веди уж давай в свою контору! А за страдания наши с тебя бутылка.

– Да разиж за бутылкой дело станет! Как только товар загрузим, дак сразу и поставлю. На морозе-то и я с вами для сугрева приму.

Деньги мужикам выплатили без канители. Контора связи была рядом с военкоматом, поэтому Анемподист пошёл разузнать, что да как там у Веньки. А тот как раз в дверях навстречу попал:

– До весны оставили, дядя Аник. В стройбат записали. Щас там у них уже перебор, а весной, говорят, будет разнарядка куда-то на Север. Хоть белый свет посмотрю, а то, кроме как в районе, и не бывал нигде.

Товар получили по полному списку, аккуратно сложили в прицеп, накрыли брезентом.

– Вот простофили, не догадались соломы из дому захватить. Сидели бы типерь, как баре: и в тепле и мягко, – посетовал Степан.

– Ты, Фёдор, как увидишь где возле дороги скирду, остановись, мы для тепла в тележку-то соломы накидаем. Поди, не обеднеют от одной охапки. А ты, Венька, в кабину полезай, а то в фуфайке своей околеешь за дорогу.

Домой с несколькими остановками для сугрева и обедом в придорожной чайной добрались уже впотьмах. Иван со Степаном всё норовили запеть какую-нибудь песню, но дуэт не получался, да и слов не знали. Даже любимая председательская «По муромской дорожке» за незнанием продолжения заканчивалась на первом куплете.

Когда проехали Семёновку, мужикам было уже не до песен, они еле ворочали языками, поэтому сначала пришлось их доставить по домам, а потом уже выгружать товар. Жёны на своих пьяных мужей даже не ворчали. Состояние это было давно привычным, а тут на этаком морозе вернулись домой без обморожений да ещё и с полными карманами денег. Такой богатой получки бабы век не видывали, да ещё и новость мужья еле внятно выговорили, что из Костомы в их сторону уже бригада провода тянет, и к Новому году в домах будет радио. Культурный уровень Кьянды обещал быть высоким.

Глава 36. Проталина

Голова просто трещала по швам. В висках с частотой хорошей бригады кровельщиков стучали молотки, а потолок комнаты, стоило только сесть в кровати, сразу поплыл куда-то вправо. Степан тут же откинулся обратно на подушку и начал тереть пальцами виски с набухшими венами.

«Правду говорит Дарья – не фиг так нажираться: немолодой уже. А только знать бы, когда пьёшь, ту норму, после которой уже ни-ни… Знать да уметь остановиться. Нет, брат, вот остановиться-то мы и не умеем, пьём, пока есть. А потом поутру маемся». – Правильные мысли тяжело ворочались в отравленном алкоголем мозгу, и от этой их правильности делалось ещё хуже. В который уже раз с похмелья вспомнились врезавшиеся в память стихи какого-то поэта, услышанные в прошлом году в клубе, когда ставила там концерт накануне выборов районная агитбригада. «Свет не мил, в душе тоска, а на лбу – испарина…»

«Молодец, писатель! Поди, не раз на себе похмелье испытал, коли так точно высказался», – с ноткой радости, что после перепоя не одному ему так хреново, а вон и поэты маются не лучше, повернулся на живот, и точно, как в том стихотворении, оторвал от постели сначала зад, а потом уж голову. Посидел, дожидаясь, пока потолок встанет на своё место, и держась рукой за гудящую башку, зашаркал на кухню, где брякала посудой Дарья.

– Ну, как? – спросила она участливо.

Степан удивился было этакому состраданию жены, потому что обычно она хоть и не ругалась по-чёрному, но и жалости по случаю похмелья не выражала, но вспомнил, что напились они вчера с Фёдором заслуженно, и потому браниться не было повода. А то! По четыре волока хлыстов тому и другому из лесу припёрли да ходку Ивану сделали. Самого-то хозяина дома не было, но жена, баба толковая, угостила. После той бутылки-то они с Фёдором все хлысты бензопилой на чурки распазгали, теперь только коли да в поленницу складывай. На эту-то зиму запас и так был, это уж на другой год заготовили, пока снегу не навалило, а земля так промёрзла, что Федькин колёсник на болотине выдерживало.

Степан сел на своё место в углу у стола, повернулся к стоящему рядом ведру с водой, почерпнул целый ковшик и жадно выпил до дна.

– Худо? – с жалостью опять спросила жена.

– Не то слово, – выдавил из себя Степан.

– Погодь-ко, счас полегчает.

Дарья открыла крышку подпола, сноровисто спустилась в тёмную пустоту лаза. Настроение Степана сразу поднялось, рот невольно растянулся в улыбке. Боль куда-то отступила в предвкушении опохмелки. Но из подпола вместо вожделённой бутылки появилась трёхлитровая банка солёных огурцов, а потом опять же вместо поллитровки высунулась голова жены, осторожно поднимающейся по ступенькам подгнившей лестницы, заменить которую Степан собирался уже года два, да всё никак не доходили руки.

– Давай-ко вот рассольчику попей. – Дарья подвинула по столу банку в сторону мужа. – Опять куда-то открывашка запропастилась, да ты и ножиком крышку отковыряешь.

Степан взял в руки нож, сделал попытку отколупнуть жестяную крышку, но опустил трясущиеся руки на столешницу:

– Не могу. Руки трясутся, боюсь порезаться.

– Ох ты, горе моё горькое! – Дарья несколько минут возилась с банкой, прежде чем крышка отскочила от широкого горлышка и покатилась по столу на пол. Степан наклонился было поднять, но в голову сразу навалилась тяжесть. Он выпрямился на табуретке и откинулся спиной к стене.

– Ой, худо мне, жёнка!

– Потерпи, счас вот рассольчику попьёшь, и полегчает, – пообещала жена и, придерживая готовые выскользнуть из банки огурцы, нацедила полную кружку прозрачной солёной жидкости.

Степан большими глотками выпил до дна, опять откинулся спиной к стене в ожидании облегчения. Но голове лучше не стало, зато быстро прошла подступавшая было к самому горлу тошнота.

– Поешь горячей картошечки, может, хоть от еды полегчает, – участливо посоветовала Дарья и, ухватом вынув из загнетки стоявший там чугунок с рассыпчатой картошкой, стала накладывать на тарелку горячие клубни.

– Да отстань ты со своей картошкой! – досадливо отодвинул тарелку Степан. – Мне бы стопочку для оздоровления.

– Да где же я тебе стопочку-то возьму? – сокрушённо спросила Дарья. – вы вчерась с Федькой всё вылакали. Знамо бы дело, что так мутить будет, спрятала бы немножко. А меры не знаете. Федька-то вон еле-еле в кабину забрался, чтобы домой через поле ехать.

– Дак может, спрятала немножко? – с надеждой спросил Степан.

– Спрячешь от вас, как же! – хлопнула себя ладонями по бёдрам Дарья. – Было бы ещё, дак и то бы вылакали. Вон обе бутылки пустые стоят, вынести на сени ишшо не успела.

– А может, заначка есть? – В голосе Степана всё ещё теплилась маленькая искорка надежды на опохмелку.

– Откуда при вас, алкашах, заначка-то возьмётся? Вы это, пока всё не уговорите, не успокоитесь. Впервой, што ли? Мог бы и сам на утро хоть полстопочки оставить.

Степан долго сидел молча, обхватив ладонями гудящую голову, и что-то медленно соображал. И вон он поднял лицо:

– А это, когда картошку-то сдали, ты ить три бутылки брала. Две мы вчерась выпили, а третья где?

– А не помнишь, Матрёне на растирания дала, она в этой водке мухоморы настаивала для ревматизмы. Могу сходить, рюмочку отольёт, ежели с мухоморами не побрезгуешь.

– Да иди ты со своей Матрёной и с ейными мухоморами! Я уж лучше так помирать буду, чем от мухоморов. Сбегай до Зинаиды, Христом Богом прошу! Помираю ить самым натуральным образом.

У продавщицы Зинаиды водку можно было взять в любое время суток. Она всегда держала дома про запас несколько бутылок, чтобы когда кому заноздрит, не идти по пустякам в магазин на другой конец деревни.

– Ой, глико-ты! И Бога вспомнил. А нету Зинаиды, вчерась в район на два дня укатила. Говорила: «Запасайтесь, бабоньки, товаром, а то на два дня уеду».

Степан встал и уныло побрёл в горницу, рухнул на кровать, не в силах поднять за собой на постель ноги. Дарья ещё какое-то время возилась на кухне, потом Степан услышал, как она оделась и куда-то ушла, хлопнув калиткой.

Настало благодатное время для «поисковой работы». Степан кое-как пересилил себя, поднялся и начал шарить во всех закоулках. Посмотрел на кухне в шкафчиках, заглянул в мешок с мукой, где легче всего было спрятать поллитровку, натянув брюки и свитер, сходил в хлев, уныло посмотрел на забитый душистым сеном сеновал: тут бутылку искать, как в стоге иголку – бесполезно. Поиски оказались безрезультатными, и Степан улёгся обратно в постель.

Снова хлопнула калитка, потом Степан услышал, как жена вошла в дом, и сразу от дверей потянуло холодом.

– Ой, снегу-то навалило! – говорила, раздеваясь, Дарья. – Прямо настоящая зима пришла.

Прошла в комнату, посмотрела на лежащего с закрытыми глазами мужа.

– Ты хоть жив?

– Не дождёсси… – через силу откликнулся Степан.

– Да я к Нюрке ходила, у неё бутылка была, да вы вчерась и ту выхлестали. Я-то ить и не знала, что вы им тоже дров притаранили. Говорит, угостила мужиков, а как же. Иван-то с Зинаидой в район уехал, дак вам больно хорошо досталось. Три поллитры за день на двоих уговорили, немудрено, что голова болит. Эстолько выхлестать! Сходи вон снег пооткидывай с дорожки, может, полегчает на свежем-то воздухе.

– Какой, на хрен, снег?! Я голову-то поднять не могу, а ты про снег. Поищи у кого другого. Не может быть, чтобы в деревне ни у кого из баб бутылки в заначке не было! – Степан уже начал раздражаться и своей беспомощности, и тому, что нет опохмелки. Да никогда не поверит он, что нет никакой возможности найти в целой деревне какую-то несчастную поллитровку! Просто надо зайти в два-три дома, да только жена не хочет.

– Ну, перетерпи немножко! – утешала Дарья. – Походи по улице, снежку покидай, хоть тропку разгреби. Там эть и правда столько за ночь навалило, как посреди зимы живём.

– Ну, нету у меня сил снег разгребать! – уже горячился Степан.

– Ну, тогда иди голой ж… снег оттаивай! Может, хоть от этого полегчает, – вспылила и Дарья.

– И пойду, и буду оттаивать. Пока похмелиться не найдёшь. – Степан даже обрадовался возможности шантажа. – Вот сяду и буду сидеть, внутренности себе простужу, радикулит заработаю, сама дрова колоть будешь.

– А не переломаюсь и поколю…

Степан решительно поднялся с кровати, постоял, держась за ободверину, пока не прошло головокружение, сунул у порога ноги в разношенные ботинки, в которых вчера ездили в лес, и вышел во двор. Снегу действительно навалило добро! Снег хоть и лёгкий, пушистый, но было его очень много. На широкой лавке из церковной плахи лежал настоящий сугроб. Степан обернулся на окно, заметил, как мелькнуло за шторками лицо подглядывавшей за мужем жены, расстегнул брюки и, спустив их на поджилки вместе с трусами, сел на лавку, на которой столько было сижено с цыгаркой в руке.

Холодный снег остудил было пыл, а желание брать жену измором этаким шантажом быстро таяло и вместе с капельками оттаявшего под голой задницей снега утекало по волосатым ногам.

«Так ведь и точно можно запросто простыть», – появилась трезвая мысль, но Степан характером был твёрд и решил свою угрозу исполнить до конца. Когда снег протаял уже до самой плахи, Дарья вышла на крыльцо:

– Ну и легче тибе стало? Иди домой, пришалимок, не смеши народ.

– Нальёшь, приду, – упрямо ответил Степан.

– Да где же я тебе возьму налить-то?

– А где хочешь! А только пока не нальёшь, с лавки не встану.

И в подтверждение своих слов Степан пересел левее.

– Ой, придурок, – запричитала Дарья. – Вот простынешь, опять мне с тобой нянчиться. Пойдём уже домой, не придуряйся. – И потянула мужа за рукав толстого домашней вязки свитера.

– Я сказал, пока не нальёшь стопку, не пойду.

– Ну, придурок, ну, придурок, ведь опять весь простынет, снова спиной маяться будет, – приговаривала Дарья, идя в сторону калитки.

Под Степаном протаял снег уже и на втором месте. Мужик думал, что задом отогреет деревянную лавку, и будет немного теплее, но тёсаная плаха не прогревалась, и казалось, что рыхлый снег даже приятнее.

Когда Дарья вернулась домой, неся бутылку водки, Степан уже просидел на лавке три проталины.

– На, ирод, хоть упейся теперь! – Дарья зло сунула мужу поллитровку и, не оглядываясь, пошла в дом. – Околевать станешь, поясницей загибаться, и не думай, что подойду лечить. Сам виноват, придурок! – сказала уже с крылечка и ушла в дом.

Степан сидел с бутылкой в руке и рассеянно смотрел на желанную жидкость, что легонько плескалась в прозрачной посудине. Он поставил бутылку на лавку, нагнулся, подтянул штаны, застегнул пуговицу, и подхватив ещё совсем недавно такое необходимое для опохмелки лекарство, стал подниматься по лестнице. В доме забрался на печку и прижал полыхающий огнём зад к горячим кирпичам.

Пить почему-то уже не хотелось.

Глава 37. По дрова

Как председатель и предполагал, Ивана со Степаном нашёл в магазине. Они стояли у края прилавка возле печки. Наполовину опорожнённая бутылка торжественно высилась на прилавке над кусками растерзанной селёдины, испуганно вжавшейся в старую районную газету. Газета кудрявилась по краям и блестела рассолом, потому что об эту же самую распространённую у деревенских мужиков скатерть они вытирали пальцы и заворачивали под края длинные рыбьи косточки.

– Ну, здорово, мужики! – поприветствовал от порога председатель и повернулся к продавщице. – Будь здорова, Зинаида!

Та засуетилась виновато, потому что застал председатель за явным нарушением санитарных норм торговли и распитием спиртного, и начала оправдываться:

– Мужики вот минуточку назад зашли похмелиться. Не на улице же им в этакую стужу головы-то поправлять. Ты уж, Иван Михайлович, не ругайся больно-то.

– Давай к нам, председатель! – гостеприимно повёл рукой Степан, приглашая к импровизированному застолью.

– Да нет, спасибочки, мужики! Недосуг мне с вами винцо распивать. Дел по горло. Да и вам тоже хватит уже гулеванить. Три дня уж как рассупонились. Так эть скоро бабы из дому выгонят. Дело у миня к вам. Анемподист Кенсоринович сказывал, на Михалёвской болотине по осени ветром берез навалило. Целую просеку. Дак штобы не пропадало добро, на дрова бы пустить. С Иваном Степановичем я уж перетолковал. Он не против. Так што можете ишшо подзаработать на заготовке дров для школы, сельсовета и конторы. Там возле кузни теплушка старая стоит, штобы и вам от ветра согреться, и инструмент на ночь оставлять. Пол только надо укрепить, а то провалится.

– Дак мы эть не танцы танцевать там будем, Иван Михайлович, – перебил Степан. – Покурить в тепле да верхонки обсушить. Выдержит.

– Вот и ладно! Иван Степанович на неделю и Федьку с трактором выделил. Сразу колотыми и привозить станете. Да Веньку с Колькой в бригаду свою возьмите, нечего без дела робятам слоняцца.

Наутро Фёдор заехал за мужиками, уселись в тележку, завернули к кузнице за теплушкой – небольшой сарайкой из горбылей, сколоченной на скрепленных двумя поперечинами бревнах, затесанных спереди наподобие саней. Фёдор подвернул трактор задом к теплушке, Степан зацепил за крюк трос, рывок, другой, и сани с сарайкой, примёрзшие было к земле, оторвались и легко покатились следом. Мужики открыли висящую на кусках старой ременной упряжи дверку, осмотрели сооружение внутри.

– Правду говорил председатель. Надо бы пол-то скобами закрепить на всякий случай, – оценил Степан.

– Да ладно тибе, чё мы там не пересидим, што ли, и на этом? – отмахнулся Иван – Только время зазря терять. Да и где эти скобы взять?

– Венька, сбегай-ко в кузню, глянь, нету ли там скоб-то, – на правах бригадира распорядился Степан. Он хоть и был ленивый по натуре, но делать любил всё с толком. Венька парень расторопный и послушный. Обшарил в кузнице зауголки, заглянул наверх. Скоб готовых не было, а разжигать горнило да ковать новые – полдня потерять. Решили, что и так сойдёт, выдержит теплушка.

Прицепились к тележке, забрались в теплушку, где железная печка ещё хоть и не топлена была, но тонкие дощатые стенки спасали от ветра.

До Михалёвской болотины добрались махом. Первым делом распластали несколько сухостойных берёз, накололи дров для печурки, растопили, поставили старый котелок, набитый снегом. На чай. Перекурили, добавили дров и снегу и пошли работать.

Степан ловко управлялся с пилой, Иван помогал, то и дело приподнимая лагой поваленные сильным ветром стволы берёз. Ребята не поспевали колоть, хотя на морозе сырые чурки лопались легко. Накидали тележку с горой, Фёдор поехал отвозить дрова в деревню, а мужики зашли в теплушку перекусить да попить чайку. Особенно хотелось чаю Степану с Иваном. После трехдневной пьянки обезвоженный организм требовал жидкости.

Пока обедали да курили, Фёдор успел слетать в деревню, свалить дрова у сельсовета и пообедать. После большой получки мужа за работу у связистов, вечно недовольная Олёна заметно подобрела к мужу и даже старалась ему угодить, неумело готовя в печи домашнее кушание.

Первый день отработали споро. На второй день то ли подустали, то ли непогода мешала, дело не ладилось. Крупными хлопьями пошёл снег, которого и без того было почти по колено. Фуфайки быстро намокали от пота и падающего снега, поэтому мужики то и дело прятались в теплушке, сушили одежду и рукавицы. На третий день после снегопада пришла оттепель. Поскольку за два дня работы мужики по бурелому продвинулись хорошо вперёд, чтобы не топтать зря ноги, теплушку по мокрому глубокому снегу подтащили трактором поближе к месту разделки.

Оттепель продержалась всего один день, а потом грянул добрый морозец.

– Ежели ишшо прижмёт, на хрен эту работу, – начал ныть Иван, которому надоело лазать по снежной глубине. У него всё время мёрзли руки, ломило в пояснице. И хотя он всё чаще пытался откровенно отлынивать, деваться было некуда. Но бурелом кончался, да и дров было заготовлено на всю будущую зиму и для сельсовета, и для школы, и для магазина. Хотя магазин шёл отдельной статьёй, потому что числился на сельповском балансе. Но оно и было к лучшему, потому что, когда мужики свалили две тележки возле магазина, Зинаида пообещала им расчет на кончину работы.

Дел на последний день оставалось всего ничего. Так, до обеда. Поэтому мужики утром первым делом заехали к Зинаиде за расчетом.

– Вот вам, миленькие, две бутылки, остальное бабам отдам деньгами или товаром, – заключила Зинаида, выставив на прилавок две поллитровки.

– Дак это, нас же пятеро, – недоумённо пожал плечами Иван. – Маловато, поди, будет.

– А пацанам рано ишшо водкой баловаться, – урезонила Зинаида. – И Федьке за рулём много нельзя.

– Нет, ну што ты в самом-то деле жмёсси? – настаивал Иван. – Мы тебе последним рейсом ишшо тележку притараним.

– Вот потом и получите. А то как бы чё худого в лесу-то не вышло. Не дам боле, не проси. – Зинаида отвернулась и вышла в склад.

Мужики сунули поллитровки в карманы и пошли усаживаться в тележку. В лес приехали уже изрядно закоченевшие.

Ребята начали растапливать печурку, а мужики не удержались и налили по сто грамм. Выпили, крякнули, занюхали хлебом. Сели на сколоченную возле одной стены теплушки дощатую лавку, закурили. От железной печурки быстро стало тепло, и чтобы не сморило, пошли работать.

К обеду управились. Накидали в тележку дров, Фёдор подвернул её к теплушке, прицепили и пошли внутрь обедать, хотя, конечно, поесть можно было бы и дома.

– Эх, щас бы горячих щец, натомившихся в русской печке, похлебать, – задумчиво протянул Фёдор.

– Домашняя-то еда и назавтрева будет, – осёк Иван. – А когда вот так душевно в компании посидеть снова доведётся? Дома-то бабы всю малину испоганят своим нытьём. А тут мы по-мужски с разговорами. И никто-то тибе не мешает! Эх, красота! Давай, Стёпа, верстай.

С мороза в тепле да от хорошей дозы мужиков быстро развезло. Оно бы можно было и посидеть, да только печурка начала остывать, а сухие дрова для неё кончились, и мужики решили, что пора домой.

– Давай, Федя, потихоньку трогай, – напутствовал Степан. – Токо нас не потеряй, не гони на поворотах-то, а то ить из-за дров-то тибе и не видно теплушку из кабины.

«Хорошо сказал, – пьяно подумал Фёдор, подходя к трактору. – Не потерять – это главно. – Взялся за ручку дверки, потом что-то надумал, вернулся к теплушке, завернул тугую вертушку и ещё для верности набросил на крюки длинную, через всю дверку, щеколду, неизвестно зачем приделанную кузнецом к этому хлипкому сооружению. – Вот так-то оно надёжнее, а то по дороге отлить надумают, на ходу выйдут, а мне потом за ими вертайся».

Сел в кабину, включил скорость, добавил газу, отпустил сцепление. Трактор дёрнулся и заглох.

– Твою мать! – беззлобно, по привычке выругался Фёдор, завёл со стартёра, включил пониженную, чтобы сорвать примёрзшие после оттепели сани. С пробуксовкой, гремя намотанными на колёса цепями, трактор снова чуть было не заглох, но Фёдор вовремя газанул, и караван двинулся с места. Отъехав несколько метров, решил посмотреть, не оторвался ли старый трос. Высунулся из кабины через открытую дверку, увидел, что теплушка тоже сдвинулась с места, а из окна мужики машут руками. Тому, что в окно раньше было вставлено стекло, не придал значения. Хотелось добраться до деревни побыстрее, разгрузить дрова, поставить к кузне теплушку, но по снежной дороге да с тележкой и теплушкой на прицепе трактор на повышенной передаче не шёл. Приходилось тащиться еле-еле. На повороте из леса увидел, что мужики снова машут в окне руками, но останавливаться не хотелось.

«Вот приспичило! – недовольно подумал Фёдор. – Дотерпят до деревни, тут уж немного осталось».

К магазину подъехал сзади, чтобы, как договаривались утром, сразу свалить дрова у поленницы, которую любовно успела сложить вдоль стены Зинаида, пока не было покупателей. Фёдор заглушил трактор, спрыгнул из кабины на землю и услышал отборный мат, что доносился из теплушки.

– Да што они там, в штаны, што ли, надули? – недоумевал Фёдор, открывая тугую вертушку. Дверка со всего маху распахнулась, и изнутри, кроя всех и вся матюгами, вышел совершенно трезвый Степан.

– Ты што, твою мать, совсем рехнулси? – накинулся он на тракториста. – Чуть не порешил нас всех к едрене матери!

– Да што хоть случилось-то? – недоумевая, сделал шаг назад Фёдор. – Што? Што? Всю дорогу по твоей милости бегом бежали. Ты пошто дверь-то запер?

– Дак эть, штобы вы по дороге не потерялись. Мало ли отлить бы надумали.

– А то, што пол к талому снегу примёрз и сразу в лесу оторвался, ты не мог подумать? Мудрец, едри ево мать, – ругался, выбираясь из теплушки, Иван. – Ладно, ребята молодые, им эти километры пробежать, удовольствие получить, а нам-то каково? И эть махали тебе руками, кричали, а всё без толку.

– Да видел я, што махали, думал, торопите, штобы быстрее в магазин ехал.

– Думал он, думал. А мы тут, как шавки вприпрыжку всю дорогу скакали. Вон спина вся мокрая, как после бани. Ну, твоё счастье, Федька, што протрезвели, пока бежали, а то бы таких тебе хренов наклали, долго бы помнил.

Вслед за Иваном из теплушки на улицу вышли, вытирая потные лбы, Венька с Колькой. Фёдор заглянул внутрь. И вправду, пола в теплушке не было. На белом снежном фоне темнели только две перекладины из тонких брёвен, да сиротливо жалась в угол чудом сохранившаяся железная печурка.

Фёдор представил, как уехал из-под ног мужиков примёрзший к заледенелому снегу дощатый пол, прихваченный в нескольких местах ржавыми гвоздями, с каким недоумением восприняли захмелевшие лесорубы это явление и как потом шустро бежали в тесном пространстве между двумя перекладинами, из мати в мать кляня его и небесные силы, схватился за живот, расхохотался во весь голос, и не в силах стоять на ослабевших от смеха ногах, сел прямо на землю и гоготал во весь голос.

– Смешно ему, едри ево мать! – ругался Степан, но постепенно на его лице тоже стала расплываться улыбка, а через минуту все пятеро колотили друг друга по плечам и смеялись, вытирая набежавшие от смеха слёзы. Пережитый стресс нашёл выход в безудержном веселье.

– Нет, Федька, так просто ты теперь не отвертисси! – продолжая смеяться, говорил Степан. – С тебя бутылка за то, што чуть нас не угробил.

– Каждому, – как в фильме «Операция «Ы» подытожил Иван. – А то у нас весь хмель из головы вылетел. В другой раз мы вон Веньку за руль посадим, а ты с нами побежишь.

И снова мужики расхохотались. Так в приступах непреходящего хохота они ввалились в магазин и начали, перебивая друг друга, рассказывать Зинаиде о пережитом. Расчувствовавшись, она за такое дело выставила на прилавок бутылку:

– Это вам лично от меня, мужики! Для успокоения нервов.