Текст книги "Слово в современных текстах и словарях"

Итак, языковая норма имеет разную природу в кодифицированных и некодифицированных подсистемах языка. В некодифицированных она равна узусу—традиционно употребляемым языковым единицам и способам сочетания их друг с другом. В кодифицированных подсистемах, и прежде всего в литературном языке[78]78
  Помимо литературного языка к кодифицированным подсистемам могут быть отнесены, например, специальные подъязыки науки.


[Закрыть], норма объединяет в себе традицию и целенаправленную кодификацию. Норма как совокупность традиционно используемых языковых средств и правил их сочетания противопоставлена системе языка (как комплексу возможностей, из которых норма реализует лишь некоторые), а норма как результат целенаправленной кодификации может входить в противоречие с речевой практикой, в которой наблюдается как следование кодификационным предписаниям, так и нарушение их. Языковая деятельность носителя литературного языка протекает в постоянном (но при этом обычно не осознаваемом) согласовании речевых действий с возможностями системы, с тем, что предписывают словари и грамматики данного языка, и с общепринятыми в данное время средствами и способами его использования (речевой практикой, узусом).

Толерантность языковой нормы[79]79
  Сокращенный вариант статьи, опубликованной в книге: Язык и мы. Мы и язык: Сб. ст. памяти Б. С. Шварцкопфа / Отв. ред. Р. И. Розина. М.: Изд-во РГГУ, 2006. С. 175-183.


[Закрыть]

Свойство вариативности нормы, находящееся в диалектической связи со свойствами единства и общеобязательности нормативных установок, можно интерпретировать как проявление своего рода толерантности.

Толерантность языковой нормы имеет несколько измерений, из которых наиболее существенны следующие: структурное, коммуникативное, социальное.

Структурная толерантность – это допущение нормой вариантов, различающихся своей структурой (фонетической, акцентной, морфологической, синтаксической) при тождестве содержательной стороны. Например, фонетические варианты ску′[шн]о – ску′[чн]о, дро′[ж':]и – дро′[ж:]и, ж[ы]ле′ть – ж[а]ле′ть[80]80
  Следует обратить внимание на такое свойство литературной нормы, как ее избирательность, особенно в сфере произношения: казалось бы, в одинаковых или в очень сходных фонетических позициях одни слова допускают одно произношение, а другие – иное. Например, сейчас уже почти никто не придерживается старомосковской нормы при произношении слова шаги ([шы]гм), но в словоформе лошадей звукосочетание [шы] статистически преобладает над звукосочетанием [ша]; слова темп, тент надо произносить с твердым [т], а при слове тенор «Орфоэпический словарь», напротив, дает запретительную помету: «не тэнор», и большинство говорящих по-русски с этим запретом, несомненно, согласится (так же, как и с запретом произносить твердый согласный перед [э] в словах музей, шинель, пионер, фанера и нек. др.).


[Закрыть], акцентные творо′г – тво′рог, каза′ки – казаки′, одновреме′нно – одновре′менно, морфологические цехи – цеха′, в цехе – в цеху, каплет – капает, гас – гаснул, словообразовательные резание – резка, истеричный – истерический, популяризовать – популяризировать, синтаксические указать что – указать на что, учебник русского языка – учебник по русскому языку, банка для сметаны – банка под сметану и мн. др. находятся в пределах современной русской литературной нормы и при этом не различаются по смыслу или по употреблению.

Коммуникативная толерантность – это использование вариативных средств языка в зависимости от коммуникативных целей, которые преследует говорящий в тех или иных условиях общения. Например, в юридическом документе – постановлении, законе, договоре – вряд ли кто отважится употребить жаргонные слова тусовка или беспредел, просторечные обрыдло ('надоело') или (всего) навалом, но в непринужденном общении и носители литературного языка иногда прибегают к этим жаргонизмам. Более того, некоторые жаргонизмы и элементы современного просторечия – далеко не редкость в публичной речи, в частности в средствах массовой информации. И хотя раздаются голоса о недопустимости подобного «мусора» в речи, рассчитанной на массового читателя и слушателя, в целом общество достаточно терпимо относится к этим процессам.

Социальная толерантность – это допущение языковой нормой вариантов, распределенных по разным социальным группам носителей данного языка. Примеры такой социальной (включая возрастную, профессиональную и т. п.) распределенности вариантов хорошо известны. В нормативных словарях и справочниках подобные варианты снабжаются пометами: «в профессиональной речи», «у медиков», «в речи моряков», «в языке военных» и т. п.; ср., например, такого рода пометы при вариантах при′вод, флюорографи′я, компа′с, (служить) на флоте и под. Кроме того, один и тот же носитель языка, общаясь с разными слоями говорящих, может сознательно выбирать те из предоставляемых языком вариантов, с помощью которых он надеется достичь определенного коммуникативного комфорта в соответствующей социальной среде. Знаменитый металлург академик И. П. Бардин на вопрос о том, с каким ударением он произносит слово киломе′тр, ответил: «Когда как. На заседании Президиума Академии – кило′метр, иначе академик Виноградов морщиться будет. Ну, а на Новотульском заводе, конечно, километр, а то подумают, что зазнался Бардин» (цит. по: [Костомаров, Леонтьев 1966: 5])[81]81
  Правда, в этом примере один из вариантов пока находится за пределами литературной нормы, но нельзя не отметить широкую распространенность произношения километр наряду с нормативным киломе′тр.


[Закрыть].

«Открытость» литературного языка внешним влияниям, активное освоение им средств, заимствуемых из иных подсистем данного языка (просторечия, диалектов, социальных и профессиональных жаргонов) или из других языков, свидетельствует о еще одной стороне языковой нормы – ее т о -лерантности к новшествам.

Правда, это требует определенных оговорок.

Далеко не всякое новшество входит в литературный язык, одобряется нормой. В процессе освоения иносистемных элементов норма играет роль фильтра: она пропускает в литературное употребление всё наиболее выразительное, коммуникативно необходимое и задерживает, отсеивает всё случайное, функционально излишнее. Но принципиальная возможность освоения того, что раньше не допускалось в состав нормативных средств, свидетельствует об определенной «терпимости» нормы к новому.

Говоря о принципиальной возможности освоения нормой новшеств, нельзя упускать из вида, что норма не только регистрируется словарями и грамматиками, но и реально воплощается в речи носителей языка – тех, чья речь может считаться образцовой, соответствующей нормативным требованиям. Однако, принадлежа к разным (хотя и преимущественно культурным) социальным слоям общества, говорящие с разной степенью терпимости относятся к нововведениям в языке. С учетом этого фактора можно говорить о некоей шкале толерантности, на одном полюсе которой располагаются оценки «консерваторов», неохотно соглашающихся с тем, что обновление нормы необходимо, а на другом – оценки их антиподов, «новаторов», которые с легкостью допускают в собственную речь новшества и не видят ничего страшного в том, чтобы эти новшества распространились и в общественном узусе.

Даже внутри однородной социальной группы и в идиолекте одного и того же носителя языка разные новшества оцениваются с разной степенью толерантности. Например, в интеллигентской среде преобладает мнение, что умеренное заимствование иноязычной лексики естественно и необходимо. Но заимствование некоторых групп слов вызывает резко отрицательную реакцию: таково, например, отношение опрошенных нами информантов из филологической и медицинской среды к англоязычным междометиям типа вау, упс или опс, которые распространились в последнее время, преимущественно в речи молодежи.

Для такой негативной оценки употребления в русской речи подобных иноязычных междометий есть и некоторые лингвистические основания. Дело в том, что разного рода «коммуникативная мелочь» – союзы, частицы, предикативные наречия и в особенности междометия – составляют наиболее специфичную и консервативную часть каждого национального языка и с трудом пропускают в свой круг «чужаков». Одно из редких исключений – заимствование русским языком междометия алло, которое представляет собой фонетическое видоизменение английского hallo(a). В его заимствовании была определенная коммуникативная необходимость, поскольку оно пришло к нам вместе с самим новым видом связи – телефоном. По-видимому, сходные причины объясняют заимствование «театральных» междометий бис и браво: они вошли в русский язык в составе театральной лексики и терминологии. Если таких причин нет, то иноязычные междометия, по-видимому, не имеют шансов закрепиться в общем употреблении[82]82
  Ср. противоположное мнение, высказанное одним из рецензентов «Толкового словаря иноязычных слов»: упрекая составителя словаря в том, что он не включил в словник «такие частотные в современном русском речевом обиходе междометия, которые явно пришлись по вкусу, – вау (англ. wow – первоначально: возглас восхищения в театре), опс = упс (англ. oops = hoop = whoop), бла-бла-бла (англ. bla-bla-bla), шит (англ. shit «дерьмо»)» – рецензент полагает, что «данные междометия прочно и надолго «обосновались» в русском языке» (Зеленин А. В. Рец. на: Л. П. Крысин. Толковый словарь иноязычных слов // Вопр. языкознания. 2002. №1. С. 139).


[Закрыть].

В заключение следует сказать, что понятие толерантности применительно к языковой норме позволяет рассматривать норму не только как лингвистический, но и как социальный конструкт, на формирование которого оказывают влияние общественные предпочтения и запреты.

Речевые «неправильности»: социолингвистический аспект изучения[83]83
  Впервые опубликовано в сб.: Культурно-речевая ситуация в современной России / Отв. ред. Н. А. Купина. Екатеринбург, 2000. С. 105-107.


[Закрыть]

Возникающие в речи «неправильности» обычно анализируются с точки зрения нормы, существующей в данное время в данном литературном языке.

Собственно нормативный взгляд на разного рода речевые ошибки и отклонения от языковой правильности может быть дополнен их социолингвистическим анализом. Суть его в том, чтобы квалифицировать (естественно, там, где это возможно) нарушения литературной нормы как возникающие в определенной социальной среде.

В данной статье рассматривается ряд фактов, относящихся к современной русской речи (и к недавнему прошлому русского языка), под углом их «социального происхождения». При этом сами языковые явления привлекаются к анализу в более или менее свободном порядке, – главное внимание обращается на социальную и профессиональную среду, которая порождает эти явления.

Такой подход, как кажется, полезен для осмысления механизма и перспектив развития литературного языка: общеизвестно, что многие факты литературной речи, вполне одобряемые современной нормой, в прошлом могли оцениваться как чуждые языковой традиции или просто как «неправильности».

Например, известный автор русской грамматики А. Н. Греч негативно оценивал – в первой трети XIX в. – формы колени вместо единственно правильной, по его мнению, формы колена. «Поезда вместо поезды ныне во всеобщем употреблении, но совершенно неправильно и неизвестно, на каком основании», – писал в заметке «Неправильности в современном разговорном, письменном и книжном русском языке» неизвестный автор, скрывшийся за инициалами «Н. Г.» (СПб., 1890. С. 18).

По свидетельству Корнея Чуковского, знаменитый юрист, академик Анатолий Федорович Кони возмущался употреблением наречия обязательно вместо непременно. «– Представьте себе, – говорил он, хватаясь за сердце, – иду я сегодня по Спасской и слышу: «Он обязательно набьет тебе морду!» Как вам это нравится? Человек сообщает другому, что кто-то любезно поколотит его!» [Чуковский 1982: 14]. Сам Чуковский признавался, что его коробит пришедшее из актерской среды прилагательное волнительный (и наречие волнительно) [Там же: 21-22].

Еще в начале прошлого века ревнителей чистоты и правильности русского языка выводил из себя глагол вылядеть (Вы сегодня прекрасно вылядите!), в котором они видели «незаконную» словообразовательную кальку с немецкого aussehen (см., например: [Огиенко 1915]). Александр Блок писал: «Нам кажется недопустимым, чтобы в пьесе, под которой подписано имя такого стилиста, как Сологуб, хотя бы и в ремарке встречалось выражение «вылядит хорошо»» (цит. по [Грановская 1996: 13]).

Примеры такого рода можно многократно умножить.

Некоторые из фактов, квалифицировавшихся на том или ином этапе развития литературного языка лингвистами как «неправильности», первоначально были характерны для определенной социальной или профессиональной среды и лишь спустя какое-то время распространялись среди других групп носителей языка. Это же характерно и для современного этапа развития русского языка.

Например, формы родительного падежа множественного числа существительных, обозначающих единицы различных физических величин (веса, мощности, напряжения и т. п.), не имеющие флексий: сто грамм, двести двадцать семь ватт, семьдесят пять вольт (вместо «положенных» по традиционной норме форм с флексией -ов), – возникли в технической среде и первоначально были признаком «технического» стиля, но не допускались литературной нормой. Например, Б. Н. Головин [Головин 1966: 61] запрещал форму (сто) грамм. Д. Э. Розенталь отмечает формы граммов и грамм как свидетельство к о л ебания нормы [Розенталь 1965: 103], а К. С. Горбачевич в книге 1971 года пишет: «Форма с нулевым окончанием в родительном падеже множественного числа слова грамм прочно завоевала право на существование», – и приводит многочисленные примеры, подтверждающие это мнение [Горбачевич 1971: 186]. Современный «Орфоэпический словарь русского языка» вводит понятие счетной формы (впервые счетная форма как особый падеж рассматривается в работе [Бидер и др. 1978: 38]), которое актуально для названий единиц измерения – существительных мужского рода с основами на твердый согласный. При указании количества какой-либо энергии или физической величины формы типа (5) вольт, (10) ампер, (100) ватт кодифицируются как нормативные. В иных же контекстах, где речь не идет о количестве, правильны только формы на -ов: «введение [как единиц измерения] вольтов, амперов, ваттов.» [ОС 1989: 670-671].

«Незаконное» причастие несгораемый, образованное, вопреки правилу, от непереходного глагола сгорать, возникло, по-видимому, в профессиональной среде пожарных, но впоследствии стало настолько распространенным в других слоях носителей языка, что сейчас было бы явным анахронизмом призывать к запрету этого слова.

Некоторые языковые факты не несут в своей структуре никаких особенностей, характеризующих ту или иную социальную среду, и лишь специальные лингвистические исследования могут указать на их происхождение, как это имеет место, например, в истории слов животрепещущий, двурушник, промокашка. Хотя по отношению к такого рода языковым фактам термин «неправильность» едва ли применим, в языке прошлого они воспринимались как новшества, шедшие вразрез с литературной традицией.

Как известно, слово животрепещущий первоначально было принадлежностью профессионального языка торговцев рыбой (животрепещущая рыба), «но уже в критике и публицистике 30-40-х гг. [XIX в.] выступает употребление слова в расширительном смысле: животрепещущая новость дня, животрепещущий опыт» [Сорокин 1965: 497]. Двурушником в языке нищих называли того, кто собирал милостыню обеими руками. В. В. Виноградов отмечает, что впервые в художественной литературе слова двурушник и двурушничать были употреблены В. В. Крестовским в «Петербургских трущобах» – при описании быта нищих, и приводит обширную цитату из этого произведения, иллюстрирующую употребление существительного и глагола [Виноградов 1994: 130].

Слово промокашка попало в общее употребление из школьного арго, и в словаре В. Долопчева оно отмечается как неправильность – вместо правильного словосочетания промокательная бумага [Долопчев 1909].

Естественно, далеко не всякий факт, характерный для словоупотребления той или иной социальной среды, может расширить сферу своего использования и проникнуть в общий речевой обиход. Например, многочисленные случаи нарушения современной акцентной нормы остаются локализованными в определенных группах носителей языка. К. С. Горбачевич отмечает акцентные профессионализмы типа а′лкоголь, агони′я (в речи врачей), астроно′м, ато′мный (в речи физиков) и др. [Горбачевич 1978: 59]. Сюда можно добавить прикус – у стоматологов, при′вод – в речи милицейских работников, про′гиб – в речи строителей, наркомани′я – в речи врачей, ка′учук – в речи химиков, со′зыв – в речи парламентариев и политиков, и мн. др.

Акцентные явления – одна из характерных примет, по которым опознаётся социально или профессионально специфичная речь. Например, яркой приметой речи милицейских работников, прокуроров, следователей служат два акцентных варианта: осу′жденный и возбужденное (дело). Интересно, что известный в прошлом юрист П. Сергеич (псевдоним П. С. Пороховщикова) отмечал накоренное ударение в глагольной форме возбу′дил как характерное для речи юристов конца XIX века [Сергеич 1960: 38].

В этой же профессиональной среде распространены такие формы, как срока′, сроко′в (Незаконно увеличиваются срока′пребывания подследственных в СИЗО; Постановление предусматривает сокращение сроко′в предварительного заключения. – Телевидение, 11.06.99, выступление заместителя министра юстиции России; эта же словоформа встречается и в речи заключенных, ср. в стилизованной песне Ю. Визбора: «Идут на север срока′ огромные, Кого ни встретишь – у всех Указ…»), обыско′в (Прокуратура дала санкцию на проведение обыско′в в помещениях обеих фирм. – Телевидение, май 1999, в речи милицейского начальника).

Формы именительного падежа множественного числа существительных мужского рода с основой на согласный, имеющие ударную флексию -а′ (-я′), как известно, широко распространены в речи представителей разных профессий. Систему ударных флексий в формах множественного числа обычно приобретают наиболее употребительные в данной профессии слова и термины: если юристы могут говорить о срока′х и обыска′х, то работники скорой помощи сетуют на то, что в иную ночь у них бывает по несколько вызово′в, военные укомплектовывают личный состав взводо′в, кулинары варят супа′ и изготовляют торта′, строители закрепляют такелажные троса′, старатели недовольны задержкой зарплаты на прииска′х и т. п. (краткую справку об истории развития тенденции к распространению форм на -а′ (-я′), данные массового социолингвистического обследования использования этих форм говорящими, а также перечень работ, посвященных этому языковому явлению, см. в [РЯДМО: 179-187]).

Профессионально ограниченными являются и некоторые другие особенности ударения, характерные для слов или словоформ. Так, накоренное ударение в словоформах све′рлишь, све′рлит, све′рлят,рассве′рлишь,рассве′рлит,рассве′рлят и др. характерно для речи рабочих, имеющих дело со слесарной и токарной обработкой металла. На текстильных фабриках работают мо′тальщицы – именно так называют эту профессию и сами мотальщицы, и те, кто близок к текстильному производству. А в цехах механических заводов стоят стро′гальные станки, на которых работают стро′гальщики, и такое ударение является единственно возможным в этой профессиональной среде (сказать здесь строга′льный станок, строга′льщик – значит обнаружить себя как «чужака»).

Помимо акцентных явлений, социально маркированными могут быть и некоторые факты словоупотребления и синтаксиса. При этом явления, характерные для той или иной социальной или профессиональной среды, находятся в разных отношениях с литературной нормой: одни резко контрастны ей (и принятым в литературном языке образцам), другие более или менее «эластично» входят в речевой обиход носителей литературного языка.

Так, источником языковых «неправильностей» (которые, однако, всё шире распространяются в речи) часто становятся чиновничья среда и среда военных. Отмечаемая современными словарями трудностей и неправильностей русской речи как яркая черта канцелярского стиля конструкция согласно + род. пад. существительного (согласно заявления) в военном языке употребляется как единственно возможная: согласно приказа, согласно указания вышестоящего начальника и т. п. Этот же профессиональный язык, как известно, стал источником распространения тенденции к несклонению топонимов на -о: под Нахабино, из Быково, до Переделкино и т. п., что уже стало почти нормой (во всяком случае, средства массовой информации, освещая события в Югославии в марте-июне 1999 года, писали о ситуации в Косово, о последних известиях из Косово, о том, что к Косово приковано внимание всех людей мира, и т. д.).

Из языка военных распространился в общее употребление глагол задействовать (первоначально, по-видимому, он употреблялся применительно к новым подразделениям, вводимым в военную операцию: задействовать все резервы, задействовать дивизию и т. п.), особенно активно используемый сейчас в языке административных документов и вообще характерный для речи чиновников.

Чиновничий язык порождает такие непривычные для традиционного литературного словоупотребления образования, как проговорить в значении 'обсудить' (Необходимо проговорить этот вопрос на совещании), обговорить как синоним всё того же общеупотребительного глагола обсудить (Обговорим это позднее), озадачить – в значении 'поставить перед кем-нибудь какую-либо задачу' (Главное – озадачить подчиненных, чтобы не болтались без дела), подвижка (Произошли подвижки по Югославии – из выступления В. С. Черномырдина), наработки (По этой проблеме у нас уже есть некоторые наработки), конкретика (Документ важный, но надо наполнить его конкретикой, применить к реальным ситуациям в разных префектурах Москвы – Телевидение, июнь 1999, из выступления сотрудника Московской мэрии) и нек. др.

Не все из перечисленных фактов представляют собой прямое нарушение литературной нормы, тем не менее, все они находятся (пока?) вне «нормативного поля» и осознаются как характерные для узуса людей из определенной социальной среды.

Несколько иначе обстоит дело с многочисленными жаргонизмами, проникающими в литературный оборот. Хотя источник их распространения весьма определенен – это уголовная или полууголовная среда, представители теневого бизнеса и т. п., – едва ли можно утверждать, что такие слова, как крутой (парень), разборка, наехать (на кого-либо), тусовка, баксы, беспредел и т. п. ограничены в своем употреблении именно указанными социальными группами. Напротив, такого рода лексика активно используется в устно-разговорной разновидности литературного языка, в языке средств массовой информации. Она формирует так называемый общий жаргон – языковое образование, составляющее, по-видимому, часть словаря, используемого носителями современного литературного языка (о сущности общего жаргона, его функциях и лингвистическом статусе см. в работе [Ермакова, Земская, Розина 1999]; в книге [Розина 2005] дана подробная характеристика этого языкового образования, которое автор называет общим сленгом. Как известно, понятие общего сленга используется также при описании современного состояния других национальных языков, например, американского варианта английского языка, французского языка, – см. об этом [Швейцер 1983; Хорошева 1998]).

Современная социальная и языковая ситуация в российском обществе такова, что жаргонные лексические элементы, подобные перечисленным выше, не только не осуждаются носителями литературного языка, но и активно вовлекаются в речевой оборот. Их вхождение в литературный обиход, несомненно, нарушает культурную традицию, но, по-видимому, не нарушает языковую норму, даже если иметь в виду норму стилистическую: слова общего жаргона, как правило, стилистически маркированы и употребляются носителями литературного языка лишь в определенных ситуациях (обычно – при непринужденном общении в «своем» кругу).

В заключение отметим, что данная заметка содержит лишь постановку вопроса о возможности социолингвистической интерпретации речевых «неправильностей» и намечает типы языковых явлений, которые могут быть таким образом интерпретированы. Более или менее полное описание «неправильностей», встречающихся в современной русской речи, под социальным углом зрения – задача самостоятельного исследования (а возможно, и специального словаря, который содержал бы «социальную паспортизацию» речевых ошибок). Отдельной, но лингвистически весьма содержательной задачей является задача обнаружения среди подобных «неправильностей» своего рода «точек роста», то есть таких явлений, которые свидетельствуют об определенных тенденциях в развитии языка; подробнее об этом см. [Гловинская 1996] и книги [Современный русский язык 2008; Современный русский язык, в печати].