Текст книги "BRONZA"

29 глава

Расшитое райскими птицами шелковое покрывало скрыло от глаз ненавистную эсэсовскую форму, что была на его новом хозяине. Станислав вздохнул. Он не выносил ее вида так же сильно, как и лай собак. Потому что четыре года назад человек в такой же черной форме по-хозяйски распахнул двери и вошел в столовую, где завтракала вся семья, навсегда разрушив их жизнь…

Темноволосый, с прозрачными серыми глазами и высокомерно-брезгливым выражением на гладко выбритом лице, зажав под мышкой офицерский хлыст, эсэсовец расхаживал по комнате, будто у себя дома. С интересом разглядывал обстановку, висевшие на стенах картины. Не снимая перчаток, повертел в руках мамины фарфоровые статуэтки, стоявшие на каминной полке. Все, на что указывал пальцем, – столовое серебро, богемский фарфор, хрусталь, – тут же упаковывалось и выносилось солдатами в мышиного цвета шинелях.

О, да! Эсэсовец оказался настоящим ценителем прекрасного, и скоро его внимание привлекла красота матери. С парой избитых комплиментов на хорошем французском, этот лощеный хлыщ поцеловал кончики ее пальцев. С холодным презрением она отняла у него свою руку. Глаза у немца загорелись. Крепко взяв ее под локоть, он любезно поинтересовался, где у пани спальня.

Гордость не позволила отцу стоять и спокойно смотреть. Надо было видеть лицо немца, стирающего кровь с разбитой губы. Солдаты тут же схватили отца, и эсэсовец, в отместку, несколько раз ударил его хлыстом по лицу, оставляя на нем багровые полосы. А потом просто взял и выстрелил в голову. Вот именно, просто… Достал пистолет, прижал дуло к отцовскому виску и нажал на курок. Вслед за оглушающим звуком выстрела на мгновение воцарилась абсолютная тишина. Затем раздался вой. На псарне протяжно завыли легавые.

Но поступок отца остался бессмысленным, а смерть напрасной. Его гибель никого не спасла. Немец все равно увел мать в другую комнату. Она вернулась через некоторое время бледная, с отсутствующим взглядом, дрожащими пальцами сжимая брошь на измятой блузке.

Мужественно сдерживая слезы, Станислав как мог успокаивал плачущих брата с сестрой. Он старался не смотреть туда, где по дубовому паркету расплывалось темное пятно и скользили игривые солнечные зайчики. Сбившись в кучу, в углу скулила перепуганная прислуга. И не умолкая, снаружи выли собаки.

Вместе с остальными их затолкали в грузовик с брезентовым верхом, к другим таким же напуганным людям. Правда, немец великодушно позволил матери взять в дорогу кое-что из вещей. Потеплее одеть детей. Продолжая изображать галантного кавалера, сам собрал в плетеную корзину немного еды, с улыбкой вручил ей. Даже бутылку вина положил. Можно подумать, они ехали на пикник…

На вокзале людей, будто скот, погрузили в товарные вагоны. Через несколько часов непонятного ожидания поезд тронулся. Ему очень хотелось знать, куда их везут, но зарешеченное окошко было маленьким, и там все время торчала чья-то голова. Когда же Станислав обращался к кому-нибудь, на него оглядывались со странной неприязнью и ничего не отвечали. А потом они оказались за колючей проволокой.

Здесь их сразу же разлучили. Мужчин сгоняли налево, женщин – направо. Скоро он уже потерял из виду мать и Агнешку в толпе испуганно притихших женщин. Чтобы не потерять еще и брата, до боли крепко сжал ладошку Йозефа. Резкими окриками, ударами прикладов, злобным лаем рвущихся с поводков овчарок охранники потеснили мужчин за красную линию на земле, быстро построив их ровными рядами. На него и тут косились с неприязнью, все время толкали и толкали, пока они с братом не очутились в первом ряду. Вокруг воняло потом, грязью и страхом. Неудержимым животным страхом. И чем-то еще, отвратительным до тошноты, что разносил вместе с хлопьями сажи ветер.

Ненадолго завыла сирена, и тревожный гул голосов мгновенно смолк. В сопровождении нескольких офицеров в черных, до пят, кожаных плащах показался начальник концлагеря. Немцы о чем-то весело переговаривались, их смех отчетливо раздавался в тишине.

Шагая так размашисто, что полы плаща хлестали его по голенищам, начищенным до блеска сапог, начальник за разговором, между делом, тыкал коротким стеком то в одного, то в другого и отобранных тут же куда-то уводили. По рядам пополз придушенный шепоток, что их сейчас расстреляют или, наоборот, расстреляют тех, кто останется.

А немец приближался. Рыжеватый блондин, он был высок, плечист. Откормленно-мордастый, с яркими, словно накрашенными губами. И тоже в перчатках. Они все тут были в перчатках. «Мерзкие чистоплюи… заразиться, что ли, боятся?» – подумал Станислав.

Скользнув по нему равнодушным взглядом голубых, чуть на выкате, глаз, немец прошел мимо, но тут же вернулся обратно. Двумя пальцами, брезгливо ухватил за рукав, выдернул из строя. Спросил, понимает ли он по-немецки. Станислав утвердительно кивнул. Лицо немца стало приветливым, в глазах больше не было равнодушия; ободряюще улыбнувшись ему, поинтересовался, нет ли в его роду немецких корней. И он солгал. Приписав к своему родовому древу потомственных шляхтичей, которым так гордился отец, пару-тройку ливонских ландскнехтов. Позже Станислав часто думал, не солги он тогда, изменилось ли бы что-нибудь в его судьбе.

Довольный его ответом, со своим «ja-ja» похлопав по плечу, немец подозвал одного из охранников. Что-то приказал и пошел дальше. Но, когда солдат попытался оторвать от него брата, Станислав прижал Йозефа к себе и закричал немцу в спину, что это его брат. Родной брат. Немец обернулся, подумав немного, махнул рукой, разрешая им остаться вместе.

– Мальчишку нахальней я пока еще не встречал… – рассмеявшись, заметил кто-то из офицеров.

– Ральфу повезло. Не придется скучать, – с ленцой откликнулся другой.

Рассмеялись и остальные.

Солдат прикладом, чтобы пошевеливался, грубо толкнул зазевавшегося Станислава. Они шагали за ним следом по дощатому настилу мимо серых бараков, из которых выглядывали такие же серые, ничего уже не ждущие от жизни, будто размытые, человеческие тени.

И странно было увидеть посреди всей этой тоскливой безнадежности радостно-желтый фасад трехэтажного здания с белыми античными колонами. Раньше здесь была женская гимназия. Вывеска над входом еще сохранилась. Тошнотворный запах сюда уже не доносился.

Их провели на второй этаж, в кабинет директрисы. Указав на стоящие возле стены стулья, солдат ушел. Ждать пришлось долго. Тепло от жарко натопленной, украшенной керамическими изразцами голландки сморило обоих. Прижавшись друг к другу, они и не заметили, как уснули.

Немцу пришлось несколько раз громко кашлянуть, чтобы разбудить ребят. Он повесил плащ на вешалку, снял фуражку, пригладив назад косую челку, прошел к письменному столу и стал выдвигать один ящик за другим. То, что он искал, оказалось плиткой шоколада в яркой обертке. Разломив пополам, протянул мальчикам. Голодные, они с жадностью ели завернутый в хрустящую фольгу вкусный шоколад, и будущее уже не казалось таким пугающим.

А немец, внимательно изучая его лицо, снова расспрашивал о родственниках, живущих где-то в Германии. Слушал сочиняемую на ходу ложь и барабанил пальцами по столу.

– Понятно! – перестал он барабанить. – Что же мне делать с тобой?!

Станислав растерялся. Поверили ему или нет?! Что кроется за этими словами и надо ли отвечать на вопрос?

– Хорошо, поживешь у меня дома, пока я буду наводить справки! – подвел черту под их разговором немец, вставая из-за стола. Выглянул в дверь, распорядился насчет машины.

Скорее по наитию, чем рассуждая здраво, чувствуя неподдельный интерес этого человека, Станислав понял, что сейчас – единственный шанс. Рискуя разозлить его и ничего не добиться, вежливо поблагодарил немца за участие, твердо посмотрел в глаза и сказал, что без матери и сестры никуда не поедет. Конечно, это был блеф чистой воды. Но, как говорили егеря, спуская легавых по волчьему следу, ты или пан, или пропал!

Тот как-то странно глянул на него, постоял немного, видимо размышляя, потом согласился. Дал полчаса. Не выпуская руки брата, Станислав почти бежал вдоль строя молчаливо стоявших женщин, до хрипоты выкрикивая имя матери. Она не отзывалась. А время истекало. Вот немец недовольно постучал по циферблату часов, давая понять, что поиски закончены. У него заныло сердце. Он чуть не закричал от отчаяния. И тут, Matka Boska, за какой-то теткой мелькнуло красное пальто Агнешки. Грубо расталкивая с дороги мешавших ему женщин, кинулся к матери, прижал к себе сразу же разревевшуюся сестру.

– Братик! Братик! Где ты был? – всхлипывала малышка, обнимая его за шею.

Мать, неуверенно улыбнувшись, вяло погладила его по голове. Раздавленная смертью отца, существуя где-то вне времени, она вряд ли заметила отсутствие обоих своих сыновей.

– Идемте! Идемте скорей! – позвал он.

Когда бараки, ворота и колючая проволока остались далеко позади, а машина выехала на асфальтовую дорогу, ведущую к городу, он смог наконец поверить, что вытащил свою семью из этого ада.

Встретившись взглядом с немцем в зеркале заднего вида, благодарно улыбнулся ему и тепло подумал, может быть, не все, кто носит черную форму, – плохие люди. А черное совсем не означает – зло.

В доме их встретила похожая на высохшую треску пожилая фрау с седым пучком на макушке, в накрахмаленном переднике горничной поверх коричневого платья. И остроухий, брыластый, мраморный дог. Здоровый, как теленок. Они оба не выразили никакого восторга при виде нежданных гостей. Оставив его с семьей на попечение своей экономки, немец сразу же уехал.

Пес шумно обнюхал их всех по очереди. Его особенно. Несколько раз ткнувшись носом в самое незащищенное место. Ощущение было не из приятных. Прикрикнув на собаку, женщина с ворчанием – «что только нахлебников ей тут и не хватало» – проводила гостей в дальнюю комнату. Светлая и чистая, наверное, раньше спальня принадлежала девушке, но Станислав не стал задумываться, что сталось с прежними хозяевами этого дома. Самое главное, здесь была настоящая кровать: с матрасом, подушками и одеялом. Наконец-то они будут спать по-человечески.

Фрау вернулась с чистой одеждой. Теперь она уже ворчала на своего хозяина. Говорила, что у герр Ральфа совсем нет головы. Взвалить на себя такую обузу. А все эта проклятая работа… кого хочешь, изведет…

– Милый юноша был таким славным… пухленьким поросеночком! – качала она головой, раскладывая на покрывале фланелевую сорочку вместе с халатом для матери и три идеально наглаженных мужских рубашки для остальных.

Станислав невольно улыбнулся. Поросеночком, да еще пухленьким, здесь и не пахло. Немец скорее напоминал железный фонарный столб. «Ральф… Значит, так его зовут… И имя под стать…»

Женщина сунула ему в руки мерзкого вида кусок мыла, ткнула пальцем в голову.

– Это от насекомых, – сказала она.

Завелись ли у них вши, он не знал, но все равно покраснел от ее догадливости. С мытьем младших справился довольно быстро, засунув обоих в одну ванну. Но вот мама, ко всему безучастная, сидела на стуле и вряд ли слышала, о чем ее просили. Он невыразимо смущался и нервничал, снимая с нее запыленную дорогой одежду. Она была женщиной, его матерью, и было вдвойне неловко смотреть на ее прелести. А еще предстояло мыть. Фрау поняла затруднительность его положения. С радостью приняв помощь, остальное он доверил ей.

После попытался расчесать мамины волосы, но лишь напрасно промучился, они совсем спутались.

– Так ты выдерешь матери все волосы! – протянула немка ножницы. – Обрежь их… Ничего, отрастут!

Было жаль отрезать мамино «мягкое золото», как любил говорить отец, но он послушался разумного совета. Сам успел умыть только лицо. Продолжая ворчать, что не барин, успеет помыться, а дважды разогревать она не станет, фрау позвала за стол. Накормила сытным ужином. Он попросил немного молока. Сестренка кашляла. Женщина посмотрела на него с таким видом, будто молоко в кувшине она нацедила из своей плоской груди, но не пожалела, даже разогрела и налила полных четыре кружки. Поставила на стол баночку с медом.

Разморенный теплом и едой, он бы вымылся и тоже лег спать, но вернулся немец. Экономка позвала его к хозяину в кабинет. Уже без кителя, тот сидел за письменным столом и барабанил по нему пальцами в такт бравурно звучащему из приемника военному маршу. Воротник рубашки расстегнут, рукава закатаны выше локтей, на столе початая бутылка вина, бокал.

– Ты поел? – спросил у него немец, перестав барабанить пальцами.

Станислав кивнул, понадеявшись, что его избавят от дальнейших расспросов и отпустят спать.

– Хорошо!

По маслянистому взгляду, каким тот посмотрел на него, стало ясно, что выпито немало, но когда немец встал из-за стола, оказалось (сколько бы не было выпито), на его здоровье это никак не отразилось – он был абсолютно трезв. Расхаживая по кабинету, заложив руки за спину, начав издалека и довольно витиевато, он объяснил Станиславу, что будет стоить освобождение его семьи из концлагеря. Вначале Станислав просто не поверил своим ушам. Как можно предлагать одному мужчине стать любовником другого мужчины? Но по тому, как немец смотрел на него, не похоже было, что тот шутит.

Наивная вера в бескорыстие этого человека – что ж, ему недолго пришлось тешить себя пустыми иллюзиями. Летом Станиславу исполнилось четырнадцать, но, оставшись после гибели отца за старшего, теперь только он мог защитить свою семью. Он согласился. Впрочем, взгляд немца и не предполагал выбора.

30 глава

Оуэн пил третью или, может быть, уже четвертую рюмку, когда почувствовал, как приятное тепло, наконец-то, согрело замерзшую кровь. Паренек продолжал сидеть на самом краешке дивана у него в ногах, в его позе чувствовалось напряжение, а взгляд был прикован к бархатному занавесу, за которым исчез Ши.

«Ну вот, теперь я еще и фокусник…» – подумал Оуэн. Не решив пока, забавляет его это или начинает злить, спросил с долей сарказма:

– Ждешь, что они появятся из воздуха?

Юный шляхтич оглянулся, глаза его светились ожиданием чуда. Оуэн посмотрел на часы. Поблескивая позолотой, маятник неустанно трудился, отмахивая время. Стрелки на круглом циферблате с римскими цифрами показывали без четверти шесть.

«Такой забавный… еще немного, и меня прошибет слезой умиления…» Все-таки найдя поведение мальчишки довольно занятным, он снизошел до объяснений:

– Конечно, Ши понесут твою сестру и брата, но твоей матери… придется идти своими ногами. Так что не жди их раньше полуночи.

Встал с дивана, с удовольствием потянулся. Он солгал. Шибан давно вернулись. Вот и Оливер, хлопоча с излишним усердием, уже взял на себя заботу о женщине и детях. Но стоит сказать об этом мальчишке, и тот либо распустит нюни от счастья, либо станет канючить увидеться с родными. А оставить его в сомнениях и тревожном неведении – из этого может выйти что-нибудь интересное!

– Идем, – он поманил его за собой.

– Позвольте мне подождать их здесь! – оглянувшись назад, словно боялся пропустить самое важное, обратился к нему юноша.

– Нет! – отказал Оуэн. – Но, пожалуй… – он окинул напряженно-застывшую фигуру юноши игривым взглядом проголодавшегося зверя, – сегодня я позволю тебе опуститься передо мной на колени! – и слегка изогнув бровь, уточнил: – Полагаю, ты горишь желанием очутиться в моей спальне?

Под его насмешливым взглядом, неуверенно (сердцебиение выдавало его смятение) юный шляхтич переступил порог комнаты, обставленной в мавританском стиле, с восточной роскошью.

– Тебе придется забыть все, чему тебя учили, – властно привлек его к себе Оуэн. – А, впрочем… – посмотрел задумчиво, – чему могла научить тебя эта жирная свинья?

На разобранной широкой кровати лежала аккуратно сложенная шелковая пижама. На тумбочке графин с коньяком, на серебряном блюдечке тонко нарезанный лимон, рядом сигареты, шведские спички. «Набор джентльмена…» – хмыкнул он.

Его ироничное хмыканье почему-то заставило лицо юноши побледнеть. Оуэн рассмеялся.

– Не бойся, сегодня я не кусаюсь, – и приказал: – Сними одежду и выброси свое тряпье за дверь, я покажу тебе ванную.

Смутившись, Станислав оглянулся назад, на закрытую дверь.

Было так трудно скрыть волнение от нахлынувших на него воспоминаний о той ночи, когда прежний хозяин впервые привел его в свою спальню. Вот так же велел раздеться догола и оставить одежду за дверью. Фрау Марта, так он назвал экономку, потом выбросит.

– Завтра куплю новую, – пообещал щедро. – А сегодня одежда тебе уже не понадобится! – и «умыл» руки.

От игрового тона и этого потирания ладоней Станиславу стало как-то не по себе. Немец заметил его тревогу.

– Не волнуйся! Я отличный любовник! – обнадежил он.

Как будто это что-то меняло…

Показал, где ванная комната, напомнил (а то он без него не знал, какой грязный), чтобы вымылся хорошенько, и вышел. Горячая вода. Станислав уже успел забыть, какое это блаженство. Поэтому, не жалея мыла, тер себя мочалкой, смывая лагерную грязь. А после, забыв обо всем, нежился в ванне, подложив под голову свернутое полотенце. Чувствуя, что засыпает, думал об отце отстраненно, уже не испытывая горечи. События после его смерти менялись, будто в детском калейдоскопе. Стремительно. Времени на скорбь не осталось, надо было заботиться о живых…

Немец вошел без стука.

– Вылезай! Живее! Я жду тебя… весь в нетерпении! А ты смотрю, спишь тут на ходу!

За руку, резко выдернул из воды. Взял полотенце, позвал:

– Иди сюда! Я вытру тебя!

Но он не просто вытирал его полотенцем. У Станислава уже был небольшой любовный опыт. Соблазненный горничной, он помнил, как зажал девушку в темной комнате и, сгорая от нетерпения, шарил руками по ее податливому телу. А она только смеялась и просила молодого паненка не торопиться. Самому же стать объектом чьей-то похоти, чтобы тебя тискали, словно какую-нибудь женщину, да еще против воли…

– Хватит! Перестаньте! Я не хочу! – оттолкнул он его руки.

– Отказываешься? – немец присел на край ванны.

– Да! – завернувшись в полотенце, отступил назад Станислав, сдерживая готовые пролиться слезы. – Пожалуйста! Вы… должны понять… Это невозможно! Я не могу!

Немец забарабанил пальцами по белому кафелю.

– Я буду помогать по дому, – еще на что-то надеясь, попросился Станислав. – Буду делать любую, самую тяжелую, самую грязную работу! Пожалуйста! Все, что угодно… Кроме… этого.

Ломал он свою дворянскую гордость, соглашаясь стать прислугой.

– Понятно, – немец перестал барабанить пальцами. – Мне не нужен слуга. Я живу один, и меня вполне устраивает, как фрау Марта справляется со своими обязанностями. Но раз ты не хочешь быть моим любовником… мне придется отправить тебя обратно в лагерь. Твою семью, разумеется, тоже… – он замолчал, пристально изучая его лицо.

От возникшей паузы сердце Станислава сжалось в предчувствии недоброго.

– А так как я очень злопамятный… – продолжил немец и взгляд его стал похожим на взгляд мертвой рыбы, – то прикажу бросить их в печь. Живьем. Твоя участь тоже очевидна. В лагере ты будешь лишен моего покровительства, но раз тебе так не терпится стать слугой… – он как-то нехорошо усмехнулся, – уверен, мои подчиненные не откажутся взять такого привлекательного мальчика в «услужение». И ты будешь обслуживать их… пока сможешь шевелиться. Не думаю, что проживешь долго…

Немец встал, собираясь уйти. Он не орал, не ругался, не плевался слюной. В его словах не было даже угрозы, лишь страшная констатация фактов. Ни надежды, ни выхода. Станислав продрог до костей в теплой, наполненной влажным паром комнате.

– Пожалуйста…

Это все, что он смог выдавить из себя, загораживая ему дорогу.

Молча немец отобрал у него полотенце, и они вернулись в спальню.

Пока тот раздевался, он лежал на кровати, вцепившись в простыни, уговаривая себя, что в этом нет ничего страшного. Совсем ничего. Но все равно было и холодно, и страшно. Кожа покрылась мурашками. Стук сердца отдавался в ушах. В голове шумело, а во рту пересохло. Хотелось, чтобы все закончилось, так и не начавшись…

Немец подошел к кровати. Без одежды (оказывается, форма скрадывала его фигуру), весь поросший рыжеватыми волосками, здоровенный, как кабан, выглядел он устрашающе. А то, что торчало у него между ног, и вовсе было огромным. Испуганно взвизгнув, Станислав заелозил ногами по простыне и стал пятиться от него, и пятился, пока не свалился на пол. Забрался под кровать. Желание убежать, спрятаться было безотчетным, инстинктивным. Чертыхаясь, тот полез доставать его, а он визжал и лягался, не даваясь в руки. Наконец, немцу удалось схватить его за лодыжку, он выволок Станислава наружу, швырнул на постель.

Во время войны с Османской империей, рассказывал им с гордостью учитель истории, турки так ненавидели поляков за их беспримерную отвагу (те стояли насмерть и в плен не сдавались), что сажали на кол даже мертвых! А немец вытворял такое с ним живым.

Засунув в него свои пальцы, он что-то говорил ему короткими, отрывистыми фразами, но Станислав, перестав вдруг понимать его речь, лишь плакал и вырывался. Неожиданно рука немца впечатала его лицом в хрустящую чистотой простынь и придушила. И ужас близкой смерти вывихнул, затуманил сознание. От нехватки воздуха легкие ободрало огнем, перед глазами запузырились, лопаясь, радужные круги, задыхаясь, он заскреб ногтями по простыне. Это последнее, что осталось в памяти до момента, когда хлопнула дверь, а увидев его снова, Станислав поверил, что все еще жив.

Мерзавец вернулся в халате, с влажными после душа волосами, сияя довольством на раскрасневшемся лице, с противно яркими, как у шлюхи, губами. Зажав под мышкой журнал, в руке бокал с вином.

– Иди, ополоснись и возвращайся! – приказал он. Растянувшись на кровати, раскрыл журнал.

Станиславу не хотелось ни думать, ни шевелиться, но пришлось вставать.

– Не забудь смыть с лица слезы и сопли! Маленький притворщик! – рассмеялся немец ему вслед. – И не копайся там! Я весь в нетерпении!

Держась за живот, ступая по полу, словно по битому стеклу, он направился в ванную. Закрыл за собой дверь и, всхлипывая от отвращения, без сил опустился на холодный кафель. По ногам растекалась мерзкая гадость. Жить не хотелось. Девять поколений шляхтичей, благородная кровь, дворянская гордость, достоинство – за несколько минут все было втоптано в грязь этой похотливой немецкой свиньей. Станислав начинал понимать безрассудство отцовского поступка. Никого не спасшего, но позволившего Казимиру Ольбрыхскому умереть, не запятнав своей чести. Живот свело судорогой, накатила неудержимая рвота.

Уже и весь ужин был на полу, а живот продолжало сводить, рвотные позывы выворачивали его наизнанку. Изо рта потекла горькая слюна. Чувствуя, что сейчас начнет выплевывать свои внутренности, он начал задыхаться. Перед глазами поплыло. Немец не дал ему умереть. Распахнул дверь, выругавшись, шагнул к нему, обхватил поперек туловища, сильно сдавил и встряхнул, как это обычно делают, если человек подавился. Потом сунул в ванну. Открыл краны до упора.

– Выпей! – протянул стакан.

Думая, что это вода, клацая зубами о стекло, Станислав сделал большой глоток и закашлялся. Водка обожгла гортань, но и согрела. А горячая вода смыла дрожь озноба, грязь и омерзение греха. В какой-то момент все стало безразличным. Лежал на дне лодки, которая, раскачиваясь на волнах, плыла куда-то, и он вместе с ней…

Проснулся он уже под утро, потому что очень хотелось в туалет. Немец спал рядом, повернувшись к нему широкой спиной. В малиновой с идиотскими слониками пижаме. Крохотный лучик надежды, что прошлая ночь – всего лишь страшный сон, тут же угас. Осторожно, чтобы не разбудить зверюгу, Станислав выбрался из-под одеяла. Слава богу, он тоже был одет. Но с оскорбляющим намеком на его теперешнее положение. В женскую ночную сорочку.

Умываясь, услышал шаги и замер, испуганно вцепившись в раковину, ноги сами прилипли к полу. За спиной в унитаз напористо зажурчала струя. Потом зашумел сливной бачок. Немец подошел сполоснуть руки. Спросил, как он себя чувствует. Скинул пижаму и встал под душ. Станислав ничего не ответил, его подташнивало.

Фыркая от удовольствия, немец плескался в ванне. И сто лет он не хотел бы видеть его самодовольную рожу, но тот, как назло, отражался в зеркале. Его фигура и сейчас внушала уважение. «Какая мощная мускулатура… Такого и дубиной не завалишь…» – подумал Станислав, невольно разглядывая его. Но мужское достоинство немца, так напугавшее его вчера, оказалось вполне обычным. Нормальных размеров. Не больше, чем у отца или других мужчин, сидящих в парильне после удачной охоты. Может, у страха и правда глаза велики? Смутившись, он неловко отвернулся.

Между бритьем и чисткой зубов немец снова поинтересовался его самочувствием.

– Болит? – спросил он.

«Сам же вчера измывался надо мной, садист! А теперь спрашивает… свинья! Надругался самым мерзким образом и хочет, чтобы я пищал от восторга!» – разозлившись, Станислав перестал бояться. Ему не было больно. Было как-то гадко. Он сказал, что болит.

– Хорошо. Отсыпайся пока, – кивнул немец. – Я постараюсь вернуться пораньше, и мы продолжим наше знакомство! – игриво пообещал он. По-солдатски быстро оделся и ушел.

Думать о том, что будет, когда тот вернется, не хотелось. Накрывшись одеялом с головой, он задремал и, наверное, проспал бы до вечера или даже до следующего утра, но экономка разбудила его после полудня. Фрау Марта снова ворчала, что он-де не барин, а у нее забот полон рот и приглядывать за сумасшедшей она не нанималась… Сказанные о матери слова неприятно задели самолюбие, но Станислав промолчал. Они больше не были господами.

Впрочем, ворчать было в характере этой женщины. На самом деле она уже позаботилась о его родных. Даже сходила в госпиталь, где именем своего хозяина (ему-то лекарства зачем?) набрала целую аптечку. Напоила Агнешку микстурой от кашля, матери дала успокоительного, накормила всех завтраком. По тому, как смотрела на него, пока он ел, Станислав понял, к своему глубокому стыду, что женщине известно о содомских наклонностях герр Ральфа.

Немец вернулся поздно вечером. По настоянию экономки, он дожидался его в гостиной. Сидел на диване и клевал носом.

– Ждешь меня, молодец! – похвалил тот.

Несмотря на позднее время, выглядел немец бодро и был в отличном настроении. Ел с большим аппетитом. Пил вино. Интересовался его самочувствием, вызвав у него своим вопросом легкую дурноту. После ужина, захватив недопитую бутылку и бокал, позвал с собой в кабинет. Для беседы. В принципе понимая, о чем пойдет речь, Станислав почувствовал, как начинает сводить живот.

Развалившись в кресле, немец налил себе полный бокал. Повертел в руках. Густого красного оттенка, вино рубиново искрилось на свет. Смакуя, выпил. Станислав подумал, что это, может быть, и не вино вовсе… Почему бы этому вурдалаку не пить человеческую кровь… с такой-то мордой?

– Поговорим о твоем вчерашнем поведении, – начал немец, – оно мне не понравилось!

«Что? А как насчет твоего поведения!» – чуть было не возмутился Станислав, но вовремя спохватился, наткнувшись на его взгляд. Немец опять смотрел на него взглядом мертвой рыбы.

– Не выношу, когда мне говорят «нет»! – сказал он. – Это первое! А еще, мне не нравятся умные мальчики, которые думают, что могут играть со мной в свои лисьи игры – «буду – не буду, хочу – не хочу»!

– Я не…

– Молчать! – прозвучало командой на плацу. Станислав испуганно вздрогнул.

– Тебе знакомо выражение «не будите спящую собаку»? – остывая, уже мягче спросил немец.

Он кивнул.

– Вот и не буди во мне зверя! Понятно? – немец встал, подошел к нему, положил руку на плечо, и Станислава сразу же затошнило. – Я уже говорил тебе, что я хороший любовник и добавлю: не сторонник грубых отношений. В насилии нет разнообразия. Слушайся меня! Делай, что говорю, и у нас сложатся прекрасные отношения! – пообещал он. Вернувшись за стол, вылил остатки вина в бокал и снова поинтересовался:

– Как ты себя сейчас, чувствуешь? Все еще болит?

Пил вино и смотрел на него поверх бокала.

– Да… – с трудом разлепил губы Станислав. Сердце противно екнуло.

– Хорошо. Не буду сегодня тебя трогать. Можешь топать, – отпустил его немец. – Завтра попробуем все сначала! – и вдруг удивился: – Странно, что до сих пор болит! Я постарался распечатать тебя достаточно деликатно…

«Если весь вчерашний ужас называется деликатностью… то что же тогда…» – Станислав не стал додумывать свою мысль, поскорее, пока тот не передумал, закрыл за собой дверь кабинета.

Немец передумал. Явился где-то среди ночи. Растолкал, прижал палец к губам, потянул из постели. В коридоре сгреб в свои медвежьи объятия, шепча, что больше не может ждать.

– Но вы обещали мне! Обещали, что не будете меня трогать! – оскорбленно восклицал Станислав, отталкивая его. Внутри набухали слезы протеста. Он расплакался бы, если бы не стыдился этой девчачьей слабости.

– Я соскучился!

Ответ немца был однозначен. Без дальнейших уговоров, подхватив на руки, понес к себе в спальню. При виде кровати перед глазами сразу всплыл кошмар прошлой ночи, от резкого позыва к рвоте Станислав рванулся в ванную и склонился над раковиной. Он весь дрожал. Зашедший следом, приподняв свои белесые брови, немец уставился на него с легким недоумением.

– В чем дело? Что тебя напугало? – шагнул он к нему. Привлек к себе. Обнял. Уговаривая, ласково поглаживал по голове, по спине. – Не бойся, я буду осторожен. Это приятно. Вот увидишь, тебе понравится!

Ощущение было смутным, но немец, кажется, и правда хотел, чтобы Станиславу понравилось то, чем они сейчас станут заниматься.

– Хорошо! Сделаем это в ванне! В горячей воде ты перестанешь дрожать, и вообще, в воде все будет по-другому!

Он почему-то решил, что Станислава пугает только кровать.

В воде, действительно, все было по-другому. Кроме самого главного. Немец снова использовал его тело для удовлетворения своей похоти. Жарко дышал в затылок, с рычанием покусывал за шею и плечи. А он, прислушиваясь к тому, как мощно напрягается мускулатура этого большого тела, готового в любой момент потерять контроль над своей силой, больше не вырывался и не плакал, чтобы не будить в нем зверя. Но оказалось, того и не надо было будить – зверь никогда не спал. Его клыки и когти оставили отметины на теле и в душе Станислава.

После, не поднимая глаз, чтобы не расплакаться, он попросился уйти к себе в комнату. Немец не разрешил. Показал на кровать.

– Ложись!

– Но можно мне хотя бы одеться? – снова попросил Станислав.

– Зачем? Боишься замерзнуть? – рассмеявшись, спросил тот и игриво добавил: – Не переживай, я согрею тебя!

Станислав смутился.

– Я не засну… раздетым…

– Хорошо, поделюсь с тобой пижамой. Хитрый ты лисенок!