Текст книги "BRONZA"

Довольный собой, немец протянул ему верхнюю часть пижамы. Одевшись, Станислав забрался под одеяло, съежился, чтобы занимать как можно меньше места, но растянувшись рядом, тот облапил его, притянул к себе.

– А можно мне уйти… – сделал он последнюю попытку избавиться от навязанного ему общества.

– Спи! Я скоро захочу тебя снова! – сонно проворчал немец, чуть ослабив хватку.

Нрава хозяин оказался вспыльчивого, легко выходил из себя, не стеснялся выплеснуть на него свое раздражение или дурное настроение. Мог наорать. Нахамить. Какой-нибудь предмет мог легко пролететь мимо головы Станислава. Но все это было лишь игрой – на самом деле у него был отличный самоконтроль. Потому что ни разу руки немца не протянулись к Станиславу, чтобы ударить. Хотя вряд ли он отказывал себе в этом приятном удовольствии. Костяшки его пальцев все были в маленьких шрамах от частого рукоприкладства.

Со службы он всегда возвращался в хорошем настроении. Долго и тщательно мыл руки. Ужинал под звуки марша (менять пластинки входило в обязанности Станислава) и пил вино. А когда его взгляд становился масляным, наступало время, о котором Станислав старался не думать весь день. Все начиналось по-разному, но заканчивалось всегда одинаково. Немец, фыркая, плескался в ванне, а он лежал растоптанный, мокрый и грязный…

Прошло полгода, за заслуги перед отечеством его хозяин получил новое звание и новую должность. Наверное, это была настоящая синекура, раз она позволила ему вернуться в Берлин. Подальше от фронта. Поселиться в роскошном особняке недалеко от городской ратуши. Из разоренной войной Польши герр Ральф вывез его с семьей, экономку, своего пса и целый вагон награбленного, прицепленный к хвосту поезда.

Устроившись с комфортом, они ехали в спецвагоне, только для высших чинов, заняв два смежных купе. Пока немец с другими соратниками по оружию что-то там отмечал в вагоне-ресторане, он смотрел на мелькающий за окном пейзаж. На расстилающуюся за окном идиллию. И не верилось, что где-то идет война, гибнут люди…

В новом доме у него появилась своя, отдельная спальня. Правда, это ничего не изменило в их отношениях. Немец по-прежнему истязал его тело так часто, как только мог. Но здесь, в Берлине, по крайней мере он не держал его все время взаперти. Часто брал с собой на прогулки по городу. Они ходили в кино. На концерты. В рестораны. Вместе с тем вряд ли он делал различие между ним и своим любимцем догом со странной кличкой «Башмак». У Станислава сложилось впечатление, что его он тоже выгуливает, потому что никогда не спрашивал, куда бы тот хотел пойти, что посмотреть, и в ресторане всегда заказывал только на свой вкус.

А однажды вдруг заговорил с ним о своих чувствах. Выяснилось, что теперь ему нужна еще и любовь. Тела оказалось мало! Он хотел и в душе Станислава маршировать, печатая шаг…

Думая, что достаточно изучил характер этого человека, Станислав попробовал взбунтоваться. Понадеявшись, что ради любимого (ведь об этом говорил немец) тот оставит его в покое. Смотрел ему прямо в глаза и говорил, что они оба мужчины… Что их отношения невозможны! Что это противно природе! Противно Богу! Немец слушал его горячую обвинительную речь и даже не барабанил пальцами, как обычно.

– Хорошо, иди к себе, – отпустил он Станислава.

Гордый победой, засыпая в своей постели, он впервые не ждал, что кто-то будет прижиматься к нему сзади и жарко дышать в затылок. На следующее утро, после завтрака, фрау Марта сняла свой рюшистый фартук, надела пальто и, застегивая вокруг шеи горжетку из облезлой лисицы, велела Йозефу собираться. На встревоженные вопросы Станислава ответила, что герр Ральф отдает мальчика в интернат, где тот будет играть в школьном оркестре.

– Твой брат уже большой, пора самому зарабатывать на хлеб, – как всегда проворчала она. – Ну, что сидишь… – прикрикнула на него, – я буду собираться еще минут пять!

Он бросился искать немца.

Молча выслушав его сбивчивые объяснения и мольбы, тот спросил:

– И ты больше не будешь отказываться от моей любви?

Снова удовольствие против воли, тихие слезы стыда и унижения. Несмываемое ощущение позора. Поникнув плечами, Станислав кивнул.

– Это хорошо, – согласился немец. – Потому что следующего раза… попросить за брата… такой возможности у тебя… больше не будет.

На него холодно смотрели глаза мертвой рыбы, и он понял, что совсем не знает этого человека. Понял, что если тот и любит его, то любовью эгоиста. Немца на самом деле не волновало, что творилось в душе Станислава. На это ему было наплевать. Он хотел владеть им и владел…

Но в последнее время все начало меняться. Хозяин все реже бывал дома. Теперь предметы летали уже по всему дому. Он стал раздражительным и начал пить, перейдя на более крепкие напитки. Правда, в этом был и свой положительный момент. Даже затащив его в спальню, рухнув на кровать, тут же засыпал. И он больше не заговаривал с ним о своей любви.

Однажды он зашел на урок Йозефа. Слушая, как тот играет на скрипке, барабанил пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел, и смотрел на нескладного, увлеченного игрой мальчика тяжелым, неподвижным взглядом. Потом о чем-то долго беседовал с учителем музыки. У Станислава болезненно сжалось сердце. Йозефу исполнилось четырнадцать.

Он со всей силой ударил брата по лицу, когда тот не понял, почему не должен больше попадаться на глаза пану Ральфу. Но как еще он мог объяснить? Зато сам попался на глаза одному из гостей хозяина, чем ужасно рассердил немца.

– Разве я не говорил тебе, чтобы ты не шатался по дому, когда у меня гости? – выговаривал он потом Станиславу, виновато опустившему голову.

А встреча произошла совершенно случайно. Они нечаянно столкнулись в коридоре.

– Ральф, дружище, ты не говорил, что держишь в доме такую очаровательную зверушку! – рассмеялся гость. – Я что… пугаю его?

В приятном, с хрипотцой голосе добродушное удивление. Черноволосый, в прозрачных серых глазах насмешливый интерес. Конечно, он не мог быть тем самым «немцем», но Станислав все равно бросился бежать от него со всех ног.

С тех пор, как в доме начали собираться шумные компании (здесь теперь играли в покер, и игра шла по-крупному), Марта стала запирать их всех в своей комнате, стоило к подъезду подъехать машине.

– Раз у котов такое веселье… – ворчала она сердито, – мышам одни лишь слезы! – и со словами «береженого бог бережет» прятала ключ в карман своего платья…

И тут Станислав отчетливо понял, что если тот парень со странным именем, к которому новый хозяин почему-то обращается во множественном числе, действительно приведет его семью, он больше никогда не увидит старую ворчунью. Остальных убейте! Кого остальных? В доме только фрау Марта! Может, ее уже нет в живых? В этом не было справедливости. И на душе сразу сделалось тоскливо.

– Я велел подойти! Или мне помочь тебе сделать шаг в мою сторону?

Услышав недовольство в голосе своего нового хозяина, Станислав невольно вздрогнул.

Поведение нерешительного юнца, продолжавшего топтаться у дверей, так и не выполнившего его распоряжение, кажется, начало раздражать Оуэна. Наблюдая, как на его окрик паренек торопливо избавляется от одежды, решал, не стоит ли проучить строптивого. Но настроившись на иронично-снисходительный лад, только спросил:

– Надеюсь, ты не собираешься услаждать мой слух хныканьем ничего с тобой не делать?

И угадал, по тому как виновато, будто пойманный за руку воришка, тот потупился, продолжая стоять на том же самом месте у двери. «Еще минута, и этот хитрый лисенок притворится мертвым…» – Оуэн сам шагнул навстречу.

– Пора избавить тебя от груза прошлых ошибок!

Заклинающие пальцы коснулись лба Станислава, стирая из памяти четыре года его жизни.

– Люблю совращать с пути истинного неискушенных мальчиков, – сказал Оуэн, целуя губы, приоткрывшиеся навстречу его поцелую. – Философия порока такова… мой юный друг, что яд греха слаще райских яблок!

Искрящиеся насмешкой глаза лукавого демона заглянули в немного испуганные, растерянные глаза Станислава, и тот почувствовал, как сладкая отрава поцелуя растекается по телу, превращая кровь в жидкое пламя. Колени его подогнулись. Но прежде чем его поглотила, нет, не любовь, но темная и греховная страсть, он успел понять, что же хотел сказать ему прекрасный демон-искуситель.

31 глава

«Ах, да… женщина, прячущая тонкую красоту лица за неряшливо спутанными волосами. И двое детей, жмущихся к ней. Маленькая девочка, что проживет недолго, и светлоголовый мальчик с такими же голубыми, как у брата, глазами…» После завтрака Оуэну вдруг захотелось увидеть тех, кого он спас под влиянием момента.

– С вашего позволения!

Дворецкий отправился выполнять распоряжение своего господина.

В ожидании, когда слуга приведет ему семью юного шляхтича, Оуэн смотрел в окно, засунув руки в карманы галифе. На улице стояла оттепель, с крыши свисали сосульки, весело чирикали птички и ярко светило солнце. Его не удивило, что вчера еще была зима, а сегодня уже наступила весна. Настроение Марка каким-то образом всегда отрицательно сказывалось на погоде. На вежливый стук «можно войти?» он повернул голову.

Даже то платье, что смог подыскать для нее Оливер, сидело на женщине с элегантной простотой. Собранные на затылке в тяжелый узел волосы открывали плавные изгибы шеи и плеч. Белая косточка, голубая кровь, благородство, передаваемое от поколения к поколению. С внутренним недоумением разглядывая представшее перед ним «святое семейство», Оуэн не понимал, зачем спас их. И что делать с этим дальше? Их присутствие здесь было результатом его минутной слабости, и это как-то раздражало. Творить добро не входило в число его «добродетелей». К тому же он не жаловал чужих в своем доме.

Дети жались к матери. Женщина смотрела на него с нескрываемым страхом. Оуэн повернулся к дворецкому.

– Простите, милорд… по-видимому, гостью пугает ваша форма… – ответил слуга на его вопросительный взгляд.

– Прикажешь раздеться? – изогнул бровь Оуэн. Сегодня он собирался появиться на службе, поэтому был при полном параде.

Дворецкий закашлялся. Женщина поспешно отвела взгляд в сторону.

Залюбовавшись изящным профилем – а полька была очень красива, – Оуэн вынул несколько шпилек из ее прически. Распуская светлые, медового оттенка пряди, уже раздумывал, а не оставить ли себе и женщину, но нечаянно коснувшись пальцами бледной щеки, тут же с отвращением отдернул руку.

Душа женщины была пуста, будто пересохшее речное русло. В ней не было жизни. Когда-то прозвучавший выстрел убил не только отца ее детей. Продолжавшее биться до сих пор сердце умерло, остановившись в тот самый день, четыре года назад. Не будь у нее чести дворянки и долга матери перед детьми, она давно бы наложила на себя руки, чтобы избавить старшего сына от унизительной обязанности заботиться о ней.

Оуэн отошел прочь, женщина его больше не интересовала. «Святош развелось вокруг… алтарей для заклания не напасешься…» – кажется, он впервые не знал, что делать. Но тут заметил, как юноша со слугой смотрят на него.

– Что это вы уставились на меня с таким обожанием? Вы двое! – слегка нахмурившись, спросил он. – А, понятно… этого недостаточно. Теперь я должен подыскать для всех безопасное место. Дать всем денег. Избавить от печальных воспоминаний, и все начнут жить заново. Счастливо!

Иронизируя, он прошел в гостиную, плюхнулся на диван, развалился, раскинув руки. Но по счастливому лицу Станислава, хвостиком увязавшегося за ним следом, было видно, что юный шляхтич именно так и думает. Оуэн смешливо фыркнул: «Людишки… протянешь им палец помощи, а они уже норовят усесться у тебя на ладони…»

– Даже не надейтесь! – заверил он обоих.

– Позвольте, милорд, кое-что предложить, – обратился к хозяину дворецкий, заметив перемену в его настроении. Тот благосклонно кивнул.

Оказалось, что у Оливера имелась маленькая ферма в Эссексе, и накопился небольшой капитал. Он предложил отдать все семье польских беженцев, если хозяину, конечно, будет угодно помочь этим несчастным покинуть пределы Германии, чтобы добраться до Англии.

Покосившись на него, Оуэн ревниво подумал: «С чего бы это Оли разволновался, словно молодожен перед первой брачной ночью?» Обдумать предложение слуги он не успел. Радостно вспыхнув, Станислав порывисто схватил его за рукав, вцепился в руку.

– Я буду молиться за вас Господу… Мы всей семьей будем молиться Господу о вашем благополучии! – горячо воскликнул он.

Богу – молиться о благополучии Демона?

– Да на кой черт мне заступничество твоего Бога? – слегка опешил Оуэн. Восторженные слова юноши для него прозвучали неменьшим кощунством. – А что до благодарности… – он выдернул у него свою руку, – у тебя будет предостаточно времени на ее выражение. Тебя я не отпускал.

Разочарованный, Станислав посмотрел на него с такой обидой, будто тот обманул его. Оуэн мгновенно сгреб его за грудки.

– Какая удобная забывчивость… – произнес он с мягкой вкрадчивостью, улыбнувшись ласково. – Оли, не вчера ли мальчишка клялся мне своей жизнью?! Но, видно, лучший способ не нести ответственности за свои слова – это ничего не помнить, не так ли?

Станислав даже не понял, каким образом очутился на полу, а сапог хозяина прижал его щекой к холодной мозаике.

– Не нужно хитрить со мной, дружок. Мне это может не понравиться…

Пнув, Оуэн вдавил юного шляхтича лицом в пол и убрал ногу. Потянулся за сигаретами. Вот и выбор! А он-то не знал, что делать. Не лучше ли позволить мальчишке самому решить судьбу своих близких. Заартачится, начнет плакаться, просить отпустить его вместе с ними… они умрут! Закурив, медленно выпустил струйку дыма, посмотрел, сузив глаза. Выражение лица сделалось выжидающим.

«Ну давай, маленький засранец, вякни что-нибудь возмущенное… Упрекни меня хотя бы взглядом… и я исполню заветное желание твоей матери. А детишки пойдут на десерт Ши. Уверен, мальчики уже проголодались…»

Станислав, закрывающий ладонью оставленный на щеке след от каблука, увидел ожидание в его взгляде. Такое же азартное, как в глазах отца и других охотников, в самом начале охоты напряженно ждущих, когда же спугнутая собаками дичь полетит во все стороны и можно будет влет бить глупую птицу. Пылающее от оскорбления лицо сразу побледнело. Юноша понял, что забылся, обманувшись его добротой, и совсем забыл, кому теперь принадлежит.

– Простите мне резкость моих слов! Я был не прав, – он виновато склонил голову.

– Готов расстаться с родными, не зная, свидишься ли с ними когда-нибудь? Неужели согласен? – подначил его Оуэн.

– Да! – кивнул тот.

– Даже не зная, живы они или мертвы?

– Да! – твердо ответил Станислав. Смотрел в глаза прямо, отвечал, не раздумывая и, как видно, отступать не собирался.

«Речь не мальчика, но мужа…»

– Вот и договорились… – Оуэн похлопал ладонью по тесненной золотыми лилиями синей коже дивана, приглашая его присесть рядом. – А ты и впрямь презабавный мальчуган. Виго не ошибся. Что ж, пока ты привносишь оттенки разнообразия в мою скуку, я не убью тебя. Но не забывай, дружок, что я всегда могу передумать! – сказал он.

Но тут ему на ум пришла одна интересная мысль. От нетерпеливого желания проверить свою догадку даже закололо в кончиках пальцев. Кажется, он уже знал, кто на вопрос Магистра ордена впервые даст правильный ответ. Уверенный, что Людвигу не с меньшим удовольствием захочется устроить для юного шляхтича небольшое испытание, повернулся к слуге.

– Оли, будь добр, позвони барону. Я хочу встретиться с ним через час, в клубе.

При упоминании «Эдельвейса» у Станислава неприятно кольнуло под ложечкой.

– Впрочем, я сам позвоню, – жестом остановив дворецкого, Оуэн порывисто встал с дивана.

– Позвольте, милорд, попросить вас… – обратился к хозяину Оливер.

На лице Оуэна мелькнуло разочарование.

– В чем дело, Оли? Для тебя тоже надо кого-нибудь спасти? – перебил он слугу полным едкого сарказма тоном.

Дворецкий разом утратил всю свою чопорность.

– Что вы?! Как вы могли такое подумать! Я только хотел высказать пожелание, если вы позволите, разумеется…

Оуэн, разумеется, позволил.

– Простите за дерзость, но вам тоже следует покинуть эту страну! – выразил свое мнение дворецкий.

– А-а, ты об этом… – кивнул Оуэн. – Знаю, Оли, знаю… Здесь становится скучно, а скоро станет и небезопасно, даже для меня… – потеплев взглядом, он взял дворецкого под руку. – Идем со мной. У меня тоже есть предложение для тебя.

– Но как же так, милорд?! Кто будет заботиться о вас?! – разволновавшись, с незаслуженной обидой в голосе, спросил Оливер. Словно хозяин уже выставил его за дверь, отказав от места.

Оуэн глянул на слугу с легкой каверзой.

– Деяния добрые наказуемы, Оли… разве ты не знал? – спросил он. – Вот и позаботишься об этом многострадальном семействе. Раз уж сам напросился… – добавил с иронией и зачем-то пощупал себя за локти. Похлопал по плечам, груди. Казалось, проверяет – он еще там? Под этой формой?

Сердце Оливера вдруг сбилось с привычного ритма. Жабой запрыгало в груди. Он испугался, что хозяин сейчас исчезнет и останется только эта черная форма.

– Успокойся, Оли! – Оуэн услышал, и ему не понравился заполошный стук стариковской аритмии. Подошел, останавливая неровный ритм, уперся пальцами в то место, где под пиджаком в отчаянии трепыхалось сердце преданного слуги. – Я никуда не исчезну, – сказал очень мягко. – Как только все утрясется, пришлю за тобой в Эссекс Ши. Ну, кто еще будет так обо мне заботиться? Только не делай больше такое лицо… ладно? – попросил он.

То была настоящая просьба. Дрогнув сердцем и коленями, прослезившись, Оливер чуть было не припал к руке господина благодарным поцелуем, но в последний момент удержался. Для него, дворецкого, это было неподобающим поведением. Потерять лицо – что могло быть хуже.

Оуэн, переговорив с Людвигом по телефону, положил трубку.

– Оли, будь любезен, приготовь машину, – распорядился он, при этом в глазах сверкнули озорные искорки. – Да скажи зайчику, пусть собирается. Возьму мальчишку с собой в клуб. Это его немного встряхнет!

Повернувшись к слуге, спросил:

– Правда, он забавный?

– Если вы так считаете… – ответил Оливер, вновь выглядевший с привычной невозмутимостью, чопорно.

– Я хочу знать, как считаешь ты.

– Юноша… достойный молодой человек. Дворянин. К тому же хорошо воспитан, – ответил дворецкий на строгий взгляд хозяина.

– Вот и я говорю… забавный…

Оуэн задумчиво глянул на свое отражение в зеркале. «Какой-то я весь добрый… даже противно!»

Когда Берлин вовсю бомбили советские бомбардировщики и авиация союзников, одна из бомб угодила в белый особняк на Александерплац, разрушив часть дома. Голые стены и толстый слой пыли на сохранившемся местами мозаичном полу говорили о том, что дом пустовал уже давно…

32 глава

Нью-Йорк, 1987 год. Колесо Фортуны

– Шеф! Это он! Его работа!

К только что подъехавшему начальнику бросился стажер. Его глаза азартно блестели, и сам весь такой вертлявый, радостно-возбужденный, парень напоминал молодую гончую, впервые взятую на настоящую охоту.

– Это наш «Театрал»! Он снова убивает! – излишне громко, не скрывая своего щенячьего восторга, выпалил молодой человек.

Сумрачно глянув на него, шеф хмыкнул и по-отечески, подзатыльником, остудил пыл своего сотрудника. Тот не понял, за что, и обиженно насупился, потирая затылок. Рука у начальства была тяжелой.

– Я рад твоему рабочему настрою, стажер! Но умей проявлять уважение к смерти! – довольно приятным баритоном ответил шеф на его вопросительный взгляд.

Устыдившись, молодой человек виновато потупился.

Начальник Нью-Йоркского отдела ФБР по поиску серийных убийц – Питер Маккуин – хмуро огляделся вокруг. «Карусель… Центральный Парк… Место опять людное и у всех на виду… И, конечно же, окажется, что никто ничего не видел и не слышал…» – подумал он, доставая из пачки сигарету. Посмотрел на стажера, тот больше не вилял хвостом.

– Ну, и долго будешь тут казниться? – проследив взглядом за снующими вокруг карусели сотрудниками службы спасения, спросил у него Питер, щелкая зажигалкой. – Пока демонтируют всех этих лошадок, пока опустят на землю крышу – «место нашего преступления»… до этого нам делать здесь практически нечего. Но ты можешь опросить людей, – кивнул он в сторону зевак, напиравших на оранжевую ленту заграждения. – Может быть, на этот раз нам повезет несколько больше и отыщется хоть какой-нибудь свидетель… – помечтал он немного.

Радостно вспыхнув, стажер бросился выполнять приказ начальства со всех ног. Но услышал хмыканье себе в спину, вспомнил подзатыльник и сразу же остановился. Достал блокнот с ручкой и уже степенно зашагал к приличной толпе любопытных, на удивление быстро собравшихся здесь в такую рань.

Маккуин невольно улыбнулся. Парень нравился ему. После собеседования он сам отобрал его для стажировки в своем отделе. Мальчишка был умен. Неординарно мыслил, имел свежий взгляд на привычные вещи, а его логические умозаключения впечатляли. К тому же у «щенка» было то самое чутье, так называемое шестое чувство, без которого нечего было делать на их работе. Особенно в его отделе. «Созвездие гончих псов», – кажется, так негласно, за кулисами, прозвали его команду. Впрочем, он и не возражал. Самое главное, от этой вцепившейся в преступника дружной своры пока еще никто не ушел.

«И только тебе одному до сих пор удается вести нас по ложному следу… Сукин ты сын…» – прищурился Маккуин на очередную жертву убийцы, сидящую на крыше карусели. На ее белое, в театральном гриме, лицо и платье королевы.

Постояв, он вернулся к машине. Ладонью потерев колючий подбородок, подумал, что неплохо бы побриться и выпить горячего кофе. Звонок поднял его с постели в начале шестого, а ведь сегодня как-никак Рождество. Оглянувшись, чтобы окликнуть стоящего неподалеку полицейского, взглядом почему-то зацепился за пижонисто одетого молодого человека. Вытягивая шею, тот пытался разглядеть, что там на карусели.

«Чертовы зеваки… мало, что сам пришел полюбоваться на чужую смерть, еще и ребенка с собой притащил…» – с презрением подумал Питер, приняв поначалу хорошенького подростка, что был вместе с этим идиотом, за девчонку. Почувствовав, что на него смотрят, молодой человек повернул голову, их взгляды встретились. У Питера возникло смутное ощущение, что в этой парочке зевак есть какая-то неправильность.

Отвлекая, к машине подошла Шеннон – психоаналитик отдела.

– Я угадала, шеф? Вы хотели… этого? – спросила она, протягивая ему кофе. С сахаром и двойными сливками, как он и любил.

Маккуин поблагодарил ее кивком головы. Рыженькая, остроносая, с конопушками на бледной коже и хитрым прищуром серо-зеленых глаз, скаля в ехидной улыбке мелкие белые зубы, Шеннон очень напоминала лисицу.

А когда смотрела вот так, словно знала о тебе все самое тайное и постыдное, всякий под ее взглядом чувствовал себя голым.

Это было неприятное ощущение, для мужчин в особенности. И не дай кому бог разозлить Шеннон! Глаза ее опасно желтели, а взгляд становился недобрым. Поэтому даже самые отъявленные ловеласы старались не замечать в ней женщину. Держали дистанцию. Он хмыкнул. Еще бы, в целях самосохранения!

Питер вдруг понял, что именно привлекло его внимание к той странной парочке. Слишком много усталой печали у парня в глазах, слишком умудренный взгляд у подростка – для обычных зевак. Сделав большой глоток, поискал ребят глазами, но пижон в дорогом кашемировом пальто и его юный спутник уже затерялись где-то в толпе. Допив кофе, он смял стаканчик и прицелился в урну. Похвалив себя за меткость, сел в машину. Опустил стекло, снова закурил.

Из зеркала на него смотрел мужчина средних лет. С коротким ежиком русых волос и проницательными серыми глазами. На висках уже пробивалась седина, а цепкий с металлическим блеском взгляд и жесткие черты волевого лица выдавали человека, привыкшего командовать и принимать решения. Откинувшись на спинку сиденья, Маккуин уставился прямо перед собой.

В тот раз он решил, что ему выпала редкая удача, – первым наткнуться на «работу» убийцы. Теперь «бульдог Питти», как уважительно звали его коллеги, уже так не думал. Этот неуловимый любитель Шекспира, не оставляя после себя никаких следов, оставлял только трупы своих жертв, ряженные в театральные костюмы эпохи Елизаветы Тюдор, убитых с немыслимой жестокостью.

5-го, 10-го, 15-го, 20-го сентября – словно по расписанию, трупы появлялись в Нью-Йорке с точностью столичного экспресса, прибывающего на Центральный вокзал. Естественно, кое-какая информация просочилась в прессу, и тут же началась привычная в таких случаях истерия по поводу нью-йоркского «Джека-Потрошителя». Финли вызвал его на ковер. Медленно расхаживая по своему кабинету, заложив руки за спину, Дуглас задавал вопросы о ходе расследования тихим голосом, что было у него признаком крайнего бешенства. Обычно он не стеснялся орать на подчиненных, как сержант на новобранцев.

Сухо докладывая о принятых мерах (у них не было ни одной зацепки, ни отпечатков пальцев, ни волоска, ни капли крови или спермы, ни чешуйки кожи), Питер впервые не знал, что ответить начальству. У них на убийцу не было ничего. Полный ноль. Пустота. И как бы аморально это ни выглядело со стороны, они с нетерпением ждали двадцать пятое сентября и следующую жертву «Театрала».

Спецслужбы, городская полиция были приведены в состояние боевой готовности. Но после четвертой жертвы, доведя ожидание до взрывоопасного накала, натянув всем нервы до предела, убийца вдруг замолчал. По какой-то причине он перестал преподносить городу свои жуткие «сувениры». А сегодня как раз было 25-е, правда, уже декабря, и новая жертва тоже была пятая по счету. Случайное совпадение или продуманная стратегия?

«Есть ли смысл для тебя хоть в чем-то? Ублюдок, что творится в твоей больной голове?! Я, наверное, сойду с ума, если не поймаю тебя! Не посажу на электрический стул! И не отправлю твою черную душу назад, в преисподнюю!» – снова встретившись со своим взглядом, Маккуин зло смял в кулаке недокуренную сигарету, вышвырнул в окно и тут же достал из пачки другую.

Пятого сентября рано утром он приехал в университет, чтобы успеть увидеться с дочерью до занятий и уговорить Энн помириться с матерью. У его женщин характер был, что называется, «коса на камень», а ему в их семье отводилась роль миротворца. Вот и сегодня с белым флагом парламентера он приехал, чтобы уладить очередной семейный конфликт. Возле кампуса, окруженного небольшим парком, поддав машину задом, припарковался на пустующей пока стоянке. Посидел немного, обдумывая слова, которые скажет строптивой дочери (младшая подрастала тоже не сахар), и тут в зеркале заднего вида увидел эту картину.

В первую минуту он решил, что перед ним какой-то злой розыгрыш студентов. А фигура в шутовском колпаке, подвешенная за ноги на дереве, – всего лишь манекен. Но уже в следующую минуту профессионально наметанный взгляд определил, что перед ним мертвое человеческое тело. Он вышел из машины.

На длинной веревке, медленно поворачиваясь из стороны в сторону, слегка раскачивался труп обнаженной девушки, со связанными за спиной руками. Бубенчики на колпаке тихо позвякивали, касаясь земли. Театральным гримом на девичьем лице была нарисована печальная маска Пьеро. К груди, будто к платью, булавкой приколота игральная карта. Девятка червей. Он застыл с телефоном в руке.

В студенческом городке, в непонятном безлюдье в такой час, они с мертвой девушкой словно были одни в целом свете. Под чистым, ни облачка, небом, в тени густой кроны, под отдаленный птичий щебет и перезвон бубенцов с белого лица кроваво-красными губами ему печально улыбалась смерть. И от всей этой выразительно красивой, сюрреалистичной картины веяло такой жутью, что он вздрогнул в ознобе. Впервые услышав, как громко может биться сердце.

Потом, поднимая свой отдел на ноги, связываясь с полицией, вызывая охрану кампуса, все никак не мог избавиться от ощущения, что увидел нечто, не имеющее права существовать. Сталкиваясь со смертью постоянно, Питер насмотрелся на ее отвратительный лик, и было не по себе от того, что убийца (этот пока неведомый кто-то) заставил его увидеть в смерти – ее красоту. Только углубившись в привычную работу, он забыл об этом впечатлении…

Маккуин нахмурился. Он считал это непростительным промахом и до сих пор был недоволен собой. Пусть убийца, тогда еще безымянный (это после, следующие свои жертвы наряжая в театральные костюмы, он получит кличку «Театрал» за пристрастие к пьесам английского драматурга), никогда не повторялся – первая его жертва все-таки стояла особняком. На это стоило обратить внимание сразу, но, радуясь возможности сохранить место преступления для экспертов отдела в девственной «чистоте», зацепившись взглядом за многое, он пропустил главное.

Булавка, воткнувшись в кожу, – она прямо кричала о холодном равнодушии того, кто сделал такое, а он пытался разгадать, что означает девятка червей. Длина веревки, точно рассчитанная, чтобы бубенчики только касались земли и звенели, говорила, что для убийцы это всего лишь игра. А его ребята, выяснив, что веревка и шутовской колпак взяты из реквизита театральной студии университета, где собирались ставить пьесу Шекспира «Много шума из ничего», на многочасовом допросе основательно, но безрезультатно выпотрошили всех, кто имел хоть какое-то отношение к постановке.

Но самым важным оказалось то, каким способом были связаны руки жертвы. Не веревкой или шпагатом. Атласная узкая ленточка голубого цвета, деликатно обернутая три раза вокруг запястий и завязанная изящным бантиком. По-видимому, убийца добавил этот штрих в свою «картину» в самом конце, когда труп уже висел на дереве.

Этот чертов бантик! Убийца не просто оставил свою подпись, как теперь понимал Питер, – это был даже не росчерк пера, а пространное заявление. Мне так скучно, я убиваю и буду убивать, если это развлечет меня хоть немного, – вот, что означал этот чертов бантик! Он служил доказательством отсутствия мотива для преступления.

А он допрашивал студента, бой-френда погибшей девушки, вцепившись в мальчишку мертвой хваткой. Описавшись от страха, парень плакал и божился, распространяя по комнате запах мочи, что не убивал свою подружку. Что они уже помирились перед ее отъездом к тетке на уикенд.

Девушка и правда оставила сообщение на автоответчике для своей соседки по общежитию. Просила прикрыть на последней паре, сказала, что срочно едет проведать заболевшую тетушку и вернется утром во вторник, ко второй лекции. Передавала привет своему дружку.

Как выяснилось, она врала, причем нагло. Тетушки ни больной, ни здоровой у погибшей не оказалось. Но прослушав пленку, аналитики пришли к выводу, что жертва говорила без принуждения, не по бумажке. Да и вряд ли недавняя школьница была такой уж хорошей актрисой, чтобы так играть голосом.