Текст книги "Огненное прикосновение"

– Ты девственница?

– Что? – Ее голос стал почти беззвучен от потрясения.

– Девственница. – Он нежно погладил ее живот. – Энни, милая, кто-нибудь раньше...

– Я знаю, что это означает! – перебила она, боясь того, что он может произнести. – Конечно, я все еще... девственница.

– Ну почему же «конечно», детка? Тебе двадцать девять лет, а не шестнадцать. Очень немногие женщины проживают жизнь, не пустив к себе в постель мужчину, а в наши дни особенно....

За годы врачебной практики Энни достаточно повидала, чтобы не признать справедливость этого утверждения, но это ничего не меняло в отношении нее.

– Не могу говорить о других женщинах, но я, безусловно, никогда не делала... этого.

– А тебе когда-нибудь хотелось?

В отчаянии она попыталась отвернуться от Рейфа, но его ладонь крепко прижалась к животу, удерживая ее на месте. Не располагая другими средствами уклониться, Энни отвернула от него лицо.

– Нет. По-настоящему – нет.

– По-настоящему, – повторил он. – Что это значит? Или тебе хотелось, или нет.

Становилось трудно дышать: воздух казался тяжелым и раскаленным, насыщенным мускусным запахом его кожи. Она не умела притворяться, поэтому, в конце концов, перестала уклоняться от его шокирующих настойчивых расспросов.

– Я врач. Я знаю, как люди вступают в половую связь, и знаю, как выглядит мужчина без одежды, поэтому, конечно, я думала об... этом...

– Я тоже думал об «этом», – резко произнес Рейф. – Я почти ни о чем другом и не думал с тех пор, как впервые увидел тебя. Это был ад: я был так слаб, что едва мог держаться на ногах, но это не мешало мне хотеть задрать тебе юбку. Здравый смысл подсказывает мне оставить тебя в покое, просто отвезти обратно в Серебряную Гору через пару дней, как я обещал, но сейчас я бы отдал десять лет жизни, чтобы ты была со мной.

Энни доставило удовлетворите узнать, что Рейф тоже чувствовал то безотчетное влечение, которое испытывала она с тех пор, как встретилась с ним. Прикосновение к нему, даже во время лечения, доставляло ей глубокое, ослепительное наслаждение. А когда он целовал ее, она думала, что у нее сердце разорвется. Ей хотелось познать больше. Ей хотелось повернуться в его объятиях и позволить ему делать с собой все то, над чем она только размышляла раньше со слабым чувством любопытства. Однако ее нынешние чувства никак нельзя было назвать слабыми. Кожа ее стала горячей и чувствительной, а потайные места ее тела медленно и мучительно пульсировали. Отсутствие одежды делало эту пульсацию еще сильнее от мысли, что ему всего лишь нужно приподнять на несколько дюймов рубашку...

Да, она его хотела. Но поддаться ему и своим страстным желаниям было бы самой большой ошибкой в ее жизни. Рейф – человек вне закона и скоро исчезнет из ее жизни; она была бы полной дурой, если бы отдалась ему и подверглась риску зачать незаконного ребенка, не говоря уже о душевной травме.

Энни овладела голосом и сказала следуя здравому смыслу:

– С моей стороны было бы ошибкой принять ваши ухаживания. Мне кажется, мы оба это понимаем.

– О, я понимаю, – пробормотал Рейф. – Просто мне это чертовски не по душе.

– Так надо.

– Тогда поцелуй меня на ночь, детка. Это все, о чем я прошу.

Колеблясь, Энни повернула к нему лицо, и он овладел ее ртом медленными сильными движениями, которые приоткрыли ее губы и позволили его языку проникнуть в беззащитный рот. Если ему дозволен всего лишь поцелуй, то он намеревался получить от него все что можно. Он утверждал свою власть над ее ртом страстными, глубокими поцелуями, используя язык, чтобы самым явным образом имитировать соитие, пока ее связанные руки не поднялись извернувшись и она не вцепилась в его рубаху; из ее горла вырывались тихие короткие всхлипы. Он целовал ее до тех пор, пока желание выплеснуть в нее свое семя не заставило содрогаться все его тело, пока ее рот не распух и слезы не покатились из-под ресниц.

Большим пальцем Рейф вытер эту влагу, яростно стараясь обуздать себя.

– Спи, милая, – прошептал он хрипло.

Энни подавила стон. Она закрыла глаза, но прошло еще много времени, прежде чем ее жаждущая плоть позволила ей уснуть.

Глава 6

На следующее утро, когда Энни проснулась, Рейфа рядом не было и ее охватила паника при мысли, что он, возможно, бросил ее здесь, в горах. Руки оказались развязанными, и это еще больше напугало девушку: зачем ему было ее развязывать, если он не собирался удрать? Энни с трудом поднялась на ноги, рывком распахнула дверь и выбежала наружу. Поток холодного воздуха ударил по ее голым ногам, в подошвы впились камешки и сучки.

– Рейф!

Он вышел из-под навеса для лошадей, держа в одной руке ведро с водой, а в другой – поднятый револьвер.

– Что случилось? – резко спросил он, оглядывая ее. Энни остановилась на бегу, неожиданно осознав, что полураздета, и ощутив под босыми ногами ледяную землю.

– Я думала ты уехал, – произнесла она сдавленным голосом.

Взгляд его словно покрылся изморозью, лицо ничего не выражало. Наконец Рейф сказал:

– Иди обратно в хижину.

Она понимала, что должна послушаться, но беспокойство заставило ее помедлить.

– Как ты себя чувствуешь? Думаю, тебе пока не следует носить воду.

– Я велел тебе идти в хижину. – Он ничуть не повысил голоса, но все равно это прозвучало резко, как удар кнутом. Энни повернулась и, осторожно переступая, пошла обратно в хижину, морщась от прикосновений неровной почвы к нежным подошвам ног.

Открыла одно из окон, чтобы впустить немного света, затем осмотрела свою одежду. Одежда затвердела и помялась, но была сухой и – что важнее всего – чистой. Энни поспешно оделась, дрожа от холода. Ей показалось, что сегодня утром холоднее, чем вчера, но, возможно, это потому что она выбежала наружу в одной рубашке.

Расчесав пальцами волосы и подколов их наверх, Энни развела огонь и занялась приготовлением завтрака, но делала все машинально. Она все время думала о Рейфе, несвязные мысли перескакивали с предмета на предмет. Сегодня утром он выглядел гораздо лучше: глаза уже не туманились от лихорадки и щеки не казались ввалившимися. Он слишком рано взялся за физическую работу, но как она могла остановить его? Энни лишь надеялась, что швы на боку не разойдутся.

Как он вышел из хижины, не разбудив ее? Конечно, она долго не могла уснуть и очень устала вчера, но ее обычно очень легко разбудить. Рейф тоже долго не засыпал – она явственно ощущала напряжение его тела и рук, обнимавших ее. Одного слова или приглашающего жеста было достаточно, чтобы он начал действовать.

Несколько раз Энни испытывала искушение отбросить осторожность и произнести это слово. Когда же она осознала, как близка была от того, чтобы отдать свою непорочность бандиту, ее охватил стыд. Энни не успокоило даже то, что она устояла перед искушением ради сохранения своей репутации и самоуважения. На самом же деле только элементарная трусость не позволила ей отдаться Рейфу. Энни боялась. Частично это был простой страх перед неизведанным, а частично – боязнь, что он причинит боль как ее душе, так и телу. Ей приходилось лечить женщин, пострадавших от мужчин, слишком неосторожных или слишком грубых, и она знала, что в первый раз женщина в любом случае испытывает боль, но она сгорала от желания и, возможно, сдалась бы, если бы дело было только в этом. Ей хотелось узнать, что такое мужчина.

Но сильнее всего был страх, что она слишком уязвима перед этим человеком, что, овладев ее телом, он разрушит внутренние преграды, охраняющие ее сердце, и вопреки всей своей самостоятельности и здравому смыслу она слишком привяжется к нему, и это нанесет ей рану, не заживающую так легко, как тело. Как может она позволить себе привязаться к нему? Он преступник, убийца. Даже сейчас Энни не сомневалась, что, если она попытается бежать, Рейф ее застрелит. Как ни странно, но она также верила, что он сдержит слово и через несколько дней отвезет ее обратно, не причинив вреда, если она не будет пытаться бежать.

Энни всегда считала себя способной отличить добро от зла и сделать правильный выбор. Для нее нравственность была связана не с осуждением, а только с состраданием. Но тогда как ее характеризует то, что она, ясно видя в Рейфе Маккее насилие, все же с самого начала тянется к нему? Он был холодным, настолько хорошо владел собой, что его самообладание пугало. Он был столь же опасным, как пума на охоте, и все же его поцелуи заставляли ее трепетать и желать еще большего. Слабый голос внутри нее шептал, что она могла бы отдаться ему, затем вернуться в Серебряную Гору и никто бы не узнал, что она была любовницей преступника. Мысль, что она может поддаться соблазну, приводила ее в ужас.

Дверь распахнулась, но девушка, поглощенная приготовлением пищи, не подняла глаз. Рейф поставил ведро возле очага. Эннн взглянула и увидела, что оно полно воды. По собственному опыту она знала, какое тяжелое это ведро, и не смогла скрыть беспокойства спросив:

– Как ты себя чувствуешь?

– Голоден. – Он закрыл дверь и опустился на одеяло. – Почти нормально. Как ты и говорила.

Энни бросила на него быстрый взгляд. Голос Рейфа звучал ровно, в нем не было прежней резкости, но она знала, что его голос выражает только то, что он, Рейф, хочет.

– Я не говорила, что ты будешь чувствовать себя почти нормально. Я сказала: ты почувствуешь себя лучше.

– Так и есть. Даже после возни с конями я не так слаб, как вчера. Только швы чешутся.

Это было хорошим признаком, значит, раны заживают, но Энни не ожидала, что это произойдет так быстро. Очевидно, на нем все быстро заживало, и вдобавок он обладал сверхъестественной выносливостью, которую продемонстрировал во время их кошмарного путешествия.

– Значит, ты почти поправился. – Она взглянула на Рейфа, глаза ее смотрели серьезно и немного умоляюще. – Ты отвезешь меня сегодня обратно в Серебряную Гору?

– Нет.

Это единственное слово прозвучало категорично. Плечи Энни слегка опустились. Было бы лучше, если бы она избавилась от опасности поддаться искушению в его присутствии, но она не пыталась с ним спорить. У его поступков были свои причины, и ей еще придется научиться заставлять его менять решения. Он вернет ее в Серебряную Гору, когда сам того пожелает, и не раньше.

Рейф наблюдал за девушкой из-под полуопущенных век, пока та наливала в чашку кофе, которую затем подала ему. Он отхлебнул горячего напитка, наслаждаясь разливающимся внутри теплом вдобавок к тому жару, который он ощущал от одного взгляда на нее. Ей было не по себе в его присутствии сегодня утром не так, как раньше, даже тогда, когда она боялась, что он ее убьет. Теперь Энни ощущала сексуальную угрозу с его стороны и была пуглива, как молодая кобылица, которую впервые загнал в угол жеребец. Между ними возникло напряжение, подобное туго натянутой струне.

В это утро Энни была в собственной одежде, застегнутой на все пуговицы, наивно полагая, что эта скромность будет держать его в узде. Он усмехнулся. Женщины, по-видимому, не осознают влекущей к ним мужчин порабощающей силы, таящейся в очаровании нежной кожи и мягких изгибов тела; жажды, проникающей до костей и выворачивающей наизнанку, понуждающей мужчин проникать в них и приближаться к райскому блаженству настолько, насколько это возможно на земле. И еще женщины не осознают силы собственных желаний, того, что их тело само разрушает свою оборону. Эннн наверняка этого не осознает, иначе она не была бы так спокойна за бесполезной защитой одежды. Неужели она думает, что, не видя ее обнаженной кожи, он не испытывает к ней желания ?

Здравый смысл Рейфа был подавлен физическим голодом, настолько сильным, что превратился в пытку. Он должен взять ее. Теперь вернуть Энни в Серебряную Гору, не насытившись ею, было выше его сил. Он едва сдерживался, чтобы не схватить ее прямо сейчас. В его жизни так долго не было ничего, кроме горечи и смерти, что исходящий от нее сладкий жар был так же необходим для него, как вода для Умирающего от жажды в пустыне..

Только мысль о том, что у него еще много времени, чтобы соблазнить Энни, и что сегодня необходимо сделать много дел, удерживала Рейфа от того, чтобы не повалить ее на одеяла. Заметно похолодало, и низкие, мрачные тучи закрыли горы. Если бы он намеревался отвезти ее обратно в Серебряную Гору до начала снегопада, у него, вероятно, еще хватило бы времени. Но он не собирался сделать это. На такой высоте в горах снега обычно выпадает много, а бураны в начале весны – одни из самых сильных; возможно, они будут заперты в хижине несколько дней, даже пару недель. Энни не сможет сопротивляться ему или собственному телу так долго.

Но сегодня ему надо сделать запас дров, большой запас, и еще поставить несколько ловушек, чтобы обеспечить себя пищей. Рейф мог бы поохотиться с ружьем, но выстрелы привлекли бы внимание, а он не хотел, чтобы кто-либо знал, что здесь, наверху, есть люди. Надо также придумать что-то с лошадьми. Они не могут целыми днями стоять в этом тесном стойле, где нет места для движения. Придется стреножить их и отпустить на пастбище, пока он соорудит здесь загон. Рейфу не нравилось так далеко находиться от коней – что если им вдруг понадобится быстро убираться? – но лошадям нужно пастись, а у него остался только сегодняшний день и, возможно, часть завтрашнего, чтобы подготовиться. Он решил не рассказывать Энни о своих предположениях относительно снегопада, потому что мысль о возможности быть занесенной снегом в хижине наедине с ним могла вызвать у нее панику.

Терзаемый волчьим голодом, Рейф едва мог дождаться, когда будут готовы бекон и лепешки. Энни снова наполнила чашку, которую он поставил между ними, чтобы они могли пить по очереди. Во время трапезы они оба молчали. Рейф ел с жадностью, смакуя каждый кусочек горячей лепешки со сладким медом.

После завтрака он стянул рубашку, чтобы она могла осмотреть раны, и воспользовался представившейся возможностью, чтобы осторожно почесать зудящую кожу вокруг швов. Энни шлепнула его по руке.

– Прекрати. Ты вызовешь раздражение.

– Это будет справедливо. Они сами адски раздражают меня.

– Благодаря им раны быстрее заживают, поэтому не жалуйся. – Раны затянулись, покраснение вокруг было небольшим. Она считала, что сможет снять швы через день-другой, а не через неделю или десять дней, которые обычно требовались.

Смочив кожу вокруг швов яблочным сидром, снимающим зуд, и наложив на раны тампон, Энни забинтовала.

Рейф стоял с поднятыми руками и, нахмурясь, смотрел на свой бок.

– Зачем ты сегодня сделала повязку такой толстой? – Она аккуратно завязала ткань.

– Чтобы защитить раны.

– От чего? – Он снова надел рубашку через голову и

– заправил ее в брюки.

– В основном от тебя, – ответила она, наводя порядок

– в своей медицинской сумке.

Что-то проворчав, Рейф стал надевать куртку, потом взял маленький топорик.

Энни взглянула на острое лезвие.

– Тебе не нужно рубить дрова – вокруг на земле еще полно хвороста.

– Это не для дров. Я собираюсь расширить загон для лошадей. – Он надел через голову чехол для ружья и вложил в него винтовку, так что она легла ему на спину. – Надевай пальто. Сегодня холоднее, оно тебе понадобится.

Энни молча подчинилась. Проще было делать то, что он ей говорит, даже если она не видела никакой необходимости проделывать такую работу с загоном раз они собираются пробыть здесь еще всего пару дней. Она пыталась убедить себя, что Рейф скоро отвезет ее в Серебряную Гору, если будет поправляться так же быстро. Еще только несколько дней – искушение исчезнет и она окажется дома, целая и невредимая, сохранившая невинность. Она, конечно, сможет устоять в оставшееся время: в конце концов, Пенелопа оберегала свою непорочность от посягательств пылких ухажеров Целых двадцать лет, ожидая возвращения Одиссея.

Они отвели коней на полянку, где Рейф, соорудив путы, отпустил их пастись. На обратном пути к хижине они набрали Дров и сложили их прямо у входа.

Затем Энни помогала ему сделать несколько простых силков, и эта работа увлекла ее. Из бечевки и гибких палочек, срезанных топором, Рейф ухитрился изготовить несколько ловушек разных видов. Под его присмотром последнюю она сделала самостоятельно. Он был терпелив, но настаивал, чтобы Энни переделывала силок до тех пор, пока не получилось так как надо. Когда она закончила, щеки ее горели и от работы, и от холода.

Энни наблюдала, как легко его длинные мускулистые ноги преодолевают крутые подъемы на обратном пути к хижине, и думала о том, что для нее становится привычным вот так идти позади него, а вокруг нет ничего, кроме бесконечных гор и тишины. Они настолько изолированы от мира, будто остались последними людьми на земле, последними мужчиной и женщиной. Ее сердце сжалось при этой мысли, и Энни поспешно прогнала ее, потому что, если она позволит подумать о себе как о его женщине, она погибла. Он почувствует это так же, как, по-видимому, угадывал все, – повернется к ней и посмотрит на нее своими светлыми, пронзительными глазами. Он все увидит на ее лице и возьмет ее, возможно, прямо тут же, на холодной лесной земле.

Чтобы подавить колебания, Энни заставила себя размышлять о разнообразных преступлениях, которые Рейф, вероятно, совершил. Она почувствовала легкий приступ отчаяния, когда поняла, что ей совсем не трудно думать о нем как о преступнике: он был жестким и холодным, бесчувственным, и, хотя он обращался с ней лучше, чем она ожидала и опасалась, она не могла обманывать себя насчет его сущности. Даже сейчас Рейф оставался настороженным как дикое животное, он все время вертел головой, замечая каждую мелочь и выискивая причину малейшего звука.

– Что ты сделал? – спросила Энни не в силах сдержаться, хотя и понимала, что эта правда может стать для нее постоянным источником беспокойства.

– Когда? – пробормотал он, останавливаясь и наблюдая за взлетевшей птицей. Через секунду он успокоился и снова двинулся в путь.

– Почему тебя ищут?

Он взглянул на нее через плечо, холодный гнев зажегся в его глазах.

– Какая разница?

– Ты кого-нибудь ограбил? – настаивала она.

– Я бы украл, если бы пришлось, но меня ищут не поэтому.

Голос его звучал равнодушно и небрежно. Энни содрогнулась, протянула руку и схватила его затянутую в перчатку ладонь.

– Тогда почему?

Рейф остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Безрадостная улыбка искривила его рот.

– Убийство, – ответил он.

У нее пересохло в горле, и она отпустила его руку. О, она с самого начала это знала, знала о его способности к насилию, но когда услышала, как он небрежно произносит это, как будто показывает ей интересную птичку, сердце ее почти перестало биться. Энни глотнула и заставила себя спросить:

– Ты его совершил?

Казалось, вопрос удивил его. Его брови слегка приподнялись.

– Не то, в котором меня обвиняют. – Нет, он не убивал беднягу Тенча, но он убил многих других, которые пришли тогда за ним, поэтому считал, что это не имеет значения.

Его подбор слов не остался незамеченным..Энни повернулась и прошла мимо него, а он пошел следом.

Она шагала, почти ничего не видя. Она – врач, а не судья. Ей не полагалось задавать вопросы «зачем» и «почему», когда человек болен или ранен, ей не полагалось определять их человеческую ценность перед тем, как позволить им воспользоваться ее умением и познаниями. Ей просто полагалось лечить как можно лучше. Но сейчас ей впервые причлось столкнуться с тем фактом, что она спасла жизнь убийцы, и ее разум корчился в болезненных судорогах. Сколько еще людей погибнет из-за того, что этот человек остался жить? Возможно, он все равно выжил и без ее помощи, но этого она никогда не узнает.

И все же... и все же, даже если бы она знала в ту первую ночь, могла бы она отказаться его лечить? Честно признаться, нет. Клятва врача заставляла ее исцелять при любых обстоятельствах.

Но даже не будь этой клятвы Энни не смогла бы позволить ему умереть. После того как прикасалась к нему, дрожала от его животного магнетизма, ощущала, как его низкий хриплый голос плетет вокруг нее колдовскую сеть. Зачем лгать себе самой? Несмотря на тот страх, которым она была охвачена в те первые две ночи, лежа в объятиях Рейфа, Энни испытывала горячее инстинктивное наслаждение во всем теле.

Настанет ночь, и она снова будет лежать в кольце его рук.

Энни вздрогнула и поплотнее запахнула пальто. Может быть, даже лучше, что она узнала его истинную сущность. Это придаст ей силы сопротивляться ему.

Но даже теперь при мысли о предстоящей ночи ее охватило возбуждение, и ей стало стыдно.

Тяжелая работа была для нее спасением, позволив сосредоточиться на простом физическом труде. Рейф разобрал пристройку и отложил в сторону распиленные и грубо обтесанные доски, чтобы потом их использовать, затем начал рубить тонкие деревца и укладывать их друг на друга. Он заклинил их между склоном и стоящими рядом деревьями и сделал в них зарубки, чтобы скрепить между собой. По его указанию, Энни начала замешивать глину, чтобы замазать щели между стволами и защитить грубые стенки загона от ветра. Делала она это с аккуратностью, вызвавшей у Рейфа улыбку: при такой работе невозможно не испачкать руки, но Энни старалась, чтобы ее чистая одежда не пострадала.

Рейф увеличил длину загона более чем вдвое. Втащил поилку на середину, чтобы каждой лошади удобно было подходить к ней, потом разгородил пространство на две равные половины двумя жердями. Энни видела, что он время от времени останавливается и трет бок после очередного усилия, но похоже было, что он скорее разминает заболевшую мышцу, чем испытывает острую боль.

Когда они только начали работать, Энни казалось, что у них уйдет на это весь день, а может быть, и часть следующего, но через четыре часа он уже мастерил из старых досок дверь и раму. Она замазала щели глиной – Рейф помогал ей завершить эту окончательную отделку – потом она отступила назад, чтобы взглянуть на плоды их усилий. Загон вышел грубым и не очень красивым, но вполне пригодным. Она надеялась, что кони оценят свое новое жилье.

После того как они вымыли руки в ледяном ручье, Энни взглянула на солнце.

– Мне надо поставить на огонь бобы и рис. Вчера вечером бобы плохо разварились.

Рейф вспотел, несмотря на холод, и она думала, что он обрадуется возможности отдохнуть. Он должен был чувствовать последствия тяжелой работы, начатой так рано после такой серьезной болезни. Рейф вошел за ней внутрь и повалился со вздохом на'одеяла. Однако через несколько минут нахмурился и стал тыкать огрубевшим пальцем в широкие щели в полу.

– Что случилось? – спросила она, подняв глаза от стряпни и увидев его хмурое лицо.

– Через эти щели проникает холод.

Энни наклонилась и поднесла ладонь к полу. Точно, от щелей явно веяло холодом.

– Зачем об этом сейчас беспокоиться? Мы же до сих пор устраивались, а настелить другой пол ты не сможешь.

– Уже стало холоднее, а по моим предположениям, будет еще хуже. Мы не сможем согреться настолько, чтобы уснуть. – Рейф поднялся и направился к двери.

Энни смотрела на него с удивлением.

– Куда ты собрался?

– Срубить еще несколько жердей.

Он отошел всего на десяток футов – был слышен стук его топора. Вскоре Рейф вернулся с четырьмя стволиками, Два из них имели более шести футов в длину, а два были примерно вполовину короче. Из них он соорудил прямоугольную раму, связав их концы. Потом стал носить большие охапки сосновых веток и расстилать их внутри этой рамы, создавая мягкий, толстый слой над полом. Рама не давала сосновым веткам рассыпаться. Поверх нее расстелил одно из одеял, потом вытгулся на своей грубой постели, проверяя ее удобство.

– Лучше, чем на полу, – заявил Рейф.

Интересно, что еще он намеревается сегодня сделать, подумала Энни. Это она узнала, когда он стал настаивать, чтобы они собрали еще дров.

– Почему это надо делать сейчас? – запротестовала девушка.

– Я же сказал тебе, что холодает. Нам понадобится больше дров.

– Почему нельзя собрать их тогда, когда они нам понадобятся?

– Зачем лишний раз выходить на холод, если дрова будут под рукой? – парировал он,

Энни устала и становилась раздражительной.

– Мы здесь столько не пробудем, чтобы использовать все это.

– Я бывал в горах и прежде и знаю, что говорю. Делай, как я сказал.

Она подчинилась, но неохотно. За последние три дня она трудилась больше, чем когда-либо прежде, и не прочь была бы немного отдохнуть. Еще до того как она его встретила, Энни уже была обессилена родами Иды. И она плохо спала прошлой ночью, и только по его вине. У нее был спокойный нрав: она редко срывалась, но усталость портила ее обычно хорошее настроение.

Наконец они собрали такое количество хвороста, которым Рейф остался доволен, но даже тогда отдых не наступил. Нужно было идти к поляне за лошадьми. Когда же они добрались до поляны и увидели, что она пуста, сердце Энни упало.

– Их нет!

– Они не могли уйти далеко. Я их стреножил. Потребовалось не более десяти минут, чтобы обнаружить коней: почуяв воду, они спустились к ручью, возможно, к тому самому, который протекал поблизости от их хижины. Утреннее беспокойство лошадей исчезло после целого дня кормежки на пастбище, и они не стали сопротивляться руке Рейфа, взявшей повод. Энни взяла под уздцы своего мерина, и они молча отвели животных обратно.

Даже потом Рейф не позволил ей отдохнуть. Он хотел проверить все ловушки и заставил ее пойти с ним. Этот человек опровергал все, что ей было до сих пор известно о человеческой силе и выносливости: уже к полудню он должен был бы выдохнуться, а вместо этого но проработал весь день, после чего даже здоровый человек лишился бы сил.

Ловушки оказались пустыми, но Рейф не казался удивленным или разочарованным. Когда они возвращались к хижиме, солнце уже садилось, меркнущий свет и собственная усталость объединились против нее и Энни слегка споткнулась о выступающий корень. Она удержала равновесие и не собиралась падать, но рука Рейфа взметнулась и схватила ее за предплечье с такой силой, что она испуганно вскрикнула.

– С тобой все в порядке? – Он поймал ее за вторую руку и поставил перед собой.

Энни глубоко вздохнула.

– Со мной все хорошо. Ты испугал меня.

– Я не хотел, чтобы ты упала. Если ты сломаешь лодыжку, то очень быстро поймешь, что я вовсе не такой хороший доктор, как ты.

– Со мной все хорошо, – повторила она. – Просто устала.

Рейф не отпускал девушку, поддерживая рукой за плечо весь остаток пути. Ей не хотелось, чтобы он трогал ее. Прикосновение этой твердой, сильной руки было слишком глубоко жарким, жар проникал слишком глубоко и сводил на нет ее благоразумное решение держаться от него подальше. Но Рейф, разумеется, такого решения не принимал, поэтому не обращал внимания на тот заслон из равнодушия, который она пыталась воздвигнуть между ними.

Пока Энни заканчивала приготовление ужина, Рейф закрыл хижину на ночь. Каким облегчением было наконец-то присесть, пусть даже на грубый деревянный пол, сквозь щели которого проникал холодный воздух. Она поджарила ломтик бекона и размяла его с бобами и рисом, потом для запаха добавила немного лука. Дразнящий аромат наполнил маленькую комнатку, и Рейф присел к очагу, с голодным блеском в глазах, пока она накладывала ему еду. Энни так устала, что съела совсем немного, и хорошо, потому что Рейф подобрал все до крошки.

Ей все же хотелось сделать еще одно дело, прежде чем она свалится и уснет. После того как посуда была вымыта, Энни взяла второе одеяло и огляделась, пытаясь решить, как получше его пристроить.

– Что ты собираешься делать?

– Пытаюсь сообразить, как повесить это одеяло.

– Зачем?

– Хочу помыться...

– Так мойся.

– Только не перед тобой.

Рейф пристально посмотрел на девушку, затем без дальнейших споров взял у нее одеяло. Он был такой высокий, что доставал рукой до потолочных балок, и прикрепил одеяло за два уголка к шершавому дереву, отгородив маленький уголок комнаты. Энни принесла туда ведро с водой и сняла блузку. После секундного колебания она спустила с плеч бретельки сорочки, позволив ей упасть до талии, и старательно вымылась, насколько смогла, бдительно следя за занавеской, но Рейф не пытался нарушить ее уединение. Одевшись, Энни вышла из-за одеяла и тихо поблагодарила его.

Рейф взял у нее ведро.

– Возможно, тебе лучше снова вернуться за это одеяло. Я сегодня потел, как конь, так что мне и самому не повредит помыться.

Энни нырнула за одеяло почти моментально. Глаза Рейфа блестели, пока он снимал рубаху. То, что он весь день много работал, было не единственной причиной, почему ему хотелось вымыться. Если бы он был один, он бы не стал утруждать себя мытьем, но они скоро лягут спать, а женщина, настолько чувствительная к своим личным привычкам, как Энни, с большей вероятностью примет мужчину, от которого не будет вонять потом. Рейф отбросил в сторону грязную рубаху и после недолгих колебаний разделся догола. Благодаря Энни у него есть чистая одежда, в которую можно потом переодеться. Он присел на корточки рядом с ведром и вымылся, потом надел чистые носки, белье и брюки, но рубаху решил не надевать.

Подняв руки, Рейф отцепил одеяло, и в слабом свете очага Энни замигала, глядя на него как сонная сова. Он пристально вгляделся в нее и понял, что она почти спит стоя. Он строил планы соблазнить ее, но во всех этих планах рассчитывал на то, что она будет бодрствовать. Разочарование охватило его, когда он понял, что ему придется подождать.

Все-таки врач в Энни взял верх, и она проверила плотность повязки вокруг его талии.

– Рана очень беспокоила сегодня?

– Немного. Это снадобье, которое ты приложила, помогло от зуда.

– Яблочный сидр, – сказала она и зевнула. Поколебавшись, Рейф протянул руку и стал вынимать

шпильки из ее волос.

. – Ты сейчас уснешь, где стоишь, детка. Давай снимем с тебя одежки, чтобы ты могла поспать.

Энни настолько устала, что просто стояла, как смирный ребенок, пока он расстегивал ее блузку. Потом, когда до нее дошло, что он делает, глаза ее широко раскрылись и она дернулась назад, руки ее взлетели, защищаясь, и стянули края блузки.

– Раздевайся, – непреклонно сказал Рейф. – До сорочки.

Хоть она и понимала, что это бесполезно, но все же не смогла удержаться от единственного отчаянного слова:

– Пожалуйста...

– Нет. Ну, давай. Чем быстрее ты разденешься, тем быстрее сможешь уснуть.

Сейчас было даже труднее освобождаться от защиты одежды, чем в первый раз, потому что теперь Энни понимала, насколько на самом деле беззащитна. Она знала, что может сопротивляться ему; это будет трудно, но она может это сделать. Но как сопротивляться самой себе? Она подумала было о том, чтобы бороться, потом отбросила эту мысль как бесполезную: борьба закончится только порванной одеждой – ее одеждой. Может, попросить его дать слово не трогать ее – нет, это тоже будет бесполезным усилием. Он только посмотрит на нее своим непреклонным взглядом и откажется.