Текст книги "Синий лабиринт"

43

Пендергаст заехал на парковку санатория «Пиц Юлиер»[51]51
  Пиц Юлиер – название горной вершины в Швейцарии.


[Закрыть] и заглушил двигатель. Площадка, как он и рассчитывал, была пуста: этот оздоровительный спа-комплекс располагался вдали от курортных мест, был маленьким и предназначался для избранных. А в настоящий момент там находился всего один пациент.

Специальный агент вышел из машины – двенадцатицилиндрового «ламборгини-галлардо-авентадор» – и медленно двинулся к дальнему концу площадки. Очень далеко внизу зеленый пояс Альп тянулся вплоть до швейцарского курорта Санкт-Мориц, который с этого расстояния казался настолько идеальным и красивым, что не воспринимался как реальность. На юге высился пик Бернина, самая высокая гора в Восточных Альпах. На нижней части ее склонов мирно паслись овцы, крохотные белые точки.

Пендергаст развернулся и направился к санаторию, похожему на красно-белое пирожное с имбирной лепниной и утопающими в цветах подоконниками. Он был очень слаб и плохо держался на ногах, но самые сильные болевые симптомы и моменты помутнения разума, которые он испытывал в Бразилии, прошли. По крайней мере, временно. Он даже отказался от мысли нанять шофера и вместо этого взял напрокат машину. Он знал, что «ламборгини» слишком бросается в глаза и совсем не в его стиле, но сказал себе, что скорость и техника вождения на горных дорогах помогут ему собраться с мыслями.

Пендергаст остановился у парадной двери и нажал кнопку звонка. Незаметная камера наблюдения над дверью повернулась в его направлении. Потом раздался звуковой сигнал домофона, дверь распахнулась, и он вошел. Внутри находилась маленькая приемная и сестринский пост, за которым сидела женщина в белой форменной одежде и с небольшим чепцом на голове.

– Ja? – произнесла женщина, выжидательно глядя на него.

Пендергаст вытащил из кармана визитку и протянул ей. Она залезла в ящик стола, извлекла оттуда журнал, взглянула на фотографию между страниц, потом снова на Пендергаста.

– Ах да, – сказала женщина, убирая журнал и переходя на английский с акцентом. – Герр Пендергаст. Мы ждали вас. Одну минуту, пожалуйста.

Она сняла трубку с телефона на столе и сказала несколько слов. Минуту спустя дверь за ее спиной звякнула и открылась, появились еще две медсестры. Одна из них движением руки попросила Пендергаста идти следом за ними. Войдя во внутреннюю дверь, он направился за двумя женщинами по прохладному коридору с окнами, сквозь которые проникали яркие лучи утреннего солнца. Это место с изысканными занавесками и красочными фотографиями альпийских гор казалось ярким и веселым. Но на окнах были стальные решетки, а под белыми крахмальными халатами двух медсестер проступали контуры оружия.

В конце коридора была закрытая дверь, сестры отперли ее, отошли в сторону и жестом пригласили Пендергаста войти.

Он оказался в большой, просторной комнате, из окон которой – тоже открытых и тоже зарешеченных – открывался великолепный вид на озеро внизу. В комнате стояли кровать, письменный стол, книжный шкаф с книгами на английском и французском, «ушастое» кресло, за дверью находилась ванная.

За столом, залитый лучами солнца, сидел молодой человек лет семнадцати. Он старательно – и даже с усердием – переписывал что-то из книги в тетрадь. Солнце золотило его светлые волосы. Взгляд серо-голубых глаз перемещался с книги на тетрадь и обратно. Он был настолько погружен в работу, что даже не заметил, как кто-то вошел в комнату. Пендергаст молча разглядывал патрицианские черты юноши, его поджарую фигуру.

Его ощущение усталости усилилось.

Молодой человек оторвался от работы. На краткий миг на его лице застыло непонимание, но потом оно сменилось радостной улыбкой.

– Папа! – воскликнул он, вскочив со стула. – Какой сюрприз!

Пендергаст позволил себе обнять сына. За этим последовало неловкое молчание.

– Когда я смогу уехать отсюда? – спросил наконец Тристрам. – Я ненавижу это место. – Он говорил на слишком правильном, школьном английском с немецким акцентом, смягченным налетом португальского.

– Потерпи еще немного, Тристрам.

Юноша нахмурился и покрутил кольцо на среднем пальце левой руки, – золотое кольцо с великолепным звездчатым сапфиром.

– С тобой тут хорошо обращаются?

– Достаточно хорошо. Еда превосходная. Каждый день выхожу на прогулки. Но они все время следуют за мной. У меня тут нет друзей, и это не жизнь, а скука. Мне больше нравилось в École Mère-Église[52]52
  Школа церкви Святой Марии.


[Закрыть]. Я могу туда вернуться, отец?

– Скоро сможешь. – Пендергаст помолчал. – Как только я улажу кое-какие вопросы.

– Какие?

– Среди них нет ни одного, который может вызывать у тебя беспокойство. Послушай, Тристрам, я должен спросить тебя кое о чем. С тобой не происходило ничего необычного после нашей прошлой встречи?

– Необычного? – переспросил Тристрам.

– Да, чего-нибудь особенного. Может, приходили какие-то письма? Звонил кто-то? Приезжал нежданно?

На лице Тристрама появилось отсутствующее выражение. Немного помолчав, он отрицательно покачал головой:

– Нет.

Пендергаст внимательно взглянул на него:

– Ты лжешь.

Тристрам ничего не ответил, уставившись в пол.

Пендергаст сделал глубокий вдох.

– Не знаю, как тебе об этом сказать. Твой брат умер.

Тристрам вздрогнул:

– Альбан? Tot?[53]53
  Умер? (нем.)


[Закрыть]

Пендергаст кивнул.

– Как?

– Его убили.

В комнате стало очень тихо. Тристрам посмотрел на отца ошеломленным взглядом и снова опустил глаза в пол. Одна-единственная слеза задрожала в уголке его глаза и скатилась по щеке.

– Ты огорчен? – спросил Пендергаст. – И это после того, как он так ужасно обходился с тобой?

Тристрам покачал головой:

– Он был моим братом.

Пендергаста это задело за живое. «И моим сыном». Он спросил себя, почему смерть Альбана оставила его безразличным, почему у него нет сострадания, каким оказался наделен его сын.

Тристрам поднял на него потемневшие серые глаза:

– Кто это сделал?

– Не знаю. Пытаюсь выяснить.

– Нужно было сильно постараться, чтобы… убить Альбана.

Пендергаст ничего не сказал. Ему было неловко под внимательным взглядом сына. Он понятия не имел, как быть отцом такому сыну.

– Ты болен, отец?

– Всего лишь прихожу в себя после приступа малярии – подхватил во время последних моих поездок. Ничего серьезного, – поспешно ответил он.

Комната снова погрузилась в тишину. Тристрам, который во время разговора стоял рядом с отцом, вернулся к письменному столу и сел. Было заметно, что он борется собой. Наконец он посмотрел на Пендергаста:

– Да, я солгал. Я должен сказать тебе кое-что. Я обещал ему молчать, но если он мертв… Думаю, ты должен знать.

Пендергаст ждал.

– Отец, Альбан приезжал ко мне.

– Когда?

– Несколько недель назад. Я тогда все еще был в Mère-Église. Пошел на прогулку в предгорье. Он появился там на тропе раньше меня. Сказал, что ждал меня.

– Продолжай, – проговорил Пендергаст.

– Он выглядел иначе.

– В чем это выражалось?

– Стал старше. Похудел. Вид у него был печальный. И то, как он со мной говорил… иначе, чем прежде. В нем не было этого… этого… – Он сделал движение руками в поисках нужного слова. – Verachtung.

– Пренебрежения.

– Точно. В его голосе не было пренебрежения.

– О чем он с тобой говорил?

– Сказал, что летит в Штаты.

– Не сказал зачем?

– Сказал. Он хотел исправить зло. Остановить тот ужас, который им же и был запущен в действие.

– В точности так и сказал?

– Да. Я не понял. Исправить зло? Я спросил, что он имеет в виду, но он отказался объяснять.

– Что еще он говорил?

– Он просил меня обещать, что я не скажу тебе о его приезде.

– И все?

Тристрам немного поколебался:

– Было кое-что еще.

– Что?

– Он сказал, что прилетел попросить у меня прощения.

– Прощения? – переспросил Пендергаст, крайне удивленный.

– Да.

– И что ты ему ответил?

– Я его простил.

Пендергаст поднялся. Отчаяние снова накатило на него, когда он понял, что опять утрачивает ясность мысли, что боль начинает возвращаться.

– Как именно он просил у тебя прощения? – резко произнес он.

– Он плакал. Был сам не свой от горя.

Пендергаст покачал головой. Было ли это искренним раскаянием или какой-то жестокой игрой, которую Альбан опробовал на своем брате-близнеце?

– Тристрам, – сказал Пендергаст, – я поместил тебя сюда, чтобы ты был в безопасности после убийства брата. Я пытаюсь найти убийцу. Ты должен оставаться здесь, пока я не распутаю это дело… и не буду уверен в твоей безопасности. Когда это произойдет, я надеюсь, ты не захочешь возвращаться в Mère-Église. Я надеюсь, ты пожелаешь вернуться в Нью-Йорк и жить… – он помедлил, – с семьей.

У молодого человека расширились глаза, но он промолчал.

– Я буду с тобой на связи. Либо напрямую, либо через Констанс. Если тебе что-то потребуется, пожалуйста, пиши, сообщай мне.

Он подошел к Тристраму, легонько поцеловал его в лоб и повернулся, собираясь уходить.

– Папа, – остановил его Тристрам.

Пендергаст посмотрел на сына.

– Я хорошо знаю, что такое малярия. Там, в Бразилии, многие Schwächlinge[54]54
  Слабаки (нем.). В данном случае речь идет о «плохих близнецах» Тристраме и Альбане, о которых рассказывается в романе «Две могилы».


[Закрыть] умирали от малярии. У тебя не малярия.

– Что у меня – это мое дело, – резко ответил он.

– А разве это и не мое дело? Ведь я твой сын.

Пендергаст помедлил:

– Извини. Я не хотел так с тобой говорить. Я делаю все, что могу, в связи с моей… болезнью. До свидания, Тристрам. Надеюсь, что я скоро себя увижу.

С этими словами он поспешно вышел из комнаты. Две сестры, которые ждали в коридоре, заперли дверь, а потом проводили его к выходу.

44

Тьерри Габлер занял свое место на террасе кафе «Ремуар» и со вздохом открыл «Курьер». Официантке потребовалось меньше минуты, чтобы принести его обычный заказ: рюмка «Pflümli»[55]55
  Сливовый шнапс (нем.).


[Закрыть], тарелочка холодной солонины и несколько ломтиков черного хлеба.

– Bonjour, monsieur[56]56
  Добрый день, месье (фр.).


[Закрыть] Габлер, – сказала она.

– Merci[57]57
  Спасибо (фр.).


[Закрыть], Анна, – ответил Габлер с обаятельной, как он надеялся, улыбкой.

Она ушла, и он проводил ее покачивающиеся бедра долгим, неотрывным взглядом. После этого он занялся «Pflümli»: поднял рюмку, сделал маленький глоток и удовлетворенно вздохнул. Год назад он ушел на пенсию с чиновничьей должности, и аперитив во время вечерней прогулки за уличным столиком кафе стал для него чем-то вроде ритуала. Особенно ему нравилось кафе «Ремуар»: хотя из него не открывался вид на озеро, это было одно из немногих традиционных кафе, оставшихся в Женеве, а с учетом его расположения в центре, на Плас-дю-Сирк, здесь было идеальное место для того, чтобы наслаждаться городской суетой.

Габлер сделал еще глоток шнапса, аккуратно раскрыл газету на третьей странице и огляделся. В это время дня в кафе было полно разношерстной публики – туристов, бизнесменов, студентов и небольших группок кумушек. Сама улица была весьма оживленной: по дороге мчались машины, сновали туда-сюда люди. До Fêtes de Genève[58]58
  Женевский фестиваль (фр.), ежегодное летнее празднество, знаменитое своими фейерверками.


[Закрыть] оставались считаные дни, и городские отели уже заполнялись людьми, предвкушающими знаменитый во всем мире фейерверк.

Габлер ловко уложил кусочек солонины на ломтик хлеба, поднес к губам и уже собирался откусить, как вдруг не более чем в четырех футах от того места, где он сидел, с громким скрежетом тормозов машина уперлась носом в край тротуара. И не просто какая-то там машина. Казалось, она появилась из будущего века: с низким клиренсом, одновременно хищная и угловатая, словно высеченная из единого монолитного куска граната цвета пламени. Массивные колесные диски машины достигали высоты верхней кромки торпеды в салоне, которая была едва видна за черным тонированным стеклом. Габлер в жизни не видел таких машин. Он непроизвольно опустил ломтик хлеба с солониной, продолжая глазеть на машину. На злобной морде машины, в том месте, где должна была находиться решетка радиатора, он разглядел эмблему «Ламборгини».

Наконец водительская дверь открылась вверх, в стиле «крыло чайки», и из нее вышел человек, не обращая внимания на уличное движение. Приближающаяся машина чуть не сбила его, ей пришлось вильнуть и выехать на полосу обгона. Водитель недовольно гуднул, но человек не обратил на это внимания. Он захлопнул дверь машины и направился к кафе. Габлер не сводил с него глаз. Вид у этого типа был такой же необычный, как и у его автомобиля: сшитый на заказ черный костюм, белая рубашка и дорогой галстук. Человек был очень бледен, таких бледных людей Габлер еще не видел. Глаза у него были темные и больные, он шел целеустремленной и в то же время шаткой походкой, как пьяный, который пытается выдать себя за трезвого. Человек поговорил с хозяйкой внутри кафе, потом вышел и сел на террасе в нескольких столиках от Габлера. Тот еще раз глотнул «Pflümli», вспомнил про хлеб с солониной и закусил, заставляя себя не глазеть открыто на незнакомца. Краем глаза он заметил, что человеку вроде бы подали абсент, который лишь недавно был легализован в Швейцарии[59]59
  Абсент был запрещен в Швейцарии с 1906 по 2004 год.


[Закрыть].

Габлер взял свою газету и погрузился в чтение третьей страницы, позволяя себе время от времени скользнуть взглядом по странному человеку. Тот сидел неподвижно, как камень, ни на что и ни на кого не обращая внимания, его тусклые глаза были устремлены в никуда и лишь изредка моргали. Он то и дело поднимал бокал с абсентом и подносил к губам. Габлер обратил внимание, что руки у человека дрожат и бокал позвякивает о столешницу, когда его ставят.

Вскоре бокал опустел и был заказан другой. Габлер жевал хлеб, потягивал «Pflümli», читал «Курьер», и в конечном счете странный человек был вытеснен из памяти привычными повседневными занятиями.

Потом случилось кое-что, привлекшее его внимание. Габлер увидел сотрудника дорожной полиции, медленно идущего по Плас-дю-Сирк в их сторону. В руках у него была книжка с отрывными штрафными квитанциями, и он одну за другой осматривал припаркованные машины. Когда ему попадалась незаконно припаркованная машина или такая, чье время парковки на счетчике истекло, он останавливался, довольно улыбался, выписывал квитанцию и засовывал ее под дворник.

Габлер посмотрел на «ламборгини». Правила парковки в Женеве были запутанными и строгими, и эта машина явно была припаркована в нарушение правил.

Полицейский приближался к террасе кафе. Габлер продолжал смотреть, уверенный, что человек в черном костюме сейчас поднимется и переставит машину, пока к ней не подошел полицейский. Но нет, тот остался сидеть на своем месте, попивая абсент.

Полицейский добрался до «ламборгини». Он был невысокий, пухлый, с красноватым лицом и густыми светлыми волосами, выбивающимися из-под фуражки. Машина, несомненно, была припаркована против правил – затиснута в узкое пространство под ухарским углом, с явной демонстрацией безразличия, даже презрения к закону и порядку. Улыбка на лице полицейского стала еще шире и удовлетвореннее, чем раньше; он лизнул палец и перелистнул страничку в книжке с квитанциями. Когда штраф был выписан, полицейский торжественно засунул квитанцию под дворник, – ему пришлось потрудиться, потому что дворник располагался где-то в глубине капота.

Только теперь, когда полицейский двинулся дальше, человек в черном поднялся из-за стола. Он сошел с террасы, подошел к полицейскому и встал между ним и следующей припаркованной машиной. Не говоря ни слова, он просто указал пальцем на «ламборгини».

Полицейский взглянул на человека, потом на машину, потом снова на человека.

– Est-ce que cette voiture vous appartient?[60]60
  Это ваша машина? (фр.)


[Закрыть] – спросил он.

Человек в черном медленно кивнул.

– Monsieur, elle est…[61]61
  Месье, она… (фр.)


[Закрыть]

– По-английски, если не возражаете, – сказал человек с американским произношением, в котором Габлер услышал южный акцент.

Полицейский, как и большинство женевцев, сносно говорил по-английски. Со вздохом, будто делая большое одолжение, он перешел на английский:

– По-английски так по-английски.

– Похоже, я каким-то образом нарушил правила парковки. Как вы, вероятно, уже заметили, я иностранец. Прошу вас, позвольте мне переставить машину, и забудем о штрафе.

– Мне очень жаль, – сказал полицейский, хотя никакой жалости в его голосе не слышалось. – Штраф уже выписан.

– Я это заметил. Но объясните, пожалуйста, какое чудовищное нарушение я совершил?

– Месье, вы припарковали машину в голубой зоне.

– Все эти машины тоже припаркованы в голубой зоне. Поэтому я предположил, что парковка в голубой зоне допустима.

– Ага! – сказал полицейский, словно подчеркивая важный пункт в философском споре. – Но у вашей машины нет disque de stationnement.

– Чего нет?

– Парковочного диска. В голубой зоне нельзя парковаться без парковочного диска, на котором указывается время, когда вы припарковались.

– Вот оно что. Парковочный диск. Как странно. И откуда же я, приезжий, могу об этом знать?

Полицейский посмотрел на человека с бюрократическим презрением:

– Месье, как гость нашего города, вы должны понимать мои правила и подчиняться им.

– Мои правила?

Полицейского несколько смутила собственная оговорка:

– Наши правила.

– Понятно. Даже притом, что эти правила произвольны, неуместны и в конечном счете пагубны?

Невысокий полицейский нахмурился. Он был сбит с толку и потерял уверенность.

– Закон есть закон, месье. Вы его нарушили и…

– Минуточку. – Американец прикоснулся к запястью полицейского, пресекая словесный поток. – Какой штраф полагается за это нарушение?

– Сорок пять швейцарских франков.

– Сорок пять швейцарских франков.

Продолжая преграждать полицейскому путь, американец с нарочитой медлительностью вытащил из кармана пиджака бумажник и отсчитал деньги.

– Я не принимаю штрафы, месье, – сказал полицейский. – Вы должны прийти в…

Американец внезапно резкими движениями принялся рвать банкноты – надвое, натрое, на четыре части, – пока в его руках не остались лишь маленькие квадратики. Он швырнул их в воздух, и они разлетелись, как конфетти, осыпав фуражку и плечи полицейского. Габлер, раскрыв рот, наблюдал за происходящим. Прохожие и другие посетители кафе, сидящие на террасе, были в неменьшей степени поражены таким развитием событий.

– Месье, – сказал полицейский, покраснев еще больше, – вы явно находитесь в состоянии опьянения. Я должен потребовать, чтобы вы не садились за руль, иначе…

– Что «иначе»? – презрительно спросил американец. – Вы выпишете мне штраф за то, что я в состоянии алкогольного опьянения мусорю на улице? Смотрите внимательнее, любезный, сейчас я перейду улицу вот прямо здесь. Тогда вы сможете выписать мне штраф и за переход улицы в неположенном месте в состоянии алкогольного опьянения. Или нет, дайте угадаю: вы не наделены полномочиями для наложения столь тяжелого наказания. Для этого нужен настоящий полицейский. Позвольте вам посочувствовать! «Или в сердце мне вонзенный клюв не вынешь с этих пор?»[62]62
  Строка из поэмы Э. По «Ворон». Перевод В. Топорова.


[Закрыть]

Пытаясь держаться с достоинством, дорожный полицейский принялся набирать номер на сотовом. В этот момент американец оставил свои неожиданные клоунские выходки и на сей раз извлек из кармана другой бумажник. Габлер увидел какой-то значок. Американец несколько мгновений держал его перед глазами дорожного полицейского, потом спрятал в карман.

Манеры дорожного полицейского тут же изменились. От высокомерно-официального, бюрократического поведения дорожного полицейского не осталось и следа.

– Сэр, – сказал он, – вы должны были с самого начала сообщить мне об этом. Если бы я знал, что вы здесь с официальной миссией, я бы не стал выписывать штраф. Но это не извиняет…

Американец наклонился к невысокому полицейскому:

– Вы не понимаете. Я здесь не с официальной миссией. Я простой путешественник, остановился выпить на посошок по пути в аэропорт.

Дорожный полицейский пошел на попятную. Он посмотрел на «ламборгини», на квитанцию, медленно трепещущую под дворником на ветерке, гулявшем по Плас-дю-Сирк.

– Позвольте мне забрать квитанцию, месье, но я должен попросить вас…

– Не забирайте квитанцию! – рявкнул американец. – Даже прикасаться к ней не думайте!

Полицейский, совершенно запуганный и запутавшийся, повернулся к человеку в черном:

– Месье, я не понимаю.

– Не понимаете? – Голос американца с каждым словом становился все холоднее. – Тогда позвольте мне объясниться словами, которые, я надеюсь, понятны даже самому зачаточному интеллекту. Я решил, что хочу иметь эту квитанцию, мой добрый льстец. Я собираюсь оспорить этот штраф в суде. И если я не ошибаюсь, это означает, что вы тоже должны будете появиться в суде. И тогда я с огромным удовольствием объясню судье, адвокатам и всем, кто придет на заседание, какое вы позорище в человеческом образе. Позорище? Видимо, я преувеличиваю. Позорище – это, по крайней мере, нечто крупное, по-настоящему крупное. А вы… вы пигмей, сушеный коровий язык[63]63
  Выражение из пьесы У. Шекспира «Генрих IV» (часть 1).


[Закрыть], геморрой в заднице человечества. – Неожиданным движением американец сбил фуражку с головы полицейского. – Да вы посмотрите на себя! Вам никак не меньше шестидесяти. А вы здесь выписываете штрафы за неправильную парковку, чем занимались, вероятно, и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. Вы, должно быть, прекрасный работник, крайне эффективный, и ваше начальство просто не отваживается вас повышать. Я приветствую замечательную всеобъемлемость вашего занудства. Воистину, какое чудо природы человек![64]64
  Цитата из пьесы У. Шекспира «Гамлет» (акт II, сцена 2). Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть] Но все же я чувствую, что вы не вполне довольны вашим положением: красноватый нос и лицо свидетельствуют о том, что вы нередко топите свои печали в вине. Вы не согласны? Я вижу, что не согласны. И ваша жена тоже не очень этим довольна. О, в ваших рыщущих повадках, в вашем нахальном самодовольстве, которое тем не менее тут же сдается превосходящей силе, я вижу истинного Уолтера Митти[65]65
  Уолтер Митти – персонаж рассказа Д. Тербера «Тайная жизнь Уолтера Митти», человек с богатой фантазией.


[Закрыть]. Что ж, если это вас утешит, я, по крайней мере, могу предсказать, что будет начертано на вашем надгробии: «С вас сорок пять франков, месье». А теперь, если вы будете так добры и отойдете от моей машины, я поеду в ближайшее полицейское отделение и обеспечу… и обеспечу…

Во время этой напыщенной речи с лицом американца что-то происходило: оно исказилось, осунулось и посерело. На висках выступили капельки пота. Один раз он прервал свою тираду, проведя рукой по лбу; в другой раз помахал пальцами перед носом, словно отгоняя какой-то запах. Габлер обратил внимание, что все посетители кафе и даже прохожие на улице замерли, наблюдая за развитием этой странной драмы. Человек в черном на нетвердых ногах двинулся к своему «ламборгини», и полицейский поспешно убрался с его дороги. Американец потянулся к ручке дверцы – вернее, попытался ухватить ее слепым, неверным движением – и промахнулся. Он сделал еще шаг вперед, качнулся, восстановил равновесие, снова качнулся и наконец рухнул на тротуар. Раздались крики о помощи, кто-то поднялся из-за столиков. Габлер тоже вскочил на ноги, перевернув стул. Он даже не сразу понял, что пролил добрую половину бокала «Pflümli» на свои хорошо отглаженные брюки.