Текст книги "Синий лабиринт"

45

Лейтенант Питер Энглер сидел за столом в своем кабинете в Двадцать шестом участке. Вся масса бумаг на его столе была разложена по четырем углам, в центре же было пусто, если не считать трех предметов: серебряной монетки, кусочка дерева и пули.

В каждом расследовании наступал момент, когда у Энглера возникало ощущение, что они достигли поворотного пункта. В таких случаях он неизменно прибегал к своему маленькому ритуалу: вытаскивал три этих сувенира из ящика стола, который всегда держал запертым, и по очереди разглядывал их. Каждый из них знаменовал некую веху в его жизни (так же как и каждое удачное его расследование было миниатюрной вехой), и ему нравилось размышлять об их важности.

Сначала он взял монетку. Это был старый денарий времен Римской империи, выпуска 37 года новой эры, с изображением Калигулы на аверсе и Агриппины Старшей на реверсе. Энглер купил монетку после защиты работы по этому императору, за которую получил первую премию на старшем курсе. В своей работе он давал медицинский и психологический анализ изменений, которые претерпел Калигула в результате серьезного заболевания в тот год, и доказывал роль болезни в его трансформации из относительно великодушного правителя в безумного тирана. Монетка была очень дорогой, но он почему-то чувствовал, что должен ее купить.

Положив монетку на стол, он взял деревяшку. Этот кусочек дерева поначалу был изогнутым и шероховатым, но Энглер обстругал его и отшлифовал своими руками, пока тот не уменьшился до размеров карандаша, а потом покрыл его лаком, и теперь он ярко сверкал в свете дневных ламп кабинета. Это была часть первой древней секвойи, которую он защитил от вырубки, будучи активистом-экологом. Он обосновался в кроне дерева и прожил там почти три недели, пока лесорубы не сдались и не ушли в другое место. Спускаясь с дерева, он отломил сухой сучок на память о своей победе.

Последней Энглер взял пулю. Он была погнута и сплющена от удара в его левую большеберцовую кость. Ни на работе и нигде в другом месте он не говорил о том, что сохранил эту пулю, никогда не носил и никому не показывал Полицейский боевой крест[66]66
  Полицейский боевой крест – вторая по важности награда нью-йоркской полиции.


[Закрыть], которым его наградили за необыкновенный героизм. Не многие из тех, кто работал с ним, знали, что он был ранен при исполнении служебных обязанностей. Это не имело значения. Энглер повертел пулю в руке, потом положил ее на столешницу. Он знал, и этого было достаточно.

Он убрал свои сувениры в ящик стола и запер замок, после чего набрал номер секретаря отдела.

– Пусть войдут, – сказал он.

Минуту спустя дверь открылась, и вошли три человека: сержант Слейд и два штабных сержанта, приписанных к делу Альбана.

– Докладывайте, – велел Энглер.

Один из них вышел вперед:

– Сэр, мы закончили работу с документами Службы безопасности на транспорте.

– Дальше.

– Согласно вашему поручению, мы просмотрели все документы за восемнадцать месяцев в поисках каких-либо указаний на то, что убитый мог совершать путешествия в США до четвертого июня этого года. Мы нашли такие свидетельства. Убитый под тем же вымышленным именем Тапанес Ланьдберг въехал в Штаты из Бразилии приблизительно год назад. Это случилось семнадцатого мая, через аэропорт Джона Кеннеди. Пять дней спустя, двадцать второго мая, он улетел в Рио.

– Что-нибудь еще?

– Да, сэр. По документам Министерства внутренней безопасности мы обнаружили, что человек с таким именем восемнадцатого мая вылетел из аэропорта Ла Гуардия в Олбани[67]67
  Олбани – столица штата Нью-Йорк.


[Закрыть], а вернулся двадцать первого мая.

– Фальшивый бразильский паспорт, – сказал Энглер. – Качество документа, вероятно, было самое высокое. Интересно, где он его заполучил.

– Такие вещи наверняка легче получить в Бразилии, чем здесь, – заметил Слейд.

– Это точно. Что еще?

– Это все, сэр. В Олбани след обрывается. Мы проверили все имеющиеся возможности с помощью местной полиции, турфирм, автобусных терминалов, региональных аэропортов и авиакомпаний, отелей и фирм по прокату автомобилей. Тапанес Ланьдберг нигде не засветился, пока не сел на обратный самолет до Ла Гуардия двадцать первого мая, а на следующий день вылетел в Бразилию.

– Спасибо. Отличная работа. Вы свободны.

Энглер дождался, когда двое штабных выйдут из кабинета, и кивнул Слейду, показывая ему на стул. Из кипы бумаг на одном углу стола он взял пачку больших каталожных карточек. В них содержалась информация, с энтузиазмом собранная сержантом Слейдом за последние несколько дней.

– Зачем наш друг Альбан вдруг поехал в Олбани? – спросил Энглер.

– Понятия не имею, – ответил Слейд. – Но я готов спорить на что угодно, что два этих полета связаны.

– Олбани – городок небольшой. Тамошний аэропорт и центральный автобусный терминал запросто поместятся в приемную Портового управления Нью-Йорка. Альбану было бы трудно скрыть там свои следы.

– Откуда вы столько знаете про Олбани?

– У меня есть родственники в Колони, на северо-западе Олбани. – Энглер занялся каталожными карточками. – Ты славно поработал. В другой жизни ты мог бы стать первостатейным журналистом-расследователем.

Слейд улыбнулся.

Энглер медленно листал карточки:

– Налоги Пендергаста и декларация собственности. Думаю, заполучить это было непросто.

– Пендергаст довольно закрытый человек.

– У него четыре объекта недвижимости: два в Нью-Йорке, один в Новом Орлеане и еще один тут поблизости. Тот, что в Новом Орлеане, – парковка. Странно.

Слейд пожал плечами:

– Не удивлюсь, если у него есть и офшорная недвижимость.

– Я тоже не удивлюсь. Но боюсь, что мои дальнейшие раскопки на этот счет будут безуспешны, сэр.

– Об этом нет и речи. – Энглер отложил карточки в сторону и взял другую пачку. – Список произведенных им арестов и обвинительных приговоров. – Он пролистал карточки. – Впечатляет. Очень впечатляет.

– Мне представляется наиболее интересной статистика по числу преступников, погибших в процессе задержания.

Энглер отыскал цифры, и брови его удивленно взметнулись. Затем он продолжил чтение.

– Как я погляжу, количество объявленных ему благодарностей не уступает количеству выговоров.

– Мои друзья из ФБР говорят, что это противоречивая личность. Одинокий волк. Он богат и независим, берет жалованья по доллару в год для отчета. В последние годы руководство ФБР не вмешивается в его дела, пока раскрываемость высокая и он не совершил ничего из ряда вон выходящего. У него в Бюро, кажется, есть один влиятельный невидимый друг. А может, и не один.

– Мм. – Энглер снова принялся просматривать карточки. – Работа в спецслужбах. Чем он занимался?

– Засекречено. Мне только удалось узнать, что он был награжден несколькими медалями за храбрость и завершение неназванных особо важных операций под прикрытием.

Энглер сложил карточки в пачку, выровнял ее края и отложил в сторону:

– Тебя все это смущает, Лумис?

Слейд посмотрел на Энглера:

– Да.

– Меня тоже. И какой отсюда вывод?

– Как-то все это дурно пахнет… сэр.

– Вот именно. Ты это знаешь, и я это знаю. Мы оба знаем это уже некоторое время. Вот и занялись этим. – Энглер похлопал ладонью по пачке каталожных карточек. – Давай-ка разберем все по косточкам. По его собственному признанию, Пендергаст в последний раз видел своего сына живым полтора года назад в Бразилии. Год назад Альбан на короткое время возвращался в Штаты под вымышленным именем, слетал на север штата Нью-Йорк, а потом улетел в Бразилию. Около трех недель назад он снова появился в Нью-Йорке. И на сей раз за свои старания он был убит. В его желудке обнаружили камешек бирюзы. Агент Пендергаст заявляет, что этот камешек привел его в «Солтон-Фонтенбло», где на него, предположительно, напал человек, который выдавал себя за ученого и, вероятно, убил одного из сотрудников музея. И тут вдруг Пендергаст, который прежде не желал сотрудничать со следствием и отвечал на вопросы уклончиво, становится откровенным. И случается это после того, как мы обнаруживаем Тапанеса Ланьдберга. Но, выдав нам груду сомнительной информации, он снова закрывается и прекращает сотрудничество. К примеру, ни он, ни лейтенант д’Агоста не потрудились сообщить нам, что липовый профессор покончил с собой в тюрьме города Индио. Нам пришлось самим узнавать об этом. А когда мы отправили сержанта Докинса в «Фонтенбло», он по возвращении сообщил, что, судя по всему, никто не бывал там вот уже несколько лет. И никакой серьезной стычки там уж совершенно точно не было. Ты абсолютно прав, Лумис, дело пахнет дурно. Так дурно, хоть нос затыкай. Куда ни посмотри, напрашивается один вывод: Пендергаст раз за разом посылает нас по ложному пути. И мне в голову приходит единственное объяснение этому: он сам замешан в убийстве сына. Кроме того, мы имеем вот что. – Подавшись вперед, Энглер взял из другой стопки бумаг на столе распечатку статьи на португальском языке. – Сообщение из Бразилии, туманное и без ссылки на источник. Там описана кровавая бойня, имевшая место в джунглях, с участием неназванного гринго, который описан здесь как человек «de rosto pálido».

– «De rosto pálido»? Это что?

– Бледной наружности.

– Черт побери!

– И все это происходило полтора года назад, как раз в то время, когда сам Пендергаст был в Бразилии.

Энглер положил распечатку обратно.

– Мне эта статья попалась на глаза только сегодня утром. Это ключ, Лумис, я это чувствую. Ключ ко всей этой тайне. – Он откинулся на спинку кресла и посмотрел в потолок. – Но мне кажется, что одна часть пазла отсутствует. Всего одна. И когда я ее найду… тогда он будет у меня в кармане.

46

Констанс Грин шла по сияющему чистотой коридору на пятом, последнем этаже частной женевской клиники «Ла Коллин», следуя за врачом в халате.

– Как бы вы описали его состояние? – спросила она на идеальном французском.

– Поставить диагноз было очень трудно, мадемуазель, – ответил доктор. – Прежде мы с таким не сталкивались. У нас многопрофильная клиника. На консилиум было приглашено шесть специалистов. Результаты консультаций и анализов… поразительны. И противоречивы. Некоторые специалисты полагают, что у него неизвестное генетическое нарушение. Другие считают, что он был отравлен или страдает от абстинентного синдрома после принятия какого-то состава или наркотика, – у него в крови следы необычных элементов, но ни для одного из них мы не нашли соответствия в нашей базе данных. Третья группа специалистов считает, что проблема отчасти психологическая. Но никто не может отрицать острых физических проявлений.

– Какие медикаменты вы используете для его лечения?

– Понимаете, чтобы лечить, нужно сначала поставить диагноз. Мы применяем трансдермальные анестезирующие пластыри для снятия болевых ощущений. Сома как мышечный релаксант. И бензодиазепин как седативное средство.

– Какой именно бензодиазепин?

– Клоназепам.

– Ужасающий коктейль, доктор.

– Вы правы. Но до тех пор, пока нам неизвестен источник, мы можем воздействовать только на симптомы, иначе пришлось бы прибегать к смирительным средствам.

Доктор открыл дверь и пригласил Констанс войти. Она оказалась в современной, идеально оборудованной палате с одной кроватью, вокруг которой стояли многочисленные мониторы и медицинские приборы. На жидкокристаллических экранах одних приборов вспыхивали какие-то сложные показатели, другие приборы ритмично попискивали. В дальнем конце комнаты располагался ровный ряд тонированных в синий цвет окон, выходящих на авеню Бо-Сежур.

На кровати лежал специальный агент Алоизий Пендергаст. К его вискам были прикреплены датчики, на сгибе запястья установлен внутривенный катетер, на руке закреплена манжета для измерения кровяного давления, на кончике пальца – измеритель уровня кислорода в крови. Отдельный экран был закреплен на подвесных кольцах в изножье кровати.

– Он почти не говорит, – пояснил доктор. – А если и говорит, то в этом мало смысла. Если бы вы могли предоставить нам какую-то информацию, мы были бы благодарны.

– Спасибо, доктор, – сказала Констанс. – Я сделаю, что смогу.

– Мадемуазель.

Доктор слегка кивнул, развернулся и вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

Несколько секунд Констанс стояла, глядя на закрытую дверь. Потом разгладила на себе платье и села на стул у кровати. На свете не было человека хладнокровнее, чем Констанс Грин, но то, что она увидела, потрясло ее до глубины души. Лицо агента ФБР было землисто-серым, его светлые волосы растрепались и потемнели от пота. Точеное лицо потеряло свои очертания, покрывшись многодневной щетиной. От него исходил почти ощутимый жар. Глаза были закрыты, но Констанс видела, что глазные яблоки двигаются под синими веками. Внезапно его тело напряглось как от боли, по нему прошла судорога, потом оно расслабилось.

Констанс наклонилась к нему и положила руку на его сжатый кулак.

– Алоизий, – тихо позвала она. – Это Констанс.

Сначала он никак не реагировал. Наконец кулак разжался. Пендергаст повернул голову на подушке и пробормотал что-то неразборчивое.

Констанс слегка сжала его руку:

– Что ты сказал?

Пендергаст открыл рот и сделал хриплый вдох.

– «Lasciala, indegno, – прошептал он. – Battiti meco. L’assassino m’ha ferito»[68]68
  «Оставь, негодный. Бейся со мною. Я убит рукой злодея» (ит.). Слова Командора из оперы В. А. Моцарта «Дон Жуан».


[Закрыть].

Констанс ослабила давление на его руку.

По телу Пендергаста прошла новая судорога.

– Нет, – сказал он тихим, придушенным голосом. – Нет, ты не должна. Врата ада…[69]69
  «Врата ада» («The Doorway to Hell») – американо-ирландский фильм ужасов 2000 года.


[Закрыть] не подходи… отойди, пожалуйста… не смотри… трехдольный горящий глаз!..[70]70
  Трехдольный горящий глаз – последние слова, записанные героем рассказа Г. Ф. Лавкрафта «Обитающий во тьме».


[Закрыть]

Тело его расслабилось, и на несколько минут наступила тишина. Потом Пендергаст пошевелился.

– Ты ошибаешься, Тристрам, – произнес он более ясно и четко. – Он никогда не сможет измениться. Боюсь, тебя провели.

Наступившее после этого молчание длилось гораздо дольше. Вошла медсестра, проверила состояние Пендергаста по приборам, заменила трансдермальный пластырь на новый и вышла. Констанс оставалась сидеть на стуле, неподвижная, как статуя, по-прежнему касаясь руки Пендергаста. Наконец его веки затрепетали и открылись. Поначалу глаза оставались затуманенными, несфокусированными. Потом Пендергаст заморгал и обвел взглядом больничную палату. Взгляд его остановился на той, что сидела рядом.

– Констанс, – прошептал он.

Вместо ответа она снова сжала его руку.

– Меня… мучает кошмар. Похоже, он никогда не кончится.

Голос его звучал слабо, бестелесно, словно шелест пожухлой листвы на легком ветерке, и Констанс наклонилась к нему, чтобы разобрать слова.

– Ты цитировал либретто «Дон Жуана», – сказала она.

– Да. Я… воображал себя Командором.

– По-моему, если снится Моцарт, то это не такой уж и кошмар.

– Мне… – Несколько секунд губы двигались, не производя ни звука, потом она услышала: – Мне не нравится опера.

– Ты говорил что-то еще, – сказала Констанс. – Что-то действительно похожее на кошмар. Ты говорил о Вратах ада.

– Да. Да. В моих кошмарах присутствуют и воспоминания.

– Потом ты упомянул Тристрама. Сказал, что он ошибается.

На это Пендергаст только покачал головой и снова ускользнул в бессознательное состояние.

Констанс терпеливо ждала. Десять минут спустя он пошевелился и снова открыл глаза.

– Где я? – спросил он.

– В больнице в Женеве.

– В Женеве. – Пауза. – Ну конечно.

– Насколько мне известно, ты оскорбил какого-то дорожного полицейского.

– Я помню. Он требовал, чтобы я оплатил штраф. Я вел себя с ним ужасно. К несчастью, я не выношу мелких бюрократов. – Еще одна пауза. – Это одна из моих дурных привычек.

Он опять замолчал, и Констанс, уверенная, что он сейчас в ясном сознании, рассказала ему все, что узнала от д’Агосты о последних событиях: человек, который напал на Пендергаста, покончил с собой в тюрьме; его внешность была изменена путем пластических операций, но команде д’Агосты удалось реконструировать его подлинное лицо и установить личность этого человека. Она сообщила и о другой находке д’Агосты по материалам дела Энглера: год назад Альбан прилетал в Штаты под именем Тапанеса Ланьдберга, слетал на север штата Нью-Йорк, а потом вернулся в Бразилию. Пендергаст слушал с интересом. Один или два раза в его глазах вспыхнул прежний свет, так хорошо ей знакомый. Но когда она закончила, он закрыл глаза, отвернулся и снова потерял сознание.

Когда он пришел в себя в следующий раз, стояла ночь. Констанс, которая не отходила от кровати, ждала, когда он заговорит.

– Констанс, – начал он таким же тихим, как и прежде, голосом. – Ты должна понять, что мне временами становится трудно… сохранять связь с реальностью. Она приходит и уходит, как и боль. Вот сейчас, например, мне требуются невероятные усилия, чтобы связно говорить с тобой. Поэтому позволь, я скажу тебе то, что должен, очень кратко.

Констанс замерла, слушая его.

– Я сказал тебе кое-что непростительное.

– Я тебя простила.

– Ты добрая душа. Почти сразу после того, как я вдохнул запах лилий в той странной газовой камере для животных возле Солтон-Си, мне стало ясно, что меня преследует прошлое моей семьи. В лице кого-то, кто одержим жаждой мщения.

Он несколько раз судорожно вздохнул.

– То, что совершил мой предок Езекия, было преступлением. Он создал эликсир, который на самом деле оказался ядом, вызывающим привыкание. И этот яд убил многих и разрушил жизнь их близких. Но это… случилось… так давно. – Пауза. – Я понимал, что происходит со мной, и ты это тоже поняла. Но в тот момент мне была невыносима твоя жалость. Те надежды, что я поначалу питал на излечение, быстро таяли. Я предпочитал не думать об этом. Тогда у меня и вылетели те отвратительные слова, которые я сказал тебе в музыкальной комнате.

– Пожалуйста, не надо об этом.

Он погрузился в молчание. В комнате стояла темнота, единственный свет исходил от медицинской аппаратуры, и Констанс не знала, заснул он опять или нет.

– Лилии начали гнить, – произнес он.

– Ах, Алоизий…

– В этом есть нечто более ужасное, чем боль. И это нечто – отсутствие ответов. Сложный заговор, который привел меня к Солтон-Си, имеет все признаки того, что организовал его Альбан. Но с кем он сотрудничал и почему его убили? И… как мне справиться с этим сползанием в безумие?

Констанс обхватила его ладонь обеими руками:

– Должно быть какое-то средство. Противоядие. Все вместе мы его найдем.

Пендергаст покачал головой:

– Нет, Констанс. Никакого противоядия нет. Ты должна уехать. Я улечу домой. Я знаю частных врачей, которые смогут обеспечить мне более или менее комфортное состояние, пока не наступит конец.

– Нет! – сказала Констанс громче, чем хотела. – Я тебя никогда не оставлю.

– Я не хочу, чтобы ты видела… меня в таком состоянии.

Она встала и наклонилась к нему:

– У меня нет выбора.

Пендергаст чуть шевельнулся под одеялом:

– У тебя всегда есть выбор. Пожалуйста, отнесись к моему желанию с уважением. Ты не должна видеть меня на смертном одре. Когда я стану таким, как тот человек из Индио.

Она медленно склонилась над распростертым на кровати страдальцем и поцеловала его в лоб:

– Прости. Но мой выбор – бороться до конца. Потому что…

– Но…

– Потому что ты – вторая половина моего сердца, – прошептала Констанс.

Она снова села, взяла его за руку и больше не произнесла ни слова.

47

Полицейский в форме припарковал служебную машину у тротуара.

– Мы приехали, сэр, – сказал он.

– Вы уверены? – спросил лейтенант д’Агоста, глядя в окно.

– Сорок один двадцать семь, Колфакс-авеню. Я не перепутал адрес?

– Нет, не перепутали.

Д’Агоста был удивлен. Он предполагал увидеть трейлерный парк или жуткие новостройки. Но этот дом в районе Миллер-Бич города Гэри, штат Индиана, был хорошо ухожен и, несмотря на небольшие размеры, недавно покрашен, а газон вокруг него аккуратно подстрижен. Всего в нескольких кварталах отсюда находился Маркетт-парк.

Д’Агоста попросил местного полицейского:

– Вы не прочтете мне его досье еще раз? Чтобы освежить в памяти.

– Да, конечно. – Полицейский расстегнул портфель и достал компьютерную распечатку. – Все довольно чисто. Несколько штрафов за нарушение правил дорожного движения: один – за превышение скорости, тридцать восемь миль в зоне с ограничением в тридцать; другой – за езду по обочине.

– Езду по обочине? – переспросил д’Агоста. – За это здесь выписывают штрафы?

– При прошлом шефе выписывали. Он был такой крутой мужик. – Полицейский снова посмотрел в досье. – Если на этого парня и есть что-то серьезное, то лишь одно: его задержали во время налета на одну известную бандитскую малину. Он был чист – ни наркотиков, ни оружия, – и поскольку нам не было известно ни о каких других его связях или контактах, то обвинение ему не было предъявлено. Четыре месяца спустя жена заявила о его исчезновении. – Полицейский убрал досье в портфель. – Ну вот. С учетом его возможных связей с гангстерами мы решили, что он убит. Он так и не появился, ни живой, ни мертвый. Тело не было найдено. В конце концов дело перевели в висяки.

Д’Агоста кивнул:

– Если не возражаете, говорить буду я.

– Бога ради.

Д’Агоста посмотрел на часы: половина седьмого. Он открыл дверь и, крякнув, вышел из машины.

Он прошел по дорожке за полицейским, дождался, когда тот нажмет кнопку звонка. Почти сразу в дверях появилась женщина. Опытным глазом д’Агоста отметил подробности: рост пять футов шесть дюймов, вес сто сорок фунтов, брюнетка. В одной руке она держала тарелку, в другой – полотенце. На ней был рабочий брючный костюм, старенький, но чистый и отглаженный. Когда она увидела полицейского, на ее лице появилось выражение тревоги и надежды.

Вперед вышел д’Агоста:

– Мэм, вы – Кэролин Рудд?

Женщина кивнула.

Д’Агоста показал ей свой полицейский значок:

– Я лейтенант Винсент д’Агоста из нью-йоркской полиции, а это сотрудник местной полиции Гектор Ортилло. Не могли бы вы уделить нам несколько минут?

Она задумалась лишь на мгновение.

– Да, конечно. Входите.

Она открыла дверь и провела их в небольшую гостиную. Мебель тоже была старенькой и практичной, но ухоженной и безукоризненно чистой. И опять у д’Агосты возник ясный образ дома, в котором туго с деньгами, но внешние приличия соблюдаются.

Миссис Рудд пригласила их сесть.

– Хотите лимонаду или кофе? – спросила она.

Оба полицейских отказались.

С лестницы, ведущей на второй этаж, донесся шум, и появились две любопытные мордашки – мальчика лет двенадцати и девочки на несколько лет младше.

– Хауи, Дженнифер, – сказала женщина. – Мне нужно поговорить с этими джентльменами. Идите к себе и заканчивайте домашнее задание, ладно? Я скоро приду.

Дети молча посмотрели на полицейских широко раскрытыми глазами, поднялись по лестнице и исчезли из виду.

– Подождите секундочку, пойду уберу эту тарелку.

Женщина ушла на кухню, а вернувшись, села напротив полицейских.

– Чем я могу вам помочь? – спросила она.

– Мы пришли поговорить о вашем муже, – ответил д’Агоста. – О Говарде Рудде.

Надежда, появившаяся в ее глазах немного ранее, вспыхнула сильнее.

– Ой! – сказала миссис Рудд. – У вас есть… какие-то новости? Он жив? Где он?

Энтузиазм, с которым она произнесла эти слова, удивил д’Агосту не меньше, если не больше, чем вид этого дома. За последние несколько недель его воображение нарисовало четкий портрет человека, который напал на агента Пендергаста и, скорее всего, убил Виктора Марсалу: жестокий ублюдок без всяких нравственных устоев, продажный сукин сын, не наделенный никакими человеческими добродетелями. Когда Терри Бономо и программа распознавания идентифицировали этого человека как Говарда Рудда, прежде жившего в городке Гэри, штат Индиана, д’Агоста проникся убеждением, что, приехав поговорить с женой этого человека, увидит вполне определенную картинку. Но надежда в ее глазах заставила его скорректировать свои допущения. Он вдруг почувствовал, что не знает, как ему продолжать допрос.

– Нет, мы его не нашли. Не совсем так. Миссис Рудд, я приехал сюда, чтобы побольше узнать о вашем муже.

Она перевела взгляд с д’Агосты на полицейского Ортилло и обратно:

– Они заново открывают дело? Я чувствовала, что они поспешили убрать его куда подальше. Я хочу вам помочь. Скажите мне, что я должна делать.

– Начните с рассказа о том, каким человеком он был. Каким мужем и отцом.

– Не «был».

– Простите?

– Каким человеком он является. Я знаю, в полиции считают, что он мертв, но я уверена, что он жив. Что он где-то там. Если он ушел, то у него для этого были веские основания. Настанет день, и он вернется. Объяснит, что случилось и почему.

Д’Агоста почувствовал себя еще хуже. Эта убежденность в голосе женщины была пугающей.

– Пожалуйста, расскажите нам о нем, миссис Рудд.

– А что рассказывать? – Женщина помедлила мгновение, размышляя. – Он был хорошим мужем, преданным семьянином. Много работал, был замечательным отцом. Не пил, в азартные игры не играл, на других женщин не смотрел. Его отец был методистским проповедником. И Говард унаследовал его хорошие черты. Я не знала другого такого же упорного человека. Если он за что-то брался, то непременно доводил до конца. Чтобы учиться в муниципальном колледже, подрабатывал мытьем посуды. В молодости он увлекался боксом и получил Золотую перчатку. Сдержать слово – вот что было для него самое главное. После семьи. Он трудился не покладая рук, чтобы удержать на плаву наш хозяйственный магазин. Работал день и ночь, даже когда на Двадцатом хайвее открылся «Хоум депо»[71]71
  «Хоум депо» – американская торговая сеть, являющаяся крупнейшей на планете по продаже инструментов для ремонта и стройматериалов.


[Закрыть] и бизнес совсем застопорился. Это не его вина, что пришлось занимать деньги. Если бы он только знал…

Поток слов неожиданно пресекся, глаза женщины чуть расширились.

– Пожалуйста, продолжайте, – попросил д’Агоста. – Если бы он только знал что?

Женщина задумалась. Потом со вздохом посмотрела на лестницу, чтобы убедиться, что дети не слышат ее, и продолжила:

– Если бы он только знал, у каких людей занимает деньги. Понимаете, в банке считали, что давать деньги на магазин – дело рискованное. Они не дали ему кредит. С деньгами стало плохо. – Она сцепила руки и уставилась в пол. – Он занимал деньги у плохих людей.

Внезапно она снова подняла умоляющий взгляд:

– Но разве можно его в этом винить? Правда?

Д’Агоста в ответ лишь сочувственно кивнул.

– А эти вечера, когда он сидел за кухонным столом, молчал и смотрел в стену… ох, у меня сердце разрывалось! – Женщина смахнула слезу. – А потом он вдруг исчез. Просто исчез. Это было больше трех лет назад. С тех пор я не получила от него ни словечка. Но для этого есть какая-то причина. Я знаю, что есть. – На лице миссис Рудд появилось дерзкое выражение. – Мне известно, что думает полиция. Но я в это не верю. И никогда не поверю.

Когда д’Агоста снова заговорил, голос его звучал очень мягко:

– Вы не замечали какие-либо признаки того, что он собирается уходить? Хоть самые незначительные?

Женщина покачала головой:

– Нет. Никаких, кроме того телефонного звонка.

– Какого телефонного звонка?

– Вечером накануне того дня, когда он исчез. Звонок был очень поздний. Говард снял трубку в кухне. Говорил вполголоса – наверное, не хотел, чтобы я слышала, о чем он говорит. После этого он был сам не свой. Но мне ничего не сказал об этом разговоре.

– И вы понятия не имеете, что могло с ним случиться и где он пропадал все это время?

Женщина снова отрицательно покачала головой.

– Как же вы сводите концы с концами?

– Поступила работать в рекламную компанию. Делаю для них верстку и дизайн. Платят неплохо.

– А те люди, у которых ваш муж занимал деньги. После его исчезновения они вам не угрожали? Ничего плохого с вами не происходило?

– Ничего.

– Нет ли у вас фотографии вашего мужа?

– Есть конечно. И немало.

Миссис Рудд повернулась, взяла с приставного столика одну из фотографий в рамочке и протянула д’Агосте. Он посмотрел на фото. Это был семейный снимок: родители посередине, двое детей по бокам.

Терри Бономо попал в точку. Человек на фотографии был точной копией компьютерной реконструкции лица до пластической хирургии.

Он протянул фотографию назад, и миссис Рудд неожиданно ухватила его за запястье. Пальцы у нее были на удивление сильными.

– Пожалуйста, – взмолилась он. – Помогите мне найти мужа. Пожалуйста!

Д’Агоста больше не мог этого выносить:

– Мэм, у меня для вас плохие новости. Раньше я сказал вам, что мы не нашли вашего мужа. Но у нас есть тело, и боюсь, что это он.

Пальцы на его запястье сжались еще сильнее.

– Но для полной уверенности нам нужен образец его ДНК. Не могли бы вы дать нам какую-нибудь его вещь? Расческу, зубную щетку? Мы, конечно, все вам вернем.

Женщина ничего не сказала.

– Миссис Рудд, – продолжил д’Агоста, – иногда незнание гораздо хуже знания, даже если это знание мучительно.

Женщина долго сидела не двигаясь. Внезапно до нее дошло, что она держит д’Агосту за запястье. Она уронила руку на колени, глядя в никуда. Потом овладела собой, встала, подошла к лестнице и поднялась наверх, ни говоря ни слова.

Двадцать минут спустя, сидя на пассажирском сиденье полицейской машины, которая везла его назад в аэропорт О’Хары, с расческой Говарда Рудда в кармане пиджака, аккуратно помещенной в полиэтиленовый пакетик с молнией, д’Агоста с грустью размышлял о том, какими ошибочными бывают предположения. Меньше всего ожидал он увидеть прибранный домик на Колфакс-авеню и бесконечно преданную и решительную вдову – хозяйку дома.

Возможно, Рудд и был убийцей. Но похоже, когда-то он был хорошим человеком, который принял неправильное решение. Д’Агоста уже сталкивался с подобным. Иногда чем больше сил ты прикладываешь, тем глубже погружаешься в дерьмо. Д’Агоста был вынужден пересмотреть свое мнение о Рудде. Он понимал теперь, что Рудд очень любил семью, и только обязательства, которыми он был связан (какими бы они ни были), вынуждали его совершать все эти ужасные поступки, включая изменение внешности и имени. Д’Агоста не сомневался, что именно маленькая семья Рудда была тем рычагом, посредством которого какие-то люди оказывали на Рудда влияние.

Какие-то гнусные мерзавцы.

Он посмотрел на полицейского за рулем:

– Спасибо вам.

– Не за что.

Д’Агоста снова уставился на дорогу. Все это было странно… очень странно. У них был Немо, вероятный убийца Марсалы и человек, напавший на Пендергаста, человек без прошлого… и вдруг оказалось, что когда-то он был трудягой и хорошим семьянином по имени Говард Рудд. Между исчезновением Рудда из Гэри и его появлением в музее, где он выдал себя за профессора Уолдрона, прошло три года.

И это ставило перед д’Агостой один большой вопрос: что, черт побери, случилось в этом промежутке?