Текст книги "Ульмигания"

16

Верховному Жрецу нужно было очень мало времени для сна. Обычно он ложился за полночь, а вставал с малиновками. Христиан Оливский, как достойное, оценил это качество, ибо и сам не привык долго тешить сном тело, и предпочитал посвящать время молитвам.

Несостоявшийся епископ и Крива бок о бок сидели на бревнышке у подножия Ромовы, и наслаждались трелями овсянок и горихвосток, празднующих приход весны.

Два дня назад Христиан напросился к Жрецу погостить, и тот милостиво разрешил ему посетить главное прусское святилище. Одни боги знают, чем руководствовался Крива, допуская христианского священника в место, которое мог видеть не каждый прусс, но своего он похоже добился. Христиан Оливский был потрясен величием языческого алтаря. В воспоминаниях он подробно описывает и гигантский вечнозеленый дуб за пурпурным пологом, и обиталища трех богов в его ветвях, и даже самих Перкуна, Потримпа и Пикола, якобы одновременно взглянувших на него огненными очами.

Теперь, оправившись от первых впечатлений, Христиан чинно размышлял о преимуществах и недостатках этой веры. Высказывать что-либо вслух он не собирался, помня, как легко здесь вырывают сердце у живого человека. Зима, проведенная в Пруссии, полностью перевернула его представления об этой стране. Он уже понимал, что проповеди тут не произведут впечатления. Обвинять пруссов в идолопоклонничестве смешно, у них, оказывается, вовсе нет никаких идолов. Убеждать, что их три бога хуже, чем один христианский – глупо. Нужно очень хорошо знать народ, который собираешься в чем-то убедить. Вот что понял Христиан Оливский за зиму. И чем больше он приглядывался к пруссам, тем яснее обнаруживалась скудость его познаний о них. Он давно перестал проповедовать и посвятил все время наблюдениям и запискам, которые делал соком бузины на кусочках холста.

Христиана распирало от любопытства, и он о многом хотел бы спросить Верховного Жреца, но больше помалкивал, интересуясь мелочами.

– Как зовется у вас это птица? – спрашивал, к примеру, Христиан, указывая на дятла, пристроившегося к сухой березе.

– Женикс, – лениво отвечал Крива.

– Очень интересно… – говорил Христиан.

– А есть ли у вас в Пруссии, уважаемый Жрец, большие города?

И Крива, хоть и не резво, но охотно рассказывал о деревнях и городищах, о том, кто и как там живет.

Они сидели, поглядывали на снующих в еще голом лесу птичек и белок, и беседовали.

– Наши храмы, – говорил Христиан. – Высокие, с каменными стенами. А вот у вас, насколько я заметил, прямо в лесу, ничем не скрытые. Это отчего?

Крива не ответил, Христиан подумал было, что чем-то оскорбил его, и искательно заглянул в лицо Жрецу. Но тот, вытянув бритую голову на старой морщинистой шее, прислушивался. Рот его приоткрылся, и Христиан подумал, что лицо этого язычника напоминает морду хищного зверя. Ему даже показалось, что тот рычит. Но нет, не показалось – Крива действительно оскалился и рычал, вглядываясь в заросли орешника. Христиан посмотрел в ту же сторону и обомлел.

Оттуда ползло что-то, что можно было бы назвать змеей, если б не невероятные размеры. Она была толщиной с хорошее бревно, а длину ее невозможно было разобрать. Хвост скрывался еще в кустах, когда голова была уже в нескольких шагах от священников. На блестящей спине отчетливо виднелся черный зигзагообразный рисунок.

Христиан почувствовал острые режущие спазмы в мочевом пузыре.

Змея подняла голову, напоминавшую ведро, и посмотрела на него равнодушными стеклянными глазами.

– Матка бозка! – сказал Христиан и обернулся к Криве.

Тут его ждало не меньшее потрясение.

Крива стоял на четвереньках, весь в рыжей вздыбленной шерсти, и только морда его еще походила на человечью. Впрочем, только одно мгновение. В следующее она стала оскаленной пастью огромного пса.

Пес подобрался и прыгнул, норовя вцепиться гадюке сверху позади головы. Но видно шкура была толстой – клыки пса скользнули, а сам он отлетел в сторону. Вслед метнулась, блеснув длинными зубами, и голова змеи. Пес извернулся и, избежав укуса, сам вцепился ей в шею снизу. И хотя пластины там были широкими, как на рыцарском панцире, каким-то образом псу удавалось удержаться на них, пока змея, мотая головой и вздымая с гулким звуком гигантские кольца, пробовала скинуть его. Наконец ей это удалось, и пес кубарем откатился к ближайшему дереву, ударившись о него всем телом. Видно было, что ему трудно подняться и от конца его отделяют едва уловимые мгновения. Широко распахнутая пасть нависла над ним, и смертоносные зубы уже готовы были вонзиться. Но, неизвестно откуда, возник полуголый воин, и с криком всадил в гадюку меч. Длинной тенью, как вскинутое ураганом дерево, метнулся ее хвост, сбивая с ног витинга, тот упал, и зубы змеи вспороли ему живот двумя ровными линиями. Оттуда, как из лопнувшего бурдюка, вывалились внутренности.

Змея, яростно тряся жалом, повернулась к псу, но того уже не было у дерева.

С шипением, какое бывает только у моря в шторм, гадюка, не взглянув на Христиана, уползла. По желтой траве за ней тянулся кровавый след.

Через некоторое время, у дерева, возле которого упал пес, появился Верховный Жрец. Припадая на один бок, он доковылял до витинга, посмотрел на его кишки, потом поднял голову к Христиану.

– Уползла… – с неясной интонацией сказал он, глядя сквозь Христиана. – Что бы это могло значить?

Христиан Оливский хотел, было, что-то сказать, но почувствовал, что язык ему не повинуется. Еще он понял, что штаны его мокры, и с них капает.

17

К вечеру, у ручья, над которым стоял подземный замок Тависк, появился небольшой отряд из шести самбов. Спешившись, медленно двигались они вдоль речушки, тщательно осматривая берега. Дойдя до бобровой запруды, они вдруг увидели, как с крутого откоса на правой стороне к ним спускается, светящийся желтым светом, витинг.

Самбы были не из пугливых, к тому же Крива предупредил, что вайделотка, укрывшаяся как раз в этом месте, способна напустить любое наваждение. Они вытащили мечи и стали ждать.

Смеркалось.

Витинг спустился к самой воде и громко, отчетливо сказал:

– Я – великий дух Гентар и король барстуков, объявляю вам: это земля моего народа, и проход по ней возможен только с моего позволения. Немедленно уходите.

– Чей король? – удивился один из самбов.

– Может ты и король, – резко сказал другой. – А только здесь еще Самбия, страна витингов, и…

Договорить ему не дал маленький, как охотничья стрела дротик, вылетевший прямо из бобровой плотины и вонзившийся самбу в горло. Он издал хриплый звук, взялся рукой за дротик и, изумленно посмотрев на Гентара, упал головой в ручей. Оставшиеся самбы прикрылись скайтанами и, сгрудившись, стали озираться. Но, кроме светящегося короля барстуков, они больше никого не видели.

– Кавкс! Что здесь происходит? – выругался тот, что заговорил первым – куметис отряда.

– Я повторяю, немедленно поворачивайтесь и уходите, иначе всем вам придется сложить здесь головы! – звонким молодым голосом сказал светящийся витинг.

– Вперед! – скомандовал куметис, и самбы, выставив скайтаны, двинулись к ручью.

Не ступив и шага, один из них вскрикнул и рухнул на землю, схватившись за ногу. В падении он заметил, как скользнула от его ноги в сгущавшиеся сумерки маленькая, будто заячья, фигурка. Собравшийся, было, подхватить товарища, ближайший к нему витинг нелепо взмахнул руками и, промахнувшись, упал лицом вниз. Из его спины торчал короткий как, охотничья стрела, тонкий дротик.

Оставшиеся на ногах самбы, поняв, что нападения можно ожидать с любой стороны, встали спиной к спине.

– О, боги! – простонал один из упавших самбов. – У меня перерезаны жисла!8585
  Жисла – сухожилия на ногах.


[Закрыть]

Двое других уже ничего не могли сказать.

Но, несмотря на то, что у него оставалось только три меча, а невидимая опасность подстерегала со всех сторон, куметис не собирался отступать. И не сделал бы этого, не появись кругом множества карликовых воинов с дротиками и мечами в руках. Они, как грибы, выросли на крутом правом берегу ручья, на левом, позади самбов, на бобровой плотине и даже в самом ручье. Везде были барстуки в лоснящихся кожаных шапочках и с оружием.

Самбы прежде встречали барстуков и даже знали, как отличить по шапкам ремесленников от пастухов, но никогда никто из людей не видел карликов в таком количестве. Они стояли молча, ощетинившись своими игрушечными мечами.

Куметис не испугался. Это чувство не было знакомо самбам. Но решимость барстуков защищать свои владения ошарашила его. Ничего похожего он и ожидать не мог. Его послали за отбившейся от рук вайделоткой, и вдруг выясняется, что вместо нее здесь сидят какие-то крошечные человечки со своим блестящим королем и собираются перерезать его воинов.

“Нет, – подумал куметис. – Так мы не договаривались! Если Криве нужно что-то от барстуков, пусть сам с ними и разбирается”.

– Барстуки! – сказал он. – Я пришел не за тем, чтобы вас обидеть. Нам с вами нечего делить, мои родовые территории южнее. Мы уходим.

Их король повернулся и спокойно, будто это его уже не касалось, пошел вверх по склону.

Барстуки расступились, давая самбам вынести павших.

Никто больше не произнес ни слова.

Когда Гентар вернулся в Тависк, Виндия металась по залу, не находя себе места от злости.

– Ты отпустил их? – крикнула она, увидев Гентара. – Ты отпустил их!..

– Зачем нам лишняя кровь? – пожал плечами Гентар.

– Ты не хочешь крови? – нервно засмеялась Виндия. – Так знай же – еще не взойдет Дейнайна8686
  Дейнайна – Утренняя Звезда, покровительница витингов. Планета Венера.


[Закрыть], как Крива утопит в ней и Тависк, и весь твой народ. Не надо было отпускать самбов!

– Тебе не надо было раньше времени выпускать свою змею, – сказал Гентар. – Хорошо, я догоню их.

Он снял со стены меч, подпоясался им и выбежал.

И вдруг что-то остро и холодно полоснуло Виндию по сердцу.

– Нет! – закричала она. – Не уходи, вернись!

С криком она побежала за ним, но, выскочив на поверхность, услышала только удалявшийся в темноте леса стук копыт сверяписа.

Захватив с собой Гунтавта с десятком барстуков на боевых приученных к лязгу железа алне, Гентар помчался прямо к Ромове, надеясь перехватить самбов перед ней. Барстуки показали ему дорогу, по которой вероятнее всего могли проехать самбы, и Гентар, расставив дозоры по обе стороны от нее, укрылся в лесу на склоне холма.

Была тихая светлая ночь.

Небо цвело звездами, обещая такую же хорошую погоду, как накануне.

Зеркальная половинка луны плавала в кронах деревьев.

Гентар вдохнул густой с запахом прелых листьев воздух, и как часто в последнее время, к нему пришло зыбкое ощущение того, что все это уже было, и не в прошлой, духовной жизни, а недавно, чуть ли не давеча. Вместе с этим, появилось чувство свободы. Будто что-то тяжелое и чужое свалилось и больше не нужно его нести, а надо только отвернуться и, уйти, куда глаза глядят.

Гентару казалось, что это темнота и тишь так на него действуют. Он думал: вот здесь, под холмом идет дорога, и он должен убить на ней трех самбийских витингов, иначе его народ ждут неисчислимые беды, и это – действительность. А чувство ускользающих воспоминаний, борьба с ними, все это уже вошло у него в привычку.

Ночью самбы по дороге не прошли.

Перед рассветом, вызвав Гунтавта криком совы, Гентар убедился, что ни один из барстуков не заметил ничего подозрительного. Самбы не могли их обойти, потому что вряд ли догадывались о засаде. Значит, они решили сначала отвезти в деревню своих товарищей, а объяснения с Кривой оставили на утро – подумал Гентар.

Холм, на склоне которого он прятался, начинался от дороги и шел куда-то далеко вверх. Гентар, рассудив, что с него должны быть хорошо видны окрестности, спешился, чтобы не напрягать лишний раз лошадь, и стал подниматься в гору.

Чем выше он заходил, тем четче становились его подозрения в том, что лес кем-то ухожен. Там было мало кустарников и, привычной для дубовых и грабовых чащоб, густой поросли. Не было следов бурелома. Будто кто следил за сухостоем и вовремя убирал упавшие деревья.

Гентар поднимался долго. Когда он, наконец, добрался до вершины, то не сразу решился выйти на нее. Сначала его насторожил просвет между деревьями, суливший немалое открытое пространство. Потихоньку похлопывая сверяписа по холке, отчего тот стал ступать осторожнее, Гентар подошел настолько, чтобы можно было разглядеть поляну, не выходя из-за деревьев.

Это была большая круглая площадка, как для карья-войтис8787
  Карья-войтис – место для упражнений в военном искусстве и для военных парадов.


[Закрыть], только вместо учебных станков посреди поляны высилось сооружение из огромных плоских валунов, собранных таким образом, что некоторые из них являли собой стены, а другие кровлю. Камни были так велики, что трудно было представить, кто мог нагромоздить их на вершине холма. По углам этой столопободной громады, словно дозорные, стояли стройные бледнокожие буки. Стволы их в утреннем солнце отливали серебром, а ветви, тронутые первыми лучами, розовели. Земля вокруг зеленела короткой свежей травой без единого желтого пучка порея, явно выкошенного осенью.

Стараясь держаться за деревьями, Гентар стал обходить поляну. Ему показалось, что сбоку каменной громады он слышит какие-то звуки.

Сначала он увидел край каменной плиты на земле, выступавшей из-за угла сооружения. Впоследствии это оказалось жертвенником. Потом уличный очаг – пеланно с висевшим над ним котлом. У очага на корточках сидела женщина и помешивала в котле длинной деревянной ложкой. Тут же, за ее спиной, чернел квадрат входа в каменное жилье.

Гентар глядел на старуху, казавшуюся вайделоткой, и думал о том, что его наверняка уже ищет Гунтавт, а в том, что он видит, нет ничего особо интересного. Но что-то напряглось внутри него в ожидании, не отпускало. Словно какой-то голос говорил ему: стой, смотри, сейчас случится…

Старуха обернулась к входу и что-то сказала. Немного погодя из темноты в камнях, ведя в поводу белого жеребца, укрытого красной попоной, вышла другая старуха. Она подошла к очагу, присела, и обе вайделотки стали негромко переговариваться.

Вдруг обе поспешно встали и, повернувшись к камням, почтительно склонились.

В середине черного квадрата появилась тонкая белая фигура. Она встала на пороге и потянулась, закинув голову к небу.

Сердце Гентара забилось так, что он испугался, как бы его не услышали вайделотки.

У девушки были длинные светлые волосы и белое просторное платье без пояса и украшений. Она подошла к жеребцу, легко запрыгнула на него и, ударив босыми пятками в бока, направила к краю поляны. Одна из старух затрусила следом.

Они спустились с холма на противоположную от дороги сторону.

Гентар беззвучно провожал их, держась на расстоянии видимости.

Внизу светилось, отражая небо, небольшое озеро. Берега его, за исключением того, что у подножия холма, были заболочены, и заросли камышом и рогозом. Не слезая с жеребца, девушка стянула с себя платье, бросила его, и вместе с лошадью зашла в воду, скрывшись от Гентара. Со своего места он мог видеть только старуху, скучавшую на берегу с комком белой ткани в руках, и камыши. О девушке напоминал только ее смех, да фырканье коня сквозь плеск воды.

Гентар собирался, оставив сверяписа, подкрасться ближе, но что-то шевельнулось сзади него, и он, выхватив меч, обернулся.

– Я тебя еле нашел,– сказал Гунтавт.

Гентар с изумлением смотрел на него. Даже в таком положении – верхом на алне, Гунтавт едва доставал ему до пояса, и это почему-то казалось королю барстуков очень странным. С одной стороны, он знал, что ничего необычного нет в старейшине барстуков Самбии, но где-то глубоко шевелилось недоверие к тому, что он, Гентар, такой большой, король вот этого маленького человечка. А может он и не король? И не Гентар?

– Тебе нехорошо, король? – обеспокоенно заглядывая ему в глаза, спросил Гунтавт. – Ты бледен.

Гентар помотал головой, отгоняя нелепые видения:

– Нет, ничего…

– Король,– осторожно сказал Гунтавт. – Нам лучше уйти отсюда. Та девушка, в озере, это жрица бога Лиго. Так, как она, не охраняется ни одна женщина в Ульмигании. Нам еще повезло, что мы не нарвались на ее охрану. Пойдем.

– Я должен ее увидеть.

– Ты увидишь ее, король, – мягко сказал карлик. – Но не сейчас. На празднике Лиго она сама выедет на этом жеребце. Тогда ее тело может видеть каждый житель Ульмигании. Но не сейчас. Сейчас нельзя. Нам уже хватает неприятностей…

– Наплевать мне на ваши праздники, – оборвал его Гентар. – Я ее увижу. Жди меня здесь.

Озадаченный переменой в короле и его грубостью, барстук не нашел, что ответить.

Старуха и не заметила, как из ясного разгоравшегося дня провалилась в темноту обморока. Гентар уложил ее на траву и посмотрел на озеро. Жрица играла и плескалась в воде, как амсмари.

Чужого почуял жеребец. Он раздул ноздри, скосил черные выпученные глаза к берегу и заржал, вырываясь из объятий девушки. Гентар встал во весь рост и подошел к воде. Жрица стояла к нему спиной. По бледной, как слоновая кость, спине струились мокрые льняные пряди.

“Слоновая кость… откуда мне известны эти слова?” – мелькнуло у Гентара.

Жрица, наконец, обернулась.

Ее синие глаза взорвались в голове Гентара, рассыпаясь васильками по ржаному полю.

– О, Господи! – громко сказал он по-русски. – Анна!

Испуг, появившийся в глазах жрицы, почти сразу сменился жгучим, болезненным любопытством.

– Кто ты? – тихо спросила она.

– Я – Тороп, ты меня не помнишь?

Жрица медленно, как зачарованная, шла на него из воды, обнажая юное тело. Но, ни один, ни другой этого не замечали, вглядываясь в глаза друг другу.

– Мне кажется, я тебя где-то видела, но не могу вспомнить – где?

– В Ростове, когда Великий князь, твой дядя, приезжал замиряться с братом. Помнишь?

– Как странно… Мне кажется, что и язык этот я слышала. Я понимаю его. Странно… Откуда ты, чужеземец?

– Вспомни же, Анна, вспомни! Я – Тороп! Мы танцевали с тобой. И потом… Ржаное поле… Помнишь? Васильки…

– Анна… Тороп… Какие знакомые имена! Но я ведь никогда их не слышала.

Она стояла напротив, и его руки были на ее плечах, а она понимала, что должна их скинуть – никто из смертных не смеет касаться жрицы Лиго – но руки были такими знакомыми, а их прикосновение так походило на те, что бывают в тайных снах, что жрица не в силах была справиться с ними. Она чувствовала, что эти руки вот-вот обнимут ее, и знала, что хочет этого.

И она, и он, и онемевший от изумления Гунтавт, все трое были убеждены, что видят сон, настолько нереально было происходившее.

Однако, единственным человеком, кто спал тогда возле озера у подножия храма бога Лиго, была старая служанка жрицы. Но она очнулась. А, очнувшись, заверещала диким голосом.

Жрица, взглянув на нее, затем на Торопа, отшатнулась, пытаясь скрыть наготу руками. На лицо набежала тень ужаса.

– Уходи! – крикнула она.

– Почему? – спросил Тороп.

– Уходи, я прошу тебя…

Она бросилась к жеребцу, вскочила на него и помчалась вверх, к храму.

Старуха, воя без остановки, вприпрыжку побежала за ней.

На берегу осталось только скомканное белое платье. Тороп подобрал его.

– Поехали отсюда! – опомнился Гунтавт. – Быстрее, король, сейчас тут будет вся Самбия!

– Какой я тебе король? – сказал Тороп, запрыгнув на коня.

18

В Ромове было неспокойно.

Христиан почувствовал это и старался никому не попадаться на глаза. Из обрывков разговоров и приказов, отрывисто раздававшихся в галереях святилища, можно было понять только, что восстало какое-то племя, и некий славянин, пользуясь этим, осквернил один из храмов. Все это вместе как-то было связано со вчерашним нападением на Верховного Жреца дракона, о котором Христиан и вспомнить-то страшился, и исходит от женщины по имени Виндия.

Последнее особенно заинтересовало Христиана. До сих пор он привык считать прусских женно второстепенными членами общества. Правда, некоторые из них становились вайделотками, и в этом качестве пользовались известным уважением, но чего это им стоило! Потеряв на войне мужа, но, не имея к тому времени детей, молодая вдова обязана была впускать к себе любого мужчину, какому только захочется, до тех пор, пока не родит ребенка. После этого, ее чрево запирали каким-то варварским способом, а саму стригли, посвящали в вайделотки, и до самой смерти женно должна была прислуживать какому-нибудь храму или мужчине вайделоту. Дитя ее отдавали колдунам, и те решали, воспитывать того или сжечь на костре. То, что причиной суеты в Ромове оказалась женщина, было для Христиана серьезным открытием.

“Виндия!” – записал он на куске ткани и завязал на нем заметный узел. Надо будет выяснить все обстоятельства подробнее – подумал монах.

Сам объект его любопытства чувствовал себя не так безмятежно.

Виндия болела.

Еще с вечера она поняла, что теряет связь со своим Этскиуном. Она ощущала, где он и что с ним, но уже не могла на него влиять. Утром и эта нить оборвалась. Сразу ей стало плохо. Ломило суставы, болело сердце, голова была будто сдавлена железным обручем с шипами. Виндия раньше подозревала, что так может быть, но что это настолько больно, не думала. Впрочем, она вообще мало думала, когда вязала себя с человеком.

Запершись в самой глубинной комнате Тависка, она запекшимися губами шептала заклинания, глядя в янтарный шар, но тот был холоден и безразличен к ее призывам, ибо все мольбы были ради одной, суетной и никчемной цели – вернуть себе призрачное плотское счастье смертных.