Текст книги "Журнал «Юность» №07/2023"

– Мне никто не может помочь. Меня разрывает такая зависть и злость, что если я не буду есть остальных, то заживо съем себя.

Из рук Верочки маленькими беспокойными червяками стали выползать вены. Они начали тянуться из носа, глаз и ушей. Синеватые вены принялись рыскать по темной комнате, слепо натыкаясь друг на друга и боясь приблизиться к огню.

– Знаю я твоего издателя, – вдруг сказала Верочка бескровным ртом, и из него тоже полезли синюшные вены. – Вот он, тут.

Из Верочки вытянулась длинная темная вена и указала на противоположную стену.

Макс поднес горящую книгу, чтобы прочитать короткий текст:

«Здравствуйте, уважаемая Верочка.

Спасибо, что обратились в издательство БТУ. На текущий год у нас уже сформирован издательский портфель, но Вы можете попробовать связаться с нами позже.

С уважением, Кошкин А. А.».

Макс подошел еще ближе и наткнулся на что-то у стены. Прямо под его ногами лежало изъеденное тело знакомого издателя. Огонь добрался до сгнившего куска книги, подавился и погас.

Набухшая вена тут же напала на Макса и укусила его за руку. К ней присоединились еще несколько вен в оперении из капилляров. Они походили на сгусток хищных холодных спагетти, залежавшихся в холодильнике. Каждая стала жалить и кусать.

Макс прикрыл глаза, ничего, по сути, не изменив.

Вечером они собирались поиграть в сказку или дело. В магазине неизданных книг было людно, хотя это слово и не вполне подходило покупателям. В отделе с непонятно чем находились два призрака. Они выглядели почти как настоящие люди – в плащах и с зонтами, – только иногда зачитывались и забывали касаться пола.

Алиса никак не могла сосредоточиться на недописанном романе о монашках-роботах, присланных двенадцатью апостолами-программистами из будущего.

Она захлопнула книгу. От хлопка привидения спохватились и вернулись на пол.

– Он ведь не такой дурак, правда?

Павлик задумался только на секунду.

– Такой. А что? – Он засунул карандаш за ухо, что-то прикидывая в уме.

– Поперся к монстру, только чтобы узнать, что он молодец? – Алиса разозлилась еще больше.

– Ну… – Павлик все еще что-то считал и не сразу понял, к чему все это. – Да ну-у-у! – До него наконец дошло.

– Точно тебе говорю. – Алиса резко встала.

– Подожди, я закрою магазин, и пойдем вместе.

– Некогда, – крикнула Алиса уже из-за двери.

Макс прикрыл глаза, ничего, по сути, не изменив. Он почувствовал прикосновения маленьких ледяных вен, которые лезли под рубашку и оплетали руки. Вспомнились острые плотоядные скарификаторы из детской поликлиники. Он попытался отбиться, но после резкого взмаха вены еще сильнее сжались на его руках и шее.

Макс хотел что-то сказать, ведь всегда можно договориться, даже с монстрами. Но холодные вены тут же пробрались в рот и пролезли в горло. Максим стал задыхаться и подумал, что, в сущности, ничего особенного не проносится перед его внутренним взором, как было положено по канону. Он попробовал вдохнуть, но у него не получилось. Умирать было ужасно обидно и страшно.

Алиса бежала и рычала от злости. Она чувствовала, что не успевает. Что ей придется начинать все сначала. А ей не хочется сначала, ей хочется как сейчас.

Сквозь далекую ватную тишину Макс услышал шипение, утробный рык и ругань. Максим еще раз попробовал вдохнуть.

На этот раз ему удалось. В горле запершило и захотелось кашлять. Внезапно стало нестерпимо больно глазам. Свет был резким и зеленоватым, как сильно разведенный васаби.

Монстр Верочка лежала на полу, и вены постепенно заползали в нее обратно.

– Ты талантливый кусок идиота! – запыхавшись, сказала Алиса. Она вытерла рукавом маленький красный рот. – Не мог у меня спросить?

– Извини. Просто ты можешь соврать, а монстры не врут, – виновато ответил Макс, осматривая ожоги на руках.

– Тогда спой мне песню, слов которой никто не знает, и проверим, кто может соврать, а кто – нет.

Макс потерял всякий интерес к ожогам и посмотрел на Алису очень внимательно.

– Почему ты сразу не сказала?

– Боялась, что ты перестанешь меня любить. Не все хотят любить монстра.

Макс обнял ее.

– К тому же ты просто отвратительно поешь, – добавила она, успокоившись.

Максим подошел к Верочке, которая выглядела очень скверно.

– Ты ее убила?

– Не, только высушила немного. Монстр не обидит монстра, это было бы слишком по-человечески.

* * *

Осенью раздался звонок.

– Тут такое дело. Твоя книга пропала.

– Павлик, погоди, как пропала? Куда?

– Ну ясно куда, в скучные сетевые магазины. У меня ее больше нет. Так что сегодня отмечаем.

– Серьезно?

– Клянусь Самоваром!

Былое и думы

Яна Вагнер

Родилась в 1973 году в Москве в двуязычной семье. Вагнер – девичья фамилия ее матери, которая в 60-е годы приехала в СССР из Чехословакии изучать русский язык и литературу.

В 1994 году окончила Российский государственный гуманитарный университет, работала переводчиком с чешского и английского, более десяти лет занималась транспортной логистикой.

Первая публикация состоялась в 2010 году в сборнике «Лисья честность». Известность ей принес дебютный роман-антиутопия «Вонг-озеро» (2011). Роман «Живые люди» (2013) – продолжение «Вонгозера» – вошел в лонг-лист премии «Национальный бестселлер».

Третий роман – «Кто не спрятался» – написан в жанре герметичного детектива (2017), номинирован на премии «Большая книга», «Ясная Поляна» и «Национальный бестселлер». Готовится экранизация.

Я путешествую часто, такая работа, а особенно часто – в последний год, и много узнала теперь. Например, мне в Архангельске очень хорошо, несколько раз уже туда возвращалась и поеду еще. Удивительным оказался Смоленск, Благовещенск прекрасен, из Екатеринбурга просто не хочется уезжать, разве только ради того, чтобы рвануть в Калининград.

Но самый яркий роман неожиданно случился у меня с Иркутском. Я была там впервые осенью – и влюбилась сразу, бесповоротно и навсегда. И когда в апреле меня пригласили провести в Иркутске «Тотальный диктант», согласилась сразу, не раздумывая и с восторгом.

Например, представьте себе: в Иркутске триста с лишним солнечных дней в году. Почему-то нам кажется, что Сибирь – это север, а это восток, и такое количество солнца нашим хмурым Москве и Питеру даже не снилось. Это ты – северянин, приехал и щуришься, в ноябре достаешь солнечные очки.

И такое же впечатление на сдержанного, замкнутого северянина в Иркутске производят люди. Всякий, кто хоть раз выступал перед аудиторией или сидел в зале, знает эту мучительную паузу после фразы «Будут ли вопросы из зала»: что-то школьное сразу в нас просыпается, и неловко, и быть первым не хочется. Так вот, я в общей сложности выступала в Иркутске пять раз, и там этой паузы нет никогда. В Иркутске модератор встречи не всегда успевает задать даже собственный первый вопрос. Зал участвует в разговоре на равных, он хохочет и перебивает, зал свободен и весел, ему есть чем с тобой поделиться.

Называется это «иркутскость». Да, у города есть характер, у которого есть название, и характер этот ни с чем не перепутать. Уникальный какой-то собрался набор: и гигантский кусок истории – декабристы с женами, адмирал Колчак и Григорий Шелехов, который доплыл до Аляски и там основал те самые первые поселения. Православные храмы и рядом – католические костелы, синагога, мечеть и буддистский дацан, город ссыльных и колонизаторов, исследователей и свободных людей, которые жили вместе и строили церкви свои бок о бок, перемешались и сплавились. До царя далеко, к Богу близко, и Байкал ведь еще, разумеется, про него даже начинать не буду, не хватит места. Описать Байкал невозможно, его надо увидеть. Ну и солнце, наверное, тоже: триста с лишним дней солнца. Вот все это сложилось, и получился в Сибири особенный, на другие вообще не похожий горячий и вольный город, где все правильно как-то между людьми, легко и как надо. И где даже холодноватому северянину так становится вдруг хорошо, что всерьез начинаешь думать: может, бросить к черту Москву и переехать туда насовсем. Но родился ты все же не там и, скорей всего, не дотянешь, не сможешь оправдать, потому что ты все-таки северянин.

Просто ездишь туда при любой возможности – отогреться, и оставляешь там всякий раз кусок сердца. Большое спасибо АСПИР за приглашение и организацию «Тотального диктанта», который оказалось очень весело диктовать.

Андрей Коровин

Поэт, критик, литературный деятель, журналист, автор песен, руководитель культурных проектов. Родился в поселке Первомайский города Щекино Тульской области. Окончил Тульский факультет Юридического института МВД РФ, Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А. М. Горького (семинар поэзии Ю. П. Кузнецова). Как поэт печатается с 1989 года.

В молодости я собирал дореволюционные почтовые открытки. Были среди них и наши, и иностранные, и с надписями, и без. Увлекательно рассматривать спустя сто с лишним лет фотоотпечатки мест и людей, которые стали случайным отсветом человеческой истории. А люди на этих открытках веселятся, или гуляют, или работают. Вот прачки в Париже стирают в Сене белье. А вот карнавал в Венеции, огромные кукольные фигуры везут на повозках по городу. Вот – каирские пирамиды, а сзади письмо кому-то на неизвестном мне языке. Целые истории можно сочинить, глядя на эти застывшие фото. Среди прочих однажды попалась мне и открытка с видом калужского виадука и стоящим на нем мужчиной… Так меня тогда поразил этот мост, что я написал о нем стихотворение, точнее даже не о нем, а о времени, в котором этот мост проносится вместе со стоящим на нем мужчиной. Прошло тридцать лет, и вот я – в Калуге…

Творческие поездки писателей по России сегодня организовывает АСПИР – Ассоциация союзов писателей и издателей (объединившая несколько крупнейших писательских союзов и Российский книжный союз). Писатели сами выбирают свой маршрут. И я решил осуществить давнишнюю мечту – увидеть самый большой в России виадук. А заодно повидаться с друзьями в Калуге и Обнинске. В эту творческую поездку мы отправились с сотрудником АСПИР Марией Базалеевой на машине.

Улица Коровинская, на которой стоит наш отель, как будто встречает с распростертыми объятиями. Надо же было приехать в Калугу именно на улицу Коровинскую! Ничто не предвещает завтрашний ледяной дождь. Утром первого дня – встреча со студентами в Калужском государственном университете имени К. Э. Циолковского. Полный зал студентов-филологов и журналистов вначале недоверчиво смотрит в свои телефоны, затем начинает включаться в разговор, задавать вопросы, внимательно слушать стихи. Кажется, контакт с залом найден, и сами педагоги тоже слушают внимательно и даже с каким-то удивлением. Мне доводилось сталкиваться с такой реакцией слушателей: «Думали, будет скучно, а оказалось очень интересно!» Увы, сегодняшний читатель почти не знаком с современной поэзией.

После университета едем в Обнинск. Город, с которым я почти сроднился: так часто в последние годы здесь бывал. Породнил меня с ним мой друг замечательный русский поэт Валерий Прокошин, ушедший из жизни в 2009 году. Его калужский треугольник: Ермолино – Боровск – Обнинск. Калугу он не любил и все время ее «троллил», как теперь говорят, в своих стихах. Зловещая у него она получалась, Калуга. Маленькая местная столица вызывала у него раздражение. Видимо, не сложилась у них любовь, так бывает у мужчины с женщиной.

О Прокошине мной сказано уже достаточно – и в печати, и на многочисленных вечерах памяти и в Москве, и в Обнинске. Поэтому начинаю свое выступление в Центральной городской библиотеке рассказом о двух других поэтах русской провинции, близких мне своей жизнью и творчеством, – туляках Ольге Подъемщиковой и Сергее Белозерове. Представляю книгу их судьбы и любви «Зима», изданную в прошлом году. Потом перехожу к своим стихам. В зале – дорогие сердцу люди: удивительный художник Вячеслав Черников, друг и единомышленник, с которым мы работали вместе не над одной книгой, поэты Эльвира Частикова, Наталья Никулина, Евгений М’Арт, прозаик Надежда Коллегова, знакомые и незнакомые лица. Обнинская библиотека с моего последнего визита совершенно преобразилась, это был не просто ремонт, а настоящее современное преображение пространства. Все продумано – есть секции для маленьких читателей, для подростков, для взрослых. Дизайн современный, комфортный и уютный.

Понимаю, почему здесь все время толпятся дети, сидят за столами подростки, приходят взрослые читатели. Это – Дом Книг, а не архив, как это частенько бывает в провинциальных библиотеках. Зато совершенно не изменилось традиционное обнинское гостеприимство – чай-кофе, печенья-бутерброды гостям и друзьям библиотеки, разговоры о совместных проектах и книги в подарок. Да еще конфеты по карманам «на дорожку» в придачу. Люблю я этот Обнинск и ничего не могу с этим поделать!

Поздним вечером возвращаемся в Калугу под стук ледяного дождя о лобовое стекло. Мария крепко держится за руль, чтобы благополучно довести машину до Коровинской улицы в Калуге. Обсуждаем сегодняшних слушателей и приходим к выводу, что слушатели в Калужской губернии замечательные. День был насыщенный, хотелось бы пообщаться со всеми подольше, но жесткое расписание обязывает держать рабочий темп.

Утром – краткая обзорная экскурсия по городу, которую проводит для нас писатель Ольга Клюкина. Калуга – небольшой русский город с населением примерно в триста тысяч жителей, уютно расположившийся по обеим берегам Оки, недалеко от Москвы. Говорят, архитекторы называют Калугу столицей русского классицизма. В городе и правда отлично сохранился исторический центр, торговые ряды Гостиного двора, кафедральный собор Живоначальной Троицы… А тот самый, поразивший меня в юности на открытке легендарный каменный мост известного архитектора Петра Никитина, – старейший и крупнейший каменный виадук России, в реальности поистине впечатляет. Мост опирается на 15 крупных каменных арок, три центральные арки сделаны в два этажа. В длину – порядка 160 метров, а в высоту – около 20. Вид с моста на ручей Березуй, что бежит по дну крутого оврага, такой, что аж дух захватывает! Вот только почистить овраг от мусора городским властям не мешало бы…

Но главное, что случилось с Калугой за всю ее историю, – это, конечно, Циолковский. Скромный гимназический учитель, поселившийся на окраине города, в свободное от службы время писал научные труды о ракетодинамике и воздухоплавании, астрономии и философии, конструировал дирижабли и ракеты, мечтал о полетах человека в космос и заселении Луны.

Это было время мечтаний и технических открытий. Люди искали бессмертие, а он смотрел дальше звезд – туда, куда может пробиться только человеческий разум. Здесь, на окраине Вселенной, Циолковский представлял себе полеты человека в космическое пространство, листал википедию того времени – Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, носился по городу на велосипеде в своем знаменитом плаще-крылатке, катался на коньках по Оке, используя большой черный зонт как парус. Если бы не внезапная глухота, случившаяся с ним из-за детской простуды, может быть, и не было бы великого ученого и мечтателя Циолковского. Он справился с этой травмой, придумав свой знаменитый «слухач» – трубу, через которую слушал собеседника. Труб этих немало сохранилось в его Мемориальном доме-музее в Калуге.

Но главное, что сделал Циолковский, – это запустил маленькую, провинциальную Калугу в открытый космос. Где бы она была сейчас без него? Сегодня же все, кто так или иначе причастен к космической эре человечества, знают о ее первопроходце Циолковском и скромной Калуге, в которой он жил.

Я слышал, что раньше была такая традиция: наши космонавты после полета в космос приезжали в музей отчитаться перед Циолковском о проделанной работе. Приезжают ли к Циолковскому нынешние космонавты? Он-то наверняка сидит на своей любимой Луне, пишет очередные научные труды и поглядывает на космические корабли, летающие вокруг Земли, думая, когда же, наконец, человечество перестанет заниматься ерундой и займется настоящим делом – освоением дальнего космического пространства.

Сегодня Дом-музей Циолковского вызывает тихую грусть. Рядом разрастаются частные дома, пытаясь разукрасить округу пародией на провинциальность. А мне видится вокруг чудесного дома великого мечтателя воздухоплавательный парк с дирижаблями, аэропланами и воздушными шарами, на которых смогли бы подняться в небо посетители музея, чтобы окинуть взором с небес нашу крохотную землю и увидеть, какая же она маленькая и хрупкая. И, может быть, как и Циолковский, захотеть поселиться где-нибудь на Луне, хотя ее, говорят, уже давно продали под будущие космические дачи предприимчивые американцы.

На калужском рынке встретился нам внезапный француз. Как ему и положено, он продавал настоящий французский сыр. Вопрос, что он здесь делает, не застал его врасплох. Наверняка он привык отвечать на него по сто раз на дню. Он говорит, что любил старый тихий Париж, а теперь там столько беженцев, что город совершенно изменился. А здесь, в Калуге, тихо и спокойно, и он чувствует себя как в Париже 80-х годов. Словно он из него никуда и не уезжал. Вот такая она современная Калуга – тихий русский Париж.

Днем нас ждут в Калужской областной научной библиотеке имени В. Г. Белинского. Здесь тоже встречают добрые друзья-писатели – Александр Трунин, Марина Улыбышева, Павел Тришкин, Инна Теплова и другие. Со многими неоднократно виделись и выступали вместе в Москве, Коктебеле, на Полотняном Заводе. Встреча получилась камерной, но насыщенной стихами и вопросами-ответами. Областная библиотека в Калуге проигрывает Обнинской по многим параметрам: и по сухому гостеприимству, и по отсутствию ремонта, и по безжизненности библиотечного пространства. Ну что ж, в чужой монастырь, как говорят, со своим уставом… Хотя немного обидно даже стало за Калугу…

Калуга давно уже признана колыбелью космонавтики. Даже на гербе у нее – первый космический спутник Земли. Потрясающий, обновленный Государственный музей истории космонавтики имени К. Э. Циолковского, по которому можно бродить не один день, вызывает неподдельное восхищение. Но городу, на мой взгляд, все-таки не хватает именно космического. Космической столичности или столичного космизма. Космического классицизма в облике города. Циолковского видения мира. Наверное, нужен архитектор масштаба самого Циолковского и Петра Никитина, чтобы запустить Калугу в наступивший XXI космический век.

А самые интересные нынешние открытки, которые я обнаружил в современной Калуге, – это репринтный набор «Воздухоплавание и авиация на рубеже XIX – начала XX веков» из коллекции инженера Б. Н. Воробьева, первого биографа Циолковского, – выпущенные Музеем истории космонавтики. Открытки из ушедшей эры мечтателей и воздухоплавателей.

Лицом к лицу

Татьяна Соловьева

Литературный критик. Родилась в Москве, окончила Московский педагогический государственный университет. Автор ряда публикаций в толстых литературных журналах о современной российской и зарубежной прозе. Руководила PR-отделом издательства «Вагриус», работала бренд-менеджером «Редакции Елены Шубиной». Главный редактор издательства «Альпина. Проза».

Ксения Буржская – прозаик и поэт, AI-тренер Алисы (голосовой помощник «Яндекса»), в прошлом году у нее вышел поэтический сборник «Шлюзы», а весной этого года – третий роман «Пути сообщения» (первые два – «Мой белый» и «Зверобой»). В романе две сюжетные линии: действие первой части разворачивается в 1936–1937 годах, второй – в 2045 году. В обеих частях есть героиня с именем Нина, но если в тридцатые это человек, то в футурологической части – искусственный интеллект. «Пути сообщения» – роман о грядущей катастрофе, в свете которой спастись самому уже невозможно, но можно попытаться спасти ближнего и через это обрести смысл.

Ксения ответила на вопросы заместителя главного редактора журнала «Юность» Татьяны Соловьевой.

– Как пришла идея связать эти две совершенно, казалось бы, несвязываемые линии, каждая из которых могла бы стать основой отдельного романа? Почему они вместе и есть ли в основе какая-то личная история?

– Это первый мой роман, в котором нет меня – как персонажа. В предыдущих двух книгах намного больше личного, чем здесь. Правда, в первой части я взяла прототипом свою двоюродную прабабушку Марусю и какие-то детали ее жизни. Но я очень мало знаю, поэтому пришлось восстанавливать картину по фотографиям, по редким сведениям, кем она работала, какой у нее был уровень жизни. Я изучала документы и представляла, как же могла сложиться ее жизнь в то время. Так что личная история – не совсем личная, однако у героини есть конкретный прототип. А вот адреса настоящие. Все они из жизни моих предков.

Во второй части прототипом Нины – искусственного интеллекта стала, конечно, Алиса. Я работаю AI-тренером Алисы, можно сказать, учу ее правильно разговаривать: то есть обучаю нейросеть. Почему я их соединила? Я хотела написать два романа: об искусственном интеллекте и о двоюродной прабабке, а потом вдруг поняла, что это одна история.

Я начинала писать в прошлом году до известных событий. Так-то я бы, наверное, написала еще один роман о какой-нибудь любви. Но получилось так, что не получилось. Мне стало важно найти ответ на вопрос, почему мы оказались в той точке, в которой находимся сейчас. Я стала смотреть в прошлое, чтобы понять, почему таким вот случилось настоящее и каким же тогда может быть наше будущее.

– Но ведь тогда получается, что роман написан в фантастически короткий срок? И это при том, что на подготовку к нему явно ушло немало времени и сил: на изучение контекста, документов эпохи. Сколько же времени ушло на проработку материала, который явно должен был быть освоен, и сколько времени писался текст?

– Я очень быстро пишу, текст был написан в августе 2022 года – за месяц. А где-то в декабре я придумала, что я буду писать об искусственном интеллекте. Написала одну главу. А потом вдруг все изменилось. Знаешь, как тот мем: жизнь никогда не будет прежней. С марта по июль я ходила в библиотеки, читала книги, разговаривала с людьми. У меня были очень хорошие консультанты: историки, профессора, даже свидетели – люди, которые пережили тридцатые, представляешь, некоторые все еще живы. Был даже консультант про будущее, человек, который, собственно, понимает, как эта вся история с нейросетями устроена изнутри.

Это была журналистская работа – я искала контакты, брала интервью, ходила с гидом по Москве, наняла фактчекера, чтобы все детали были правдоподобными. Ну а потом попыталась все это соединить. Села в августе за стол на съемной даче в Переделкине и каждый день писала по главе.

Но я буквально эмигрировала в этот 1936 год, то есть погружение было настолько глубоким, что мне было несложно представлять.

– То, что ты сказала о журналистской работе, очень интересно. Журналистика – это ремесло, но это не творчество. Есть какая-то задача, какая-то тема. Мы опрашиваем людей, собираем информацию, анализируем ее и потом выдаем некий текст. То есть в нашем слегка обывательском представлении журналистика и литература довольно существенно расходятся. А тебе твой опыт журналистской работы в «Снобе» и других проектах помогает, не мешает или вообще в этом смысле не важен?

– Мне, наверное, помогает, потому что я понимала, где искать информацию, даже так: знала, как правильно написать письмо. Это очень важное умение, и мало кто им владеет. Я бы учила этому в первую очередь: как правильно написать, чтобы тебе ответили. В целом у меня не очень срослось когда-то с журналистикой, и я, наверное, не очень хороший журналист, но в этом случае была тема, которая мне интересна, и я легко справилась с задачей.

– А какие книги помогли в работе?

– Прежде всего документы эпохи. Лидия Чуковская, Лидия Гинзбург, все, кто что-то написал об этом времени детально, кто рассказывал о том, как это происходило. А еще очень помогла книга «Любовь в эпоху ненависти» Флориана Иллиеса: она как будто стала триггером – я поняла, какую историю хочу рассказать. В общем, даже не про прошлое или будущее, а про жизнь накануне катастрофы. Про вот эту вот минуту до, про предчувствие.

– Была какая-то история, не важно, услышанная, прочитанная, которая произвела наиболее сильное впечатление?

– Два момента. Один хороший, другой плохой. Я разговаривала с очевидцами, и мне одна женщина рассказала, что ее бабушка была на допросе в тридцать седьмом году. И допрос продолжался так долго, что ноги так опухли стоять, что пришлось разрезать валенки, чтобы снять их.

Потом другая рассказывала мне о своем детстве, о том, что в Новый год (тогда как раз разрешили праздновать Новый год, и это был чуть ли не первый год, когда это разрешили) на елках были шоколадные яйца, то есть киндер-сюрпризы, и внутри – деревянные игрушки. Я это включила в книгу. Мне очень понравилась эта деталь.

– В конце романа у тебя перечисление очень многих людей, которые тебе помогали писать историческую часть. Как это осуществлялось технически?

– Я сначала с ними встречалась, разговаривала, кому-то давала читать уже написанные куски. У меня, например, был консультант – историк железных дорог. Я все у него подробно спрашивала, потому что очень важно, какие в тот момент были вокзалы, стрелки, должности, остановки.

Потом был человек, который изучает по собственной воле историю дома Обрабстроя. У меня в обеих частях романа герои живут там, и я выбрала этот дом, потому что это дом-коммуна, и мне он сам по себе ужасно интересен. Ведь это же утопия такая о счастливой жизни внутри всего вот этого кошмара. В общем, я нашла этого человека, он мне все рассказал, показал исторически восстановленную квартиру. Еще профессор, например, которая изучает в Америке тридцатые годы и пишет об этом книги. Или, например, парфюмер, которая рассказывала мне о том, какие тогда были духи и сколько они стоили, потому что с этим тоже очень легко налажать. Она мне прислала очень крутой документ – список товарных позиций за тридцать шестой год. Названия всех духов и цены. В общем, я просто находила людей под каждую задачу, потому что с этими деталями очень легко написать какую-нибудь ерунду. И даже несмотря на это и на то, что все отмечают в итоге эту достоверность, уже после того, как книга вышла, мне написала читательница. Сказала, что книга ей очень понравилась, но вот в те годы на «Красносельской» не было эскалатора. Ох.

– Мы с тобой соседи по Переделкино. Это поселок, который начинает свою писательскую судьбу как раз в тридцатые годы. Сам факт нахождения там тебе как-то помогал почувствовать эпоху?

– Да, помогал. Причем когда я туда поехала, мне издатель сказала: «Зря ты едешь в Переделкино, потому что Переделкино всегда лезет во все книги, которые там написаны». Я говорю: «Ну, может, это и неплохо, потому что там время как будто остановлено и очень тщательно охраняется». Поэтому, да, наверное, помогало. Причем это была случайность, я не стремилась туда ехать, так вышло, а теперь я думаю, что все сложилось как нужно.

– Теперь о линии будущего. Как ты считаешь, действительно ли искусственный интеллект когда-нибудь сможет чувствовать?

– Нейросеть можно обучить всему, но вот как научить ее самому главному – эмпатии – пока непонятно. Но я думаю, что все зависит от того, как она будет развиваться, и от того, кто ее будет развивать. То есть какие цели будет преследовать человек – глобально. Потому что сейчас она умеет говорить, саммаризировать, ранжировать, анализировать и что-то из всего этого создавать – рисовать, писать музыку или тексты. То есть все это можно объяснить. Я думаю, если придумать, как передать ей эмоции на уровне формул, то можно и этому научить.

Например, несколько лет назад на одной выставке был аттракцион: надеваешь какой-то девайс, глаза закрываешь, а в нос идут проводки, при этом ты ешь какой-нибудь сухарь, а в нос при этом идет запах икры, и ты за счет этого чувствуешь ее вкус, а не сухаря. Короче, мозг можно обмануть, и если можно передавать что-то такое и получать нужный результат, вероятно, можно такому и научить машину.

– Звучит пугающе.

– Мы привыкли к мысли, что машины злые. Но мы не знаем этого наверняка. Это как фантастические фильмы, где инопланетяне всегда злодеи. А кто это вообще придумал? Никто же не знает. И почему все решили, что машины, да и вообще кто угодно – хочет нас захватить? Да нужны мы им триста лет.

– Лучше всегда занизить ожидания, понимаешь, чтобы потом было лучше, чем мы ожидали. Потому что если ждешь хорошего, всегда какая-то ерунда происходит.

Ты пишешь не только прозу, но и стихи. У тебя по-разному рождаются эти импульсы? Ты чувствуешь какую-то разницу в том, как рождается стихотворение, и как рождается, условно, первая глава будущего романа?

– Да, очень сильно отличается, потому что стихотворение – это такой, как ты сказала, импульс. Это правда, очень короткая, быстрая реакция на какой-то раздражитель, на эмоцию, на чувство. С прозой, конечно, иначе. Хотя первая глава у меня, как правило, тоже рождается так. То есть текст всегда откуда-то приходит. А дальше уже начинается работа, потому что, наверное, сложнее всего писать вторую главу, когда тебе нужно продолжить.

А со стихами очень просто. Они же раз – и все.

– То есть ты быстро пишешь стихи?

– Да. Как можно медленно писать стихи?

– Можно. Вот Сергей Гандлевский, он пишет стихотворение в год, оттачивая его долго-долго. И он не один такой. Есть люди, которые пишут, правят, потом возвращаются и переделывают.

– Невозможно переделывать стихотворение. В смысле, я не знаю, стихи же тоже разные бывают. Но если стихотворение – это ответ на какую-то эмоцию – это же мгновенная реакция, как можно год это писать? У тебя через год уже вообще другое чувство будет.

– Чаще всего в первой или первых книгах писателя дистанция между автором и героем предельном мала. А вот дальше она постепенно увеличивается. Двоюродная бабушка – это не ты сама. Как тебе на таком расстоянии от своих героев? То есть оно нормально писалось? Или проще писать, условно говоря, о себе, но даже если не совсем о себе или прям вот принципиально не о себе?

– Мне очень понравилось, потому что «Зверобой» я писала кровью. Но я должна была написать его, потому что без этого я бы, наверное, не смогла написать «Пути сообщения». Мне нужно было это отпустить. Когда ты пишешь, настолько используя себя и свои какие-то чувства, в этом очень много напряжения. Я постоянно была взвинчена, без конца ходила курить. А здесь нет. Здесь была нормальная планомерная работа. Да, в каких-то местах было тяжело, но сравнивать нельзя.