Текст книги "Годы с пумой. Как одна кошка изменила мою жизнь"

Я много времени провожу на дороге с Милой и Агустино, а еще с детьми, пока их не отправят спать. Осито и Хуана играют в дурацкие игры: носятся туда-сюда по асфальту, подбирают лягушек, а потом суют их кому-нибудь в сапоги. Хермансито тоже хочет играть, но считает, что слишком взрослый для таких глупостей. Лопес неутомимо заигрывает с Мариэлой, которая делает уроки в fumador и не обращает на него внимания. С другими долгосрочниками я тоже тусуюсь: с Катариной и Джейн, с Пэдди и Браем, с Томом, Бобби, Сэмми и Гарри. Мы смеемся, делимся сигаретами и лежалыми шоколадками, смотрим, как звезды стремительно чиркают по черному небу, болтаем про то, как Панчита и Теанхи вломились в спальни, украли еду, приставали к волонтерам, в бесконечных мелких подробностях обсуждаем, что сделали наши кошки. Когда становится поздно и остальные ложатся спать, мы с Гарри гуляем вдвоем, если не очень устали. Забравшись достаточно далеко в джунгли, мы целуемся. Его борода царапает мне лицо, а потный, темный запах забивает ноздри. Я вспоминаю, что он сказал о Вайре, и убеждаю себя, что никогда не попрошу его о более серьезных отношениях.

Но вскоре (я не помню, когда и как это случилось) начинаю спать в его кровати. Чаще, чем в собственной. Это кажется неизбежным, как если бы волна подхватила меня и понесла по рукаву реки. Я не могу найти в себе сил вернуться. Даже при надоевшем зное, одноместной койке, даже притом, что в комнате кроме нас еще четыре человека и две обезьяны, которые сворачиваются клубком между нами, и максимум, что мы можем делать – это держаться за руки, – я просто опьянена, ведь так давно ни с кем не спала в одной постели. Джейн предостерегает. Мы сидим в comedor при свечах, едим арахисовое масло из банки, а она советует не привязываться к нему. Но я отмахиваюсь от ее слов. Я не боюсь. Конечно, каждый день наполняет меня ужасом: перед Вайрой, перед змеями и пауками, перед тем, что я заблужусь или покалечусь, – но впервые в жизни я не боюсь сама себя и неверных решений. Какие здесь могут быть решения? Проходят недели, а я уютно устраиваюсь у Гарри под мышкой, и на нашей подушке укладывается то одна обезьяна, то другая. Я прислушиваюсь к их вдохам и выдохам и представляю, что так может продолжаться вечно. И забыла, что ничто не вечно.

Джунгли вянут, лес становится скорее коричневым, желтым и бежевым, чем зеленым. Мох и грибы, которые, как я полагала, никогда не прекратят расти, съеживаются, скукоживаются, втягиваются обратно в почву, и теперь твердую, горячую, потрескавшуюся землю покрывают только палки и сухие листья. Скоро закончится мой дополнительный трехмесячный срок. Уже сентябрь. Наверное, я пропущу рейс в Англию. Я уже сказала родителям, что собираюсь задержаться. Думаю, они стараются не тревожиться, когда я говорю, что не планирую бронировать место на другом рейсе, когда сообщаю, что у меня истек срок действия визы, когда убеждаю их, что все хорошо. Они по голосу понимают, как я счастлива.

Три утра в неделю мы строим. Заборы для Самы поднялись, как яркие грибы, которые вырастают из ничего. Нам по-прежнему кажется, что конца работе не видно, Бобби практически плачет, когда проходит очередной день, а мы так его и не достраиваем. Сама тоже становится все более раздраженным, роет землю, кусает решетки, будто кто-то ему сказал, что мы нарочно не торопимся. Как я могу уехать? Мы привязываем верхний уровень забора, и нам приходится на ходу делать лестницы из подручного материала. Если бы у нас была хоть какая-то техника, хоть немного больше обученных людей… Я слышу, как Мила шепчет сквозь решетки:

– Еще несколько недель. Всего несколько недель, mi amor.

Несмотря на то, что я реже бываю у Вайры из-за стройки, пума стала спокойнее, ей будто теперь комфортнее со мной. Трудно сказать, почему я так думаю, ведь перемена малозаметная. Но я начинаю улавливать тонкости ее поведения. Замечаю, что она дольше смотрит мне в глаза, решительнее вылизывает. Меньше шипит. Больше гуляет. Она стала увереннее, когда не пристегнута к бегуну, чаще проявляет симпатию. Вайра чаще садится рядом со мной, а не одна в тени, реже маниакально счищает с лап невидимую грязь, больше ест, больше времени сидит молча, а не издает тихое ворчание, которое стало настолько знакомо, что я его слышу даже во сне. Я не беспокоюсь, что она слишком привязывается ко мне, к нам. Потому что, если буду об этом задумываться, придется признать тот факт, что когда-нибудь вопросы с вылетом, визой и деньгами наложатся друг на друга, и нам с Джейн придется улететь. Когда-нибудь. Но не сейчас. Так что я об этом не думаю.

Я вообще ни о чем не думаю, кроме текущего момента.

Листья хрустят под сапогами. Мы с Джейн направляемся обратно в лагерь. Уже поздно, и туманные лоскутки желтого неба быстро бронзовеют. Вайра поймала бамбуковую крысу, но убить не смогла. Не знала как. В конце концов Джейн перерезала несчастному грызуну разбитое горло перочинным ножом. Вайра весь остаток дня гордо носила крысу в зубах, закапывала и выкапывала, приносила показать нам, будто всякий раз, выкапывая, не могла поверить своей удаче.

Мы закрыли Вайру в клетке как раз с началом заката, когда краешки мира начинают сминаться. Небо жутковатое. Я вытираю лоб, убирая пот, пока он не залил мне глаза. Джейн обмахивается шляпой и вдруг смотрит вверх.

– Что это?

– Где?

– Куу-ии, куу-ии, куу-ии!

Я резко поднимаю голову.

– Вот это!

Тупо таращусь в чащу.

– Это…

– Три раза.

– Что это значит?

Я задерживаю дыхание, прислушиваясь. У нас нет ни телефонов, ни раций, так что крики – единственный способ подать сигнал на расстоянии. Один крик – «Веди себя тихо». Два – «Я заблудился». Три…

– «Беда».

Обе срываемся с места.

Выбежав на дорогу, мы тут же видим толпу людей. Они кажутся тенями на фоне странного неба. Они стоят рядом с хижиной курильщиков и смотрят на север. Воздух наполнен посторонним запахом, который я никак не могу распознать. Мила и Лопес как раз спрыгивают с мопеда. Волосы встрепаны, на лбу – темно-пепельные пятна.

– Hay fuego[53]53
  Пожар.


[Закрыть], – резко сообщает Мила. – Hay fuego en la montaña[54]54
  В горах пожар.


[Закрыть].

«Пожар!» – понимаю я, и сердце замирает. Я чувствую запах дыма.

Только через полчаса ходьбы прочь от лагеря (не в сторону деревни, а в противоположную) мы видим линию горного хребта на горизонте. Сейчас темно, придорожные ястребы сидят на макушках деревьев и верещат. Небо закопченно-оранжевое, и все живое притихло. Слышно только едва различимое потрескивание – может, я его себе только воображаю. Верхушки гор красные и едва заметно мерцают. Гарри беззвучно берет у меня сигарету, и мы с ним затягиваемся по очереди. Нас двадцать три человека. Стоим группками и смотрим, как расширяется след от пожара в небе. Звезд нет, и я знаю, что луны не будет. На лице Гарри алое свечение, и он кажется мне чужаком.

– Я не понимаю, – наконец говорит Джейн, обняв Мариэлу.

Девочка плачет.

Агустино грубо проводит руками по волосам.

– Четыре года назад в горах была сильная засуха, как сейчас. Las montañas quemadas. Фермеры поджигают поля, потому что тогда будет лучше урожай, ¿sí? А им очень нужно выращивать все больше и больше. Но огонь распространяется. Такое не повторялось, потому что три года подряд выпадало много дождей. Но в этом году… мало… – Он замолкает, смотрит в сторону лагеря.

– И четыре года назад у нас не было кошек за дорогой, – заканчивает за него Гарри.

Несмотря на красные всполохи, я вижу, как он побледнел. Он покачивается взад-вперед на носках старых сапог. Ему сейчас необходимо двигаться. Гарри стискивает кулаки. Вниз по моему позвоночнику пробегает дрожь.

– И что… – начинаю я. – Ты думаешь, огонь может…

– Распространиться? – У Агустино напрягается челюсть.

Лопес смотрит на небо. Том тоже поднимает взгляд, тревожно прищурив светло-голубые глаза.

– Sí, el viento[55]55
  Да, ветер…


[Закрыть]… – бормочет Лопес.

Его темно-карие глаза затуманены. Я таращусь на парня. С момента моего приезда Лопес вытянулся. Каждый раз, как я на него смотрю, он кажется выше. Пару недель назад был его день рождения – семнадцать, и мы разбили о его голову сырые яйца и посыпали парня мукой. Так в Боливии справляют день рождения. Он почти взрослый.

– Ветер, – морщится Том. – Скоро усилится…

– Но что тогда будет с… – я умолкаю.

Мила смотрит назад, на дорогу, будто может видеть сквозь лес поставленные среди джунглей клетки. Никто не издает ни звука. Я смотрю, как движется впадина на горле Агустино, когда он пытается сглотнуть.

– А может нам кто-то помочь? – Этот вопрос задает Николь, медсестра, которая приехала сегодня утром. – Например, правительство?

Мила тихо говорит:

– Оно не поможет.

– В городе есть добровольцы-пожарные, – произносит Агустино, повесив голову. – Если горит здесь… наверное, горит и еще где-то. Я спрошу, но не думаю, что они приедут.

Смотрю на Агустино и Милу.

– Получается, мы сами по себе?

Голова Агустино склоняется еще ниже. Золотинки в глазах Милы пропали.

– Siempre somos solo nosotros, – говорит она.

«Мы всегда сами по себе».

Небо начало кровоточить: идет дождь из хлопьев пепла. Падая, они становятся белыми. Роберт, начальник отряда скаутов, который провел здесь несколько недель, первым нарушает молчание:

– Значит, горит только к востоку от дороги, так?

Я оглядываюсь по сторонам и вижу, как люди кивают.

– Та сторона, где лагерь, в безопасности, – продолжает Роберт, – потому что ее защищает река. К тому же есть дорога, естественная противопожарная преграда. Нам надо сделать еще одну такую преграду позади кошек, находящихся в опасности. То есть…

– Самы, Кэти и… – Гарри сначала смотрит на Джейн, потом на меня, а потом произносит ее имя: – Вайры.

Делаю глубокий, дрожащий вздох. Мы с Джейн тянемся друг к другу, руки сцепляются так сильно, что я чувствую, как сдвигаются косточки.

– Преграду? – хмурится Мила.

Хуана и Мариэла придвинулись к ней, и она обнимает обеих девочек. Их лица до боли вжимаются в ее грудь.

Сэмми тихо переводит:

– Un sendero de fuego[56]56
  Огненная тропа.


[Закрыть].

Бобби кривится, так резко проводя по волосам назад, будто пытается отодвинуть сами джунгли.

– Тогда она должна быть огромная. Четыре с половиной метра в ширину, тридцать сантиметров в глубину. Надо срубить все подчистую. Деревья, кусты, корни. Боже.

Роберт кивает, будто извиняясь.

– По ту сторону дороги шестьсот гектаров джунглей. Так что мы здесь говорим о преграде длиной… – Бобби колеблется, подсчитывая.

Тут я понимаю, что на нем та же футболка, в которую он был одет при нашей первой встрече. Та самая, которая меня так бесила. Сейчас я готова ее поцеловать. Бобби спокоен, он решает задачу в уме, в то время как в моей голове только белый шум паники.

– Семь километров, más o menos.

– На это уйдет несколько недель! – фыркает Сэмми. – И поможет ли?

Осито и Хермансито переводят взгляд с одного собеседника на другого, пытаясь понять, что происходит. Хотя мы говорим слишком быстро для них, парни расправили плечи и готовы взвалить на себя любую задачу. Агустино кладет ладони им на плечи. Осито не возражает, а Хермансито отстраняется.

Роберт делает гримасу.

– По опыту знаю, что противопожарные преграды работают. Сейчас ветер дует от нас, но, если переменится и огонь пересечет сухую травяную пустошь… она называется curichal, правильно?

Агустино кивает.

– В общем… – Роберт закусывает губу. – Этот curichal, эта сухая местность, как пороховая бочка. И она находится как раз между горами и вашей землей. Без противопожарной преграды нет шансов.

Теперь Агустино начинает расхаживать взад-вперед.

– Если пожар подберется к нам, мы сможем перевести Вайру и Кэти, но…

Лица у всех одновременно цепенеют.

– Что будет с Самой? – Катарина обвиняюще смотрит на Агустино, будто думает, что он намекает на нечто немыслимое.

Никто не отвечает. Мы глядим на пламя, и в конце концов Том мягко кладет руку Катарине на плечо.

На следующее утро чуть свет начинаем работу. Впереди идет Лопес с бензопилой, прорубаясь сквозь нетронутый лес. Следом Осито, Хермансито, Бобби и Агустино с мачете. Потом Мила, Гарри, Роберт, Сэмми, Том и еще несколько человек покрепче. В конце плетутся остальные с крошечными черными мушками в глазах. Мы несем грабли, лопаты и мотыги, подрезаем то, что осталось. У меня повсюду мозоли, синяки, занозы и клещи. В волосы попали огненные муравьи. Я стряхиваю с левого плеча кислотно-зеленую гусеницу, и оно раздувается и горит даже несколько дней спустя. К тому времени, как Мила объявляет обед, я покрыта коркой из пота, смешанного с грязью и кровью, а мы расчистили меньше ста метров джунглей. Небо горит цветом охры.

Кошек видим только по вечерам, но слышим, как они плачут. Рупи и Ру пыхтят от беспокойства так громко, что их можно слышать в лагере. Ужинаем молча. Когда работаем на тропе, слышны крики Самы и Кэти. Они заставляют нас расчищать джунгли еще усерднее. Когда прихожу покормить Вайру, на ее просеке стоит дым. Она поднимает на меня круглые, полные страха глаза. Впервые за несколько месяцев я не провела с ней весь день. Чувствую себя ограбленной, я будто в подвешенном состоянии, и что хуже, даже не представляю, понимает ли она. Мы с Джейн на тачках привозим мокрые одеяла и вешаем их на клетку. Не знаю, помогут ли они кошке не задохнуться в дыму. Предлагаю Катарине сделать то же для Самы, но она говорит, что он все равно их стащит вниз и раздерет на мелкие кусочки. Его вольер не достроен. Ягуар по-прежнему в плену за решетками, и негде спрятаться, кроме деревянного домика.

Если огонь придет сюда, у нас будет выбор: либо открыть дверь, выпустить его, но при этом нарушить закон и поставить под угрозу чью-то жизнь, либо бросить его умирать в клетке.

Мы сгребаем, рубим и ждем. Сгребаем, рубим, ждем. Тропа растет, как шоссе. Мы вычищаем ее до грунта, обнажаем свежие ниточки грибницы, тайные темные домики, которые построили букашки, ошибочно полагавшие, словно их тут никто не потревожит, и корневые системы, от которых у меня взрывается мозг. И даже после всего этого пальмы соприкасаются верхушками над разделяющей их полосой, как отчаянные влюбленные. Ветки падают там, где их быть не должно. И каждый день вырастают новые побеги patuju.

Животные смотрят на нас круглыми от паники глазами.

Ветер сохраняет прежнее направление.

Гора тлеет.

Примерно через три дня Гарри, Сэмми, Катарина, Том и я стоим на дороге.

– Вы заметили, как стало тихо? – спрашивает Том, помахивая мачете.

Он подпрыгивает вверх-вниз, сапоги тяжело, звучно брякают об асфальт. Я тоже это чувствую. Адреналин. Странные животные пришли в движение. В основном небольшие: носухи, капибары, крысы, птицы, обезьяны, змеи, – но встречаются и крупные. У лагуны Вайры я нашла следы гигантского муравьеда. Катарина заметила отпечатки лап пумы вокруг птичника. Брайан клянется, что видел, как, перейдя дорогу, в джунглях скрылся черный ягуар.

Сэмми хмурится:

– Когда в последний раз приходил автобус?

– Не помню, – жалобно говорю я. – Никогда.

– Сегодня привозили мясо?

Гарри поднимает камень и от злости бросает его в дерево. Он громко стукается, отскакивает и чуть не попадает в Сэмми.

– Эй!

– Б**! – орет Гарри. – Извини.

На его лбу вздувается и начинает сердито пульсировать голубая вена. Я завороженно смотрю на нее, Гарри подбирает еще один камень и принимается перебрасывать из руки в руку.

– Мясо не привозили. Агустино сел на мопед и поехал посмотреть, что происходит.

Несколько часов спустя Агустино возвращается с пакетом куриных тушек и радиоприемником. Он устало садится в comedor, опускает голову на ладони.

– Hay bloqueos.

Я достаточно пробыла в Боливии, чтобы знать, что такое bloqueos, – и меня уже тошнит от этого слова. Гарри пинает дверной косяк, звук удара отдается от стен. Мила строго смотрит на него.

– ¿Bloqueos? – спрашивает одна из более зеленых волонтерок.

Голос у нее звучит особенно нервно. Кажется, она уехала из Лондона всего неделю назад.

– Перекрывают дороги, – бормочет Сэмми. – Здесь люди так протестуют. Они перегораживают дорогу, устраивают кутеж, жгут шины, напиваются, – но это действует. Так может продолжаться неделями. Entonces, ¿qué pasó, Agustino?[57]57
  Так что произошло, Агустино?


[Закрыть]

– Es por el precio del gas[58]58
  Это из-за цен на бензин.


[Закрыть].

Протестуют те, кому не по карману бензин, у кого нет нормальных домов или отопления. Сейчас я этих людей даже представить не могу. Провожу руками по волосам. Я вижу только огонь, и не знаю, что чувствуют и думают жители этой страны. Если здесь пожары, то пожары и в других местах, и наверное, они тоже оставляют людей без крова?

Во мне вдруг вскипает дикая злость. Я злюсь на этот заповедник, на фермеров, которые срубают и поджигают, на забаррикадированные дороги, на правительство Боливии, которое закрывает на все глаза, на коррумпированные правительства по всему миру, которые тоже закрывают глаза, на правительство моей страны, мое бесполезное, капиталистическое, вызывающее войны и потребляющее ресурсы правительство. Раньше я обладала роскошью – жила, укрытая от тревог. Я была спокойна за политику, не считая, казалось бы, далеких-далеких разговоров за обеденным столом, которые мне вообще-то никогда не были интересны. Но внезапно голова кружится от осознания реального положения дел. Как я могла не слушать эти разговоры? Я должна была слушать их как можно внимательнее!

– А что с едой? – голос Катарины пробивается сквозь мои мысли, и я резко вскидываю голову.

У нас и так остались голые кости, а фрукты и овощи начинают гнить.

– И с бензином? – медленно добавляет Пэдди.

Я смотрю на него. Если не будет бензина, мы не сможем качать воду. У нас не будет воды. Плевать на всех протестующих, вместе взятых! У нас не будет воды. Агустино поднимает ладони.

– Еду будем покупать в деревне, так? Мясо для кошек. И бензин. Это дороже, но… – Он кривится. – Будем собирать фрукты и листья. А с водой… установим норму. Душ принимать не будем.

Повисает долгое молчание.

– Фу, вы серьезно?

Одна из девушек помоложе, Ханна, только окончившая универ, бледнеет. Я не раз зачарованно наблюдала, как она каждое утро накладывает на лицо слои макияжа. Но при этом усердно трудится. Даже те из нас, кто может неделю спокойно не мыться, сейчас едва выдерживают изнурительные дни, мечтая об ожидающей после работы холодной воде. Эта новость жестко бьет по всем.

Донья Люсия, которой каждый день приходится два часа идти пешком, поскольку нет возможности ее подвозить, уже на второй день потчует нас только жестким рисом с консервированным тунцом из пыльных жестянок, завалявшихся на дальней полке. От такого питания всем становится плохо. Да к тому же мы пьем минимальное количество воды. Иногда жара стоит выше сорока градусов, а мы вкалываем от рассвета до заката. Никто не жалуется, потому что в итоге Агустино не смог купить бензина. У нас осталось две канистры, и на них наш водогенератор проработает, может, неделю. Мы наполняем пустые емкости водой из лагуны Вайры, накрываем и оставляем возле хижины курильщиков. Теперь я в полном ужасе. Скорее злая, чем усталая. По мере того, как дым становится гуще, а крики животных – громче, страх пробирает до костей.

– Está viniendo[59]59
  Ветрено.


[Закрыть], – зловеще говорит однажды Мила, когда мы ранним утром (по-испански оно называется madrugada) стоим вместе, вцепившись в чашки кофе и пакет с листьями коки, и наблюдаем, как солнце пытается пробиться сквозь пелену. Приближается.

Начинаются ночные дежурства. Посменные, по четыре часа. Я в паре с Джейн. В полночь мы беззвучно выходим из спальни… на лице смоченные банданы, потные ладони в панике стиснуты в кулаки. На земле лежит пепел, луны не разглядеть.

Через пять дней после того, как перекрыли дорогу, Агустино наконец исхитрился купить у друга бензина, и мы снова можем принять душ. Каждый по тридцать секунд. Я позволяю ледяной воде бежать по лицу. Руки трясутся так сильно, что я едва удерживаю мыло. Фаустино съежился в темноте на потолочной балке над душем. Он воет.

Деревья скрипят. Я только проснулась. Лежу в кровати, прижавшись к Коко. Он вопросительно смотрит на меня. Маленькие пальчики держат меня за запястье. Мы с Гарри не спали в одной постели с того момента, как начались пожары. Я слишком напугана, а он слишком злится, его лицо закрыто и напряжено, он весь ощетинился, как в тот день, когда мы познакомились. Что бы я ни сказала, он огрызается, и я тоже рявкаю в ответ. Мы ворочаемся с боку на бок поодиночке. Сегодня я наблюдала, как он без сна лежал в койке на расстоянии вытянутой руки от меня. Ветки стукаются друг о друга, царапают крышу, как острые ногти. Мы почти закончили копать тропу, но откуда придет пожар, предугадать невозможно. А что он придет, никто не сомневается. Каждую ночь по «шоссе» ходят патрули. Четыре часа туда и обратно. Мы видим, как животные бегут с гор. Свет фонариков отражается в сотнях маленьких глаз.

Я прислушиваюсь к гулу ветра, и тут Гарри переворачивается на койке.

– Ветер поменялся, – шепчет он.

Мы смотрим друг на друга, его глаза кажутся темными в свете единственной свечи, которая еще не догорела. Тут мы оба садимся. Коко недовольно ворчит, съезжая с моей груди, но кто-то уже колотит в дверь, и я вываливаюсь из койки. Когда открываю, дым такой густой, что я едва не задыхаюсь.

– Огонь спускается с горы! – слышу я. – Надо идти!

Пять часов утра. Спотыкаясь, мы растерянно выходим в патио, собираем инструменты, повязываем банданы поверх рта и носа, смачиваем одеяла, взваливаем их на плечи, потому что у нас только одна сломанная тачка, и приходится брать ее по очереди. Агустино и Лопес, Том и Мила уезжают на мопедах. Я смотрю на свою лопату, на единственную бутылку с водой, на одеяло, такое тяжелое, что мне кажется, я не смогу его тащить. Ноги так опухли, что едва влезают в сапоги. У меня мозоли на мозолях, а сверху еще мозоли. Я выживаю благодаря листьям коки и сигаретам. Даже не уверена, смогу ли вообще переставлять ноги.

Но вот мы уже вышли из-за деревьев и движемся через открытую травянистую пустошь. Гора перед нами – потрескивающая смесь красных оттенков. Ветер дует в лицо. Мы вслепую пробираемся сквозь мелколесье. На склоне горы жарко, – я и представить подобного не могла. В этот момент мы немного сходим с ума. Сначала расходимся по одному, пытаемся сделать прореху в линии огня у подножья горы. Уже должно светать, но солнце не может пробить горелое коричневое небо.

Никто не знает, что делать, и повсюду огонь.

Мы забываем все, что говорил Роберт. Карабкаемся на склоны горы и теряем самое себя. Я одна в целом мире пытаюсь потушить угли. Топчу. Ору. Наступаю на горящие бревна и спокойно дымящуюся землю. Но мне нужно больше воды, больше инструментов, одеял, подмоги. Я знаю: Агустино просил кого-то прийти на помощь. Но пожары повсюду. Не нам одним она нужна.

Граница опасной зоны (где огонь приближается, где он встречается с сухой травой степи curichal) становится все ближе. Мое одеяло сгорело до жалких клочков, повсюду треск, щелканье и шипение пламени. Животные воют. Когда из пекла выбегает огромный, почерневший, истекающий кровью тапир, мне кажется, я в аду. Животное в такой панике, что, заметив меня, просто разворачивается и бежит назад. Я уже точно не знаю, ради чего пытаюсь потушить огонь. Не думаю, что это возможно. Он будет гореть вечно. Когда начинает темнеть, сначала я думаю, что это только показалось в дыму и неразберихе. Где люди, из-за которых начался пожар? Не знаю как, но я понимаю, что прошло много часов. Едва могу разглядеть руку, хотя держу ее перед самым носом. Только тогда убегаю от огня вслепую через полосу пепла. По моему лицу стекают слезы. Первой нахожу Джейн. Над ее головой прыгают огни тысячи горящих деревьев.

– Это безумие!

Я хватаю ее за руку.

Мы подпрыгиваем на месте, потому что подошвы сапог плавятся.

– Где все?

– Не знаю. У тебя есть фонарик?

Она качает головой, возможно, впервые заметив, что снова наступила ночь. Я издаю громкий зов «куу-ии». Не выпуская Джейн, тащу ее через дождь из пепла, пока не находим Сэмми и Гарри.

– Надо уходить! – кричу я.

Они оба смотрят на меня, будто не узнают.

– Скорее!

– Мы не можем так все бросить!

– Да посмотрите вокруг! Надо валить!

Я подталкиваю Сэмми вниз. Молясь, чтобы у остальных хватило ума отступить, спотыкаюсь о сгоревшие кусты и колючки, переступаю через трупы животных. Земля покрылась волдырями, гора трещит по швам. «Идиоты, – ругаюсь я снова и снова, – идиоты, идиоты». Когда выходим к границе пустоши, там ждет группа людей. Они считают нас по головам. Мы последние. Обернувшись, видим, что вся гора светится, а место, где мы только что были, вспыхивает пламенем.

В ту ночь огонь волной проходит через curichal, убивая все на своем пути, и к утру он в заповеднике. Я пришла проверить, как Вайра, и тут слышу тройной сигнал «куу-ии». Выбегаю к группе покрытых пеплом фигур с банданами на лицах и мачете на плечах. Большую часть товарищей даже узнать не могу. Солнце закрыто пеленой, ветер треплет волосы, и я уже вижу редкие красные всполохи дальше по дороге. Трясущимися руками нахожу мокрый обрывок футболки и закрываю рот, подбираю затупившееся мачете, валявшееся на земле. Когда добираюсь до места, где наша преграда пересекается с дорогой, я просто тупо таращусь. Все горит. Все. Агустино и Гарри рубят деревья.

– На этой стороне огонь дошел до преграды! – орет Гарри. – Он не перекинулся, но пытается. Все из-за ветра! – У него дикие глаза, вена на лбу выпирает. – Иди, помоги другим. Если он пойдет понизу, мы справимся, но ты погляди на это!

Я поднимаю глаза и смотрю на похрустывающие пальмы.

– Я не знаю, что там, в глубине. Иди!

Он толкает меня, и я иду.

Деревья, цветы, пальмы, плющи, грибы, насекомые, животные – все, что было живого по ту сторону преграды, умирает.

Я слепо бреду в дыму. Время от времени вижу тени – волонтеров (некоторым едва исполнилось восемнадцать), борющихся с огнем, который пытается перепрыгнуть через барьер. Я присоединяюсь к ним, разбрызгиваю воду, тушу угли одеждой. Но потом слышу еще один сигнал из глубины леса и бегу туда. Всякая надежда потушить пожар пропала. По ту сторону преграды джунглей больше нет. Но нашу сторону еще можно спасти. Обязательно. Мы спасем ее, потому что, если мы этого не сделаем, погибнут наши друзья. Погибнет Сама. Он погибнет, как тот тапир.

Я ничего не слышу сквозь шум пожара. Я почти ползу туда, где, кажется, слышала сигнал. А потом, почти случайно повернув голову, вижу. Пламя. Я чуть не прошла мимо. На мгновение я застываю, онемев. Потом ору. Я кричу и сбиваю пламя на тропке, ведущей в джунгли. На нашу сторону. Меня выворачивает. Я не приспособлена для такого, мне такое не по силам. Горит участок ростков patuju метра два в диаметре, и я, честное слово, не знаю, что делать. Пламя перекинулось. У меня нет ни воды, ни одеяла. У меня только оброненная кем-то лопата и моя бандана. Если лес горит здесь, кто знает, что загорелось дальше, в чаще. У меня ничего не осталось. Я понимаю: тропинки Вайры так близко отсюда. Я узнаю ориентиры. Огромное поваленное дерево, опутанное фикусами-душителями, куст с цветами, пахнущими (даже сейчас) мятой, участок земли, усыпанный семенами ярко-синего цвета. Я бросаю лопату и несусь назад по нашей преграде. Мила и Сэмми недалеко, возле поваленного дерева.

– ¡Fuego! – Я хватаю их за руки. – Огонь!

Сэмми пялится на меня, будто я спятила. Она молча сует мне в руку мачете и толкает меня к горящему бревну. Я раздраженно мотаю головой.

– Нет! No. ¡Fuego! Он перекинулся через преграду!

В конце концов я им втолковываю, что случилось, и мы бежим к огню. Мы добираемся до пламени, но к этому моменту горящий участок уже успел разрастись в несколько раз. Мила и Сэмми не задумываются, просто начинают рубить. Когда мозг осознает, что они делают новую преграду, только уже для этого огня, я наконец начинаю помогать. Работаю лопатой. Снова и снова загоняю пламя внутрь круга, пытаюсь его сдержать. Тут растут плющи, которые продолжаются где-то под землей, и мы вместе с Сэмми моей лопатой перерубаем их, чтобы отделить от дымящихся корней. Я не могу этого вынести. Я хватаю Милу за руку.

– Вайра… ¡estamos muy cerca![60]60
  Мы слишком близко!


[Закрыть]

Вокруг ее глаз – красные ободки, она дышит с сипением.

– Sí, Laura. Estamos seguro ahora[61]61
  Да, Лаура. Сейчас мы в безопасности.


[Закрыть].

– Pero, ¿qué hacemos si hay otros fuegos? Más cerca de su jaula[62]62
  А вдруг огонь перекинулся где-то еще? Вдруг близко к ее клетке!


[Закрыть]… – Мой мозг отказывается составлять фразы на испанском. – Если ближе к ее клетке еще что-то горит, а мы и не видели?

Я должна посмотреть, что с клеткой Вайры. Больше ни о чем думать не могу. Я должна. Я должна быть с ней. Мы слышим несколько вскриков и вскидываем головы. Я думаю: ну вот и все. Мы проигрываем. Мы уже проиграли. Мила снова глядит на меня, ссутуливаясь.

– Хорошо. Cuida a tu gato[63]63
  Позаботься о своей кошке.


[Закрыть].

Срываюсь с места. Мой дом рушится вокруг меня. Обгоревший, черный, красный, живой и мертвый. Я бегу, протирая глаза от грязи и пепла, и тут сталкиваюсь с Ханной, идущей навстречу. Я хватаю ее за запястье и указываю назад:

– Огонь перекинулся через преграду! Там. Сейчас там только Мила и Сэмми. Ты должна им помочь.

Она безнадежно смеется, стряхивая мою руку.

– Вот удивила! Да огонь уже везде перекинулся. Там тоже нужна помощь!

Она машет рукой в направлении дороги. Я снова пускаюсь бежать, но уже скоро на меня пышет таким жаром, что я пячусь и натягиваю рубашку на лицо. Вокруг вспыхивают огни, и теперь даже не могу понять, где наш барьер. Кажется, он идет влево. Я знаю эту часть преграды, и что-то не так… я поворачиваю на новую тропу и вскоре могу различить силуэты скрюченных людей, лихорадочно рубящих лес. Агустино и Гарри, Осито и Лопес, Николь и Том – всего лишь тени на фоне трехметровой алой стены. Они прорубают новую преграду, потому что от старой ничего не осталось.

– Добро пожаловать на Аллею Смерти! – кашляет Том.

Он весь, с макушки до пят покрыт пеплом с угольными потеками. На нем шорты. Я почти смеюсь. Это реакция на панику, но я не могу здесь остановиться. Мне надо бежать дальше, надо добраться до Вайры. Я пробегаю мимо и почти выскакиваю на дорогу, и тут кто-то цапает мое запястье.

Я падаю и натыкаюсь на Гарри.

– Ты куда?

Его лицо опаленное, борода клоками.

– Я должна убедиться, что она цела!

– Чего?

– Я должна…

– Ты должна остаться здесь! – орет он, перекрывая шум. Он до боли сжимает мое запястье.

– Я не могу… – запинаюсь я, сглатывая сухие слезы.

Он отталкивает меня.

– Ты должна. Ты нужна нам!

– Это слишком… – я давлюсь, не в силах сказать это вслух.

– Что? Тяжело? Не поверишь, Фродо, такова жизнь!

Эти слова как удар в лицо. Гарри с отвращением отводит взгляд.

– Ты не к ней бежишь. Ты просто хочешь слиться! И что, по-твоему, ты сможешь сделать одна, даже если она горит?