Текст книги "Лорд Безупречность"

– Готов предположить, что ваши мысли целиком и полностью заняты тревогой о судьбе дочери.

– Право, сомневаюсь, что с Оливией может случиться что-нибудь плохое, – спокойно призналась достойнейшая из матерей. – Была бы рада сказать то же самое о тех, кому доведется оказаться на ее пути.

Глава 7

Ландо, несомненно, не слишком подходило для тайного путешествия, так как сразу привлекало всеобщее внимание. Однако Батшебе пришлось признать, что этот недостаток полностью компенсировался такими серьезными достоинствами, как скорость и маневренность.

Они остановились на углу Гайд-парка за минуту до того, как часы пробили шесть.

Место и сейчас оставалось людным, хотя уже не было столь оживленным, как в дневные часы. Разносчик воды нес ведра к стоянке экипажей. Возле фонаря оживленно беседовали несколько солдат. Молочница с пустыми бидонами направлялась в сторону Найтсбриджа. Смотритель заставы готовился к ночной смене.

Наверняка кто-то из этих людей был здесь и днем. Если Оливия осчастливила место своим присутствием, то наверняка не осталась незамеченной.

Поэтому Батшеба вышла из ландо, а Ратборн поехал дальше – такое решение было принято в результате короткого, но весьма энергичного спора. Встретиться вновь предстояло немного дальше, возле казарм конного полка.

Сначала она обратилась к разносчику воды. Тот без труда вспомнил Оливию. Ее все заметили. Как и следовало предполагать, без театрального действа не обошлось и на сей раз.

Вскоре Батшеба вернулась в экипаж.

– Ну что? – скрывая нетерпение, поинтересовался Ратборн.

– Так называемый оруженосец моей дочери, Нат Диггерби, попал в магистратуру за нарушение общественного порядка. Оливия, как и полагается истинной Делюси, покинула спутника в беде и нашла себе другую жертву. Торговка пирогами слышала, как она рассказывала молодому фермеру душераздирающую историю о больной матушке.

Батшеба описала последующую сцену и добавила:

– Лорд Лайл, без сомнения, наделен сердцем и умом истинного рыцаря. Оливия оставила бы его, не усомнившись ни на секунду, однако кто-то явно привил Перегрину острое чувство ответственности.

Возникало серьезное подозрение, что этим человеком был именно Ратборн. Несмотря на легкий тон, который виконт сохранял в разговорах о племяннике, трудно было не ощутить и искреннюю привязанность, и духовную близость. А тот гнев, который вызвало обращение маркиза Атертона с сыном, лишь подчеркивал заинтересованность в судьбе Перегрина. Безумная выходка Оливии могла нанести отношениям дяди и племянника огромный вред.

Батшеба мрачно подумала о типичности ситуации, Где бы ни появился представитель рода ужасных Делюси, жизнь немедленно менялась, причем очень редко в лучшую сторону.

– Для своих лет Перегрин – взрослый и зрелый, хотя родители не хотят этого признавать, – заметил Бенедикт, натягивая поводья. – И он не сможет позволить двенадцатилетней девочке отправиться в путь без надежной защиты.

– В низших слоях общества девочка двенадцати лет считается взрослой во всех отношениях, – заметила Батшеба. – Жизнь Оливии трудно назвать защищенной. Больше того, она и полной мере унаследовала способность моей родни выкрутиться из любой, даже самой сложной ситуации. Сказка о больной матери – отличный тому пример. Иногда я задумываюсь, стоит ли тратить деньги на школу, когда дочь и без того способна заработать состояние, сочиняя слезные мелодрамы для театральных подмостков и жалостливые статьи для скандальных газетенок.

Бенедикт взглянул на спутницу.

– Не верю, что сейчас вы говорите то, что думаете. Слишком холодно и цинично.

– С Оливией нельзя проявлять мягкосердечие. Она непременно использует его в собственных целях. Это ужасный ребенок. Если не признать это, то остается жить в плену заблуждения и безвольно наблюдать, как дочка катится прямиком в ад. Вот потому-то я не позволяю себе нежных чувств и не хочу притворяться, что моя дочь – вполне обычная, такая же, как все остальные юные особы в ее возрасте.

Наступило молчание. Батшеба не спешила его нарушить. Вполне естественно, что в устах матери столь суровые слова звучали странно. Аристократу неведомо, что значит растить трудного ребенка. Мало кто из особ высшего класса имел об этом хотя бы малейшее понятие. За их детьми всегда следил кто-то другой.

Однако миссис Уингейт не высказала горькие мысли вслух. Не хотелось, чтобы этот человек испытывал жалость. Не хотелось, чтобы он испытывал даже симпатию – во всяком случае, сознательно не хотелось. Та Батшеба, которая сохранила способность рассуждать здраво, радовалась вызванной отъездом ссоре. Неприязнь позволит сохранить дистанцию.

Молчание прервал Бенедикт. Впрочем, он не заговорил, а скорее раздраженно зарычал:

– Они уехали в крестьянской повозке. А куда, вы можете предположить?

– Фермер предложил довезти до Брентфорда. Так что скорее всего она направляется в Бристоль.

– Бристоль – странное место для поиска пиратских сокровищ, – заметил виконт.

– Никаких сокровищ не существует, – возразила Батшеба. – Это просто красивая легенда. Да и сам Эдмунд Делюси – вовсе не пират. Я много раз объясняла это Оливии. Оказывается, напрасно старалась.

– А в чем же заключается правда?

– Мой прадед действительно грезил о пиратстве. Однако вскоре разочаровался. Эдмунд был всего лишь денди, если в то время это называлось именно так. Он очень скоро понял, что пираты – просто жестокие, грязные, плохо одетые дикари. Совсем не в стиле Эдмунда. Больше того, из-за собственного невежества они то и дело попадали в разные неприятные истории: их калечили, резали на куски, топили и вешали. Так что Эдмунду куда больше подходила роль контрабандиста. Играть с британскими властями в кошки-мышки оказалось куда как занятно. Особенно его веселили дерзкие походы в устье Северна – туда, где находилось родовое поместье семьи.

– Ах да, – поддержал Ратборн. – Я и забыл. Другие Делюси…

– Хорошие Делюси, – помогла подобрать определение Батшеба.

– Менее экстравагантные, я бы сказал, – уточнил Бенедикт. – Если я правильно помню, семейное гнездо располагается как раз недалеко от Бристоля.

– Каждый из членов нашей семьи прекрасно знает, где находится Трогмортон, равно как и все подробности жизни этого огромного поместья. Однако никто не осмелится приблизиться к его воротам и на пятьдесят миль. И в то же время хвастливые истории об Эдмунде Делюси не стихают. Джек обожал слушать эти сказки – должно быть, потому, что тоже был в некоторой степени бунтарем. А потом и сам начал рассказывать их дочке – еще в то время, когда та была совсем маленькой. Это были любимые истории на ночь. Честно говоря, я надеялась, что когда Оливия вырастет, то поймет, что все эти сокровища – то же самое, что несметные богатства из «Тысячи и одной ночи».

– Но в данных обстоятельствах существование клада вполне вероятно, – задумчиво произнес Бенедикт. – Контрабандист вполне мог сколотить немалое состояние.

– Мог, – согласилась Батшеба. – Но стал бы закапывать?

– Вряд ли, – усомнился Бенедикт.

– Это просто неразумно, – заметила Батшеба. – Эдмунд любил красивую жизнь. Так зачем же прятать состояние, если можно его потратить? Я об этом постоянно твердила. Даже трудно вспомнить, сколько раз мы втроем вели один и тот же разговор; он превратился в своеобразную ежевечернюю игру.

«Мама, как ты думаешь, где Эдмунд Делюси закопал сокровище?» – допытывалась Оливия, когда мы укладывали ее в кроватку. «Такие люди не прячут сокровищ, – отвечала я. – Они тратят его как можно скорее, едва получат. На вино, азартные игры и женщин». Тогда она обращалась к Джеку: «А ты, папа, как думаешь?» «Прямо под носом у собственной семьи, – отвечая он. – Во всяком случае, на его месте я поступил бы именно так. Прокрался бы во мраке ночи и закопал клад прямо у подножия семейного склепа, в котором покоятся бесчисленные благородные предки. Да, спрятал бы в священной земле все бесчестно нажитое богатство. А потом от души хохотал бы, вспоминая».

Ратборн напряженно вздохнул.

– Рассказ изумляет вас, милорд? – спросила Батшеба. Ландо приближалось к заставе Хогмир-лейн, и Бенедикт остановил лошадей.

– Если честно, то да. Я действительно поражен, – медленно, неохотно признался он. – Ваш муж укладывал ребенка спать. И даже рассказывал на ночь увлекательные истории. Удивительно.

За целый день смотрителю заставы довелось увидеть слишком много крестьянских повозок, а потому он не смог вспомнить какую-то конкретную.

И все же путь в Брентфорд проходил именно здесь, а потому Бенедикт поехал дальше. К сожалению, двигаться пришлось гораздо медленнее. Этот участок дороги был вымощен брусчаткой и соответственна оказался не таким пыльным, как предыдущий. Но в то же время он выдался узким и чрезвычайно загруженным.

Бенедикт, как и раньше, старался целиком сосредоточиться на управлении ландо, ведь ночная тьма изобиловала неожиданностями. Фонари по бокам экипажа бросали тусклый свет внутрь, но не на дорогу. Уличные фонари едва мерцали. Так что виконту приходилось неотрывно смотреть на мостовую, а в это время бархатный голос Батшебы Уингейт овевал и обволакивал.

Справедливости ради необходимо заметить, что лорд Ратборн привык слушать журчание женских голосов. В это время мысли его витали в иных, куда более важных сферах: помощь вдовам военных и ветеранам, несуразности современного политического процесса, несовершенство английских законов.

Однако отвлечься от Батшебы Уингейт никак не удавалось. Бенедикт слушал спутницу внимательно, не пропуская ни единого слова. Не обращать внимания на глубокий голос казалось просто невозможно. Ее присутствие рядом, на недостаточно широком для двоих сиденье, ощущалось слишком остро. Прикосновение во время движения оказывалось неизбежным; чтобы держаться хотя бы на небольшом расстоянии, нужно было крепко ухватиться за борт экипажа. Но как же тогда править лошадьми? Так что, даже если бы подобное поведение и не казалось абсолютно нелепым, оно все равно было бы невозможно.

Прикосновения случались нередко: каждый постоянно ощущал плечо, руку, бедро спутника.

Каждое прикосновение напоминало виконту те давние объятия, тот далекий поцелуй… Бенедикт вновь ощущал вкус ее губ, аромат кожи, вновь разгорался безумный голод.

Чтобы хоть немного отвлечься от ощущения физической близости, Бенедикт старался сосредоточиться на словах. В итоге ему захотелось больше узнать о Джеке Уингейте.

Образ, сложившийся в результате рассказа Батшебы, совсем не соответствовал тому, который рисовало общество. В глазах бомонда отвергнутый представитель рода Фосбери представал жертвой бессердечной сирены, разрушенным фатальной страстью человеком. Бенедикт же представлял себе сломленного изгнанника, с трудом переносящего страдания вдали от того мира, к которому принадлежал по рождению и воспитанию.

Тот Джек Уингейт, который представал в рассказе вдовы, казалось, по-настоящему обрел себя лишь в браке. Его замечания относительно сокровищ прадеда Эдмунда делали бывшего аристократа куда ближе к ужасным Делюси, чем это можно было сказать о его жене. Чрезвычайно заинтригованный, Бенедикт едва сдержался от провокации.

Он умел манипулировать людьми и часто провоцировал собеседника на неосторожные, излишне откровенные высказывания. Но обычно он использовал это умение исключительно в политических целях. Все средства оправданы, если необходимо отстоять собственную правоту или выставить противника в невыгодном свете. Однако применение подобных методов в частной беседе он считал недостойным.

Правило гласило: «Стремление проникнуть в личную жизнь других – участь ограниченных умов».

Разумеется, лорд Ратборн никогда не позволял далее намека на собственную личную жизнь. Не собирался делать этого и сейчас. Однако близость очаровательной красавицы раздражала и отвлекала, а потому слова текли словно сами собой, минуя фильтр раздраженного и несобранного рассудка.

Наверное, именно поэтому, едва экипаж миновал Кенсингтонский дворец и застрял в очередном дорожном заторе, Бенедикт произнес:

– Признаюсь, что поражен до глубины души. Всю жизнь считал, что детей укладывают спать няньки. Они же рассказывают на ночь сказки. Отцы, как правило, задаются совсем иными вопросами: например, спрашивают, зачем ты привязал младшего брата к ножке кровати и с какой стати перочинным ножом обкромсал ему почти все волосы.

Едва слова обрели плоть, Венедикт тут же пожалел о сказанном. Однако времени на исправление ошибки не представилось. В плотной массе экипажей, повозок и телег образовался небольшой просвет, и эту счастливую возможность продвижения вперед надо было немедленно использовать.

Даже всецело сосредоточившись на маневре, виконт почувствовал, как спутница пошевелилась, поворачиваясь, чтобы взглянуть ему в лицо. Ощущение оказалось таким же реальным, как если бы она дотронулась рукой до щеки, лба, подбородка… да, внимательная слушательница не пропустила ни единого слова.

– А правда, зачем? – Вопрос прозвучал совсем коротко.

– Мы играли в американских колонистов. – Бенедикт старался говорить спокойно, с легким оттенком иронии. – И я был вождем краснокожих.

Ему всегда выпадала роль индейца, потому что у него были темные волосы.

– А Джеффри был моим английским пленником, и я снимал с него скальп.

Батшеба рассмеялась, и уже знакомый низкий, бархатистый звук совсем не частого смеха едва не заставил улыбнуться.

– В детстве вас трудно было назвать безупречным, – заметила она.

– Не то что трудно, а просто невозможно, – уточнил Бенедикт. Мальчиком он всей душой ненавидел золотистые кудри, янтарные глаза и весь ангельский облик брата Джеффри.

– Будь у меня возможность, я бы непременно снял скальп и с Алистэра, но, к его счастью, он все время находился под присмотром няньки.

Батшеба молчала. Ему тоже следовало бы помолчать, однако он зачем-то продолжал говорить.

– Няньки звали моих братьев маленькими золотыми ангелами. На самом деле до ангелов им было очень далеко, но внешнее сходство действительно присутствовало.

– Нянек тоже не мешало бы скальпировать, – заметила Батшеба. – За глупость.

– Я был всего лишь ребенком. Лет восьми-девяти. Джеффри с Алистэром родились светловолосыми, а я темным. Если их считали золотыми ангелами, то какая же роль оставалась мне?

– Какой у вас был выход? – сочувственно произнесла Батшеба. – На вашем месте я поступила бы точно так же.

Бенедикт быстро взглянул на спутницу.

– Нет, не поступили бы.

– Почему же? – Брови удивленно изогнулись. – Потому что принадлежу к иной половине человечества?

– Девочки так себя не ведут.

– Как мало вы о нас знаете, – возразила Батшеба. – Все дети – маленькие жестокие дикари, даже девочки. А может быть, они-то в первую очередь.

– Далеко не все дети, – стоял на своем Бенедикт. – Во всяком случае, мало кто проявляет жестокость в течение продолжительного времени. И уж наверняка не старший ребенок в семье. Едва появляется на свет следующий, на наши плечи падает ответственность. И мы уже не беззаботные дети. «Ты должен заботиться о братике, Бенедикт, – говорят тебе. – Он моложе». Или: «Ты во всем виноват, Бенедикт, ведь ты старший».

– Так говорил ваш отец?

– Ну да. Если честно, я плохо помню нотации, кроме конца, потому что он всегда оставался неизменным. Отец тяжело вздыхал и говорил, что всю жизнь мечтал о дочерях.

– Поверьте, это было всего лишь родительское преувеличение. Мало кто из мужчин – а из аристократов и вообще никто – хочет видеть наследниками не сыновей, а дочерей.

– Но отец говорил вполне искренне. С тех пор он повторял это тысячу раз.

– И повторяет до сих пор?

– Да.

– Но почему же? Вы все миновали период испытаний, все выросли.

– Он не удовлетворен, – коротко ответил Бенедикт. – Ожидал большего.

Батшеба повернулась и даже слегка наклонилась, чтобы заглянуть собеседнику в глаза.

– И от вас тоже? Но ведь вы – лорд Безупречность!

– Я безупречен с точки зрения общепринятых стандартов. А требования отца значительно выше. В его натуре нет ничего усредненного. Порою сомневаюсь, что в нем вообще присутствует человеческое начало.

Испугавшись собственного неосторожного замечания, Бенедикт быстро добавил:

– Во всяком случае, истории на ночь он не рассказывал, так что я даже не подозревал, что родители способны на подобные подвиги.

– Что ж, родители Джека тоже этого не делали. Должно быть, это ужасные Делюси его растлили.

– Вовсе не обязательно, – возразил Бенедикт. – Вы сказали, что ваш муж обладал душой бунтаря. Вполне возможно, что он, как и Перегрин, просто стремился к иной жизни. Может быть, он всей душой чуждался условностей.

Да, в семействе Делюси Джек Уингейт действительно обрел ту свободу, которой ему никогда и ни за что не позволило бы светское общество. Он нашел мир без правил.

– Он легко приспособился к новой жизни, – произнесла Батшеба вслух. – Но Джек проводил четкую границу между правдой и вымыслом. А вот насчет своих родственников я не уверена. Они плетут блестящие истории, и, возможно, их ложь потому и звучит так убедительно, что они сами в нее верят. Скорее всего Оливия устроена точно так же. Иначе это безумное путешествие просто невозможно объяснить.

– Девочке необходима гувернантка, – сказал Бенедикт и тут же проклял себя за необдуманные слова. Ничего глупее нельзя было придумать. Посоветовал бы уж заодно полный набор слуг и дом в деревне, подальше от Лондона с его тлетворным влиянием.

Сгорая от стыда, он замер в ожидании саркастического комментария.

– Совершенно согласна, – спокойно произнесла Батшеба, чем снова – уже в который раз – немало удивила спутника. – Пункт о гувернантке для Оливии стоит в списке следующим. Мисс Смитсон руководит прекрасной школой, но это совсем иное воспитание. У меня была гувернантка. Дракон в женском обличье. Даже папа ее боялся. Но в том-то и смысл. Если бы ей не удалось усмирить отца, то нечего было бы и мечтать о том, чтобы произвести на меня должное впечатление.

– Уж не хотите ли сказать, что в детстве тоже не отличались излишне примерным поведением? – заинтересовался Бенедикт.

– От кого бы мне его унаследовать?

– Но ведь все-таки вы у кого-то научились манерам. Ведь вы – истинная леди.

Батшеба отвернулась, сложила руки на коленях и устремила взгляд вперед.

– Да-да, – подтвердил Бенедикт. – Никаких сомнений. Уж в этом-то я разбираюсь.

– Я и должна была стать леди, – сухо подтвердила она, – потому что мама приложила к тому немалые усилия. Относительно меня у нее имелись определенные честолюбивые намерения.

– Отсюда и дракон в обличье гувернантки, – сделал вывод виконт.

– А я должна признаться в честолюбивых намерениях относительно Оливии.

– Ваша цель – не позволить ей отправиться в ад, – заметил он, резко свернув в сторону, чтобы не столкнуться с несущимся навстречу кабриолетом. – Очень благородное стремление.

– Вовсе нет необходимости проявлять тактичность, – печально отозвалась Батшеба. – Несложно догадаться, что вы думаете на самом деле.

– Сомневаюсь. – Ратборн и сам не слишком-то понимал собственные мысли. Раздражался из-за тесноты на дороге и сердился на неловких возниц, то и дело создающих нелепые и опасные ситуации. Волновался за Перегрина и Оливию – тем острее, чем ниже спускалась ночь. Сознавал близость красивой женщины, ее тепло, ее обаяние… и – возможно, самое опасное – понимал собственное восхищение и увлечение этой женщиной; интерес к ее мыслям и словам, к тому, как работал ее ум.

Ее ум! Женский ум!

Но так оно и было на самом деле. Бенедикт действительно ощущал постоянно возрастающую близость мыслей и представлений. Единство проявлялось настолько остро, что не имело смысла притворяться перед самим собой, что его не существует. Неожиданно возникла аура. Разлилась в воздухе, пропитала темноту неумолимо наступающей ночи, окутала удивительную спутницу – и лишила Бенедикта обычной сдержанности и замкнутости, заставила говорить такие слова, которые в иной ситуации он никогда и ни за что не сказал бы. А уж тем более в разговоре с дамой.

В то же время лорд Ратборн сознавал разделяющее пространство – бескрайнее, словно океан, – и до отчаяния, до гнева остро понимал, что не должен прилагать усилий к его сокращению. Возможно, именно отчаяние и гнев беспокоили больше всего.

Во всяком случае, ситуация складывалась нерадостная. Думать он не мог, потому что мыслительный процесс требовал порядка, а вокруг царили хаос и смятение.

– Мать стремилась выдать меня замуж. – Голос Батшебы все еще звучал сухо, а сама она сидела в застывшей, напряженной позе. – Мне предстояло стать тем ключом, которым ужасные Делюси смогли бы отпереть дверь в светское общество.

Тон и поза оказались красноречивее слов и ясно показали, чего стоили Батшебе амбиции матери. Ей было больно и стыдно, причем очень больно и очень стыдно – в ином случае Батшеба Уингейт не оставила бы своей обычной забавной и остроумной манеры общения. Ратборну очень хотелось узнать больше, подробнее… однако его величество Разум рассудил иначе. В детали вникать не стоило. Острых ощущений и без того вполне хватало.

– Все матери мечтают об удачном замужестве дочери, – заметил он легким тоном в надежде, что от этого разговор тоже станет легче. – Они строят козни, идут на самые хитрые уловки и при этом не проявляют особой разборчивости в средствах. – Он помолчал. – Кстати, и мой отец в этом отношении ведет себя так же.

Батшеба вздрогнула от неожиданности.

– Ваш отец?

– Знаю, – ответил Бенедикт. – Звучит странно. Однако он не ограничивает свои манипуляции исключительно политикой. Решил, что все мои братья непременно должны жениться на богатых невестах, – и неуклонно выполняет принятое решение. Исключением не стал даже Руперт, которого отец объявил совершенно безнадежным.

– А как же вы?

– О, меня эти вульгарные финансовые расчеты счастливо миновали. Ведь я унаследую все состояние.

Судя по всему, тема немного отвлекла Батшебу от собственных переживаний, поскольку поза стала немного свободнее.

– Должно быть, все матери бесцеремонно навязывали вам дочерей, – заметила она. – Да, наверное, и сейчас продолжают в том же духе.

Бенедикт пожал плечами.

– Что-то не припомню, чтобы в то-время обращал внимание на козни матушек и тетушек. Сейчас, со стороны, все видно куда лучше. Тогда я не думал ни о чем подобном. Но для девушек, наверное, все эти игры оказывались нелегкими, особенно для тех из них, кто обладал разумом и чувствами. Впрочем, не могу сказать, что в то время придавал серьезное значение столь тонкой материи. Нет, все происходило куда проще: сначала замечал лицо и фигуру, потом голос, потом манеру общения.

Бенедикт почувствовал, что спутница расслабилась и даже снова взглянула ему в лицо.

– Издеваетесь? Послушать вас, так получается, что выбрать невесту – все равно что выбрать лошадь. Как называется аукцион? Тавер…

– «Таттерсоллз», – подсказал Бенедикт.

– Ну вот, на «Таттерсоллз». Выходит, мужчины именно так воспринимают знаменитые балы в «Олмаке»? А на личность и характер девушек вы совсем не обращаете внимания?

– Не будь они благовоспитанны, ни за что не попали бы на ярмарку невест, – беззаботно отмел сомнения Бенедикт. – И ни за что не получили бы приглашение на бал.

Ему никогда и в голову бы не пришло обратить внимание на девушку, не приглашенную на светские рауты. Конечно, наследнику лорда Харгейта вовсе не было необходимости думать о богатстве невесты, но это обстоятельство вовсе не означало, что он мог жениться на ком угодно. Или когда угодно. Бенедикт прекрасно знал правила и понимал, чего от него ожидали.

А Ада? Следовала ли она велению собственного сердца? Увы, этого он не знал. Красноречивый факт, не так ли?

– Другими словами, единственное, что вам требовалось знать о девушках, принадлежат ли они к хорошей семье, – заметила миссис Уингейт, – Достойная родословная…

– Я наследник герцога Харгейта, – сухо прервал Бенедикт. – А это означает, что потерять голову – непозволительная роскошь, если вы к этому клоните.

– Я имела в виду совсем иное. Вы говорите о браке, то есть о союзе длиною в жизнь, и даже не упоминаете о любви.

– Какой абсурд! – воскликнул лорд. – Разумеется, я никогда не имел возможности бродить по миру в поисках великой страсти, подобно герою Байрона. Да и существует ли на свете великая страсть?

– А что же существует в вашей жизни? – так же горячо возразила Батшеба. – Симпатия, преданность, дружба! Право, Ратборн, как же вы выбирали?

– Думаю, данный вопрос вряд ли может представлять серьезный интерес, – ответил виконт тем ледяным тоном, которому научился у отца. Холод и отстраненность, как правило, действовали на жертву удручающе и мгновенно лишали всякого желания продолжать беседу. Больше того, порою несчастный собеседник теряя даже волю к жизни.

Однако Батшеба лишь взмахнула изящной, затянутой в перчатку ручкой.

– О, не говорите глупостей. Все это жутко интересно. Я чувствую себя отважным путешественником, попавшим в неизведанную экзотическую страну. Так хочется больше узнать об обычаях местных жителей! Сама я совсем не выбирала. Мне было всего шестнадцать лет, и я просто потеряла от любви голову. Но с моей стороны некрасиво расспрашивать вас. Тема, конечно, слишком болезненная. – Она заговорила мягче. – Простите, совсем забыла, что вы не так давно овдовели.

Сердце Бенедикта отчаянно стучало, и потребовалось немалое волевое усилие, чтобы не выместить волнение и напряжение на спинах лошадей. К счастью, экипаж уже подъезжал к Кенсингтонской заставе. Сгорая от нетерпения, виконт заплатил налог и едва дождался, пока ворота открылись.

Наконец можно было продолжать путь. Лишь сейчас Бенедикт вспомнил о сидящем сзади Томасе. Как можно было говорить при нем? Чего стоил один лишь рассказ о младших братьях!

Сейчас вовсе не имело значения то очевидное обстоятельство, что камердинер никак не мог слышать подробностей беседы. Вокруг было слишком шумно: скрипели колеса, стучали по булыжной мостовой копыта, храпели и ржали лошади, кричали и переругивались возницы. Однако Бенедикт чувствовал себя слишком расстроенным и выбитым из колеи, чтобы оценивать обстановку здраво.

– Вынужден напомнить, что мы не одни! – яростно прорычал он.

– Я говорила, что не следует брать слугу, – спокойно парировала спутница.

– Не следовало брать вас! – вспылил виконт. – Черт подери! Из-за вас я даже забыл расспросить сторожа на заставе, видел ли он детей!

Он остановил ландо и собирался выйти, однако Батшеба опередила и легко спрыгнула на мостовую.

– Сейчас все узнаю. Вы слишком возбуждены.

Томас тоже спустился и, не дожидаясь распоряжения, занялся лошадьми.

Миссис Уингейт, не оборачиваясь, направилась к воротам откровенно соблазнительной походкой. Изящное покачивание бедер вызвало бурный восторг окружающих мужчин. Чтобы пропустить ее, они были готовы на самые отчаянные маневры. Бенедикт не стал дожидаться, чтобы увидеть, сколько столкновений вызовет эта прогулка. Больше того, он даже не начал стаскивать наглецов вниз и размазывать их по земле. Такое поведение выглядело бы недостойным, хотя и было вполне характерно – для брата Руперта. Нет, Бенедикт поступил иначе: просто догнал спутницу несколькими широкими шагами.

– Я вовсе не возбужден, – заявил он, поравнявшись, – и вполне в состоянии…

– Мне не следовало так легко и бездумно упоминать о леди Ратборн, – заметила Батшеба. – Простите, пожалуйста.

– Излишняя щепетильность вовсе ни к чему, – возразил Бенедикт. – Ада умерла два года назад. Да и вообще… – Он сердито вздохнул. – И вообще мы с ней были совсем чужими. Ну что, это признание успокоит ваше нежное сердце?

Батшеба жалела, что сегодня вечером вообще открыла дверь. Ратборн оказался еще опаснее, чем она ожидала. Физической привлекательности еще как-то можно было противостоять. Но вот духовная близость наносила непоправимый вред всей системе обороны.

– Нет, вовсе не успокоит, потому что вы говорите явную чепуху, – ответила она. – Сколько длился ваш брак?

– Шесть лет.

– В таком случае жена никак не могла остаться чужим человеком. – Миссис Уингейт остановилась. – Вам необходимо вернуться в экипаж. Привлекаете слишком много внимания.

Ратборн оглянулся по сторонам.

– Насколько можно судить, все свидетели – мужчины, и смотрят они исключительно на вас.

– Я для них всего лишь интересная безделушка, – не сдавалась Батшеба. – И разглядывают они совершенно бездумно. Неужели вам хочется, чтобы они начали думать, что это за аристократ не отстает от меня ни на шаг и при этом так и норовит сжечь взглядом?

Бенедикт остановился, коротко поклонился и, быстро повернувшись, зашагал обратно к экипажу.

Вскоре Батшеба вернулась и застала спутника с часами в руках. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Ну что?

– Пока движемся в верном направлении. – Она торопливо поднялась на сиденье, словно опасаясь принять помощь. Не го чтобы она очень возражала против властных манер виконта. Нет, проблема заключалась как раз в ином: они слишком импонировали. Доставляли удовольствие и та легкость, с какой он поднимал ее на ступеньку ландо, и исходившая от него сила, и, главное, ощущение этих необыкновенных рук на своем теле.

Нет, слишком опасно. Ей и так никак не удавалось стереть из памяти тот поцелуй – а ведь прошло уже несколько недель. Сохранилось ощущение ладони на шее. Простое прикосновение сразу растопило и волю, и моральные устои, а заодно лишило и физической силы.

В следующее мгновение Батшеба забилась в свой угол экипажа – настолько, насколько это позволяли приличия – и они снова тронулись в путь. Дорога стала заметно свободнее, а значит, можно было ехать быстрее. Виконт сосредоточился на лошадях и окружающей обстановке, а миссис Уингейт начала рассказывать о том, что удалось выяснить.

Оказалось, что сторож знал фермера, которого она описала. Его звали Джарвис, и он регулярно ездил из Брентфорда в Лондон и обратно. К сожалению, сторож не смог точно вспомнить, когда именно проезжал Джарвис, однако предполагал, что это произошло примерно часа полтора назад. Он смутно припоминал также, что в повозке сидели дети, однако особого внимания он на них не обратил. Джарвис нередко возил и своих, и соседских детей.

– Раз так, то до самого Брентфорда можно больше не останавливаться и не расспрашивать, – сделал вывод Ратборн. – Если дорога и дальше будет относительно свободной, то часам к восьми мы туда приедем. Думаю, они опережают нас не больше чем на час. Так что вполне возможно, беглецов удастся поймать, прежде чем они успеют договориться со следующим возницей. Тем более что в деревушке, подобной Брентфорду, найти попутную повозку будет куда труднее, чем на оживленном перекрестке возле Гайд-парка. Больше того, если моему племяннику так и не удастся убедить вашу дочь вернуться, он непременно сообразит, что я отправлюсь на поиски, и будет всеми возможными способами стараться замедлить движение.