Текст книги "Миллефиори"

Тринадцать километров

Посвящается маме

Валентина Алексеевна выглянула в окно кабинета и покачала головой: за теплицей курил рослый семиклассник Михеев. Учиться Витя не хотел, учителя еле натягивали ему дежурные тройки, но в жизни мальчишка был расторопным и смышлёным.

Сейчаc директрису занимали другие мысли. Закончилась короткая вторая четверть, начались зимние каникулы. На пятое января она заказала тридцать билетов в цирк. Для сельских ребятишек поездка в город – большая радость. До столицы – сто шестьдесят километров. Немного, но, когда везёшь детей, всегда волнуешься. Валентина Алексеевна сходила к шефам на кирпичный завод, там выделили автобус. Правда, водитель ей не понравился, но директор сказал, что других нет и не будет.

С погодой в субботу не повезло: с самого утра порывистый неуютный ветер нёс крупные хлопья снега. Вместе с пионервожатой Алёной, не поступившей в прошлом году в пединститут, проверили, тепло ли одеты дети. Выехали рано, поэтому успели в музей, пообедали в кафе, а в три часа началось цирковое представление. Поглядывая на акробатов, Валентина Алексеевна озабоченно пересчитывала детей. Лица их светились счастьем. Когда на арене появлялись клоуны, оглушительный хохот простодушного Михеева взлетал под самый купол.

Выехали уже в сумерках. В автобусе было тепло и весело, Михеев изображал укротителя, корчил зверские рожи. Через час усталость взяла своё, все затихли, задремали. Валентина Алексеевна не спала, задумчиво посматривала в окно. Когда до дома оставалось километров пятьдесят, мотор внезапно взревел, чихнул и заглох.

Водитель сплюнул:

– Во цирк! Сломались!

Постепенно автобус остывал, все задвигались, зашушукались, стали застёгиваться.

– Адам! Нужно что-то делать, иначе дети замёрзнут!

– А я при чём? Это ваши дети.

– Ну, знаете! А автобус, между прочим, ваш. И я не умею его чинить! И не ухмыляйтесь, не та ситуация.

– А чё мне – плакать? Оплата у меня почасовая. Часики тикают, денежки капают. Кожух и валенки тёплые, рукавицы меховые. Хоть всю ночь могу сидеть. Да и генератор ремонту не подлежит.

– Адам! Вам придётся пойти за помощью. Двадцать градусов мороза! Пожалуйста, я вас очень прошу. Мы не можем рисковать здоровьем детей.

– Га-га-га! До ближайшего посёлка тринадцать километров. Метель вон разгулялась. Я что, похож на идиота?

– На этот счёт я оставлю своё мнение при себе. Дети! Встали! Давайте попрыгаем! Раз, два, три!

Раз, два, три! Адам, время идёт. Через час мороз усилится, собирайтесь, вы ведь мужчина, в конце концов!

– Сказал, не пойду.

– Вы, конечно, очень продвинутый человек, долго сидели, много о чём думали… Вот и подумайте…

– Не трави баланду. Я ж только год быком отпахал, а потом меня оправдали вчистую!

– Ну вот что! Раз так, тогда за помощью пойду я! Слушайте меня внимательно, Адам. Вы пойдёте в ближайший лесок, нарýбите дров, разведёте костёр рядом с автобусом и будете греть детей. Вы будете следить, чтобы никто из них не обморозился, будете бегать с ними, будете рассказывать им сказки, чёрт побери! И видит бог, если хоть с одним ребёнком что-нибудь случится, я железно обещаю вам второй срок. Как там у вас говорится? Зуб даю! Дети, всем слушать Адама Антоновича! Спать нельзя. Каждый присматривает за своим соседом. Михеев! Витя! Ко мне! Ты остаёшься за старшего. Я вернусь на другом автобусе часа через три.

– Алексеевна! Ты что? Совсем сдурела? Куда ты в таком прикиде собралась? Наклонись, я тебе что-то скажу. Я ж не бездарный фраер. Да я б сразу же пошёл, но я только после операции, грыжу удалили, сетку подшили, стеснялся сказать. Не дойду…

– Всё, тем более не обсуждается. Кожух не возьму: детям.

Итак, двинулась, быстро зашагала в сторону Ворнян, прикидывая, когда доберётся, хватит ли сил и везения. Между тем сумеречные дали с еле различимой полосой смутно синеющего леса сначала заквасились жидким грязным клейстером, как будто занавесились захватанной серой кисеёй, а затем потонули в мутном, медленно зыблющемся желе. В голове вертелись планы спасения. Легче было цепляться за мысли старые и проверенные, чем изобретать новые. Она так и делала, берегла силы и с надеждой глядела вперёд, надеясь увидеть хоть какой-нибудь признак жизни: огонёк, лошадь, избу. Но ничего не могла различить, кроме мутного круженья снежных вихрей. В будний день хоть какая-нибудь машина проехала бы. А так остаётся надеяться только на себя. Позёмка мчалась по дороге, вихрилась и кружила, выписывая замысловатые кренделя. Экономя входящий в лёгкие колючий воздух, стала, подлаживаясь под ритм ходьбы, вспоминать стихи:

 
Метели летели, метели мели,
Метели свистели у самой земли…
 
 
Мело, мело по всей земле
Во все пределы…
 
 
Гуляет ветер, порхает снег,
Идут двенадцать человек…
 
 
Мёртвое поле, дорога степная!
Вьюга тебя заметает ночная…
 

Тьфу-тьфу-тьфу!

Совсем стемнело. Не было видно ни туч, ни звёзд. Путь в кромешной темноте казался нескончаемым. Вокруг не было других ориентиров, кроме сугробов по бокам дороги высотой в половину человеческого роста. Километров через пять Валентина Алексеевна притомилась, её знобило. Снег толщами косо мчался с однообразной тёмной небесной свободы и устраивал дикую пляску. В поднимающемся водовороте ветер не давал идти, горстями швырял в лицо колючие льдинки так, что перехватывало дыхание. В снежной круговерти слышались только шипящий свист и подвывание, напоминающее волчье.

Старая волчица тяжело бежала по полю вдоль дороги. Час назад она удачно поохотилась, тяжёлый живот с набухшими сосками волочился по снегу. Проследила взглядом за тёмной фигурой, бредущей по дороге, вспомнила своих волчат, заторопилась к норе.

Начался буран. На земле и в небе выло и ревело. Холодный стальной ветер дул всё неистовее, обжигая лицо и дыхание. Кожа рук и ног давно уже стала нечувствительной, модные ботики почти не грели. Ресницы и волосы заиндевели. Усталость от этого бесконечного преодоления была такой, что Валентина Алексеевна уже перестала обращать внимание на холод. Силы оставляли её. Поскользнулась на ледяной колее, спрятанной под снегом, и упала. Вот оно, блаженное состояние покоя. Лень шевелиться, лень думать. Дремота клонила, она проваливалась в тёмную нирвану. Снились подвалы инквизиции. Испанский сапожок, изощрённый инструмент пытки, тисками сжимал левую ногу. В подземелье горел огонь, нестерпимый холод отступил. Спать, спать…

В горнице тихо, только мерно тикают ходики. Во дворе надрывается рыжий петух Генерал. Пора вставать. Сегодня нужно сеять озимую рожь. Стукнула в сенях дверь, послышались лёгкие шаги, звяканье подойника. Мать вошла в избу с молоком. Завязала в тряпицу обед на поле: картошку в мундире, соль, лук, огурцы с огорода, нарезанную черняшку. Хлеб пекут сами – большие ржаные ковриги килограмма на три лежат под полотенцем с петухами. Батя любил такой хлеб.

Память об отце будто тисками сжала сердце, перенесла в далёкий июльский день, когда он уезжал на фронт. Сильный, крепкий тятя сидит на коне, Сонька с Иркой цепляются за его сапоги, плачут, Мишка ревёт белугой на руках у матери.

– Ну вот что, девчата, отставить ето мокрое дело. Скоро побьём немца, и вернусь. А пока что вы мамке помощницы. Валя, ты старшая. Остаёшься за меня.

А в 1944‐м пришёл серый конверт: Филиппов Алексей Дмитриевич в июле 1943‐го пал смертью храбрых на Курской дуге. И всё. Теперь уж не успокоишь сама себя: вот вернётся отец, будет полегче. Не вернётся.

Валя косит, жнёт наравне со взрослыми, и боронуволокушу таскает, и тяжеленный плуг. Если уж совсем невмоготу, не плачет, только крепче стискивает в кулачки натруженные руки…

Лютый мороз сковал лицо. Снег пышно и жёстко, как серебряная парча нарядного гроба, по-хозяйски ложился на пуховый платок, на всё её скрючившееся тело.

…Раздаётся голос матери: «Ну, Валя, впрягайся. Знаю, что тяжко. Но тебе уже пятнадцать».

Валя тянет соху. Сошники крошат почву, ноет поясница. Увязая в холодной земле, упираясь изо всех сил, она идёт и идёт вперёд.

Но что это? Где-то плачут дети! Соня, Ира, Мишенька, белобрысая Галя, кудрявая Оля, Люда с тоненькими косичками, вихрастый Михеев, рыжая веснушчатая Люся, голубоглазый красавчик Коля, нежная тихоня Лена, серьёзный Петя в очках… Что случилось? Почему они плачут? Я старшая, я должна им помочь!..

Пробуждение было тяжёлым. Неимоверным усилием воли, разлепив смёрзшиеся ресницы, открыла глаза. Дорога лежала перед ней белая и стерильная, как марля. Господи, куда идти? Кажется, в эту сторону. С трудом поднялась, сжала одеревеневшие руки в кулаки и тяжело зашагала, увязая в снегу, еле волоча непослушные ноги. В голове стучало: «Главное – дойти! Доползти! Спасти!»

И вдруг ветер сменил направление и, продувая насквозь одежду, стал сильно подталкивать её вперёд. Из противника он неожиданно превратился в союзника. Внезапно что-то серое возникло из белой мглы. Подойдя ближе, поняла: это кирпичная стена, источающая ледяной холод. Опираясь на неё, дотащилась до двери и в тусклом свете лампочки прочитала: «Ворнянская музыкальная школа».

Посёлок спал, светил только фонарь у магазина. Она долго стучала в окно директора местной школыинтерната и, когда он распахнул дверь, упала ему на руки и захрипела:

– Скорей! Там дети! Срочно трактор, тёплый автобус, горячий чай в термосах, одеяла, валенки, врача!

– Э, милая моя, врача тебе самой нужно, ты, видать, щёки отморозила. Сколько ж ты прошла, девонька? Маша, тащи спирт скорее!

Всё закончилось благополучно. Помощь прибыла. Детей перевели в нагретый автобус, напоили горячим. А они, перебивая друг друга, всё рассказывали, как Адам Антонович развёл им костёр до самого неба, как все по очереди грели ноги, запихивая их в его громадные меховые рукавицы, как шофёр научил их петь прекрасную песню «Мурка», а когда он надолго ушёл в лес за очередной охапкой сучьев, огонь чуть не погас, но Михеев догадался проколоть запасное колесо и поджечь его… Валентина Алексеевна, не скрывая чувств, смеялась и плакала, обнимая своих родненьких перебинтованными руками.

Имитаторша

Начальница была не просто дурой, а дурой с инициативой. Больше всего её волновало, когда, по её мнению, подчинённые сидели без работы. Стоило ей, ворвавшись в кабинет, увидеть, что кто-то заварил себе кофе или, паче чаяния, даёт своему чаду по телефону инструкции, как она начинала судорожно выхватывать из шкафов толстые папки с аккуратно подшитыми документами или кричать истошным голосом:

– Как у нас дела с документом № 7224?

Ей быстро дали меткую кличку Нюша по первым буквам имени, отчества, фамилии. Хотя можно было бы прозвать её и Имитаторшей, ведь она не работала по-настоящему, а лишь играла в начальницу. И игра эта доставляла ей несказанное удовольствие. Она придавала очень большое значение позам, принимаемым ею за столом, – видимо, долго репетировала дома.

Была она бездетной старой девой родом из Бобруйска, ютилась в тесной комнатёнке общежития, поджидая обещанную ей однокомнатную квартиру.

Больше всего на свете она боялась, что её уволят за некомпетентность. Поэтому целыми днями, имитируя бурную деятельность, торпедой носилась с толстой папкой по коридорам и кабинетам, рассказывая налево и направо, какие бездарные и ленивые работники трудятся во вверенном ей управлении и что если бы не она и её фантастическая работоспособность, то всё бы давно погибло. В отделе делопроизводства вдохновенно врала, что одна закрыла сегодня десять сложнейших документов. Девочки, которые регистрировали каждую мало-мальски важную бумагу и мимо которых не проходил ни один документ, видели на них фамилии исполнителей и в ответ на такую наглую ложь удивлённо переглядывались и напряжённо-вежливо ей улыбались.

Если председатель исполкома вызывал её по важному вопросу, она тащила с собой специалиста, курирующего данное направление, так как боялась, что не сможет самостоятельно дать внятные объяснения. Тот сидел в приёмной на подхвате, а потом ему приходилось работать лишний час вечером, чтобы наверстать упущенное время. Перед начальством Нюша стояла навытяжку, ела его глазами преданного служаки. Весь её вид говорил: в лепёшку разобьюсь, а ваше распоряжение будет выполнено.

Над ней посмеивались, но до пенсии решили додержать.

Было у неё одно гениальное изобретение имитации деятельности. Предположим, приносит сотрудник на подпись к Нюше подготовленный им ответ на обращение гражданина. Нахмурив брови, она читает письмо. Затем кричит:

– Нет, нет и нет! Всё не так! Смотрите, как надо!

Она хватает ножницы и «работает»: режет документ, долго и вдохновенно кромсает бумагу, затем переставляет абзацы, наклеивая их в новом порядке. Победно швыряет бумагу:

– Ну вот, теперь хоть документ на документ похож! Идите и переделайте!

Придя в кабинет и перечитав новый вариант, чиновник замечает, что в пылу «мастер-класса» начальница заклеила самый важный абзац, в котором и заключался ответ на поставленный в обращении вопрос.

Все долго хохочут:

– А ты ей в таком виде и отнеси!

Но самыми неприятными были моменты, когда требовалось быстро – аллюр три креста! – составить в министерство чёткую и внятную бумагу с таблицами и массой цифр. Нюша в прямом смысле становилась над душой, то есть за спиной, и, как кобра, глядя на экран компьютера, не понимая смысла документа, важно делала глубокомысленные методические замечания, давала ОВЦУ – особой важности ценные указания:

– Мне кажется, здесь лучше сделать красную строку.

Или:

– Точку не забудьте поставить!

Взмыленный сотрудник, боясь ошибиться в цифрах, взмаливался:

– Нонна Юрьевна, пожалуйста, идите к себе в кабинет. Нам дали на выполнение документа двадцать минут. Я принесу его вам через пятнадцать, если меня не будут отвлекать.

Оскорблённая и надувшаяся, Нюша с достоинством удалялась.

Она обожала задерживаться на работе и хотела, чтоб все тоже сидели часов до восьми. Ровно без десяти шесть она звонила и невинным тоном просила каждого сотрудника срочно подготовить ей какие-нибудь материалы. Если слышала возражения, безапелляционно заявляла:

– Мы госслужащие, у нас ненормированный рабочий день!

Особенно любила она привлекать всех к работе в выходные дни. Однажды вызвала многодетную мать в субботу: мол, срочная работа. Та, с трудом распихав детей по родственникам, приехала. В абсолютно безлюдном здании в кабинете со скучающим недовольным видом сидела Нюша.

– Ну наконец-то! Садитесь. Будем составлять отчёт. Вот здесь статистика. Я буду считать, а вы – ставить палочки. Потом посчитаем все палочки, – пояснила назидательно, как дебильной.

У сотрудницы неправильно потекла кровь в жилах.

– Палочки? Какие палочки? Вы меня для этого в выходной день вызвали? Вам что, скучно? Вы так развлекаетесь, что ли? Да эти цифры у любого сотрудника управления в компьютере есть!

Хлопнув дверью, она помчалась в свой кабинет, вывела сводную ведомость и выложила её на стол перед начальницей.

– Вот!

Пытаясь сохранить лицо, Нюша изрекла:

– Ну что ж! Прекрасно. Можете быть свободны.

По понедельникам у председателя исполкома проходили планёрки. Пыжась от гордости, что и она допущена к небожителям, Нюша важно дефилировала по коридору с ярким блокнотом в руках. Возвратившись, тут же созывала всё управление и пересказывала услышанное. Она получала особенное удовольствие, когда начальник на планёрке ругал её коллег, начальников других управлений. Об этом рассказывала с особым энтузиазмом и сладострастием, хотя это крайне неэтично, да и знать это рядовым сотрудникам было совсем необязательно.

– Знаете, его (имярек) сегодня чуть не уволили! Виталий Павлович так кричал! После планёрки я намекнула ему, что я вполне могла бы возглавлять сразу два управления!

«Ну да, конечно. Да ты и с одним справиться не можешь», – было написано на скучающих лицах подчинённых. Насущные вопросы управления на планёрках не обсуждались никогда. Однажды кто-то попытался спросить о чём-то наболевшем, посоветоваться.

Нюша взъярилась:

– Что за вопросы? Каждый специалист должен решать такие проблемы самостоятельно! Не можете – уволим и найдём тех, кто сможет это сделать!

Однажды Нюшу направили в область выступить на коллегии. Она поручила подготовку доклада филологу Лидии Максимовне, прекрасно владеющей слогом, приврав для важности, что доклад этот нужен главному. Конечно, Лидия Максимовна расстаралась. Доклад получился живым, неформальным, изобилующим интересными фактами и цифрами.

Когда Нюша вернулась из командировки, она первым делом обежала все кабинеты, рассказывая, какой оглушительный успех она имела за трибуной в области. После этого она зашла к автору доклада Лидии Максимовне и, видимо забывшись, в красках живописала своё выступление:

– Вы даже не представляете себе, какой удачный у меня написался доклад. Я столько литературы перевернула в процессе его подготовки! Гром аплодисментов! Столько комплиментов! Я была в центре внимания! Мне сказали, что более интересного доклада они никогда не слышали. Вот что значит быть грамотным специалистом и владеть материалом!

Без комментариев. Просто нужно было видеть растерянное лицо Лидии Максимовны, не дождавшейся простого «спасибо».

Иногда Нюша появлялась в кабинете зарёванная, с опухшим красным носом, просила дать ей пудру. Все понимали, что она получила очередной нагоняй сверху. Давать свою личную французскую пудру никто не хотел, поэтому в складчину специально для таких случаев был куплен дешёвый белитовский флакон жидкой пудры с дозатором, каковой и выдавался ей торжественно по требованию. Надо сказать, закончился он очень быстро.

Будь она почеловечнее, её бы, может, и пожалели, так как видели, что, как у всех очень одиноких людей, стол её перегружен рамочками с личными фотографиями: мамы, какого-то двоюродного племянника, его детишек. Даже здесь она имитировала наличие того, чего не было.

Однако въедливый и отвратительный её характер не давал возможности это сделать. Единодушно было решено, что Нюша – ярая вампирша, подпитывающаяся энергией подчинённых. Она могла вцепиться в какого-нибудь сотрудника, полчаса зудеть, распекая его неизвестно за что, выпить из него все жизненные силы, пережевать и торжествующе выплюнуть. После общения с ней бледный и обессиленный товарищ, терзаемый головной болью, надолго затихал в своём кресле.

Какой-нибудь наивный посетитель, записавшийся к ней на приём, свято верил, что кто-кто, а уж начальник управления непременно разрешит его сложный вопрос. Но он никогда ранее не общался с Нюшей! Через пять минут разговора, удивлённый и раздосадованный её неосведомлённостью в вопросе, он тщетно пытался доказать ей, что белое – это белое, а чёрное – это чёрное.

Нюша с запалом восклицала:

– Так что, вы хотите сказать, что я некомпетентна?

И затем в течение получаса несла полную ахинею (а делать это она умела мастерски), не давая возмущённому визави вставить и полслова. Последней коронной фразой было:

– И вообще, ваш вопрос яйца выеденного не стоит, для таких мелких дел есть мои подчинённые. Обратитесь в кабинет двести двадцать четыре к… (имярек)!

Выходили из её кабинета ошарашенные, растерянные и действительно шли искать правду к чиновникам низшего ранга, где, ко всеобщему удовлетворению, её и находили. Вскоре все поняли, что обращаться к Нюше за консультацией бесполезно, и оставили её в покое, чего она, собственно, и добивалась.

Не знаю, правда или нет, но рассказывали. Однажды делегация из подчинённого учреждения стала свидетелем такого манёвра. После того как одна настойчивая женщина настырно попросила Нюшу, отбросив демагогию, ответить наконец-то на поставленный вопрос, присутствующие услышали следующее:

– В то время, когда на земном шаре полыхают войны, вы отвлекаете меня по такому ничтожному вопросу!

Красные от сдерживаемого смеха дамы вывалились из её кабинета и понеслись к лифту, чтобы там вволю отхохотаться.

В апреле в День здоровья все учреждения выезжали за город и принимали участие в соревнованиях. Примчавшаяся с планёрки Нюша гордо выпалила:

– Сегодня я доложила начальству, что всё моё управление в полном составе примет участие в спортивных состязаниях!

Грузная, с одышкой, Марья Степановна воскликнула:

– Побойтесь бога, Нонна Юрьевна! Какая из меня спортсменка? Три межпозвоночные грыжи и давление под двести. Вы хотите привезти оттуда мой хладный труп?

– Ничего не знаю, председатель профкома сказал, чтоб явка была стопроцентной!

– Так я к нему сейчас подойду со справкой!

И не успели все опомниться, как Марья Степановна вышла из кабинета.

Позже она рассказывала, как удивился начальник профкома. Естественно, на соревнования ехать нужно было добровольно, никого не принуждали. Так прыткость Марьи Степановны не дала Нюше отличиться.

И даже в нерабочее время мать-командирша не оставляла людей в покое. Если у кого-то был день рождения и после работы накрывалась поляна, то расслабиться и пообщаться в дружеской обстановке было невозможно. С нетерпением переждав тост за здоровье именинника, Нюша брала инициативу на себя, и всё оставшееся время компания вынуждена была с тоской слушать, какой примерной пионеркой и отличницей она была в детстве или как однажды она нашла «во-о-от такой боровик». Наверное, ей казалось, что это и есть настоящее задушевное общение.

Любила она рассказывать о своей машине, которую никто никогда не видел, так как на работу и с работы Нюша добиралась на общественном транспорте с двумя пересадками. Но высшим пилотажем были рассказы о том, как её ценили и уважали на прежней работе, как однажды она открыла багажник, а там, представляете, трёхлитровая банка мёда стоит! «Уж и не знаю, когда они мне её туда ухитрились засунуть!» – добавляла она многозначительно. Народ намёков не понимал.

Одевалась она при очень приличном окладе из рук вон плохо, по меткому выражению модницы Натальи из бухгалтерии, «зимой и летом одним цветом»: чёрные суконные брюки и чёрная же растянутая кофта. На пальцах красовались совершенно несочетаемые три серебряных кольца – с зелёным камешком, розовым и с имитацией жемчуга. Что не помешало ей с высокомерным видом сделать замечание одной эффектной сотруднице, часто менявшей модную и дорогую итальянскую бижутерию:

– Думаю, что женщинам после сорока следует носить только благородные металлы.

Причём сказано это было таким тоном, будто сама она носит как минимум белое золото и платину с бриллиантами в несколько карат.

Сотрудница улыбнулась:

– Бедная Коко Шанель! Она этого не знала!

Из-за бурной активности Нюши, очень любившей дни рождения, сотрудники никогда не могли купить коллеге тот подарок, который хотелось. Всё зависело от того, какой стишок начальница найдёт в интернете. А может быть, у неё заготовки такие были? Она обожала вести за собой по длинному коридору «свою команду» в кабинет к имениннику и выступать с поздравлением-кричалкой приблизительно такого типа: «Кофеварка – ерунда! Сковородка – это да!» Сами понимаете, что сотрудник должен был получить именно сковородку.

Но пиком всего стал юбилей Петра Васильевича, заместителя председателя. Его любили за доброжелательный весёлый нрав и человечность. Конечно же, всем хотелось сделать ему хороший памятный подарок. Все наперебой предлагали купить паркер, ежедневник в дорогом кожаном переплёте, национальный сувенир, картину или какую-нибудь сугубо мужскую вещь, например хороший несессер, ведь Пётр Васильевич часто бывает в командировках. Споры не затихали неделю.

Как уже говорилось, Нюша никогда не была замужем, но почему-то считала себя экспертом в вопросах, касающихся мужчин. Поэтому, прервав дискуссии, она заявила, что Петру Васильевичу они преподнесут дорогую сорочку. И выберет её она сама лично! Как ни убеждали её, что это вариант крайне неподходящий, даже оскорбительный немного (мол, мы вроде намекаем, что у него рубашек мало, и вообще, он что, сам себе сорочку не в состоянии купить?), Нюша была непреклонна.

В день юбилея за полчаса до события все собрались в кабинете начальницы. Подарок поразил всех. Это была ядовито-розовая импортная сорочка, уложенная в коробку с прозрачным верхом и предназначенная, видимо, для мужчин с нетрадиционной ориентацией, которую ни один деловой мужчина ни при какой погоде не наденет. Найти такой китч, наверное, было делом нелёгким.

Перевозбуждённая, с красными пятнами на щеках, Нюша отдавала последние распоряжения:

– Все поставьте свои подписи на открытке! Вера Игнатьевна, вытащите цветы из вазы и обсушите корни! Валентина Ивановна, перевяжите коробку лентой, да бант покрасивее сделайте!

Валентина Ивановна несмело сказала:

– Ценник-то положено отрывать.

– Ну так оторвите!

Рассмотрев оторванную этикетку, Валентина Ивановна ахнула:

– Рост! Рост!

Пётр Васильевич росточка был небольшого, а Нюша купила подарок для Гулливера. Представив, как он наденет сорочку до колен, как будут болтаться длинные рукава, все застыли. Немая сцена, как в «Ревизоре».

Как-то в учреждении началась реорганизация, нужно было сократить одного человека из управления. Естественно, все думали, что это будет Нюша, так как она достигла пенсионного возраста, выслужила хорошую пенсию, получила обещанную однокомнатную квартиру и вполне могла удалиться на покой. А Галине Андреевне до пенсии не хватало полутора лет. Не знаю, на какие рычаги нажала Нюша, какие связи задействовала, кого шантажировала, каких гадостей наговорила руководству о сотруднице или какую ещё подлость придумала, но только работать осталась она, а несчастная Галина Андреевна ушла, как говорится, «солнцем палима» в никуда.

Иногда думается: чем занимается Нюша сейчас? Тоскует одна в своей новой квартире, вспоминая минувшие дни? Выступает с дурацкими лекциями в домоуправлении? Или рассказывает бабкам у подъезда, какой неоценимый вклад внесла в работу учреждения в бытность начальником управления?