Текст книги "Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу…"
Автор книги: Людмила Вебер
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
У меня перед глазами всплывает сцена, где мы празднуем новоселье в их крошечной квартирке на Бабушкинской, сидим у подаренной мною фондюшницы, едим гренки, беззаботно хохочем… Убийство Данилы и Нади… «Это какой-то нонсенс! Это нереально!» – я просто потрясена.
– Марк, они что, с ума посходили? Это же еще больший бред, чем первое обвинение!
– Ничего страшного! Чем больше бреда, тем лучше! – успокаивает меня Марк.
Он продиктовал мне, что я должна написать в протоколе: «С предъявленным обвинением не согласна». Не согласна-то не согласна, но я еще долго ходила как в воду опущенная под впечатлением от этого документа…
Когда спешащий Марк покинул кабинет, Ливанов, собирая свои бумажки, разбурчался:
– Зря вы, Людмила Владимировна, так себя вели! Я просто хотел, чтобы вы ознакомились с документом…
– Но вы же не пригласили моего адвоката? Почему? Это же нарушение! Нарушение прав человека!
– Это формальность, а вы за нее цепляетесь!
Я гляжу на этого взвинченного, с нездоровым красным лицом человека, явно чего-то нехило употребляющего. В дорогом костюме, с увесистыми золотыми часами и с не менее увесистым золотым браслетом, с дурацкими золотыми печатками разных калибров. И вдруг на меня снова что-то находит:
– Послушайте, Владимир Владимирович, когда вы окажетесь на моем месте – разве вы не захотите, чтобы ваши права не нарушались? – говорю я очень дружелюбно и невинно хлопаю глазами… Совершенно намеренно употребив в этой фразе «когда», а не напрашивающееся «если»… Мне вспомнились кучи историй о посаженных следаках и местная всеобщая убежденность, что рано или поздно их ожидают камеры для «бээсников»… И я опять решила взбрыкнуть…
Ливанов, услышав это, аж затрясся:
– Вы зачем такое говорите?! Что вы имеете в виду, а?!
Я тут же опомнилась и думаю, зря я это сделала, и пытаюсь как-то «обезвредить гранату»:
– Извините меня, пожалуйста! Я ничего не имею в виду… Я же сказала гипотетически, понимаете? Ги-по-те-тически…
– Не надо даже гипотетически! Такие вещи вообще нельзя говорить! Такие слова – это… не шутки!
Я поняла, что прошлась по больному. Но, глядя на Ливанова, любой бы предположил, что больное там ох как превалирует! И когда именно этого человека подломит – это только вопрос времени…
Когда я вернулась в камеру, то постаралась в красках описать наш разговор со следаком и его истерическую реакцию. Девчонки славно повеселились. А вообще всякий раз, когда кто-то описывал свое общение со следственными органами, это для всех становилось небольшим мастер-классом. Как противостоять произволу следователя, как защищать свои права, как должны проходить те или иные процедуры…
Еще выезды
В конце августа состоялся следующий суд по продлению моей меры пресечения. И он ничем не отличался от предыдущего кроме того, что друзья меня у входа не встречали, а сидели уже в зале заседания. Я была уже опытной и знала, что пить в этот день нужно по минимуму. Так я и поступала во все дальнейшие выезды – практически не пила целый день. А вернувшись в камеру, выпивала перед сном литра полтора жидкости за раз, компенсируя обезвоживание. Сначала было трудно, но потом я привыкла. И я больше не удивлялась, глядя на постящихся мусульман: как это можно прожить весь день без глотка воды? Оказывается, можно…
Все эти выезды на суды по мере пресечения очень сильно меня истощали: и морально, и физически. Надо было выдержать многочасовое сидение в автозаке, и при этом мы сначала непременно заезжали за моими подельниками. Сначала ездили только в одно СИЗО – на «Бутырку», а потом одного из подельников перевели в «Медведково» – и длина маршрута увеличилась. С юго-востока, где были «Печатники», мы были вынуждены ехать сначала на дальний север Москвы, потом в центр, на «Бутырку», и только после этого в суд. Иной раз конвоирам давалось поручение заодно транспортировать совсем посторонних заключенных – то в следственный кабинет, то в другой изолятор. И тогда дорога занимала бесконечное количество времени.
Меня чаще всего сажали в «стакан». И только однажды этот маршруточный автозак оказался настолько забит арестантами, что и все «стаканы» были заняты. И меня посадили в мягкое кресло – на место одного из конвоиров, пристегнув наручниками к какой-то внутренней ручке.
Я с жадностью уставилась в окно – так давно уже не видела ничего, кроме тюремного двора или улицы у здания суда. Мы ехали к какой-то дальней окраине Москвы. Я не узнавала ни улиц, ни района. Но это было неважно… Главное, я смотрела на мир не через решетку, я видела дорогу, дома, мчащиеся машины… А когда мы въехали на высокую эстакаду, словно взлетев к бескрайнему небу, усыпанному пушистыми облаками, то передо мной открылся такой восхитительный вид! Далекий горизонт, высоченный голубой небосвод… Все это кричало о просторе и бесконечной свободе! На мои глаза навернулись слезы. Почему я раньше никогда не замечала, каким красивым может быть обыкновенное небо?!.. Почему я никогда не ценила возможность просто прогуляться по свежему воздуху и полюбоваться тем, что меня окружает?! Просто ехать, куда глаза глядят… Просто смотреть на облака… Какая же я была бесчувственная балда, что не делала этого раньше! И как же я была рада увидеть эти просторы хотя бы так – через окна автозака! Этот миг под облаками стал настоящим утешением для меня в ту длинную мучительную поездку…
А в сентябре меня повезли на психиатрическую экспертизу под названием «пятиминутка». И произошло это так.
Внезапно, где-то после трех дня дежур велел мне собираться «на выезд». Я удивилась – куда это? Суд по мере пресечения вроде бы был недавно. Куда же меня могут вывезти? Да еще под вечер? Тамара предположила – может, на допрос или очную ставку?
Когда же я села в автозак и спросила у «своих» конвоиров, куда мы едем, они ответили: «На пятиминутку. На экспертизу».
Однако нам не повезло. У ворот изолятора образовалась такая огромная очередь, что мы выбрались наружу где-то без пятнадцати пять. Едем по Шоссейной улице, и конвоиры начинают дискутировать, успеем ли мы за пятнадцать минут добраться до психиатрической больницы имени Алексеева, где обычно проводятся все уголовные «пятиминутки»? Больница вроде бы находится от «шестерки» не так далеко. Где-то тут же, в юго-восточных краях Москвы. Но они быстро решают, что ни за что не успеем! «Старшой» Николай звонит начальству, докладывает, что на «пятиминутку» мы не успеваем. Выслушивает дальнейшие указания. И… вместо того, чтобы отвезти меня обратно в СИЗО, от которого мы толком даже не отъехали, мы мчим в город. В центр! Николай как-то виновато поясняет:
– Мы не можем сейчас вернуться – видала же, какая очередь! Опять встрянем часа на три… А у нас дела… Ты в конторе посидишь пару часов, а потом мы вернемся, и тогда обратно на «шестерку»…
Ну от меня-то вообще ничего не зависит, думаю… Оставалось только вздохнуть и принять все как есть…
«Конторой» конвоиры называли Тверской СО, куда меня когда-то привезли после ареста. Я сразу узнала эти коридоры-холлы, хотя и была тогда в помраченном состоянии. Это был тот самый «обезьянник». Казалось, что прошло уже сто лет с того памятного момента. Я прислушалась к себе и поразилась – насколько же я за эти полгода внутренне изменилась! Словно тогда здесь находился совсем другой человек, а не я! Я вспомнила свое ощущение вселенского ужаса от этих стен, от этой атмосферы, и внутренне усмехнулась. Сейчас я ничего уже не чувствовала! Звенящая пустота – вот что было у меня внутри…
Меня посадили не в камеру с матрацем, как тогда. А в треугольную клетку, где-то в самых дальних глубинах «обезьянника». Николай запер клетку на замок, пообещал вернуться как можно скорее и умчался прочь. Я равнодушно осмотрелась. Здесь царил полумрак, и вокруг не было ни души. В клетке, вдоль «катетов», были вмонтированы железные лавки. Ну что ж, думаю. Надо воспользоваться тем, что меня оставили совершенно одну, и хорошенько отдохнуть от народа. От постоянно окружающих меня то заключенных, то людей в форме.
И я действительно отдохнула за те пять часов, что мне пришлось пробыть в этой клетке. Позанималась, подремала, порелаксировала. И действительно расслабилась. Внутри меня словно что-то разжалось. Я ощутила тогда, каким, оказывается, невероятным грузом для моей психики является круглосуточное пребывание среди людей, причем не очень дружески ко мне настроенных. Я, конечно, старалась об этом не думать, не замечать этого. Старалась обманывать себя. Делать вид, что все нормально. Но в тюремной жизни не было ничего нормального! Жить в паре сантиметрах от кучи народа, да еще круглые сутки! Когда даже находясь в туалете – ты все равно рядом со всеми. В тех же паре сантиметрах. Ведь все это – смертельно опасно для человеческой психики! Я грустно подумала: «Сколько же я еще продержусь, пока не слечу с катушек?»
А на экспертизу меня привезли на следующий день. Конвоиры – ну ничему не учатся! Опять приехали поздно, около трех. И конечно же, мы опять долго простояли у ворот. До половины пятого. Но они решительно настроились добраться до места назначения до пяти, поэтому водитель погнал как сумасшедший. Врубив мигалки, врываясь на встречные полосы, лихо вписываясь в повороты. Скорость была невероятная.
Меня в заднем отсеке болтало немилосердно, и я изо всех сил цеплялась то за лавку, то за решетку на двери. Но на одном из ухабов не удержалась: руки соскользнули, меня швырнуло вниз. И я шмякнулась на пол, ударившись при падении о лавку. Со всей дури! У меня аж в глазах потемнело. Боль невероятная! Я осторожно села, попыталась вздохнуть. С трудом, но получилось. Но при вздохе – какая-то очень непривычная боль в районе легких. Ну все, думаю, наверное, ушиб ребра, или в худшем случае – треснуло…
Так и вышло. Это был перелом нескольких ребер, как позже показал сделанный на свободе рентген. И заживали они почти полгода. Кожа над ребрами сначала посинела, потом – пожелтела, а полностью синяк сошел месяца через два. Очень долго я ощущала при движениях и свои легкие, и свои ребра. Но помня, что единственное лечение при такой травме – вовсе не гипс, а время – даже не стала обращаться к сизошным медикам, понимая какие они дивные «профессионалы». «Что они сделают? Ничего… Да я сама виновата – надо было держаться получше!» – рассуждала я, надеясь, что все заживет само собой. И, к счастью, все зажило…
Врачиху, которая должна была проводить психиатрическое освидетельствование, мы застали на выходе из больницы. Она, в пальто, с сумкой, шла на парковку. Николай как-то умудрился ее засечь, остановить и убедить вернуться в кабинет. От машины к зданию мы все неслись настоящим галопом.
Таким образом, буквально через минуту в медкабинете нарисовалась следующая мизансцена. Врачиха, все в том же пальто, сидит за своим столом. Слева и справа от нее – молодые парни, тоже в уличных куртках. Видимо, обязательные члены психиатрической комиссии. Консилиума. Один из них присел на стул, другой стоит у двери, одной ногой почти наружу… Я – ровно так же, в верхней одежде, в шапке – сижу напротив, на стуле. Одной рукой пристегнута к Николаю. Спешка ничуть не скрывается – все жаждут уложиться в пару минут и побыстрее отсюда свалить.
Меня спрашивают о школьных годах, о кружках, которые я посещала в детстве, о хобби… Просят отнять от ста семь, потом еще семь и так еще несколько раз. Я стараюсь, считаю – и отвечаю правильно… Показывают цветные квадратики, просят назвать самый любимый и самый нелюбимый цвета. Я называю желтый как самый любимый и черный как нелюбимый. Никто даже не уточняет, а почему же я тогда одета во все абсолютно черное? Я же действительно просила передавать мне только черные вещи – из-за практичности, из-за нежелания пачкать другие цвета тюремными воспоминаниями. И черный для меня стал цветом тюрьмы – потому и самым нелюбимым…
Задают еще несколько таких же викторинных вопросов – и… экспертиза закончена. Как я потом прочла в обвинительном заключении, на этом «собеседовании» я была признана вменяемой и отвечающей за свои действия…
В моем случае все заняло несколько минут. Действительно «пятиминутка». Хотя некоторые побывавшие на подобной экспертизе, рассказывали, что их допрашивали часа по два-три. Причем в нескольких кабинетах, у разных специалистов. А про «любимые цвета» ходила байка, что ни в коем случае нельзя называть любимым красный цвет. Так как это цвет крови.
Но сколько бы эта экспертиза ни длилась, она была сущей формальностью. Фикцией в чистом виде. Абсолютно все, насколько мне известно, признавались на ней вменяемыми. И если требовалось, чтобы человека признали невменяемым, то ему приходилось пройти все круги ада на «Серпах». Полежать несколько недель под круглосуточным наблюдением в стационаре. Но итоговое решение врачей, в первую очередь, зависело от пожелания следствия. Признать психом или не признать – как следователь скажет, так и будет. И достаточно часто обвиняемых в очевидно жестоких убийствах и последующих расчлененках, признавали совершенно вменяемыми…
Общий корпус
17 октября 2016 года, за час до отбоя, когда «ничто не предвещало», вдруг открывается корма и дежур Вася говорит:
– Вебер, собирай все свои вещи.
– Что случилось? – подлетаю я к нему.
– Тебя переводят в другую камеру. Собирайся быстрее! У тебя 15 минут.
Корма захлопнулась, а мое сердце отчаянно застучало. От неожиданности, от страха перед будущим. В голове запрыгали мысли: «Куда меня переводят? В какую камеру? Что со мной будет? А-а-а-а! Я не хочу! Я тут уже привыкла! Здесь у меня наконец появилось место на нарах! А что будет там? В тех неизвестных камерах, среди новых людей?..»
У Тамары тоже растерянное лицо:
– Ну ничего себе!.. Специально, гады, перед отбоем «заказали»…
Да, переводили практически всегда перед самым отбоем, потому что частенько человек при таком известии начинал активно сопротивляться. Требовал позвать начальство, всячески бузил. А если есть данность, что поздно, ночь, и «начальство будет только завтра», то до человека быстрее доходило, что всякий бунт обречен…
Но я все же стала стучаться в корму:
– Василий! А нельзя ли попросить отложить перевод до завтра? Эй! Ну нельзя же так внезапно! Ведь скоро отбой!
Корма открывается. Вася смотрит на меня с нескрываемым сочувствием и говорит тихо так:
– Нельзя… Слушай, я тебя понимаю. Я рад бы что-то изменить, но и ты пойми – я тут вообще ничего не решаю. Так что давай, собирайся. Не трать время…
Я смотрю в Васины глаза – голубые и всегда немного полусонные. И понимаю: Вася и правда хотел бы мне помочь, но он здесь действительно ничего не решает.
Я вспоминаю все моменты нашего с ним общения. Не раз, застряв на неопределенное время перед входом на спецы, мы стояли и болтали с ним о всякой всячине. И Вася рассказывал, к примеру, как он ходил на собеседования в различные места. Он все мечтал изменить свою жизнь, сменить работу и устроиться хотя бы охранником в магазин. Но его никуда не брали. Услышав о том, что он работает в СИЗО, ему неизменно отказывали. «Это как клеймо! Так и придется тут торчать до самой пенсии…» – говорил он с грустью. А вот как Вася рассуждал по поводу видеокамер, понатыканных по всем сизошным углам: «Вы думаете, эти видеокамеры, чтобы за вами наблюдать?.. Нет! Это – чтобы наблюдать за нами! Не сделали ли мы что-то не то? Чтобы поймать нас, сотрудников, на каком-то проступке… Даже самом мелком. А потом – вздрючить… Так что это мы тут под постоянным наблюдением, а вовсе не вы. Вы никому по большому счету не интересны…»
Что ж, этот Вася – неплохой парень, и он просто выполняет свои обязанности. И теперь его обязанность – вывести меня со спецов…
Поняв, что судьба моя уже решена, я начала метаться по камере и собирать вещи. А девчонки принялись мне помогать, чтобы я уложилась в 15 минут. За полгода у меня накопилось очень много разного барахла. Все, в основном, лежало в ашановских сумках, которые мы вытягивали у дежуров, приносящих передачи.
Именно вытягивали – выпрашивали, выманивали всеми возможными способами. По негласным правилам, именно родственникам было предписано покупать эти сумки, но при этом заключенным они почему-то не отдавались. Через корму зашвыривались пакетики, кулечки с продуктами, вещи, коробочки, тюбики, а сумка оставалась в руках сотрудника. «Сумку – не положено!»
И тогда заключенный, униженно улыбаясь, начинал скулить: «Мне негде хранить вещи! Дежур, отдайте, пожалуйста, сумку. Ну пожалуйста!» И в одном случае из четырех дежур, секунду помявшись, отдавал эту сумку. Это вовсе не было показателем его доброты и милосердия. Нет, просто-напросто в этот самый раз дежур вспоминал, что сейчас ему с сумкой идти куда-то неудобно, что есть другие срочные дела. Так что проще сумку оставить тут, заключенному.
Таким образом, к осени у меня скопилось штук пять таких сумок: зеленых, бордовых, с цветочками. Они стояли под нарами, практически являясь аналогами выдвижных ящиков.
Когда я собрала свои вещи, они как раз заполнили все эти сумки. Одежда, обувь, полотенца, предметы гигиены, книги, продукты… Но надо еще куда-то разместить минеральную воду – шесть полуторалитровых бутылок. И пачек восемь молока! Молоко я заказывала сразу с запасом – по десять литров за раз – поскольку магазинная доставка работала крайне нерегулярно.
Как же мне все это тащить? Я задумалась. Кто-то из девчонок дал совет: «Распихай молоко и воду по сумкам – и вес распределится более равномерно». Я так и сделала. Рассовала минералку и молочные пачки по сумкам, посильнее их утрамбовав. Вроде получилось.
А еще же белье и матрац!
Матрац, хотя и был поролоновый и негнущийся, мы совместными усилиями все же скатали, засунув вовнутрь подушку. Сверху обвязали простыней, чтоб получилась ручка. Вроде можно нести… Я попробовала приподнять каждый баул – тяжело, конечно, но вроде по силам.
Едва мы заканчиваем, появляется Вася: «Вебер, выходи!» Дверь распахивается, я натягиваю пуховик и начинаю выносить сумки. Девчонки мне помогают.
Стоим у двери в коридоре. Тамара бросается меня обнимать – на глазах слезы, у меня тоже. Все остальные тоже как-то дружески и жалобно улыбаются… Даже Фаина… Ого, думаю – значит, они меня все же приняли! И даже что-то ко мне чувствуют! И я, оказывается, тоже что-то к ним чувствую! Что-то типа дружеское… Что ж, как-никак они все же неплохие люди, просто сильно уставшие… Да и привыкли мы друг к другу, что ли…
– Слушай, ты не бойся! – тараторит Тамара. – Тебя переведут в камеру к тяжелостатейникам. Это 106-я, 107-я, 213-я или 308-я… Во всех камерах сидят мои подельницы или знакомые – ты скажешь, что сидела с Репиной, и тебя примут как надо…
– Ну все, все, закругляйтесь! – торопит нас Вася.
Девчонки машут мне руками, он закрывает камеру. Смотрит на кучу моих баулов: «Ну давай, неси все к выходу!» И топает вперед. А я вслед за ним. Тащу все мелкими перебежками – по два баула за раз. Пять сумок и скатку с матрацем.
Прощайте, спецы!..
На выходе Вася перепоручил меня другой сотруднице. Она пришла за мной с общего блока. Увидев мои сумки, заворчала: «Блин… Сколько же у тебя барахла!.. Ну, давай, пошли…» На улице была почти ночь, но все вокруг было освещено тюремными прожекторами. Мы шли уже хорошо знакомым мне путем через площадь, ко входу в общий корпус. Я все так же – перебежками – переносила по два баула за раз от одной остановки к другой. Дежурка всякий раз останавливалась, терпеливо меня поджидая…
И хотя я очень спешила, дело продвигалось медленно. И тогда на полпути дежурка – высокая и дородная женщина – вдруг взялась за мои две сумки и потащила их вперед. То есть стала мне помогать! Я внутренне прифигела: «Сотрудникам же не положено!» Но внешне даже глазом не моргнула, а постаралась ускориться. И вот наконец мы добрались до холла – туда, где стоит терминал. Дежурка приволокла откуда-то тележку, на которой днем развозят тюремную еду. Велела мне погрузить туда свои баулы. «Умно!» – горячо одобрила я про себя. Погрузила, покатила – все бегом, бегом. И буквально через минуту мы оказались перед 107-й камерой. И буквально – за минуту до отбоя…
107-я камера
Дверь в камеру распахнулась. Я стала затаскивать туда свои баулы. Потом встала и, ничего перед собой не видя, сказала куда-то вперед: «Здравствуйте! Где мне расположиться?»
И тут общий свет погас. Включились яркие ночники, освещающие пространство перед дверью, которое называлось «пятачком»… Меня окружили несколько человек. Одна из них – старшая Снежана Лемехова, а другая – я ее тут же узнала – была подельница Тамары, Инна Сальцевич. Инна что-то тихонько сказала Снежане. Я догадалась, что она объясняет – кто я такая, откуда перевелась и так далее. И видимо, поручается за меня, как Тамара и обещала… Потому что Лемехова, до этого слегка напряженная, тут же выдохнула и потеряла ко мне всякий интерес. «Так… Ну ладно, – ты сейчас ляжешь вот на это место. Залинка, давай собирайся – ложись туда. А наша «старшая по чистоте», Яна Авдеева, все покажет и объяснит… Подходи к ней со всеми вопросами…» – быстро распорядилась Лемехова и куда-то исчезла.
Мне выделили место – на одноярусных нарах у самой двери. Живущая там до этого девушка Залинка быстренько собрала свои вещи, и я стала застилать освободившуюся шконку.
Обустраиваясь, я старалась хоть немного, но прийти в себя. Но у меня ничего не получалось: от большой камеры у меня попросту голова шла кругом!
Несмотря на то, что был уже отбой, в камере стоял страшный шум и гам. Вокруг туда-сюда носились люди – причем на меня почти никто не обращал внимания. После тесной конуры спецблока камера казалась просто огроменной – в полумраке ночника я не могла разглядеть даже границ этого пространства.
Разложив свои вещи, я подошла к Яне, сидящей на противоположных по «пятачку» нарах в кучке оживленно болтающих девчонок. Я робко попросила показать мне, где здесь туалет и прочее. Яна с радостью откликнулась. Вообще это входило в обязанности «старшей по чистоте» – провести вводный инструктаж для каждого новоприбывшего и объяснить правила проживания в данной камере. А в каждой камере правила были свои, и они строго соблюдались.
Но к тому же Яна была просто очень хорошей… Едва заговорив с ней, я поняла – что она простая, бесхитростная и очень доброжелательная – и внутренне обрадовалось. Мне, напуганному и дрожащему новичку, как раз такой проводник и требовался. Она сидела по 111-й статье – пьяная драка с поножовщиной, закончившаяся царапиной – чепуховая история. Но у нее был рецидив, поэтому ей дали четыре года. Она жила где-то в подмосковном селе, не имела особого образования. Но, может, в этой ограниченности и крылась ее отзывчивость. И в первое время я обращалась к Яне с разными вопросами довольно-таки часто, и она всегда терпеливо мне помогала. За что я была ей очень благодарна…
Итак, мне провели небольшую экскурсию. Вся камера представляла собой эдакое «трехкомнатное» пространство. И главной комнатой была общая «спальня» – она же «зал» – размером примерно в восемьдесят квадратных метров. С шестью большими окнами. На входной двери на уровне глаз – вмонтирован трапециевидный железный короб, аж с тремя глазками, направленными в разные стороны. Чтобы наблюдающие могли обозревать все углы камеры. Рядом с дверью, на стене – красная пластиковая кнопка. На нее нужно нажимать в экстренно-срочных ситуациях: когда нужен врач, сорвало кран и тому подобное, тогда снаружи в коридоре замигала бы сигнальная лампа.
Кухня – метров двадцать, и туалетно-душевой отсек – метров пятнадцать. Двери между отсеками, естественно, отсутствуют…
Спальных мест – сорок одно. Почти все нары двухъярусные, и только вокруг «пятачка» – три одноярусные койки. Яна предупредила, чтоб я ни в коем случае не ходила к углам камеры, а держалась посередине, поближе к своему месту.
В туалетном помещении – три унитаза. Каждый из них отделен от другого длинной душевой занавеской. А четвертый унитаз – самый близкий к раковинам – открыт. «Туда мы вываливаем остатки пищи», – пояснила Яна.
– Все новенькие пользуются двумя ближними туалетами, а дальний – для стариков. Туда тебе нельзя…
– Ясно… А старики – это как?
– Те, кто сидит больше года. Ты же меньше?
– Меньше. Семь с половиной месяцев…
– В душ нужно ходить каждый день – в свое время. Я запишу тебя в очередь. Вот тут на стене список… Тебе когда удобнее?
– Вечером, наверное…
– Хорошо, но до ужина. Совсем вечером и после отбоя ходят только старики, – и действительно, в душевом отсеке шумела вода: кто-то мылся…
– Курят по три человека. Видишь объявление? – Яна ткнула на бумагу на стене.
– Ясно. Я не курю…
– Стирают раз в неделю, тоже по списку – в этом «джакузи», – Яна указала на низкую квадратную раковину у самого пола. – Здесь же можно мыть ноги, обувь и все уличное…
Надо сказать, что, пока Яна мне показывала туалетное помещение, там буквально бурлила жизнь: кто-то умывался у раковины, кто-то стирал, кто-то стоял в очереди к унитазам, кто-то выбрасывал мусор, кто-то курил… Люди клубились и толпились, беспрерывно друг друга задевая. Такие клубящиеся массы были неотъемлемым свойством больших камер. Вскоре я совершенно к этому привыкла и вообще перестала обращать внимание – есть ли кто вокруг? И сколько вообще рядом человек? Жизнь «локоть к локтю» стала привычной и ненапряжной.
Дальше Яна повела меня на кухню. Там стояли четыре разноразмерных стола со скамьями вокруг – все железное и прибитое к полу. Три холодильника. На одном из них – плоский телевизор. На дальних стенах висели кухонные шкафы.
Тут же в стене имелось еще одно отверстие в камеру – кухонная корма. В нее выдавались обеды-ужины. Также – передачи, посылки, товары из интернет-магазина. Через нее же забирались письма и заявления, которые накапливались в течение дня в специальном почтовом кармашке, подвешенном рядом с кормой. Тут же висел список всех тех, кто в данный момент содержался в камере – ФИО и дата рождения.
– Тебе можно садиться за эти два стола, – указала Яна на большие столы. – А вот за эти нельзя.
– Они для стариков? – догадалась я.
– Да, для стариков… Завтра «старшая по кухне» найдет тебе место в шкафу – для посуды… Продукты лучше держи у себя под шконарем. А место в холодильнике тебе дадут. Да, и после отбоя на кухне сидеть нельзя!
«Ну ладно…» – подумала я, искоса взглянув на нескольких женщин, сидящих за столом для стариков…
Напоследок Яна спросила, записывая в тоненькую тетрадь мои ФИО, дату рождения и статьи:
– С какого дня ты на «шестерке»?
– С первого марта…
– Да, ты сидишь больше полугода… Значит, «генералить» тебе не надо… Но те, кто до года – у нас дежурят. Ты сама будешь дежурить или продавать?
– Что продавать?
– Дежурства. Одно дежурство стоит три пачки сигарет. Любых.
А… Ясно. Я уже слышала, что в больших камерах царят реальные товарно-денежные отношения. Все можно купить и продать. Особенно за сигареты…
Убираться мне не улыбалось. И не потому что я белоручка и лентяйка. Просто за свое житье-бытье на спецах я поняла, что уборка камеры у меня получается хуже некуда. Мою уборку постоянно критиковали и обсмеивали. В общем, едва терпели. И я была уверена, что в большой камере я точно облажаюсь, и еще неизвестно, как мне это отрикошетит! Нет, лучше не рисковать…
– Да, я буду продавать!.. Но у меня пока нет сигарет… Мне нужно их заказать…
– Ну ладно… Завтра разберемся. А пока все, ложись спать… После отбоя нужно лежать на спальном месте. Ходить по камере нельзя.
«Гмм…» – подумала я, глядя на снующих вокруг меня женщин…
Все то время, пока Яна водила меня по камере, у меня в голове крутилось: «Нет, я не смогу здесь находиться! Здесь так много людей! Здесь так шумно! Я не выдержу! Мне нужно вернуться обратно…» Но внешне я старалась держаться изо всех сил и делать вид, что совершенно спокойна… Однако перед тем, как лечь спать, я попросила Яну найти Инну Сальцевич и спросить, могу ли я подойти на пару минут?
Яна пошла, спросила, а потом провела меня к спальному месту Инны. Та приветливо пригласила меня присесть:
– Как тебе тут? Норм?
– Ну не знаю… Слушай, скажи, а я смогу как-то попросить перевести меня обратно на спецы?
– Можешь попробовать. Написать заявление. Если тебе действительно это надо. Но подумай… Здесь неплохо.
– То есть ты бы никогда не ушла в маленькую камеру?
– Поверь, у меня был выбор. И не раз! И я, конечно же, выбирала большую камеру. Но у каждого свои запросы…
«Так, что же мне делать…» – в голове моей роятся и кружат обрывки разных мыслей и сведений… «Ну я дубина! – вдруг осеняет меня. – Тут же должны быть телефоны!»
– Инна, скажи, а тут есть «та самая вещь»? – я делаю многозначительное ударение на последних словах, вспомнив поучения Тамары – никогда не называть телефон словом «телефон».
Инна улыбается:
– Да, есть… Когда придет время – тебя сами позовут…
И в этот момент я решаю больше не рыпаться и принять этот поворот в своей судьбе. Таким каков он есть. Принять то, что меня перевели в большую камеру. В первую очередь – ради телефона…
И прежде всего, мне нужно попробовать заснуть. Я легла, привычно накрыла глаза куском черной ткани, заткнула уши берушами, но, несмотря на все эти манипуляции, так и не смогла сомкнуть глаз. Во-первых, после размеренного полусонного существования на спецах – весь этот переезд стал для меня очень мощной встряской. Нервное возбуждение никак не проходило, и спать мне ничуть не хотелось, хотя я чувствовала себя очень уставшей. А во-вторых, камера была наполнена оглушающими звуками бурной жизни. Со всех сторон доносились громкие голоса и смех, мимо меня с громким топотом проносились люди. Пол у моей головы нещадно трещал и скрипел. И общая какофония вовсе не думала стихать…
Едва я начинала дремать, как меня будоражили все новые взрывы голосов и звуков. Так я и лежала без сна, пока вдруг не услышала, как открывается корма, и дежурка кричит: «Подъем!» Ого! Вот и шесть часов утра! В камере зажегся общий свет, и вокруг меня снова забегали люди. Я поняла, что мне лучше встать, тем более Яна еще вчера предупредила, что дежура особенно строго следят за теми, кто спит близко к дверям. Мол, «не лежи после подъема под одеялом»… Я встала крайне разбитая и вялая. Но надеялась, что за день я так устану, что потом уж точно смогу заснуть…
Но еще несколько дней мне не удалось нормально поспать, и вот по какой причине. Напротив моего места обитала девчонка лет двадцати, которую все звали по фамилии – Краснюк. Она с самого начала стала вдруг пристально на меня таращиться, что бы я ни делала, чем бы ни занималась. Я же старалась вообще на нее не смотреть. По ее виду и поведению я поняла, что это не совсем нормальный человек. Вернее, совсем ненормальный! Ее волосы были взъерошены, глаза блуждали, изо рта текли слюни, руки ходили ходуном в диких судорогах. Она бегала по камере, дергая себя за волосы, громко и бессвязно выкрикивая: «Пауки! Пауки!» Раскачивалась, сидя на своей постели. Иногда билась головой о стены.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?