Текст книги "Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу…"

Медка

Практически ежедневно днем в большую камеру приходил дежур со списком людей, которых вызывали в медсанчасть. Кого-то по заявлению, кого-то на какой-нибудь плановый осмотр.

Обычно набиралось человек семь-восемь…

Я терпеть не могла ходить в медсанчасть и добровольно шла туда только по самой крайней необходимости: просить разрешение на медицинскую передачу. Да, чтобы получить элементарные витамины от родственников, ты должен был выпросить бумагу с разрешением на передачу именно этого витамина. А потом – просить снова и снова… И не всегда с успешным исходом…

С самого начала, увидев, что врачей в тюрьме как таковых нет, и любая просьба о медпомощи тут бессмысленна, я запретила себе даже думать в сторону медсанчасти. «Я не буду болеть, и точка!» Тем не менее раз в несколько месяцев меня туда вызывали против воли: то «на флюшку» – сделать флюорографию, то сдать кровь – ее брала хозка, причем через отверстие в решетке, то к гинекологу – от обследования у которого я всегда отказывалась, так как говорили, что гинекологическое зеркало там используется одно на всех. А так ли это – проверять вообще не хотелось!..

В медсанчасти ты мог застрять на несколько часов, и это было самое глупое времяпрепровождение из возможных – сиди и жди, когда тебя отведут обратно. Даже если ты с книгой. Но очень многие записывались на медку так часто, как только могли. Во-первых, попросить лекарства. Если повезет, можно было получить зеленку, йод, хлоргексидин, дешевые таблетки от кашля, спрей от насморка… Но самое главное – здесь можно было свободно пересечься с людьми из других камер и наобщаться от души… И даже если тут не было твоих подельников или знакомых, то всегда можно было передать записку – маляву. Обычно человек, приходя на медку, задавал вопрос: «Есть кто из… 108-й камеры? Из 302-й?..» И так далее. Если кто-то откликался, ему тихонечко передавалась бумажка, сложенная во много раз, со словами: «Отдай тому-то…» Малявы прятали обычно в носок или в обувь. Так, чтобы дежур, обыскивающий заключенного при всяком входе или выходе из камеры, ничего не нашел. Дежура обычно охлопывали тебя поверх карманов, а в носки и обувь не лезли.

Именно на медке я впервые увидела вблизи второходов – бывалых рецидивисток, сидящих в отдельных камерах. Как же разительно они отличались от нас, первоходов! Во-первых, внешне – все они за редким исключением, были какими-то потасканными, помятыми, поцарапанными. Независимо от возраста. Они словно выползли на свет из какой-то дыры, со страшного бодуна… Подавляющее большинство второходов, которые приходили на медку, в действительности являлись наркоманками – с опухшими исколотыми руками и ногами. И шли они сюда, чтобы выклянчить что-то вместо дури: валерианку, димедрол, пустырник. И им давали эти препараты. Чтобы хоть немного угомонить. Ведь вели себя второходы крайне вызывающе. Могли ругаться с сотрудниками, громко матерясь. Смеяться и орать на весь коридор. Развалиться на скамейке или прямо на полу – и начать дремать. В общем, по всему ощущалось, что тюрьма для них абсолютно привычна и даже комфортна… И они здесь далеко не в последний раз…

Пару раз в медсанчасти мы пересекались с мамочками. То есть женщинами-заключенными, живущими в СИЗО с маленькими детишками. При виде малышей люди всегда приходили в неописуемый восторг. Еще бы! Настоящие детишки – ты мог увидеть их живые невинные глазки, ощутить нежный младенческий запах. Как тут не вспомнить о своих детях, как тут сдержать слезы умиления!.. Кстати, это поразительно, но, независимо от возраста, большинство здешних обитательниц были матерями. Это было типично – девчонка лет двадцати, а у нее уже есть ребенок или даже двое…

Мамочек на «шестерке» любили все: и заключенные, и сотрудники, и медперсонал. С ними всячески нянчились, и им очень многое разрешалось. Для них в СИЗО выделили две камеры. Там стояли одноярусные кровати. Именно кровати, а не нары. И конечно же, настоящие детские кроватки и различные предметы обихода для детей. Рассказывали, что там имелись даже утюги, плитки, стиральные машинки – небывалые для тюрьмы вещи!

А еще мамочки могли получать в передачах любые продукты без исключения! Невиданные для остальных заключенных черешню, арбузы, дыни. Все виды колбас и солений. Все виды круп, макарон, овощей и мяса – ведь они имели официальное право готовить в камере…

В разряд мамочек женщина попадала только после родов в заключении, при решении оставить ребенка у себя. И она могла жить с ним в СИЗО до того, как ему исполнится три года.

Пока женщина была беременная, вплоть до самих родов, она содержалась в обычной общей камере. У нас в 107-й однажды была такая женщина. Вернее – девушка. Ее звали Инесса. Совсем молодая, красивая и совершенно бестолковая. Ей вменяли разбой и вымогательство – очень жесткие статьи. Но было очевидно, что эта глупышка оказалась в тюрьме только из-за парня, отца своего ребенка, который натворил делов, а Инесса – хрупкая влюбленная барышня – просто была с ним рядом. Она такой и попала в камеру – тоненькой, грациозной. Лишь спустя месяцы понявшей, что беременна. И хотя Инесса была полной бестолочью, к тому же подчас вздорной и неуправляемой, все ей всячески сочувствовали и помогали, чем могли. Самым нелепым было то, что ее отец был судьей в каком-то российском регионе. Такой вот жизненный казус – девочка из статусной «правоохранительной» семьи взбунтовалась и свернула не туда… Родители ее страшно разозлились, и она – беременная, обвиняемая – осталась безо всяческой поддержки с воли.

Девчонки в камере следили, чтобы Инесса нормально ела, добивались для нее диетического питания – с маслом и яйцами, требовали для нее витамины из медки. Давали ей одежду, подкармливали продуктами из своих запасов. Запрещали курить. Хотя частенько Инесса взбрыкивала – меняла свою «диету» на сигареты и курила втихаря в туалете за занавеской. Если она ввязывалась в конфликты, то «старшие» всегда вставали на ее сторону. Еще бы! Ведь, по сути, она единственная в этой камере занимается самым важным на свете женским делом. Вынашивает ребенка!

Так, медленно но верно, Инесса все округлялась и наливалась, словно спелое яблоко. И однажды, незадолго до родов, она получила посылку от отца – с разными гостинцами и вещичками для малыша. Видимо, родительское сердце все же не выдержало и сжалилось над горемычной…

За пару дней до родов – Инессе приказали собрать вещи, и ее перевели в одну из камер для мамочек. Вскоре мы узнали, что у нее родилась девочка. Обычно, когда женщина в СИЗО начинает рожать, то вызывается «скорая», которая отвозит ее в ближайший родильный дом. Там она рожает, пристегнутая наручниками к операционному столу, в присутствии сотрудника СИЗО. И сразу же после родов ее отвозят обратно в камеру, в каком бы состоянии она ни была. А новорожденного привозят отдельно и попозже… Это при хорошем сценарии. А бывали случаи, когда роды у женщины начинаются очень быстро. Да еще и раньше времени, то есть прямо в камере. И «скорая» не успевает приехать вовремя. Инна Сальцевич рассказывала, как она сама лично присутствовала при таких родах, прошедших прямо на полу душевой. Туда женщину оттащили, чтобы было куда стекать кровавому потоку. И роды пришлось принимать сизошной фельдшерице, а ассистировать – сокамерницам… «Крови было просто море… И запах крови стоял в душевой еще очень долго», – вспоминала Сальцевич.

А спустя пару месяцев «тюремный телеграф» донес до нас, что Инессе дали девять лет…

Большой прогулочный двор

А вот выйти на прогулку в большой камере оказалось проблемой. В мой первый день на вопрос дежура: «Гулять идете?» – я крикнула: «Да!» И больше никто не откликнулся… Дежур изумился: «Одна? Из всей камеры? Нет! Одну не поведем!» – и захлопнул корму. Я растерялась и расстроилась, так как уже привыкла гулять ежедневно: «Почему не поведут одну? На спецах – выводили в любом количестве!» Хотела начать было спорить, но мне посоветовали смириться, мол, здесь такие вот правила.

А вокруг никто даже не обратил на это внимание. Все или спали, или лежали с книжками, или занимались еще какими-то делами. Прогулка моих новых сокамерников, видимо, вообще не интересовала. Но я решила не сдаваться. Всякий раз, когда дежур звал нас на прогулку, я откликалась, что я пойду. И пыталась сагитировать еще кого-нибудь: «Ну давай, пойдем! Там свежий воздух!» Поначалу люди реагировали вяло. Но в конце концов немного расшевелились. И где-то через неделю человек пять выразили желание пойти подышать воздухом. Пять человек из нескольких десятков – это тоже очень мало. Требовалось человек двадцать, что было совершенно нереально. Но все же, немного поартачившись, дежур повел-таки нас на улицу! И я наконец увидела, как выглядят общие прогулочные дворики изнутри.

Чтобы попасть в прогулочные дворики, нужно было пройти с четверть корпуса по коридору первого этажа к специальному уличному переходу, который напоминал узкий тоннель и отгораживался от внешнего мира высоким забором. По обеим сторонам забора высились деревья. И это были единственные деревья, которые обитатель тюрьмы мог видеть достаточно близко. Видеть, но не трогать.

Да! На протяжении двух лет семи месяцев я ни разу не дотронулась ни до единого дерева! И это были поистине невероятные ощущения, когда оказавшись на свободе, я подошла к первому увиденному дереву и обняла его за ствол, потрогала кору. Это было чудом… Я тут же вспомнила сцену из фильма «Калина красная», где главный герой – бывший заключенный – обнимает березки и ласково с ними разговаривает. И хотя я много-много раз смотрела этот фильм на воле, но никогда толком не понимала истинную подоплеку этой сцены. А теперь поняла! Поняла, что основана она на совершенно реальных впечатлениях какого-то реального бывшего сидельца…

…У самого входа в большие дворики сплошной забор сменялся решетчатым, и через решетку можно было увидеть прогулочный дворик мамочек. Временного лимита для прогулок с детьми не было, поэтому мамочки при хорошей погоде гуляли практически с утра до вечера.

Двор мамочек был точной копией типичной московской детской площадки, что в тюрьме выглядело очень странно. С цветным пластиковым напольным покрытием, яркой горкой, домиками, качелями, лавочками. Женщины с колясками спокойно болтают, малыши играют и весело смеются. Это производило немного сюрреалистичное впечатление. Словно яркую картинку из мирной жизни грубо вырезали и вклеили в эту цементную тюремную реальность.

Несколько раз мы видели тут и Инессу с дочкой, и всегда ее тепло приветствовали как свою… Все-таки мы – считай всей камерой – «вынашивали» ее младенца, и это был в каком-то смысле и наш ребенок…

А дальше заключенных заводили под большую крышу общих двориков. На плане местности это сооружение представляло бы собой огромный овал, рассеченный посередине узким коридором. По обеим сторонам коридора – десять пронумерованных дверей с глазками, ведущих в сами дворики.

Дворики были разной формы: многоугольники, квадраты, треугольники… И разных размеров – от шестиметрового до стометрового… Заключенные, конечно же, предпочитали дворики побольше и поровнее. Но тут как везло. Заводили в свободные дворики, а в большой двор в составе нескольких человек пускали и того реже: «Вас слишком мало! Вам не положено!»

Один из прогулочных двориков был для малолеток, и нас туда никогда не заводили. Несовершеннолетние обитатели «Печатников» жили в двух больших камерах на втором этаже. Они имели собственные условия содержания и свои привилегии. И одна из них – это иметь свой отдельный прогулочный дворик с разными ништяками в нем. Я сама лично не видела, но говорили, что этот двор похож на настоящую спортивную площадку, что там есть кольца для баскетбола, турники, футбольные ворота…

В конце 2016 года прогулочные дворики для больших камер поразили меня тем, насколько они были замусоренными и в буквальном смысле загаженными. Ведь за чистотой двориков на спецблоке с огромным рвением следили сами заключенные: и девчонки, и пацаны. Однажды, ближе к лету, мы во главе с Фаиной несколько дней подряд своими руками выметали из тех дворов цементную пыль, мелкий мусор и камни. А потом ежедневно поливали пол из бутылок с водой – для большей чистоты. И если замечали хоть одну бумажку, то поднимали шухер, мол, кто это тут смеет мусорить?! И мусорили там только чужаки из карцера.

А здесь – в общих двориках – повсюду валялись фантики, шелуха от семечек, коробки, пластиковые бутылки. Все стены были не только исписаны, но и заляпаны какой-то гадостью. Также воняло мочой – иные дамы здесь, немало не стесняясь, ходили по-маленькому, не желая терпеть до камеры… Первый раз при виде того, как вроде бы очень аккуратная и приятная на вид девушка вдруг пошла и «присела» в угол, я поразилась. Но потом уже не обращала на такие сцены никакого внимания.

Однако с приходом нового начальника и в этих двориках поселилась чистота. Здесь установили камеры видеонаблюдения, побелили все стены, повесили объявления о строгих санкциях за мусор. Каждый раз, выводя нас из дворика, дежур заглядывал и проверял – все ли чисто? Гулять тогда стало намного приятнее.

Я гуляла всегда, когда удавалось. Ну а остальные гуляющие все время менялись. Кому-то все же надоедало сидеть в камере, кто-то хотел покурить на свежем воздухе, а кто-то выходил поговорить с подельниками и знакомцами. Заключенные, выходя на прогулку, начинали выкрикивать номера интересующих их камер, и если эта камера гуляла, то начинался громкий разговор. Через стенку. Иногда люди пели. Пели хором, пели одни и те же песни, пели жуткими невыносимыми голосами. Какую-нибудь «Батарейку» или что-то из репертуара Гагариной: сверхжалобное и заунывное… Наверное, так выплескивались накопившиеся напряжение и усталость. И эти песнопения я до сих пор вспоминаю с содроганием…

Нагулявшись, многие начинали барабанить в железную дверь и орать во все горло: «Дежур! Домой!» Особенно, если проходило больше часа, и на улице стоял мороз. Но дежура, услышав такие крики, поступали всегда наоборот – уводили орущую камеру в самую последнюю очередь. «Нечего было кричать!»

Чтобы люди не перекрикивались и не орали, очень часто в двориках включали на полную громкость радио, причем самые разные каналы: от «Energy FM» до – о, ирония – «Милицейской волны». И приходилось слушать то, что выбирал невидимый нам ди-джей…

Очень редко дежура наблюдали за гуляющими сверху – со специальных мостков, проложенных прямо над прогулочными двориками. В такие моменты мы чувствовали себя совсем как в нацистском лагере. Все-таки человек в форме, вышагивающий над твоей головой – это очень давит… Но обычно так бывало лишь тогда, когда СИЗО посещали с инспекциями всякие важные люди, а в обычные дни дежура не заморачивались.

Спортзал

Огромной радостью для меня на общем корпусе стала возможность посещать спортзал. Вообще первый абонемент мне купили еще на спецблоке. Однажды во время проверки воспитательница объявила, что у меня оплачен спортзал, но «тем, кто сидит на спецблоке, ходить туда не разрешено…»

Так что мой абонемент так и оставался неиспользованным, пока я не попала в общую камеру. И здесь я вдруг вспомнила: «Я же могу ходить в спортзал!» Я поспрашивала девчонок: как вообще устроен процесс посещения спортзала? И обнаружила, что опять-таки никто кроме меня в этой камере спортзалом не интересуется. Кроме опять-таки Ирки Зарубиной.

– Ты ходишь спортзал? – обрадовалась я.

– Да, хожу. Вернее, ходила. Хотя у меня и сейчас есть недоиспользованный абонемент… Но мне все лень…

– Ясно… Ну и как там? Нормально?

– Да ничего нормального… Но ты сходи – может, тебе понравится…

Зарубина подсказала мне, что, как только придет сотрудница, отвечающая в том числе и за спортзал, мне нужно объявить ей, что у меня есть абонемент и что я хочу его использовать. Так я и сделала. Когда пришла эта сотрудница – а ее звали Ираида Андреевна – я назвала свою фамилию, рассказала про оплаченный давным-давно абонемент. И оказалось, что да – он действителен! И через пару дней я вышла на спорт.

Ираида Андреевна уточнила у меня, когда мне удобно ходить заниматься: «В восемь? В девять?» Что? Да в девять я только просыпаюсь! Говорю: «Мне чем позже, тем лучше. Но утром я точно не буду ходить!» И она стала приходить за мной примерно в одиннадцать.

Когда меня привели в спортзал в первый раз, там занималась всего одна женщина. За целый час мы с ней не проронили ни слова, но в конце, когда за нами пришли, она вдруг подмигнула и сказала: «Классно позанимались, да?» Ее звали Рита, она была очень худой и долговязой, и я с удивлением узнала, что она, оказывается – бабушка! Вот бы никогда не подумала: настолько Рита выглядела молодо и даже «пацанисто»! Мне очень нравилось, что она всегда широко улыбается и настроена на позитив. Рите уже вынесли приговор, и дали ей шесть лет за какое-то там мошенничество. И да, она улыбалась, когда рассказывала и о своем приговоре, и о том, что у нее в очередной раз отжали телефон. Примерно с год мы пересекались с ней в спортзале, пока не прошло ее безрезультатное апелляционное слушание – после чего она уехала на зону…

Помимо меня с нашего этажа в спортзал время от времени выходила только одна девчонка. Из соседней камеры. Как оказалось, это была подельница Ирки Зарубиной – Настя. Очень приятная, общительная и совсем еще молодая. Она постоянно передавала приветы Ирке, и мы обе при этом улыбались. Я прекрасно знала, что они и без моих приветов ежедневно общаются по телефону. А Настя знала, что я знала. Но дружеские приветы в тюрьме лишними не бывают.

Всякий раз, когда я шла в спортзал, мне было трудно предсказать, кого я там увижу и сколько человек там будет заниматься. Я могла оказаться в полном одиночестве. А иной раз в зал набивалось столько людей, что яблоку негде было упасть, и на маты на полу образовывалась очередь.

На входе в спортзал нужно было поздороваться со всеми, несмотря на очень громкую музыку. Вообще, заключенные здоровались со всеми, заходя в любое общее помещение в тюрьме, это считалось хорошим тоном и признаком зрелого сидельца. Дальше можно было обойти всех знакомых и уже с каждым приватно перекинуться парой слов. Чаще всего, мы делились новостями о прошедших или предстоящих обысках, у кого с какими результатами они прошли. О злополучных фсиновских рейдах – иногда меня даже специально просили «старшие» моей камеры: «Узнай, на каком этаже они шмонают…»

Я, конечно же, соглашалась с ролью разведчицы, так как понимала, что действую в общих интересах. Я одна из всей камеры ходила в спортзал, поэтому иногда даже выступала курьером, передающим всяческие сообщения, приветы и… малявы – парочку раз… Но именно пару раз, да и то, в самом начале. Мне не очень хотелось нарушать правила, поэтому я старалась по возможности не связываться с малявами. Хотя в случае со спортзалом я спокойно могла бы проносить туда десятки маляв за раз, и ничего бы не случилось.

Дело в том, что Ираида Андреевна была одной их тех редчайших сотрудниц изолятора, кто никогда не унижал ни себя, ни заключенных доскональными личными досмотрами. Она чисто символически, «на видеокамеру», охлопывала твою одежду, почти ее не касаясь, просила приоткрыть пакет или сумку, и даже не заглядывала туда. И была крайне уважаема всеми заключенными за безусловно человечное с ними обращение. Она относилась ко всем очень мягко, с большим пониманием, и с позиции «на равных», что бесконечно ценилось всеми ее подопечными. Ее любили и старались не подводить. Она стала единственным сотрудником СИЗО, о ком мы с бывшими сокамерницами по сей день вспоминаем с теплом и уважением.

Женский спортзал находился в подвале, на том же уровне, что и «сборка», и карантин. Это был отдельный отсек, довольно-таки просторный, размером с одну треть от обычного школьного спортзала, с узкими окошками под потолком. В конце 2016 года спортзал представлял собой весьма плачевное зрелище – с обшарпанными стенами, протекшим потолком, и лишь с парой покореженных едва работающих тренажеров.

Однако имелись обручи, неубиваемая штанга с кучей блинов, боксерская груша с перчатками, турник. На полу в углу лежали спортивные маты. Я обычно занимала один из матов. И так проводила весь свой час – за разными махами и скручиваниями. Но самое главное – в спортзале стоял старинный кассетник с радиоприемником. И мы сами могли выбирать радиостанции! Девчонки обычно выбирали что-то бодрое – «Like FM», «Динамит FM» – и врубали на полную громкость. И это было так классно! Занимаясь под музыку, ты мог на целый час забыть о том, где находишься. Это был фактически час свободы! К тому же нас оставляли в зале совершенно без присмотра – делай что хочешь! Поэтому многие приходили сюда реально отдохнуть от камеры: поболтать, потанцевать, просто поваляться на матах…

За все время я видела лишь одну девчонку, Мишаню, профессионально и въедливо занимавшуюся со штангой и каким-то сложным пилатесом. У нее было отличное сухощавое тело, с прорисованными мышцами, с красивыми цветными татуировками «якудза-стайл». То, как она упорно и грамотно работает с весами, потом вдумчиво растягивается, очень стимулировало не филонить, а вкалывать – раз ты пришла в спортзал. Я вслед за ней старалась выкладываться по максимуму, до седьмого пота, так что приходилось менять за час несколько футболок. А в один прекрасный день эта «суперспортсменка» вдруг пропала… Ираида Андреевна рассказала по секрету, что Мишаня ушла… домой. С апелляции. То есть ей скинули часть оставшегося срока. «Так вот почему она так усердно пахала над своей фигурой! – осенило меня. – Она готовилась к свободе!» А сидела Мишаня за мошенничество с автомобильными страховками…

Запомнилась мне тут еще одна девчонка – Клавдия. Сидевшая по «народной» 228-й статье… Она выглядела как настоящий Гаврош: в огромных шароварах ниже колен, в какой-то смешной кепке, безразмерной футболке. Лет двадцати пяти на вид, с черными взлохмаченными мальчишескими вихрами. Вот уж кто точно даже не думал заниматься тут спортом! Она валялась на матах и писала стихи на больших альбомных листах. Иногда что-то рисовала. А иногда просто спала, невзирая на громкую музыку и грохот штанги – видимо, Клавдия была из «ночных жителей». Услышав любимые песни, она вскакивала и начинала танцевать. Так, как будто ее никто не видел – сама непосредственность! Эта удивительная девчонка вела себя так, словно находилась вовсе не в тюрьме, а в каком-то андеграундном чиллаут-пространстве…

…А однажды я встретила в спортзале… Риану. Чему несказанно удивилась! Не узнать ее было невозможно – карикатурно раздутые губы, выбритые виски, татуированные пирсингованные брови… Ее из спортзала уводили, меня же только привели – и единственное, чем нам удалось перекинуться, – это «привет-привет!» Но раз она попала в спортзал, значит, решила я, она своего добилась. Вернулась-таки на общий корпус!

Через пару недель, сразу же после отбоя, я услышала Рианины громкие крики из подвальных карантинных камер. Я сразу узнала ее голос. Она вызывала свою камеру, которая находилась как раз над нами, на втором этаже. Так мы узнали, что за очередной проступок Риану закрыли на карантине. А карцер, видимо, был переполнен. В то время еще гоняли «дороги», поэтому как раз через нашу камеру Риане и спускались различные грузы. Она просидела в этой карантинной камере около недели…

Намного позже я услышала очередные новости про Риану. Про то, что ее окончательно водворили на спецблок. А закрыли ее туда по следующей причине. Оказывается, Риана сумела вовлечь в свою контрабандную деятельность сотрудника СИЗО, на чем они оба и погорели. Да так, что об этом даже написали в газетах. Я сама лично видела заметку про Риану в «Комсомолке». Там говорилось и про сотрудника, которого она соблазнила, и про то, как он проносил для нее на «шестерку» мобильные телефоны, косметику и нижнее белье. Два последних пункта – это как-то совсем непонятно. Ведь и косметику, и белье можно получить совершенно легально – через передачи или посылки… В газете написали, что в отношении «сотрудника А.» ведется проверка. И мы долго гадали, кто такой «этот А.», и знаем ли мы его лично? И, конечно, поражались изворотливой цепкости Рианы, которая больше походила на героиню американского криминального триллера, чем на обычного реального человека.

А дальше «тюремный телеграф» принес новость, что Риана получила 15 лет…

…А еще в спортзале мне вдруг встретилась Аня Каганская. Как же я была удивлена!

– Как ты тут оказалась? Тебя перевели со спецов? – спрашиваю.

– Да. На полуспецы. Я в 110-й камере…

– Молодец! Добилась-таки!

Как и меня, Аню Каганскую запрятали на спецблоке по указу следствия. Но в 115-ю камеру. С легкостатейниками. Она попала в СИЗО на месяц позже меня. И оказалось, что мы были косвенно знакомы еще с воли. Как-то Тамара принесла газету, где была заметка о том, что арестована Аня Каганская, жена знаменитого автоблогера-ютубера Эрика Давыдыча, и что ее привезли в «Печатники». А моя кинокомпания незадолго до этого делала проект, куда мы как раз пригласили Давыдыча. Уже договорились обо всем, он согласился сниматься, но в самый последний момент что-то слетело. Но тем не менее знакомство имело место. И когда я прочитала, что жена Давыдыча – человека, связанного с моей прошлой жизнью – находится теперь там же, где и я, то обалдела. «Вот так повороты судьбы!» – думаю.

Я решила, что, скорее всего, жену такой знаменитости посадят на спецблок. Поэтому, когда нас в очередной раз повели гулять вместе со 115-й, и я увидела среди них незнакомку лет сорока, в дорогом спортивном костюме, со следами пластики на лице, то решила, что это и есть супруга Давыдыча. Подошла к ней и спрашиваю:

– Ты Аня Каганская?

– Да…

– А я Люда Вебер… Мы с твоим мужем были знакомы. Он должен был сниматься в нашем фильме.

– А-а-а! – на лице Ани облегчение. – Очень приятно!

– У нас в камере есть газета со статьей про тебя и про твоего мужа. Хочешь почитать?

– Конечно!

– Тогда в следующий раз вынесу.

– Спасибо тебе большое!

На следующую прогулку я вышла с газетой, и, пока мы шли мимо карцерных камер, я передала ее Ане. Думала, что в полутьме никто не заметит. Но дежур, который нас вел, заметил. И начал орать:

– Заключенная! Что ты ей передала?

– Ничего…

– Она ничего не передавала, – говорит Аня, – вот смотрите.

Показывает руки, выворачивает карманы. В одной руке – у нее газета, но дежур даже не смотрит на эту газету. Ему даже в голову не приходит, что газета и есть та самая «контрабанда». И ему ничего не остается, как от нас отцепиться.

– Межкамерная связь запрещена! – на всякий случай рявкает он, и мы идем дальше. Аня довольно улыбается и подмигивает.

Так и началось наше общение…

Было очевидно, что Аню арестовали, чтобы оказать давление на Давыдыча. Чтобы она дала на мужа нужные показания. Для этого ее и закрыли на спецы, где нет ни просвета, ни связи. Но следствие просчиталось. У этой женщины оказался стальной характер, и она с самого начала стала вести себя как настоящий боец. Меня поражало, насколько мужественно и стоически держалась Аня на протяжении всего времени и какие трансформации она тут прошла.

Когда она только сюда попала, то на вид это была средних лет женщина – грузная, с тяжелой походкой, со вторым подбородком, и следы былой пластики ситуацию не спасали. Но Аня решила извлечь из своей неволи максимальную пользу, если ее вообще можно было тут извлечь. Она решила похудеть, и реально скинула, наверное, половину своего веса. Когда я увидела ее в спортзале – через полгода после нашего знакомства – передо мной была буквально тростиночка. Плюс Аня осветлила свои волосы и из жгучей брюнетки стала блондинкой.

– Какие кардинальные изменения! Выглядишь невероятно! – одобрила я. – Да твой Давыдыч теперь тебя не узнает!

Аня рассмеялась: «Да, его ждет много сюрпризов!» Она действительно очень изменилась. И не только фигурой. Походка стала легче, движения стали более юными, порывистыми.

Но внешность была не главным, чем тут занималась Аня. Она с самого первого дня взялась за борьбу по своему делу. Взялась штудировать наши законы. И начала сражаться за свою свободу. Конечно, у нее было несколько мощных адвокатов – они почти ежедневно приходили к ней на «следку». Но и сама она постепенно становилась докой в уголовном праве. Когда начинала сыпать статьями, положениями, решениями Верховного суда, голова шла кругом. Как это все только помещалось у нее в голове? И слушая ее, я понимала, что с таким напором Аня точно выберется отсюда.

И действительно, сначала ей удалось вырваться со спецов. Сюда, на общий корпус, где посвободнее. Где можно ходить в спортзал, затащить телефон… А потом я узнала, что она наконец-то сумела уйти на домашний арест. Через год пребывания в СИЗО. Сменить меру пресечения по такому громогласному показательному делу – это было настоящим прорывом! И когда я услышала об этом, мысленно поздравила Аню. Она вышла из этой истории фактически победителем. А когда и ей, и ее Давыдычу на приговоре дали «за отсиженное», и они ушли домой – это реально можно было засчитать за победу! Они оба сумели выгрызть свою свободу у несгибаемой системы…

…В 2017 году новое начальство решило сделать в спортзале существенный апгрейт: стены и потолки покрасили в зефирные детсадовские цвета, завезли новые тренажеры. Стало симпатично. Но тут на спортзал… подняли цену. Если раньше нужно было платить 2500 рублей за 24 часа занятия, которые можно было использовать по желанию – хочешь занимайся по часу, хочешь – по два или три часа (кто-то так и делал). То по новому прейскуранту ты платил эту сумму за десять двухчасовых занятий. Лично мне целых два часа в зале делать было нечего. Я так интенсивно занималась, что и за час полностью выматывалась, и возвращалась в камеру практически на полусогнутых. К тому же теперь оплачивать спортзал мог только сам заключенный – деньгами со своего счета. Тогда как раньше купить абонемент для тебя могли с воли. Это оказалось тоже очень неудобным нововведением. Так как деньги на счета заключенных поступали с задержками, и с сизошной бухгалтерией люди вообще предпочитали не связываться. Поэтому я стала ходить в спортзал крайне редко, занималась спортом в основном или в камере, или на улице. Да и многие женщины в тот момент тоже побросали спортзал, и я видела, что раз от раза посетителей тут становится все меньше и меньше…