Текст книги "Феминизмы: Всемирная история"

Двойная ноша

Многим в женском движении пересечение угнетения было заметно с самого начала феминистской мобилизации, последовавшей за подъемом антиколониалистского, пацифистского движения и выступлений в защиту гражданских прав конца 1960-х годов. Фрэнсис Бил издала в 1969 году брошюру «Двойная ноша: Быть темнокожей, быть женщиной» (Double Jeopardy: To Be Black and Female), в которой выразила свое ощущение взаимосвязи угнетения темнокожих женщин с угнетением темнокожих мужчин:

Темнокожих женщин не возмущает рост влияния темнокожих мужчин. Мы его приветствуем. Мы видим в нем окончательное освобождение темнокожих от коррумпированной системы, в которой мы все страдаем. Но это не означает, что нужно обменять одно на другое. Такого рода представление – «либо икс, либо игрек» – есть плод дурного образования. Ошибочно полагать, будто для того, чтобы темнокожий мужчина был силен, темнокожей женщине нужно быть слабой{92}92
  Frances M. Beal, «Double Jeopardy: To Be Black and Female», Meridians 8:2 (2008), 169.


[Закрыть].

У афроамериканок в силу гендерного, расового и классового опыта имелись, по выражению Бил, «очень своеобразные проблемы, которые приходилось обсуждать». Уже в XIX веке афроамериканские активистки – такие как Соджорнер Трут и Анна Джулия Купер – писали о «двойном порабощении» и «тройной эксплуатации». Эти идеи развивали также коммунисты и социалисты на базе работы Клодии Джонс (1915–1964). Родившуюся на Тринидаде Джонс – активистку американского коммунистического движения и движения темнокожих националистов – в 1955 году выслали в Англию, и там она продолжила свою коммунистическую, антиколониалистскую деятельность и борьбу за права женщин. Джонс рассуждала о «тройной эксплуатации» и указывала на модель «госпожа – служанка», существующую в отношениях белых и темнокожих женщин, особенно в США. С точки зрения Джонс, даже благонамеренные попытки преодолеть этот барьер портит привычка

прогрессивной белой нанимательницы возлагать на себя обязанность «просвещать» негритянку насчет ее эксплуатации и угнетения, о которых она и без того прекрасно знает{93}93
  Claudia Jones, «An End to the Neglect of the Problems of Negro Women» (1949), в Claudia Jones: Beyond Containment: Autobiographical Reflections, Essays and Poems (Ayebia Clarke, 2011), 80; Denise Lynn, «Socialist Feminism and Triple Oppression: Claudia Jones and African American Women in American Communism», Journal for the Study of Radicalism 8:2 (2014), 1–20.


[Закрыть].

Разработка черного феминизма была насущной задачей, и, по Фрэнсис Бил, ее нельзя было откладывать ради борьбы с расизмом:

Мы должны быть освобождены вместе с остальным населением. Мы не можем откладывать решение этих проблем до того великого дня, когда каким-то волшебным образом свершится революция.

Темнокожие женщины не считали, что белые феминистки откликнутся на их запросы. Как и Клодия Джонс, Бил считала белых женщин «экономическими врагами» темнокожих: «Если ваша мать работала на кухне у белой, она понимает, что я имею в виду»{94}94
  Beal, «Double Jeopardy», 175.


[Закрыть].

Бил принимала активное участие в борьбе за гражданские права Студенческого координационного комитета за ненасильственные действия, но разочаровалась в его все более выраженной мачистской политике «власти черных» – речь о политике, которая ставила целью наделить правами и властью всех темнокожих. В 1970 году она выступила соучредителем Союза за освобождение темнокожих женщин, позднее – Союза женщин третьего мира, который стремился сделать неотъемлемой частью деятельности активистов обоих полов социальную справедливость, антирасизм и идею освобождения женщин. Позднее Союз (со штаб-квартирой в Нью-Йорке) издавал журнал, называвшийся Triple Jeopardy: Racism, Sexism and Imperialism («Тройная ноша: расизм, сексизм и империализм»).

Разработка концепции множественных источников угнетения была полезной, но на практике привела почти к состязанию в степени индивидуальной маргинальности. Чикана-феминистка Элизабет Мартинес в насмешку назвала это «олимпиадой по угнетению» (oppression Olympics). В 1988 году социолог Дебора Кинг предложила термин «множественная ноша» (multiple jeopardy), чтобы обозначить феномен «притеснения одновременно с нескольких сторон» и «мультипликативных взаимосвязей» между этими влияниями. Она подчеркивала, что угнетение темнокожих женщин носит не дополняющий характер, а интерактивный{95}95
  Deborah K. King, «Multiple Jeopardy, Multiple Consciousness: The Context of a Black Feminist Ideology», Signs 14:1 (1988), 47.


[Закрыть]. Выработка концепции интерактивного угнетения (interacting oppressions; Патриция Хилл Коллинз позднее назвала его «матрицей господства», а Кимберли Креншоу – «интерсекциональностью») стала одним из главных успехов теории черного феминизма{96}96
  Kimberlé Crenshaw, «Mapping the Margins: Intersectionality, Identity Politics, and Violence against Women of Color», Stanford Law Review 43:6 (1991), 1241–1299.


[Закрыть]. Она позволила отказаться от сравнения и количественной оценки качества маргинальности или угнетения и направить энергию активистов на борьбу одновременно с притеснением по расовому, классовому, гендерному и другим признакам.

Крупный теоретик феминизма белл хукс, учившаяся в сегрегированных американских школах, хорошо помнила, как белые женщины склонны были усматривать в расовой и классовой эксплуатации

попросту порождение родительской системы – патриархата… В феминистском движении на Западе это привело к представлению, что сопротивление патриархатному доминированию – это более оправданная феминистская деятельность, чем сопротивление расизму и другим формам доминирования…

Устранение патриархатного доминирования должно стать первоочередной задачей для женщин и мужчин из всех стран не потому, что оно есть основа всех остальных репрессивных структур, а потому, что именно с этой формой доминирования мы в первую очередь сталкиваемся в повседневной жизни.

Личный опыт столкновения с отцовской властью (несущей угрозу чаще и более непосредственную, нежели расовое или классовое угнетение) оказал на белл хукс большое влияние. Однако она считала, что это суждение определено историческим контекстом и его нельзя распространить до того утверждения, что «феминистское движение должно занять главное место в политической повестке женщин во всех странах»{97}97
  «Feminism, a Transformational Politics», в bell hooks, Talking Back: Thinking Feminist, Thinking Black (Sheba Feminist Press, 1989), 419–421.


[Закрыть].

Патриархат и мужской активизм

Со времени возникновения «женского вопроса» многие мужчины ощущали необходимость каким-либо образом реагировать на феминизм или даже приблизить обещанное освобождение. Термин «патриархат» в полной мере описывает такую систему, которую мужчина мог отвергать и сопротивляться ей, даже если сам извлекал выгоду из ее структур власти. В 1970–80-х годах возникло быстро растущее профеминистское мужское движение (в основном вышедшее из борьбы за гражданские права и левой политики), добившееся успеха в Австралии, Бельгии, Англии, США и странах Скандинавии. Связанные с феминистской политикой мужчины-антисексисты участвовали в группах роста самосознания и женских маршах. Присутствие этих активистов не всегда приветствовалось, и в 1970-х годах все больше феминисток предпочитали разбираться с освобождением женщин исключительно в обществе женщин же{98}98
  Philippe De Wolf, «Male Feminism: Men's Participation in Women's Emancipation Movements and Debates. Case Studies from Belgium and France (1967–1984)», European Review of History 22:1 (2015), 77–100.


[Закрыть]. Мужчины, которых это не отпугнуло, перешли в «антисексистские мужские группы» и обсуждали, каким образом мужчины могут союзничать с феминистками. Многие убедились, что и мужчины страдают от конвенциональных бинарных гендерных структур и иерархии, которые замыкают их во вредные формы эмоциональной изоляции, насилия и сексуальных неврозов. Геи особенно внимательны к вреду, который им, как и женщинам, причиняют связанные с патриархатом предрассудки. Антисексисты-гетеросексуалы учились разбираться в собственных чувствах, телесности и изживали свою гомофобию. Мужчины, слушая феминисток и солидаризируясь с ними, старались принимать на себя большую ответственность за отцовство и отвергать предоставляемые их полом привилегии.

Антисексистское мужское движение сочло себя ответственным и за освобождение женщин, и за политику в отношении мужчин-геев. Так, редакция австралийского журнала XY провозглашала своими принципами положительную мужественность (male-positive), профеминизм и гей-позитивность (gay-affirmative). Мужские группы предложили альтернативные концепции патриархата. В английском антисексистском журнале Achilles Heel обсуждалась концепция «патрипсих» (patripsych), предложенная врачом Джоном Роуэном и призванная отразить внутренние, бессознательные структуры угнетения женщин, связанные с внешними социальными формами. Мужчины-антисексисты (как и Элеонора Рэтбоун, при помощи «турецкого комплекса» несколько неуклюже пытавшаяся изобразить психические структуры угнетения) обсуждали свой опыт принадлежности к классу угнетателей. Роуэн признавал, что мужчины сохраняют бессознательные паттерны агрессии, избавляющие их от знания об угнетении ими женщин. Роуэновская «патрипсихология» ставила перед собой целью открыть дискуссию о самоподавлении мужчин и поощрять более позитивные, эмоционально грамотные формы маскулинности. Хотя феминистки приветствовали усилия мужчин по снятию с женщин бремени своих чувств, для многих активисток «положительная маскулинность» по-прежнему представляла проблему: они помнили о выгоде, которую все мужчины получают от культуры мужского насилия, господства и агрессии по отношению к женщинам.

Австралийский теоретик маскулинности Рэйвин Коннелл своим открытым признанием связи современной мужественности с насилием и неравенством предложила мужчинам-профеминистам более конструктивные средства. В 1970-х годах, до своего гендерного перехода, Коннелл участвовала в первых маршах и группах роста самосознания австралийского мужского движения. На первых этапах размышления о гендере в мужском движении часто сводились к дискуссии о «половых ролях» и «мужских ролях». Кризис «мужских ролей» мог, как осторожно надеялись, привести к падению патриархата. Акцент, однако, делался, по-видимому, на испытываемом мужчинами стрессе, а не на угнетении и травмах, с которыми сталкиваются женщины. В 1980–90-х годах Коннелл сосредоточилась (это принесло больше пользы) на маскулинности как на практиках, определяемых структурами гендерных отношений и историческим наследием империализма. Коннелл указала на ту огромную власть и привилегии, которые маскулинность дает мужчинам, и признала, что надеяться на добровольный отказ от них наивно:

Доминирующее положение мужчины в гендерном порядке окупает себя, и участники дискуссии о маскулинности постоянно упускают из вида, в какой степени окупает. В богатых капиталистических странах средний доход мужчин примерно вдвое больше среднего дохода женщин. Мужчин в политике раз в десять больше, чем женщин. По всему миру… мужчины контролируют средства насилия в виде оружия и вооруженных сил. Я называю эти их преимущества «патриархальным дивидендом», и он никуда не девается{99}99
  R. W. Connell, «The Politics of Changing Men», Australian Humanities Review (December 1996).


[Закрыть].

В такого рода среде, утверждает Коннелл, статус-кво едва ли будет нарушен благодаря деятельности мужских групп. Любое движение «угнетателей», пусть и с благими намерениями, в лучшем случае будет сведено к позитивной, психотерапевтически ориентированной форме мужской политики, которая попытается помочь мужчинам лучше относиться к себе и своим поступкам. Многие феминистки сомневались в готовности мужчин измениться. Подозревали, что их увлечение феминизмом очень поверхностно, неискренне – или даже что это способ приударить за активистками.

Антисексистское мужское движение, несмотря на всю связанную с ним проблематичность, все-таки предложило важные новые идеи. Ключевая идея Коннелл – принять существование многих гендеров и выделить гегемонные (доминантные) маскулинности наряду с подчиненными. Например, мужчины, умеющие зарабатывать деньги или заниматься определенными видами спорта, могут пользоваться и пользуются привилегиями, которых не имеют безработные или неспортивные люди. Мужская гегемония находится в постоянном развитии, она всегда оспаривается. В 1990-х годах Коннелл предложила динамичную, исторически достоверную картину непрекращающейся гендерно обусловленной борьбы за власть, что придало теориям патриархата большую точность. Ее работа о видах маскулинности, которые зависят от богатства, классовой и этнической принадлежности, физических данных и других условий, во многом созвучна мощному интеллектуальному потенциалу феминистских рассуждений об интерсекциональности.

В нынешнее время, отмеченное скандалами из-за злоупотребления мужчинами властью, о патриархате вспоминают реже, чем о новейших терминах наподобие «токсичной маскулинности» и «лэддизма» (lad culture). Понимание интеллектуальных истоков патриархата может способствовать объяснению того, почему он перестал быть предметом современной дискуссии. Патриархат, в силу своей укорененности в этнографии и марксизме, ассоциируется с последовательной сменой моделей человеческого общества, а потому его нередко рассматривают как уходящий этап. Такая телеология заставляет многих думать, что прогресс неизбежно приведет к более либеральной, эгалитаристской гендерной политике. Когда в XXI веке речи и дела лидеров наподобие Дональда Трампа, Жаира Болсонару и Родриго Дутерте оказались по отношению к феминизму неприкрыто враждебными, это стало неожиданностью. Лишение права на аборт или угроза такого лишения, ужесточение преследований сексуальных меньшинств и безнаказанность тех, кто прибегает к сексуальному или гендерному насилию, заставили феминисток задаться вопросом: почему перемены столь медленны и обратимы? В такой атмосфере неадекватным ответом выглядит тенденция помещать в рассуждениях о патриархате в центр внимания структурные факторы – и снимать вину с отдельных мужчин. В ходе скандалов, охвативших бизнес, политику, шоу-бизнес, религиозные организации, образование и детские учреждения, обнародуются многочисленные доказательства сознательного надругательства над девочками и женщинами и безнаказанности насильников. Концепцию «токсичной маскулинности» можно счесть рациональной и с пользой применять к отдельным мужчинам.

Тем временем патриархат вошел в современную геополитику – и сделал ее менее пригодной для целей феминисток. Представители правящих кругов склонны, особенно после американского вторжения в Афганистан (2001) и Ирак (2003), демонизировать радикальный ислам. Между «войной с терроризмом», которую ведут страны Запада, и положением женщин неоднократно выстраивали прочную связь. В 2001 году Лора Буш заявила, что «борьба с терроризмом – это и борьба за права и достоинство женщин». Ее муж, бывший президент Джордж Буш – младший, смотрит на вещи подобным образом: «Главная цель террористов – жестокое угнетение женщин, и не только женщин Афганистана». Фонд феминистского большинства (США) воспринял вторжение как шаг к освобождению афганок. Другие феминистские организации, например Code Pink, с этим не согласились. Последующие интервенции США на Ближнем Востоке по-прежнему обосновываются патриархальной религией.

Предполагаемая взаимосвязь ислама с патриархальными порядками вызвала дискуссию о природе мусульманских гендерных догм, установок и обычаев, которая привела к широким обобщениям. В 2016 году премьер-министр Дэвид Кэмерон, объявляя о введении в Великобритании обязательного изучения мусульманками английского языка, рассуждал о «патриархальных обществах». По мнению Кэмерона, интеграции мусульманок в английское общество мешает «мужская половина» (menfolk). Он призвал противопоставить экстремизму «британские ценности» – либерализм, терпимость. Парадокс в том, что выработанная в итоге политика предполагала депортацию тех, кто не говорил по-английски. Такое обращение к патриархату для критики отдельных религиозных культур, а не более широких форм общественного устройства сильно затруднило признание, несмотря на его давнюю историю, исламского феминизма (глава 5).

Не стоит слишком легко отказываться от концепции патриархата. Мы можем сопоставить его с соперничающими понятиями – такими как наньнюй – и признать его потенциал к тому, чтобы учитывать важные различия между женщинами и мужчинами в разные исторические периоды. Осознание общих рамок того, как может быть организовано общество, обирающее и обездоливающее женщин, стало для феминисток важным интеллектуальным шагом. Это помогло противостоять идеям «войны полов» и перевести спор на структурные проблемы: как гендерная несправедливость проявляется в языке, на рынках труда, в религии, уголовном правосудии, психике и семье. Никакой термин нельзя применять к абсолютно любому контексту, однако выше мы увидели, как аналогичные концепции мужского доминирования несколько столетий действовали, привнося феминистские задачи в доктрины социализма, анархизма, национализма, республиканского правления и «власти черных» и порождая специфические формы борьбы. В следующей главе мы рассмотрим пространство такой деятельности, а также тактики вторжения и оккупации, позволившие феминисткам устремиться к новым горизонтам.

Глава 3. Пространство

Мэри Уолстонкрафт (1759–1797) написала книгу «В защиту прав женщин» (A Vindication of the Rights of Woman, 1792), живя в собственной квартире в лондонском районе Блумсбери. Как и многие писатели, она жила в спартанских условиях. Свое сочинение Уолстонкрафт посвятила французскому дипломату Талейрану, которому сразу после революции поручили организовать систему народного образования. Когда тот посетил ее в Лондоне, она предложила гостю вина, но из-за бедности смогла подать его только в чайной чашке. И все же для Мэри Уолстонкрафт большее значение имело то, что у нее было место, которое она могла назвать своим собственным.

Уолстонкрафт много путешествовала по Англии, Франции и странам Скандинавии. Ей не везло в любви, она испытывала глубокие душевные муки и родила свою дочь вне брака. В 1797 году, в счастливый период своей жизни, она остепенилась и вышла замуж за философа-радикала Уильяма Годвина. Но и тогда Уолстонкрафт предпочла поселиться отдельно от супруга, хотя в тот момент уже носила под сердцем дочь[5]5
  Будущую писательницу Мэри Шелли. – Прим. пер.


[Закрыть]. Такого рода гостевой брак выглядел скандальным и в то время, и еще более столетия спустя. Почти весь XIX век имя Уолстонкрафт ассоциировалось с распущенностью, и ее свойство оставаться не подверженной стереотипам заслонило ее интеллектуальные достижения: критик [Хорас Уолпол] назвал ее «гиеной в юбке». Но желание иметь свой угол значило для нее очень много. Это подчеркивает постоянную глубокую озабоченность феминисток политическим аспектом пространства.

Желание Уолстонкрафт принимать единомышленников и соратников у себя дома разделяла Флора Тристан (1803–1844). Хозяйка парижского салона, Тристан, дочь знатного перуанца и француженки, была, как и Уолстонкрафт, писательницей и вращалась на периферии радикальных литературных и политических кругов. Она писала о правах женщин и трудящихся в Париже в революционные 1830–40 годы. Чтобы добраться в ее квартирку на улице Бак, гостям приходилось долго подниматься по лестнице.

В отличие от Уолстонкрафт, Тристан не могла снять квартиру на собственное имя: ее неотступно преследовал муж – [гравер] Андре-Франсуа Шазаль, за которого она вышла замуж в 1821 году. Будучи глубоко несчастливой, Тристан ушла от него всего после четырех лет брака. Шазаль стремился получить опеку над их дочерью. В 1838 году он выследил бывшую жену на улице Бак и выстрелил в нее. (Тристан поправилась.) Она продолжила сочинять травелоги и в «Странствиях отверженной» (Peregrinations of a Pariah) и в «Прогулках по Лондону» (Promenades in London) указала на проявления гендерного и классового неравенства во Франции, Перу и Англии. Ее уязвимость в вопросах быта служит напоминанием: организация феминистского пространства – задача непростая и из-за нехватки денег, и из-за притеснения со стороны мужчин.

Феминистки проявляли немалую фантазию и упорство, стремясь захватить пространство для политического активизма и отдыха. Некоторые их акции были направлены на подрыв мужского доминирования и демонстрацию того, что в том или ином месте женщины отсутствуют. Так, суфражистка Сьюзен Браунелл Энтони (1820–1906) координировала усилия по захвату в США таких публичных пространств, как кабинки для голосования и политический митинг. В 1872 году в Рочестере (штат Нью-Йорк) она вместе с шестнадцатью другими женщинами захватила избирательный участок, попыталась проголосовать на выборах президента и была за это арестована. В 1876 году Энтони сорвала крупное мероприятие в честь столетия Декларации независимости, с трибуны предложив принять «Декларацию прав женщин»{100}100
  Margaret Mary Finnegan, Selling Suffrage: Consumer Culture and Votes for Women, Popular Cultures, Everyday Lives (Columbia University Press, 1999), 49.


[Закрыть].

Позднее активистки прибегали к практикам захвата и присвоения пространства, разбивая лагеря мира, организовывая сидячие демонстрации, марши и забастовки. Также они наполняли политикой пространства, где эта политика ранее не ощущалась, например интимное пространство дома. «Уйти с площади!» (Lasciate la piazza!) было лозунгом небольших групп роста самосознания итальянских феминисток, уставших от толп, радикальной политики и соответствующей ей героизированной мужественности. Взамен эти группы предлагали женщинам встречаться дома и создавать политику в пространствах, которые считали сферами частной жизни{101}101
  Maud Bracke, Women and the Reinvention of the Political: Feminism in Italy, 1968–1983 (Routledge, 2014).


[Закрыть]. Претензии на разного рода пространства были принципиально важными для феминизма, но во враждебной, агрессивной среде это часто оказывалась непростой задачей. Занятое пространство иногда оказывалось малоперспективным или нежеланным – как, например, тюремные камеры, куда во всем мире попадали за протесты суфражистки и феминистки. Другое пространство, хоть и коммерциализированное, все же обладало феминистским потенциалом. Чайные, например, давали женщинам прибежище для встреч с подругами и, таким образом, сделались в начале XX века неотъемлемой частью феминистской среды{102}102
  Roger Fulford, Votes for Women: The Story of a Struggle (Faber and Faber, 1957), 103.


[Закрыть]. Запрещение уличной торговли вынудило распространителей суфражистских газет оставить тротуары, однако они пользовались возможностью расписать асфальт под ногами лозунгами и объявлениями о времени собраний. Аналогичным образом городская площадь, где могли проходить импровизированные митинги, и рынок, где торговки могли защищать свои права и интересы, давали женщинам возможность проявить солидарность, сопротивляться, свести концы с концами. Женщинам часто не хватало средств. Доступное им пространство было для них тесным, ограничивало их.

Гостевой брак или самостоятельную жизнь могли позволить себе лишь относительно обеспеченные женщины. Одна из них – писательница-модернистка Вирджиния Вулф (1882–1941) – в 1929 году призвала женщин обзаводиться «своей комнатой». При этом у Вулф не было иллюзий насчет возможностей по этой части для бедных женщин, которые вряд ли смогут добиться пространственной самостоятельности. Через три года Вулф написала предисловие – в нем нашло отражение и ее привилегированное финансовое положение – к сборнику эссе, сочиненных женщинами из рабочей среды. Писательницу и восхищали, и страшили мускулистые руки и крупные тела этих женщин, однако Вулф хорошо понимала, какая социальная пропасть пролегает между ними{103}103
  Virginia Woolf, A Room of One's Own (Penguin, 2004), см.: Вулф В. Своя комната. – М.: МИФ, 2023; Margaret Llewelyn Davies, Life as We Have Known It, by Cooperative Working Women (Virago, 1977).


[Закрыть].

Хирацука Райтё (1886–1971) имела возможность приобрести «свою комнату». На деньги, отложенные матерью к ее свадьбе, в 1911 году она организовала феминистскую группу «Сэйтося» (Seitōsha; «Синие чулки») и журнал «Сэйто» (Seitō). Хирацука шокировала общество, открыто поселившись со своим возлюбленным и родив вне брака двоих детей, а в 1941 году, в возрасте 57 лет, наконец вышла за их отца замуж. Хирацука устроила редакцию «Сэйто» у себя дома, в Акебоно-тё [теперь район Токио]. Планировка помещения отражала отношение японских сторонниц феминизма, который многие считали заимствованием с Запада. Помещение было разделено на «западную» часть, со столом и книгами, и традиционную, с курениями и циновками, которая использовалась для медитации{104}104
  Dina Lowy, The Japanese «New Woman»: Images of Gender and Modernity (Rutgers University Press, 2007), 11.


[Закрыть]. Пространство не просто ресурс, на него всегда влияют такие факторы, как этническая принадлежность и религия. Хирацука свободно заимствовала лучшее, что она могла найти в двух культурах. Но религиозная, классовая, этническая или расовая принадлежность помогла многим женщинам понять, какое пространство они смогут занять.

Феминисток заботило и то, как именно женщины обживают свое пространство. В 1974 году в феминистском издании Quest Рита-Мэй Браун заявила: «Женщин и мужчин учат пользоваться пространством совершенно по-разному»{105}105
  «The Good Fairy», Quest 1 (1974), 61.


[Закрыть]. Браун – известная писательница, лесбиянка и феминистка – рассказывала, что на личное пространство женщины влияют мужской взгляд и нежелание занимать слишком много пространства:

Основная поза нефеминистки в компании мужчин – слегка выставить вперед бедро. Даже соблазняя, нефеминистка всегда следит за тем, чтобы не поколебать мужской авторитет… Большинство нефеминисток опускают глаза или смотрят в сторону, пряча взгляд, особенно говоря с мужчинами.

Браун призывала разобраться, как сексизм оказывался укоренен в жестикуляции, мимике и телесности женщин.

Политизация позы и личного пространства стала важной темой для сторонниц освобождения женщин и повлияла на феминистскую художественную критику, классы самообороны для женщин, феминистский танец и агитацию за организацию в общественном транспорте пространства только для женщин. Движение за освобождение женщин – с опорой на концепцию «свободного пространства» (ее разработала Чуд Памела Аллен, участница американских движений за гражданские права и за освобождение женщин) – отдавало приоритет разделению пространства на мужское и женское с целью развития «женской культуры» и гарантии безопасного общения для гетеросексуалок, лесбиянок и квир-персон.

В этой главе я рассматриваю пространство, на которое феминистки предъявили права, в том числе женские рабочие места, религиозные пространства и центры помощи для женщин, пострадавших от насилия. Я затрону и дискуссию о попытках феминисток воспользоваться «пространством» рынка для расширения своих возможностей. Феминистская критика капитализма во многом скрывает то, до какой степени феминисток заботило добывание средств к существованию. Исторически феминистское предпринимательство было очень разнообразным – от ненадежного ремесла рыночных торговок до более сложного и долгоживущего бизнеса наподобие книготорговли и издательского дела.