Текст книги "Маскарад любви"

5

– Направляетесь куда-нибудь?

Дорис выпрямилась, но слишком резко, ей показалось, что стенки коридора закачались. На то, чтобы утвердиться в вертикальном положении, понадобилось несколько секунд. Она ощущала, как по спине струится холодный пот. Тонкая блузка облепила высокую грудь так плотно, что обрисовала даже торчащие соски. Но ей сейчас было не до таких «мелочей».

Даже самой себе она была бы не в состоянии четко ответить, является ли ее нынешнее состояние следствием одного только гриппа. Скорее всего, дополнительное смятение в ее душу привнесло хищное обаяние нового владельца Блэквуда, так неожиданно появляющегося на ее горизонте. Для нее это стало мрачным открытием.

– Да, направляюсь! – отрубила она. Голос у нее был хриплым, как карканье вороны. Она чуть не рассмеялась сама над собой, что выглядело бы крайне неуместно. Брюс наблюдал за ее передвижениями, предусмотрительно заблокировав своим мощным телом дверной проем.

– Мне нужно в сторожку, – сочла нужным пояснить Дорис.

– В сторожку? Отличная мысль.

Голос Брюса был лишен какого-либо намека на эмоции. Да Дорис, собственно, и не ожидала ничего другого. Но ей вдруг до боли стало жалко себя, опять к глазам предательски подступили слезы.

Проклятый тиран! – с ненавистью подумала она. Полушепотом же попыталась успокоить себя:

– Наверное, я просто брежу.

Но он опять расслышал.

– Очень трогательно, но совершенно не соответствует действительности.

И тут она поймала себя на том, что рассчитывала на некоторое внимание публики, произнося свое горькое признание. Но всю публику в единственном числе представлял Брюс, который придвинулся к ней опасно близко. По выражению его лица было нетрудно понять, что им руководит. Женщина инстинктивно вытянула вперед обе руки, держа в них картонную коробку со своими пожитками. Теперь она оказалась единственной преградой между нею и Брюсом.

– Мне не надо от вас никакой помощи. Лучше я умру от голода в сточной канаве!

– Нестандартный сценарий, – вроде бы одобрил он. Уголки его губ привычно скривились в ироничной улыбке. – Впрочем, если вам нравится устроенный вами беспорядок, пусть будет так. – С этими словами он привлек Дорис к себе. Коробка ему не помешала, она просто смялась. Брюс обращался с ней как взрослый с ребенком, не желающим слушаться.

– Немедленно отпустите меня! – воскликнула она, пытаясь не замечать его обволакивающую теплоту, обаяние его личности. Но ее притягивало к нему как мощным магнитом. Тело Дорис, тренированное, послушное ей в обычных ситуациях, в его объятиях становилось покорным ему, а не своей хозяйке. – Надеюсь, вы понимаете, что мне не нравится и не может нравиться ваша манера обращения со мной. Не забывайте, я вам не горничная, которая считает за честь лечь с хозяином в постель!

Его дыхание щекотало ей щеку, а в голове воцарилась подозрительная пустота.

– Могу заверить вас, несносная девчонка, что если бы мне пришла мысль уложить вас в мою постель, то, как и в других случаях, я не стал бы прибегать к насилию. Всему свое время, и вы перестанете сопротивляться, как бывало не раз. – Брюс поднял Дорис на руки и по ступенькам спустился во дворик, где стоял его автомобиль. – Амазонкам не годится болеть! – Это была единственная фраза, произнесенная им перед тем, как он заботливо разместил Дорис на заднем сиденье машины.

Она не сопротивлялась, только пошутила довольно мрачно:

– Вам повезло, что я по крайней мере худая.

– Только настоящая женщина может думать о своей фигуре, когда от слабости не в состоянии самостоятельно сделать и шага, – прокомментировал ее заявление Брюс, ставя рядом с ней ее драгоценную коробку.

– У меня такое впечатление, что моя фигура вас волнует гораздо больше, чем меня, – не удержалась Дорис.

– Да я о вас не забываю ни на минуту, – насмешливо признался он, захлопывая дверцу машины.

Мотор ожил, и глаза Брюса встретились с ее глазами в зеркале заднего вида.

– Догадываюсь, почему вам все время приходится использовать ваше прекрасное тело как личное оружие. В этом мире женщина не имеет равных прав даже в получении работы. У вас же даже постоянного рабочего места нет, я не имею в виду постель. Там-то, я думаю, вы невероятно профессиональны.

У Дорис потемнело в глазах от охватившего ее гнева. Тело, и без того горевшее от высокой температуры, пронзило тысячью иголок. Но она сумела скрыть свою реакцию на слова Брюса.

– У вас богатое воображение и интеллект выше среднего, вы слишком впечатлительны. Поэтому, вероятно, вас так и потрясла история с неудачным браком вашего отца. Но, запомните, это вовсе не дает вам права обращаться со мной, как с уличной девкой. Я никогда у вас ничего не просила и никогда не попрошу. Мне очень жаль вашего сына – его воспитывает мужчина с извращенным мироощущением. Вы жертва собственных предрассудков.

– Когда я захочу услышать ваши суждения по поводу воспитания моего сына, я вас спрошу. Поверьте мне, не стоит судить о том, что вы знаете лишь понаслышке, – строго глядя на нее произнес Брюс.

Дорис переполнило чувство незаслуженной обиды. Почему с первой минуты их знакомства он обвинял ее в том, в чем она не была и не могла быть виновата при всем желании?

Машина затормозила так резко, что из-под колес полетела галька. Брюс повернулся и одарил ее на редкость враждебным взглядом.

– Мой сын и его будущее – не ваша забота! Такую женщину, как вы, и знакомить с ним не стоит. Когда он повзрослеет, то сможет обо всем судить сам, разберется в жизни и избавится от иллюзий. К сожалению, прекрасная оболочка очень часто скрывает внутреннюю испорченность.

Дорис вздрогнула, приступ внезапной боли бритвой полоснул ее тело, и часть этой боли была следствием отношения к ней Брюса и почему-то мысли о том, что она никогда не узнает… его сына.

– Трудно понять, имеете ли вы в виду конкретную женщину или делаете обобщение, касающееся всего женского рода. А мать вашего сына, она-то хоть заслужила ваше уважение?

Дорис радовалась, что он не может видеть ее лицо. На нем отразилось такое откровенное бабье любопытство, что он, наверное, был бы просто потрясен. Интерес ко всему, что касалось Брюса Кейпшоу, становился у нее уже просто нездоровым.

– Его мать предпочла деньги хлопотам, связанным с воспитанием ребенка. – Глаза Брюса сузились. – Вы шокированы? А мне-то казалось, что одобрите такой подход к делу.

Ее разгоряченное любопытство получило подкормку в виде скупой информации о существовании женщины, родившей Брюсу сына. Ее потрясло то, что ситуация была не интригой романа, а жизненной реальностью. Как же надо относиться к отцу своего сына, чтобы поступить таким образом. И не могло же это не причинить боль самой этой женщине?

А Брюс тем временем продолжал свои размышления вслух:

– Купить в этом мире можно все, что угодно. Разве вы в жизни придерживаетесь иного принципа? Я абсолютно уверен, что в сходных обстоятельствах вы действовали бы точно так же. Хотя не исключаю, что вы могли бы быть более изобретательной.

Бороться с Брюсом у Дорис не было сил. Его цинизм странным образом подавил ее волю к сопротивлению. К тому же в ее организме не осталось даже самого потаенного уголка, куда не добралась бы боль.

Она позволила ему опять взять ее на руки. Сторожка напомнила Дорис те счастливые дни, когда еще была жива ее тетя. Тогда она сверкала чистотой, а теперь выглядела необитаемой, а главное – очень маленькой, наверное, потому, что выросла сама Дорис.

– Благодарю вас. – Она знала, что эти слова скорее дань благовоспитанности, чем выражение подлинных чувств.

А он, оглядевшись вокруг, поставил ее на ноги, как большую куклу.

– Дыра, – вынес он свой приговор, – вы зря решили поселиться здесь.

– Ну, конечно, если бы я предпочла остаться в доме, то вы отказались бы от его приобретения! – Дорис сделала резкий жест рукой и сильно закашлялась. – Я попросила бы вас удалиться. Обещаю, что не задержусь здесь ни днем больше того, что мне понадобится, чтобы прийти в себя. Помимо всего прочего, вы не подходите мне в качестве соседа!

Она пыталась бодриться, но больше всего на свете ей хотелось остаться одной! Хватит с нее этого человека с его талантом делать ей больно! Она сделала шаг по лестнице, которая вела наверх к двум маленьким спальням.

– Вы уже наметили себе новую жертву? – раздалось ей вслед.

Собрав все силы, она игриво ответила:

– Это секрет фирмы.

Ей очень не хотелось дать ему понять, как ее ранят все эти выпады и двусмысленные шуточки. Когда-нибудь она постарается проанализировать его поведение… но гораздо позднее. А сейчас ей надо было скорее добраться до кровати.

Брюс снизу наблюдал за ее героическим подъемом. Он видел, с каким трудом ей дается каждый шаг, и заметил, что она старается скрыть это от него. Тень восхищения промелькнула в его глазах, когда она, наконец, добралась до верха.

Дорис оглянулась в этот момент, и их глаза встретились. На мгновение при виде Брюса ее охватила волна непонятной и необъяснимой нежности.

Он повернулся и бесшумно исчез, прежде чем Дорис успела отругать себя за более чем странное отношение к этому человеку. Но тут же возникла мысль побежать за Брюсом, раз и навсегда объяснить ему все, лишь бы опять оказаться в его сильных теплых объятиях.

– Совсем мозги расплавились, – отчитала себя Дорис.

Полуразобранная кровать выглядела холодной и неприветливой. Дорис стала медленно, неохотно раздеваться прежде, чем нырнуть под одеяло. Спала она плохо, ее трясло от озноба и приступов кашля.

Сколько прошло времени перед тем, как она попыталась открыть глаза, Дорис сказать не могла. Она даже не сразу вспомнила, где находится и почему. Ее глаза обследовали знакомые трещины на потолке, и тогда она поняла, что это ее спаленка в сторожке. Крыша в дождливую погоду текла, а на ремонт у нее не было денег. В этом Брюс оказался прав – усадьба запущена и в ее благоустройство надо вложить большие деньги.

– Это вы или мне мерещится? – Повернув голову, Дорис увидела Брюса и даже вздрогнула от неожиданности. – Вы же ушли?

– Да, ушел, но уже возвратился. – Одну руку он положил на ее лоб, чтобы проверить, есть ли жар, и добавил: – Доктор оставил множество предписаний и их надо выполнять.

– А вы-то чего волнуетесь по этому поводу, – опять сдерзила Дорис.

– Это верно, мне нет до вас дела, но по натуре я человек добрый, поэтому не могу оставить кого-нибудь в беде, – пояснил Брюс.

– Но вы предпочитаете заниматься благотворительностью, когда есть зрители, способные оценить ваше благородство.

Произнося эти слова, Дорис нервно теребила пальцами край одеяла. Кстати, она сама далеко не всегда была уверена в справедливости своих обвинений в его адрес. Нельзя было не признать, что Брюс, делая что угодно, всегда оставался самим собой. Невозможно представить, что он стал бы в угоду кому-нибудь демонстрировать хорошие манеры или произносить благовоспитанные речи. Брюс держался высокомерно, потому что не сомневался в том, что остальное население земного шара должно почитать за честь общение с ним.

Следовательно, проявляя заботу о Дорис, он не мог преследовать какую-либо цель, кроме одной… Ее волновал поиск ответа на незаданный вопрос, и она морщила лоб от мучительных раздумий, хмурила брови.

– Мне кажется, – услышала она голос Брюса, – что сейчас, когда вы находитесь в столь плачевном состоянии, говорить с вами на серьезные темы просто бессмысленно, равно как и критиковать ваше поведение. – Я ваш ангел-хранитель, не забывайте этого. Мои обязанности не были бы очень сложны. Но, учитывая ваше вызывающее поведение, мне придется доложить обо всем доктору. Наверное, он упечет вас в больницу.

Все внутри Дорис оборвалось, на глаза навернулись слезы.

– Я ненавижу больницы!

Если бы он мог себе представить, как долго Дорис преследовали запахи лекарств, как угнетала белизна приемных покоев, всего того, что напоминало о болезни Дейвида! Нет ничего удивительного, что она впала в панику.

Обессиленная, напуганная каким-то неясным предчувствием, она буквально взмолилась:

– Дайте мне какую-нибудь таблетку, делайте что-нибудь, что положено делать мудрым миллионерам-благотворителям, только не стойте у меня над душой!

По его затянувшемуся молчанию она поняла, что Брюс разгадал ее состояние и причины волнения.

О эти зеленые глаза! В них читалось все, что угодно, только не сочувствие! Брови его сошлись к переносице, ему явно не понравилось употребленное в таком контексте слово «миллионер». Он понял его как констатацию его финансового состояния.

– Сядьте, обопритесь на подушку. Вам будет легче дышать!

Дорис покраснела от смущения, когда Брюс, пропустив ладони ей под спину, помог сесть. Он наклонил ее слегка вниз, поправляя подушку, затем нажав на лоб пальцем, как на кнопку звонка, возвратил в полулежащее положение. Ей стало удобнее на мягкой подпорке. Дорис поразилась собственной покладистости и послушности. Как маленькая девочка, протянула она ладошку, куда Брюс положил таблетки, которые ей следовало проглотить.

– Это антибиотики и жаропонижающее, – пояснил он, протягивая стакан прохладного фруктового сока. – Вот видите, все становится существенно проще, когда мы сдерживаем наш необузданный нрав. Не так ли?

Она с треском поставила стакан на столик, стоявший рядом с кроватью.

– Я не просила вас мне помогать. Меньше всего мне хотелось бы принимать помощь именно от вас. – А про себя усмехнулась: интересно, в какой форме он ожидает мою благодарность?

– Ах, Дорис! Вы опять за старое. Как вам не надоедает произносить эти отвратительные декларации? Такое впечатление, что вы злы на весь мир только за то, что проглотили что-нибудь неудобоваримое и теперь маетесь! Постарайтесь не быть такой упрямой и неблагодарной. – Он долил в стакан сока. – Доктор велел пить много жидкости. Он, а не я, поэтому не стучите стаканом по столу, а то разобьете его и все разольете. Протест выражайте ему, а не мне! – в его голосе прозвучала отнюдь не добрая ирония.

Женщина, лежащая без сил с полузакрытыми глазами, подумала: наверное, Брюс уже теряет терпение из-за моего поведения, да и вся ситуация ему порядком надоела. Что бы он там ни надеялся получить в виде награды за проявленную доброту, он, видимо, понял, что его надеждам не суждено сбыться, и это его разочаровало.

Дорис с трудом могла сконцентрироваться на какой-нибудь одной мысли. Сказывалось напряжение последних дней и особенно часов. Что на самом деле руководило Брюсом, она сказать не могла, но постаралась тем не менее выдавить из себя несколько слов:

– Думаю, мне следует поблагодарить вас за все.

– Признаюсь, роль сиделки мне никогда раньше исполнять не приходилось.

Легкая, почти неуловимая улыбка тронула его выразительно очерченные губы. Это только укрепило ее подозрения касательно его подлинных намерений. Пытаясь перевести разговор в другое русло, она подхватила его слова и задала простой на вид вопрос:

– А разве вы не возились с вашим сыном, когда он заболевал?

– Нет, с ним рядом находился всегда кто-нибудь другой, – чуть помедлив, ответил Брюс. – Гораздо более квалифицированный, чем я.

Охваченная всепобеждающей усталостью, она с трудом удерживала глаза открытыми. Но тем не менее продолжала задавать вопросы.

– А вы не допускаете, что ему хотелось видеть рядом с собой именно вас?

– Вполне допускаю. И именно этим он отличается от вас.

– Вы же мне не отец! – сухо прокомментировала Дорис, прикрыв глаза, потому что устала держать их открытыми. Веки у нее были тонкими, как пергамент, и их прошивали ниточки голубых жилок, ресницы еле заметно трепетали.

– Можно не продолжать. Это тот случай, когда биологическая невозможность помножена на математическую невероятность, – заметил он иронически и добавил: – К тому же не в моих правилах выступать в роли заменителя кого-либо или чего-либо.

– А вы думаете, мне нужен суррогат отца?! – Слова она произносила медленно, но очень четко, пытаясь за самоиронией скрыть состояние, в которое ее вверг Брюс – вольно или невольно. Видимо, поэтому эта последняя фраза прозвучала фальшиво-патетически.

Брюс стоял на расстоянии вытянутой руки от кровати, и на его лице можно было прочитать отражение внутренней борьбы. Наконец рассудок взял верх над эмоциями. Он круто повернулся на каблуках и совершенно бесшумно вышел из комнаты.

Дорис медленно возвращалась из полубессознательного состояния и, придя в себя, опять долго не могла понять, где находится. Окружавшие ее вещи о чем-то напоминали, но она не могла сообразить о чем именно. Наконец она вспомнила все, но назвать эти воспоминания приятными было весьма трудно. Хотя кто-то заботливо поил ее прохладной жидкостью, когда она пребывала в беспомощном состоянии. Как: наяву, она ощутила горький вкус таблеток, которые чья-то рука протискивала ей сквозь сжатые зубы. Она отметила, что боль постепенно отступила, и ей захотелось проверить, действуют ли ее руки и ноги.

Дорис резко села в кровати, и оказалось, что только смятая простыня прикрывает ее. Она поняла, что в долгие часы ее беспамятства Брюс был рядом. А почему он проявляет такую подозрительную заботливость? Что им руководит? – думала Дорис. Ее постепенно стала охватывать паника – чем обернется ситуация, в которой она оказалась? Ее глаза остановились на валявшемся на полу весьма откровенном лифчике, который она сбросила перед тем, как залезть под одеяло. Беспокойство Дорис возрастало, все органы чувств напряглись, чтобы не пропустить ни малейшей угрозы, чтобы вовремя уловить первые признаки опасности. Женщина поглядела на свое тело, туго обтянутое простыней. Она отметила стройность бедер и для проверки напрягла их, прижав при этом одну лодыжку к другой. Она себе понравилась, и вдруг ее обожгла мысль, что за истекшие часы он мог ею любоваться сколько хотел. Дорис как бы ударило мощным разрядом тока, она облизнула пересохшие губы и скомандовала себе: «Соберись!»

Взяв пузырек с антибиотиками, она стала читать инструкцию. К сожалению, она не знала, когда принимала лекарство в последний раз и была ли достаточной полученная ею доза. Добровольный санитар не догадался оставить ей записку с указаниями, как поступить дальше. Это усилило ее раздражение.

Свою рубашку Дорис нашла на кресле. Надела ее, и выяснилось, что та едва доходит ей до бедер. В данный момент это не очень ее беспокоило, и она босиком направилась вниз. Но дойдя до половины лестницы, в ужасе остановилась: дверь в маленькую кухню была открыта и около газовой плиты она увидела знакомую фигуру.

– Я услышал, что вы встали, – сказал Брюс не поворачивая головы, наверное кожей чувствуя ее застывший от испуга взгляд. – Как вы себя чувствуете?

Дорис проигнорировала вопрос.

– Что вы здесь делаете? – Ее голос удивил саму Дорис, столько неожиданной злости прозвучало в нем.

Повернувшись, Брюс сделал всего два шага и оказался в гостиной.

– У вас как с памятью, нормально? – поинтересовался он. – Я-то грешным делом думал, что вы хоть спасибо скажете за все, сделанное мною за минувшие сутки.

Лицо Брюса сохраняло бесстрастное выражение, но глаза странно блестели. Он откровенно разглядывал Дорис, переводя взгляд снизу вверх и обратно, подмечая каждую деталь – и пышную копну рыжих волос, совершенной формы ноги, и все остальное, едва прикрытое недлинной хлопчатобумажной рубашкой.

– А может быть, мне все это только кажется, – на всякий случай спросила Дорис саму себя.

Представ в полуодетом виде перед Брюсом, она чувствовала себя ужасно неудобно. Но всячески постаралась выказать внешнее спокойствие. Она осознавала, что обтянутые тонкой тканью рубашки ее груди вызывающе торчат. Глаза мужчины продолжали изучать ее. Дорис сжала зубы, прикусив мягкую и полную нижнюю губу. Сердце ее колотилось так, что ей уже не стало хватать воздуха, все вокруг поплыло.

– Я не просила вас заботиться обо мне, но отвергать помощь тоже было бы глупостью с моей стороны, однако мне трудно восстановить ход событий.

Брюс при этих словах растянул губы в улыбке, которую она тут же окрестила про себя дьявольской.

– Неужели вы вообразили, что я мог воспользоваться вашим состоянием для удовлетворения своих низменных желаний? – Слова прозвучали так осуждающе, что на щеках Дорис выступили пятна румянца. – Позвольте заверить вас, что для меня предпочтительнее, чтобы мои партнерши утром помнили все, что с ними происходило ночью. Хотя не могу не понимать, что вам, конечно, трудно упомнить меняющиеся, как в калейдоскопе, лица ваших партнеров… Но меня-то вы запомните!

Опять очередное оскорбление!

– Я предвижу массу удовольствия и ловлю вас на слове, – саркастически заверила его Дорис. – Понимаю, что ваше разыгравшееся воображение уносит вас далеко. Вы приписываете мне распущенность, выдавая тем самым ваши надежды на легкую победу. Но я не собираюсь проверять, насколько соответствует истине ваше мальчишеское хвастовство. А что касается вашего банковского счета – каким бы он ни был, – он всегда будет мал для того, чтобы служить приманкой для меня!

Ей очень хотелось выглядеть смелой и независимой, но во рту от страха она ощущала какой-то противный привкус, колени предательски дрожали. Она уговаривала себя, что это последствия гриппа. И одновременно ненавидела Брюса за то, что он пытался каждым словом, каждой фразой унизить ее! Но все напрасно. Она оказалась не в силах противостоять чарам этого ужасного человека!

Зеленые глаза Брюса сверкали, как прозрачные кристаллы, когда он заговорил после паузы:

– Что касается моего, как вы выразились, «хвастовства», то к этому вопросу мы еще вернемся в ближайшем будущем. – Дорис казалось, что его низкий голос ласкает ее кожу как самые нежные пальцы, и ей не хотелось вникать в смысл слов, произносимых им. – Должен ли я сделать вывод, исходя из ваших эмоциональных заявлений, что в вашем юном, но уже вполне зрелом теле обитает образец добродетели, а не маленькая аморальная сучка?

О Боже! Еще задолго до их встречи в мозгу Брюса был вылеплен ее образ, но кем и когда, она не имела ни малейшего представления, поэтому сказала единственное, что ей оставалось:

– Что бы вы ни говорили, что бы ни вменяли мне в вину, одного вы не признать не можете – я предприняла все возможное, чтобы не уступить вашим домогательствам!

Дорис со странным удовольствием наблюдала, как его длинные сильные пальцы нервно сжимались и разжимались. Она его «достала»! И женщина легко вообразила, как эти пальцы сжимаются вокруг ее тонкого горла. По лицу Брюса она поняла, что он испытал бы при этом острое удовлетворение.

– Единственная причина, по которой вы не идете навстречу моим желаниям, хотя каждая клеточка вашего тела жаждет моих прикосновений, – Брюс зловеще улыбнулся, увидев, как побледнела Дорис при этих словах, как глаза ее затуманились, словно у затравленной дичи, – это то, что я раскусил вашу суть. – Он отмел ее попытки возразить. – Мужчины, как правило, не видят в вас ничего, кроме проникающей, как радиация, чувственности. Ведь правда, Дорис? Бог дал вам прекрасное тело и ум, но забыл о душе. Не так ли? – Теперь и он стал бледен. Дорис заметила, как напряглись и стали подрагивать его сильные мышцы под рубашкой, когда он упивался своими разоблачениями. – Вы любите ослеплять мужчин, доводить их до умопомрачения своей сексапильностью! Но ведь он был в возрасте вашего отца!

– Я любила Дейвида! – воскликнула возмущенно Дорис.

– О какой любви может идти речь, если он был не в состоянии удовлетворить вас! Я мог бы допустить, что вы хранили ему верность даже тогда, когда он уже стал инвалидом, – опять в его тоне звучала злая насмешка, – если бы сам не знал, как вы реагируете на физический контакт с мужчиной. Вы великолепная женщина, Дорис. Лучшее, на что мог рассчитывать старый дуралей, – это на то, что все ваши делишки останутся в тайне.

Выражение лица Брюса и его улыбка свидетельствовали о том, что он ощущал себя победителем и обличителем зла. Ее густой румянец он истолковал как признание вины.

Не дай Бог, чтобы он догадался об истинной причине ее смущения. Нет, он не должен узнать тайну ее странного брака! Дорис осознавала, что стала жертвой обстоятельств, но в то же время чувствовала и собственную вину за то, что такое вообще стало возможно. И вдруг ее посетила мысль, которая раньше никогда не возникала в ее мозгу: а что, если Дейвида устраивало подобное положение? Нет, так думать абсурдно и вдобавок нечестно по отношению к покойному! Вот от всех этих мыслей, молнией пронесшихся у нее в голове, она и покраснела. А он-то подумал невесть что!

Брюс снова заговорил, но без злой страстности, а спокойно, может быть, даже излишне, и это насторожило Дорис.

– Мой отец умер от инфаркта, а довела его до этого моя молодая мачеха. Сначала она околдовала его, потом разорила. А в довершение наставила ему рога. Она, между прочим, пыталась соблазнить даже меня! Я не раз задумывался, могло ли быть что-нибудь между вами и Патриком…

– Негодяй!

Дорис ударила Брюса, вложив в удар и в это слово всю свою силу и ненависть к нему.

Ей были одинаково противны его иезуитская улыбка и мерзкий тон. Удар пришелся ему в бок. Но при этом она сама пошатнулась и оказалась в опасной близости от обидчика. Она попыталась отодвинуться, но он схватил ее за руку.

– Вы сумасшедший, больной человек! – отчаянно вскричала Дорис.

– О нет! Больная здесь одна – это вы. Разве не так?

– Я заболела из-за вас. И вообще, я предпочитаю умереть, только не быть обязанной вам ничем.

– Может, и надо было дать вам умереть, – поддакнул он, – но тогда вы унесли бы с собой секрет воздействия на чувства ваших многочисленных партнеров. Представляете, как длинна была бы очередь тех, кто пришел бы оплакать безвинную жертву гриппа?

– Вам не идет такой возвышенный стиль. Если верить вам, то мне для моих дел хватает пары минут и охапки сена, чтобы было, что подстелить!

– Протестую! Не надо валить все на меня. Это вы, а не я устанавливали правила общения с вашими мужчинами и действовали согласно им!

Дорис пыталась вырвать руку, но он не ослаблял хватку.

– Мне, наверное, надлежит пасть вам в ноги за проявленное благородство и рыцарское отношение к даме? – поинтересовалась Дорис. – Но люди от гриппа, как правило, не умирают. А ваше раздражение я хорошо понимаю: после стольких усилий такая легкомысленная особа, как я, должна была бы млеть от одного только вашего вида, но…

Брюс резким движением притянул ее к себе, потом запустил одну руку в ее густые волосы и, откинув ей голову, накрыл своими губами ее трепещущий рот. Дорис закрыла глаза, чтобы не ослепнуть от блеска совершенно безумных сейчас глаз Брюса. Она понимала, что в эти странные объятия их толкнула ненависть, глубокая и темная, так, по крайней мере, считала она. В голове Дорис царила пустота, а тело было таким расслабленным, что ей казалось, она больше им не владеет. Послушные натиску Брюса губы приоткрылись, как бы приветствуя вторжение его языка. Его сердце буквально билось о налившиеся груди Дорис. Теперь всеми ее поступками руководило одно непреодолимое желание сдаться на милость победителя. Его руки сомкнулись на бедрах Дорис, пальцы легли на ямочку в том месте, где спина переходила в холмики ягодиц. Сейчас Брюс был единственной опорой бестелесной оболочки Дорис, но, не ощущая веса собственного тела, она, тем не менее, чувствовала толчки горячей крови в венах.

Губы Брюса становились требовательными и одновременно удивительно нежными, когда касались ее лица, век, прикрывавших глаза, стройной, напряженной шеи. А руки, скользнув под ненадежную внешнюю оболочку Дорис – рубашку из легкой ткани, – породили волну новых эмоций, которые раньше она могла только вообразить. Это были те во многом темные, глубокие, зачастую непонятные ей чувства, накатывавшиеся и затоплявшие в ней все остальные ощущения. Ей казалось совершенно нормальным то, что она делала. Ее руки очутились под его рубашкой, и она ладонями почувствовала мощь и мускулистость его плоского живота. Прикосновения эти возбуждали Дорис, как и легкие постанывания, которые проникали через его стиснутые губы. Она ощущала жар, который излучала кожа Брюса. На ощупь она казалась шелковистой. Скользя по ней пальцами, Дорис ждала продолжения, потому что волна наслаждения не спадала.

Брюс Кейпшоу виделся ей совершенным и прекрасным представителем мужского пола. И сейчас он принадлежал только ей. Сколько раз она мечтала о такой минуте – он ничей, только ее. Дорис инстинктивно вздрагивала, когда его руки касались ее кожи – ни сильнее, ни слабее, чем это было необходимо, чтобы ее трепещущее тело отозвалось на ласку.

Мужчина поднял голову, и она заметила его глаза, затуманенные страстью. Они с откровенно голодным выражением скользили по лицу Дорис. Да это был подлинный чувственный голод! И желая утолить этот голод, Дорис как заклинание шептала его имя дрожащими губами. Его руки скользнули еще ниже, казалось, теперь их тела слились в единый диковинный организм. Ее била дрожь, причем сильнее, чем при любой лихорадке, которую ей довелось пережить. Это было желание, неутоленное и оттого неподвластное любым доводам разума и логике!

Брюс стянул через голову легкую рубашку Дорис и бросил на пол. От его возбужденного взгляда у Дорис опять перехватило дыхание. Впервые в жизни ей довелось испытать удовлетворение от своего собственного тела. Она пододвинулась к Брюсу еще теснее, ее груди, матовая кожа которых была заметно светлее, чем на открытых частях тела, колыхались, освободившись от опеки одежды. Она протянула обе руки, чтобы обхватить и притянуть к себе его голову. Когда ей это удалось, Брюс сжал губами один из сосков, и Дорис сладостно застонала. Желание подчиниться мужской силе было таким неожиданным и всепоглощающим, что у нее не возникало и мысли о том, что она может отказать ему в чем-либо. Но вдруг она почувствовала, как напряглось его тренированное тело, и поняла, что он отстранил ее от себя. Его руки соскользнули по ее спине, не задержавшись на округлости ягодиц. Дорис оказалась на свободе, которой вовсе не жаждала. Она была свободна… от его объятий, но почувствовала от этого какую-то странную опустошенность.

– Я понял, мой ангел, что ваш сексуальный аппетит просто неутолим! Я и раньше подозревал это, но чтобы до такой степени…

Казалось, что Брюс говорит это с удивлением. Он резким жестом заткнул рубашку за пояс брюк и присвистнул, изображая притворное восхищение. Его слова прозвучали на редкость грязно. Выражение лица соответствовало сказанному, а губы скривились в брезгливой усмешке. Одной рукой он стал отряхивать брюки. Это он от меня отряхивается, как-то отстраненно подумала Дорис. Ее потрясла резкая смена его настроения. Она была совершенно сбита с толку. Как могло за отрезок времени, равный одному сердцебиению, сладостное соблазнение переплавиться в такую мерзкую сцену. Дымчатые глаза Дорис нырнули в зеленые омуты в надежде получить какое-либо объяснение. Но нашли там только злобную ухмылку. По позвоночнику Дорис пробежал холодок, окончательно развеявший последние воспоминания о роскоши ощущений, пережитых так недавно.