Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

25. В Индии

На пути в Бомбей поезд остановился на сорок пять минут в Аллахабаде. Я решил с пользой употребить время и посмотреть этот город. Мне было также нужно купить в аптеке лекарство. Аптекарь попался полусонный, ему потребовалась целая вечность, чтобы найти нужный мне препарат, и в итоге я вернулся на вокзал, когда мой поезд уже тронулся. Начальник станции любезно задержал состав на минуту, но, когда я так и не появился, распорядился выгрузить на платформу мой багаж.

Я спросил комнату в гостинице Келльнера и сразу же приступил к намеченной работе. Я много слышал об издававшейся в Аллахабаде газете «Пайонир», которая, как я понял, враждебна интересам индийцев. Насколько помню, редактором в то время был мистер Чесни-младший. Я хотел заручиться поддержкой всех партий и потому отправил мистеру Чесни записку, объяснив, что задержало меня в городе, и попросив встретиться со мной, прежде чем я покину Аллахабад на следующий день. Он сразу же согласился, что весьма обрадовало меня, особенно когда я понял, насколько внимательно он оказался готов выслушать меня. Он обещал упоминать в газете все, о чем я напишу, но не мог обещать поддерживать все требования индийцев, поскольку должен был учитывать и точку зрения белых колонистов.

– Для меня вполне достаточно, – сказал я, – если вы будете вникать в суть проблемы и обсуждать ее на страницах своего издания. Я хочу и прошу всего лишь заслуженной справедливости по отношении к нам.

Остаток дня я провел, восхищаясь великолепием Тривени – местом соединения трех священных рек, и планируя свою дальнейшую работу. Неожиданная беседа с редактором «Пайонир» послужила отправной точкой для целой серии событий, которые привели в конце концов к тому, что меня буквально линчевали в Натале.

Не останавливаясь в Бомбее, я отправился прямиком в Раджкот и взялся за написание брошюры о ситуации в Южной Африке. Работа над ней и публикация заняли около месяца. Брошюра вышла в зеленой обложке и в дальнейшем стала известна как «Зеленая брошюра». В ней я нарисовал намеренно смягченную картину положения индийцев в Южной Африке. Даже использованная мной лексика была более сдержанной, чем та, к которой я прибегал в двух вышеупомянутых брошюрах, поскольку я понимал, что любое явление, о котором узнаёшь, находясь на большом расстоянии от него, кажется крупнее, чем в действительности.

Было напечатано десять тысяч экземпляров, которые затем были разосланы во все газеты и лидерам всех политических партий Индии. «Пайонир» стал первым изданием, отозвавшимся на брошюру в редакционной статье. Краткое изложение брошюры агентство Рейтер отправило в Лондон, а лондонский офис Рейтер, в свою очередь, отправил еще более сокращенный вариант в Наталь. Телеграмма, полученная в Натале, была не длиннее трех печатных строк – получилась крайне искаженная картина положения индийцев в Натале, нарисованная в моей брошюре. Причем в заметке не было ни единого слова, написанного мной. Позже мы увидим, к чему все это привело. А тем временем в Индии каждое сколько-нибудь значительное издание присоединилось к обсуждению поднятого мною вопроса.

Отправить брошюры почтой оказалось весьма хлопотным делом. Было бы слишком дорого нанимать оплачиваемых работников для упаковки и прочего, и мне пришла в голову другая идея. Я собрал всю ребятню, жившую в моем районе, и попросил детишек выделить два или три часа утром, до уроков, чтобы помочь мне. Они охотно согласились. В качестве награды за труд я обещал благословить их и подарить погашенные почтовые марки, которые успел собрать. Они справились с поставленной задачей очень быстро. Это стало моим первым экспериментом, к которому я привлек детей в качестве добровольцев. Двое из тех моих маленьких друзей работают у меня и по сей день.

Примерно в то же время в Бомбее разразилась эпидемия чумы, породившая повсеместную панику. Возникли опасения, что болезнь доберется до Раджкота. Поскольку я посчитал, что смогу помочь в осуществлении санитарного надзора, я предложил свои услуги правительству. Мое предложение было принято, и меня включили в состав особой санитарной комиссии. Я сразу же подчеркнул важность чистоты отхожих мест, и комиссия приняла решение произвести инспекцию на каждой улице. Бедняки не возражали, чтобы их туалеты осмотрели, и, более того, они присушались к советам, которые мы им дали. Однако, когда очередь дошла до домов богатых людей, некоторые семьи попросту отказались впустить нас, не говоря уже о том, чтобы выслушать наши рекомендации. Между тем мы уже поняли, что отхожие места в домах богачей зачастую бывали самыми грязными. В них царила темнота, вонь, а в нечистотах копошились черви. Улучшения, предлагаемые нами, были крайне просты: например, завести ведра для экскрементов, вместо того, чтобы выбрасывать их на землю; собирать в ведра мочу чтобы она не просачивалась в почву; убрать перегородки между наружными стенами и туалетами, чтобы обеспечить доступ света и свежего воздуха в отхожие места, а также облегчить работу уборщикам. Представители высших классов выдвинули множество возражений именно против последней рекомендации и в большинстве случаев не последовали ей.

Комиссии необходимо было осмотреть и те кварталы, где жили неприкасаемые. Только один из ее членов согласился сопровождать меня туда. Остальным представлялось чем-то совершенно неподобающим посетить дома неприкасаемых, а тем более осмотреть их туалеты. Но для меня эти кварталы стали приятной неожиданностью. Я впервые посетил их. Обитавшие там мужчины и женщины были удивлены, увидев нас. Я попросил разрешения осмотреть их туалеты.

– Туалеты? У нас? – воскликнули они изумленно. – Мы справляем нужду под открытым небом. Туалеты есть только у вас – важных людей.

– Что ж, в таком случае вы не будете возражать, если мы просто осмотрим ваши жилища? – спросил я.

– Добро пожаловать к нам, сэр. Можете заглянуть в каждый угол и закуток наших домов. Хотя мы живем не в домах, а почти что в дырах.

Я вошел и, к своей радости, обнаружил, что дом не только выглядел чистым снаружи, но и был опрятным внутри. Прихожая была тщательно выметена, полы аккуратно вымыты водой с навозом[62]62
  Пусть это покажется странным современному читателю, но мытье полов смесью из воды и навоза – один из древнейших способов поддержания их в чистоте.


[Закрыть], а немногочисленные горшки и сковородки сияли. В этом квартале можно было не опасаться вспышки эпидемии.

Зато в одном из домов людей высшего класса мы увидели туалет, который мне так и хочется описать во всех подробностях. В каждой комнате было сливное отверстие, используемое как для воды, так и для мочи. Дом пропитался отвратительной вонью. В другом доме сливное отверстие было расположено в комнате на втором этаже. От дыры на первый этаж спускалась труба. Терпеть жуткий запах в этой комнате казалось невозможным. Как ее владелец мог спать в ней, я предоставляю читателям вообразить самим.

Наша комиссия посетила и хавели вишнуитов. Жрец поддерживал дружеские отношения с моей семьей, а потому охотно позволил нам все осмотреть и согласился прислушаться к нашим рекомендациям. На территории храма мы обнаружили свалку, которую сам жрец, вероятно, видел впервые. Вдоль стены были нагромождены пищевые отходы и листья, использовавшиеся вместо тарелок. Туда слетались воронье и коршуны. Туалеты оказались, конечно же, грязными. Я пробыл в Раджкоте не так уж долго и не успел выяснить, какие из наших рекомендаций были выполнены в хавели.

Мне было больно видеть нечистоты в месте, предназначенном для молитв. Мы вправе были ожидать более тщательного соблюдения правил санитарии и гигиены в помещении, считавшемся священным. Авторы «Смрити», насколько я знал тогда, особо подчеркивали важность внутренней и внешней чистоты.

26. Две страсти

Едва ли я встречал кого-либо, столь же преданного британской конституции, как я. Теперь я понимаю, что корнем этой преданности была истина: я никогда не смог бы изображать преданность или любую другую добродетель. Британский национальный гимн обычно исполнялся на каждом собрании, которое я посещал в Натале. Я всегда чувствовал себя обязанным петь вместе со всеми. При этом я видел все недостатки британского правления, но в целом считал его вполне допустимым. Тогда я еще верил, что оно приносит нам пользу.

Расовая нетерпимость, с которой я столкнулся в Южной Африке, противоречила, как я полагал, британским традициям, и я воспринимал ее как временное и чисто локальное явление. Потому я мог посоперничать с англичанами в их преданности британскому трону. Я старательно заучил мелодию национального гимна и присоединялся к пению, когда бы оно ни звучало. И если выпадала возможность выразить свою преданность без показного рвения и хвастовства, я охотно пользовался этой возможностью.

Причем никогда в жизни я не пытался извлечь выгоду из своей преданности. Для меня она стала обязанностью из числа тех, что выполняют, не ожидая какой-либо награды.

Когда я вернулся в Индию, подготовка к празднованию шестидесятилетия правления королевы Виктории как раз шла полным ходом. Меня пригласили войти в состав комиссии, собранной для этого в Раджкоте. Я принял приглашение, но сразу же заподозрил, что празднование получится в значительной степени показным. Я увидел много пустой мишуры и расстроился. Я даже начал спрашивать себя, стоит ли мне оставаться в комиссии или нет, но в результате решил остаться и добросовестно сделать свою часть работы.

Одним из мероприятий стала посадка деревьев. Многие делали это напоказ, чтобы угодить чиновникам. Я попытался объяснять людям, что посадка деревьев не обязательна и является лишь одним из многих предложенных мероприятий; к ней следует относиться серьезно или не браться за нее вообще. У меня сложилось впечатление, что над моими словами просто посмеиваются. Помню, с каким торжественным чувством я сам посадил дерево, как тщательно затем поливал его и ухаживал за ним.

С тем же чувством я научил своих собственных детей петь национальный гимн. Я научил этому и студентов местного педагогического колледжа, вот только запамятовал, было ли это по случаю празднования шестидесятилетия правления королевы Виктории или по случаю коронования короля Эдуарда VII императором Индии. Однако позже текст гимна стал вызывать у меня противоречивые чувства. Когда я глубже понял ахимсу, я стал более осторожным в своих мыслях и словах. Меня особенно тревожили эти строки:

 
Порази всех врагов ее,
Заставь их пасть ниц,
Заведи в тупик их политику,
Разоблачи их коварные уловки[63]63
  Здесь уместно напомнить, что слова британского гимна обращены к Богу.


[Закрыть].
 

Я поделился своими чувствами с доктором Бутом, и он согласился, что не к лицу человеку, верующему в ахимсу, распевать подобные строки. Как могли мы считать так называемых «врагов» королевы «коварными»? Или они непременно неправы, лишь потому что являются врагами? Только у Бога могли мы просить справедливости. Доктор Бут полностью разделял мое мнение и даже сочинил для своей паствы новый гимн. Но о докторе Буте я подробнее расскажу ниже.

Кроме преданности, во мне глубоко укоренилась и склонность ухаживать за немощными. Я любил ухаживать за больными, будь то мои друзья или незнакомцы.

Пока я писал брошюру в Раджкоте, у меня появилась возможность ненадолго съездить в Бомбей. Я собирался воздействовать на общественное мнение в городах через митинги, и первым из этих городов стал Бомбей. Сначала я встретился там с судьей Ранаде, который выслушал меня очень внимательно и порекомендовал обратиться к сэру Ферозшаху Мехте. Затем состоялась моя встреча с судьей Бадруддином Тьябджи, который дал мне такой же совет.

– Судья Ранаде и я сам не многим можем помочь вам, – сказал он. – Вы понимаете сложность нашего положения. Мы не имеем права принимать активное участие в общественных мероприятиях, хотя наши симпатии на вашей стороне. Помочь вам может только сэр Ферозшах Мехта.

Я и сам, разумеется, хотел встретиться с сэром Ферозшахом Мехтой, и тот факт, что два столь важных человека порекомендовали обратиться именно к нему, наилучшим образом свидетельствовал об огромном влиянии, которое оказывал на общественное мнение сэр Ферозшах. В назначенное время я встретился с ним, причем приготовился испытать в его присутствии трепетное восхищение. Я знал, как его называют в народе, и понимал, что предстану перед «Бомбейским львом» и «Некоронованным королем округа». Однако этот король нисколько не подавлял. Он принял меня, и встреча эта была больше похожа на встречу любящего отца с повзрослевшим сыном. Она состоялась у него в конторе. Присутствовали несколько его близких друзей и последователей. Среди них были мистер Д. Е. Вача и мистер Кама, которым меня представили. О мистере Вача я уже много слышал прежде. Его считали правой рукой сэра Ферозшаха, а адвокат Вирчанд Ганди охарактеризовал его как выдающегося эксперта в области статистики. Мне мистер Вача сказал следующее:

– Ганди, нам непременно будет нужно встретиться с вами снова.

На все эти церемонии ушло не более двух минут. Затем сэр Ферозшах очень серьезно выслушал меня. Я рассказал ему о своих встречах с судьями Ранаде и Тьябджи.

– Ганди, – сказал он затем, – я вижу, что должен помочь вам. Я сам созову здесь митинг.

После чего он обратился к своему секретарю мистеру Мунши и распорядился назначить день митинга. День был назначен, и сэр Ферозшах распрощался со мной, пригласив навестить его еще раз накануне митинга. Этот разговор рассеял все мои тревоги, и я ушел в превосходном настроении.

В Бомбее я навестил своего зятя, прикованного болезнью к постели. Он был крайне ограничен в средствах, а моя сестра (его жена) не умела как следует ухаживать за ним. Болезнь была нешуточной, и я предложил перевезти его в Раджкот. Он согласился, и я вернулся домой вместе с сестрой и ее мужем. Болел он гораздо дольше, чем я ожидал. Я поместил зятя в своей спальне и оставался рядом с ним днем и ночью. Часто мне приходилось бодрствовать по ночам и ухаживать за ним, одновременно ухитряясь проделывать необходимую работу по южноафриканскому вопросу. Через некоторое время мой пациент все же скончался, но мне послужила утешением мысль, что я мог заботиться о нем в последние дни его жизни.

Желание ухаживать за больными постепенно перешло в подлинную страсть. Я даже нередко пренебрегал своими основными обязанностями ради этого и иногда привлекал к уходу не только жену, но и всех домочадцев.

Такая работа лишена смысла, если ты не получаешь от нее никакой радости. Когда ты ухаживаешь напоказ или из страха перед общественным мнением, это лишь удручает больного и лишает его присутствия духа. Подобное служение не помогает ни тебе, ни ему. Но все остальные удовольствия и радости жизни меркнут, когда служишь человеку с искренней радостью.

27. Бомбейский митинг

Так случилось, что на следующий день после смерти зятя мне пришлось отправиться в Бомбей на митинг. У меня практически не было времени, чтобы продумать свою речь. Я чувствовал себя совершенно изможденным после многочисленных дней и ночей тревожного бдения у ложа больного, и даже мой голос охрип. Однако я поехал в Бомбей, целиком полагаясь на помощь Бога. О том, чтобы успеть написать речь, я и не мечтал.

Подчиняясь указанию сэра Ферозшаха, я прибыл к нему в контору в пять часов вечера накануне митинга.

– Ваша речь готова, Ганди? – спросил он.

– Нет, сэр, – ответил я, чувствуя, как начинаю дрожать от волнения. – Я решил выступить экспромтом.

– Для Бомбея это не годится. Местные журналисты пользуются дурной репутацией, и, если мы хотим извлечь из митинга какую-то пользу, ваша речь должна быть готова и напечатана еще до наступления завтрашнего утра. Надеюсь, вы справитесь вовремя?

Нервничая, я ответил, что постараюсь.

– В таком случае скажите мне, когда мистеру Мунши зайти к вам за рукописью?

– В одиннадцать часов сегодня же, – сказал я.

Прибыв назавтра к началу митинга, я понял всю мудрость совета сэра Ферозшаха. Митинг проходил в актовом зале института сэра Ковасджи Джехангира. Мне рассказывали, что, когда там выступает Ферозшах Мехта, зал заполнен до отказа – в основном студентами, желающими послушать его. Это мероприятие стало моим первым митингом. Я сразу понял, что многие меня не услышат, и задрожал, когда начал читать свою речь. Сэр Ферозшах подбадривал меня и постоянно просил читать громче и еще громче. Но я лишь сильнее смущался, и мой голос звучал все тише и глуше.

На выручку пришел мой давний друг адвокат Кешаврао Дешпанде. Я передал ему текст речи. Его голос, казалось бы, звучал идеально, но аудитория все равно отказывалась слушать его. В зале раздавались возгласы:

– Вача! Вача!

И тогда мистер Вача поднялся с места и дочитал мою речь. Аудитория затихла и дослушала ее до самого конца, прерывая чтеца по мере необходимости лишь аплодисментами и выкриками «позор!». Мое сердце наполнилось радостью.

Сэру Ферозшаху речь понравилась. Я был очень счастлив.

Митинг позволил мне завоевать еще более горячие симпатии мистера Дешпанде и друга-парса, чье имя мне не хотелось бы здесь упоминать, поскольку сейчас он занимает высокий пост в правительстве. Они оба решили сопровождать меня в Южную Африку, однако мистер М. Курсетджи, который тогда работал в суде по мелким гражданским делам, отговорил моего друга-парса от поездки, так как намеревался женить его. Другу-парсу пришлось выбирать между женитьбой и поездкой в Южную Африку. Он выбрал первое. Парси Рустомджи компенсировал понесенные мной убытки, а сестры парса, чтобы загладить вину молодоженов, посвятили себя работе с кхади[64]64
  Кхади – изготовленная вручную хлопчатобумажная ткань. Также бывает из шерсти и шелка.


[Закрыть]. Итак, я простил эту пару. Адвокат Дешпанде не собирался сочетаться браком, но и он не смог отправиться со мной. Сейчас он расплачивается за нарушенное тогда обещание. По пути обратно в Южную Африку я встретил в Занзибаре одного из членов семейства Тьябджи. Он тоже вызвался приехать в Наталь, чтобы помочь мне, но я его так и не дождался. Пришлось мистеру Аббасу Тьябджи отдуваться за него. Так вот и получилось, что все три попытки уговорить адвокатов сопровождать меня в Южную Африку оказались бесплодными.

В этой связи мне вспоминается мистер Пестонджи Падшах. Мы с ним сдружились еще в Англии, познакомившись в одном из вегетарианских ресторанов Лондона. Я был наслышан о его брате мистере Барджорджи Падшахе, за которым закрепилась репутация чудака. Я никогда не встречал его лично, но друзья много рассказывали о его эксцентричности. Например, он так жалел лошадей, что отказывался пользоваться омнибусами; несмотря на выдающуюся память, не получил ни одной ученой степени; воспитал в себе независимый дух; стал вегетарианцем, хотя был парсом. Репутация Пестонджи не была столь незаурядной, но и он прославился на весь Лондон своей эрудицией. Впрочем, мы сошлись благодаря вегетарианству, а не образованности, в которой мне трудно было бы состязаться с ним.

Мы встретились вновь в Бомбее. Он служил главным нотариусом в Высоком суде. Когда наши пути снова пересеклись, он участвовал в составлении словаря верхнего гуджарати. Не осталось ни одного товарища, к кому бы я не обратился с просьбой помочь мне в Южной Африке. Пестонджи Падшах не только наотрез отказался помогать мне, но и настоятельно советовал больше вообще не возвращаться туда.

– Вам ничем нельзя помочь, – сказал он. – И мне не нравится сама по себе идея вашего возвращения в Южную Африку. Вам мало работы в нашей стране? Посмотрите хотя бы на мое нынешнее занятие – составление словаря родного языка требует еще долгого и кропотливого труда. Особая проблема для меня – научные термины. Но это лишь одна из многочисленных возможностей. Только подумайте, какая бедность царит здесь. Не сомневаюсь, что индийцы в Южной Африке бедствуют, но мне бы не хотелось, чтобы такой человек, как вы, пожертвовал всем ради этой работы. Давайте добьемся права на самоуправление здесь и так поможем индийцам в Натале. Понимаю, что не смогу вас убедить, но я не посоветую никому из наших общих знакомых связать с вами свою судьбу.

Хотя его речи не пришлись мне по душе, мое уважение к Пестонджи Падшаху тем не менее только возросло. Меня тронула его любовь к родной стране и языку. Этот разговор еще больше сблизил нас. Мне была понятна его точка зрения, но я не собирался бросать свою работу в Южной Африке, а только укрепился в решении продолжить ее. Истинный патриот не может позволить себе оставить без внимания даже самую малую возможность послужить родине. И для меня были вполне ясны строки «Гиты»:

 
В итоге окажется благом, если каждый будет
Делать свое дело так, как может, и пусть он потерпит неудачу,
Ему не стоит браться за чужие задачи, хотя они с виду очень важны.
Погибнуть, исполняя свой долг, не страшно.
Куда как хуже вечно бродить в слепых поисках иных путей.