Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

13. «Индиан Опиньон»

Прежде чем продолжить рассказ о моем общении с другими европейцами, я должен осветить еще две-три важные темы. Впрочем, кое-кого я назову сразу. Помощи мисс Дик оказалось недостаточно, требовались еще работники. В предыдущих главах я уже упоминал мистера Ритча, которого знал очень хорошо. Он был управляющим в коммерческой фирме, но согласился оставить ее и стал работать под моим началом, чем очень помог мне.

Примерно в то же время ко мне обратился мистер Маданджит с предложением совместно издавать газету «Индиан опиньон». Он нуждался в моем совете. Прежде он уже занимался чем-то подобным, и я согласился попробовать. Первый номер газеты увидел свет в 1904 году, а ее редактором стал Мансухлал Наазар. Впрочем, мне также пришлось выполнять много работы, и в течение долгих лет я фактически возглавлял редакцию. Дело не в том, что Мансухлал не справлялся со своими обязанностями. В Индии он приобрел богатый журналистский опыт, но не мог писать о проблемах индийцев Южной Африки и предоставлял это мне. Он всегда глубоко верил в справедливость моих суждений, а потому возложил на меня всю ответственность за самые важные редакционные статьи. Газета была еженедельной. Поначалу она издавалась на гуджарати, хинди, тамильском и английском языках. Но уже скоро я заметил, что издания на хинди и тамильском были пустой тратой времени и сил. Они не били точно в цель, поэтому я закрыл их. Более того, я понимал, что мы станем вводить читателей в заблуждение, если продолжим издавать их.

Я не собирался тратиться на газету, но с течением времени понял, что она не сможет существовать без финансовой поддержки. И индийцы, и европейцы понимали, что, хотя официально я и не считаюсь редактором «Индиан опиньон», на мне лежит ответственность за ее наполнение. Все обстояло бы иначе, если бы мы не начали издавать газету вообще, но прекратить выпускать ее теперь стало бы подлинной потерей и бесчестием. Мне пришлось вкладываться в газету до тех пор, пока я не истратил на нее почти все свои сбережения. Помню времена, когда приходилось ссужать по семьдесят пять фунтов в месяц.

Впрочем сейчас я осознаю, что газета действительно послужила на пользу общине. Никогда не предполагалось сделать ее коммерческим предприятием, и, пока она находилась под моим руководством, любые изменения в ней совпадали с изменениями в моей собственной жизни. «Индиан опиньон» в те дни, как и «Янг Индиа», и «Навадживан» сейчас, была зеркалом, в котором отражалось мое существование. Неделя за неделей я вкладывал всю душу в ее колонки, объясняя теоретические и практические принципы сатьяграхи, как понимал их сам. В течение десяти лет, то есть до 1914 года, за исключением вынужденного перерыва, когда меня отправили «отдыхать» в тюрьму, едва ли один выпуск газеты обходился без моей статьи. В этих статьях не было ни одного слова, которое было бы написано необдуманно, не было сознательных преувеличений или желания угодить кому-либо. На самом деле газета стала для меня настоящей школой сдержанности, а для друзей – средством приобщения к ходу моих размышлений. Критик нашел бы в ней очень мало материала, вызывающего возражения. Более того, сдержанный тон статей «Индиан опиньон» мог заставить этого самого критика усмирить свое перо. Не исключено, что сатьяграха была бы вообще невозможной без «Индиан опиньон». Читатели хотели найти в ней достоверный отчет о развитии кампании сатьяграхи и сведения о реальном положении индийцев в Южной Африке. Для меня самого газета превратилась в источник познания природы людей всех каст и оттенков кожи, поскольку я всегда стремился общаться со своей аудиторией. Было множество писем, в которых люди буквально открывали мне свои души. Письма бывали дружескими, критическими или сердитыми в соответствии с темпераментами авторов. Я смог развиваться, обдумывая их и отвечая. Вот так община высказывала мне свои мысли. С тех пор я начал полностью осознавать всю ответственность журналиста перед обществом. Влияние на общину, которое я приобрел таким образом, помогло сделать кампанию осуществимой, величавой и неотвратимой.

В первый же месяц выпуска «Индиан опиньон» я понял, что единственная цель журналистики – это служение обществу. Печатное слово – источник огромной силы. Подобно тому, как неудержимый поток воды способен затапливать города и уничтожать урожаи, вышедшее из-под контроля журналистское перо служит разрушению. А если контроль осуществляется со стороны, последствия еще более губительны. Только прислушавшись к себе, журналист принесет пользу людям. И если эта мысль верна, то сколько печатных изданий в мире сумели бы выдержать подобное испытание? Кто может остановить издание бесполезных газет? Кто здесь может выступить в роли судьи? Стало быть, и полезное, и вредное, как добро и зло, должны сосуществовать, а каждому человеку дано право сделать выбор.

14. Районы кули или гетто?

Некоторые социальные группы, оказывающие нам важные общественные услуги, но которые мы, индусы, предпочитаем считать «неприкасаемыми», заставляют жить в самых отдаленных уголках городов и деревень. Такие места называются на гуджарати дхедвадо. В названии этом, конечно, есть оттенок пренебрежительности. Когда-то в средневековой Европе «неприкасаемыми» были евреи и кварталы, отведенные для них, получили оскорбительное название «гетто». Точно так же мы сами теперь стали неприкасаемыми в Южной Африке. Нам еще только предстоит узнать, помогут ли жертвенность Эндрюса и «волшебная палочка» Шастри реабилитировать нас.

Древние евреи считали себя единственным избранным Богом народом, а остальные были исключены ими из этого списка. В результате их потомков настигло неожиданное и слишком несправедливое возмездие. Почти так же индусы считали себя ариями, или цивилизованными, а часть своих же сородичей – анариями, или неприкасаемыми. И столь же странное и несправедливое возмездие настигло в Южной Африке не только индусов, но и мусульман и парсов, поскольку они происходят из одной страны и имеют тот же цвет кожи, что и братья-индусы.

Читатель теперь может несколько лучше понять значение слова «район», которое вошло в название этой главы. В Южной Африке мы получили обидное прозвище «кули». В Индии «кули» считаются простые носильщики или наемные рабочие, но в Южной Африке это слово приобрело пренебрежительный оттенок. Оно имеет такое же значение, какое имеют слова «пария» или «неприкасаемый» у нас, а кварталы, предназначенные для «кули», стали называть «районами кули». Одно такое место было и в Йоханнесбурге. Оно отличалось от остальных – тех, в которых индийцы имели право собственности, – тем, что здесь индиец мог получить землю только в аренду на девяносто девять лет. Люди жили в ужасной тесноте, поскольку район не расширялся по мере роста численности населения. Муниципалитет кое-как наладил очистку отхожих мест, но больше никакой заботы о гигиене, не говоря уже о дорогах или об освещении, не проявил. Муниципалитет вообще не волновало благополучие жителей этого места, а сами поселенцы не имели никакого представления о правилах коммунальной санитарии и гигиены и не могли справляться с трудностями самостоятельно, без помощи или присмотра муниципалитета. Если бы все, кто попадал туда, были подобны Робинзону Крузо, там могла сложиться совсем другая ситуация. Однако нигде в мире не существует эмигрантских колоний, населенных сплошь Робинзонами Крузо. Обычно люди отправляются за границу в поисках лучшей доли и хорошей работы, но основная масса индийцев, прибывавших в Южную Африку, состояла из невежественных и бедных сельскохозяйственных тружеников, нуждавшихся в любой заботе и защите. Торговцев и образованных индийцев среди них было мало.

Преступная халатность муниципалитета и непросвещенность самих индийцев привели к тому, что район превратился в рассадник грязи и болезней. Вместо того чтобы попытаться исправить ситуацию, в которой были виноваты его же чиновники, муниципалитет использовал антисанитарию, царившую в этом месте, как предлог для ликвидации района. Для этого чиновники получили от властей разрешение выселить индийцев с обжитого места. Таким было положение вещей, когда я устроился в Йоханнесбурге.

Поселенцы, у которых было право собственности, естественно, могли потребовать компенсации. Был создан специальный трибунал для разбора подобных случаев. Если владелец отказывался от предложенной муниципалитетом компенсации, он мог обратиться в трибунал, и, если последний оценивал участок выше, муниципалитет оплачивал все издержки.

Большинство поселенцев-собственников нанимали меня в качестве юрисконсульта. Я не хотел обогащаться за счет таких дел и говорил поселенцам, что буду удовлетворен любой суммой, какую назначит трибунал в случае положительного исхода, и гонораром в размере десяти фунтов по каждому случаю, независимо от результата. Кроме того, я объяснил им, что собираюсь откладывать половину полученных от них денег на строительство больницы или другого подобного учреждения для неимущих. Это, конечно же, всем очень понравилось.

Из семидесяти дел проиграно было только одно. Сумма моего гонорара оказалась, таким образом, весьма внушительной. Но ведь у меня на руках оставалась газета «Индиан опиньон», постоянно нуждавшаяся в деньгах, и, насколько помню, она получила от меня тысячу шестьсот фунтов. Я трудился упорно. Меня постоянно окружали поселенцы. Большинство из них изначально были законтрактованными рабочими из Южной Индии. Чтобы решить свои проблемы, они создали собственную ассоциацию, которая не зависела от свободных индийских коммерсантов. Некоторые из них привлекали меня своим простодушием, свободомыслием и сильным характером. Возглавляли ассоциацию Джайрамсинг в качестве председателя и Бадри, ни в чем председателю не уступавший. Обоих уже больше нет с нами. Они оказали мне неоценимую помощь. Особенно сблизился со мной Бадри и сыграл заметную роль в сатьяграхе. Через этих и других друзей я смог тесно пообщаться с многочисленными поселенцами из Северной и Южной Индии. Я стал для них братом и разделил с ними и личные, и общественные печали и проблемы.

Наверное, кому-то будет интересно узнать, как они называли меня. Шет Абдулла отказался обращаться ко мне по фамилии. К счастью, никто не оскорблял меня, называя или считая «сагибом». Шет Абдулла нашел прекрасное обращение «бхай» – то есть брат. Другие последовали его примеру и называли меня так вплоть до того самого дня, когда я покинул Южную Африку. Это обращение звучало особенно приятно, когда его использовали бывшие законтрактованные индийцы.

15. Черная чума – I

Когда муниципалитет завладел земельными участками индийцев, их не сразу изгнали из района. Прежде чем выселить их, необходимо было найти для них новое место. Поскольку муниципалитет едва справлялся с этой задачей, индийцы оставались в «грязном» районе, и положение их только ухудшилось. Перестав быть хозяевами, они стали съемщиками участков у муниципалитета, антисанитария при этом лишь усугубилась. Пока земля принадлежала им, они были вынуждены поддерживать хотя бы относительную чистоту, пусть и из страха перед законом. Муниципалитет же ничего такого не страшился. Число поселенцев росло, а с ним росли теснота и беспорядок.

Пока индийцы страдали в столь ужасных условиях, внезапно вспыхнула эпидемия легочной чумы, гораздо более страшной и смертоносной, чем бубонная.

К счастью, очагом заболевания стал не район кули, а золотодобывающая шахта, расположенная неподалеку от Йоханнесбурга. Рабочими на шахте были в основном негры, за чистоту и здоровье которых несли полную ответственность белые наниматели. Рядом работали также и индийцы. Из них двадцать три человека неожиданно заболели и однажды вечером вернулись домой с острыми симптомами. Как раз в это время в районе находился Маданджит, который искал там новых подписчиков для «Индиан опиньон». Это был удивительно отважный человек, но даже он ужаснулся, увидев жертв бедствия, и послал мне следующую записку: «Случилась внезапная вспышка черной чумы. Вы должны приехать немедленно и срочно принять меры, иначе нас ждут крайне неприятные последствия. Пожалуйста, приезжайте незамедлительно».

После чего Маданджит бесстрашно взломал замок заброшенного дома и разместил в нем заболевших. Я прикатил туда на велосипеде и отправил записку секретарю муниципального совета, объяснив ему, почему мы были вынуждены ворваться в дом.

Доктор Уильям Годфри, практиковавший в Йоханнесбурге, примчался на помощь, как только узнал новости. Он стал для больных и врачом, и сиделкой. Однако с таким количеством пациентов нам троим справиться было не под силу.

Опираясь на свой богатый опыт, я верю, что, если человек чист сердцем, любая случившаяся беда сама приводит к нему нужных людей и дает возможности для борьбы. В то время у меня в конторе служили четыре индийца – Кальяндас, Манеклал, Гунвантраи Десаи и еще один, чье имя я запамятовал. Кальяндаса доверил моему попечению его отец. В Южной Африке мне редко встречался кто-то более ответственный и готовый беспрекословно подчиниться, чем Кальяндас. К счастью, он тогда еще не был женат, и я без колебаний доверил ему обязанности, связанные с риском, причем с риском нешуточным. Манеклала я нанял уже в Йоханнесбурге. Он тоже, насколько помню, еще оставался холостяком. Я решил принести в жертву всех четверых – называйте их как хотите – простых клерков, соратников, сыновей. Не было никакой необходимости предварительно обсуждать ситуацию с Кальяндасом, а остальные выразили согласие работать, как только я спросил их об этом. «Мы всегда будем там, где будете вы», – так коротко и преданно ответили они.

Зато у мистера Ритча была большая семья. Он был готов работать вместе с нами, но я ему не позволил. Я бы не простил себе, если бы подверг его опасности, а потому он помогал нам, оставаясь вне зоны непосредственного риска.

Ночь выдалась ужасная – ночь бдения и ухода за больными. Мне доводилось прежде заменять сиделку, но я никогда не сталкивался с больными черной чумой. Доктор Годфри вдохновил нас своей смелостью. Особых усилий уход не требовал. Нужно было давать больным необходимые лекарства, выполнять их пожелания, держать в чистоте их самих и постели, по мере возможности ободрять их – вот и все, что нам приходилось делать.

Меня безмерно радовали неутомимое рвение и бесстрашие, с которыми работали молодые люди. Легко было объяснить отвагу доктора Годфри и такого опытного человека, как Маданджит. Но какую замечательную силу духа демонстрировала моя безусая молодежь!

Если память мне не изменяет, в ту ночь мы не потеряли ни одного из наших пациентов.

Эти печальные события имеют для меня огромную религиозную ценность. Они настолько интересны, что я просто обязан посвятить им еще две главы.

16. Черная чума – II

Секретарь городского совета поблагодарил меня за инициативу и за то, что мы использовали пустовавший дом, чтобы разместить больных. Он признался, что у совета не было никакой возможности справиться с неожиданно возникшей трудностью, но обещал оказать всю возможную помощь. Как только муниципалитет очнулся и вспомнил о своем долге, он принялся незамедлительно действовать.

На следующий день мне предоставили пустой склад и предложили перенести больных туда, но муниципалитет не сделал ничего для очистки помещения. Оно было неуютным и грязным. Нам самим пришлось заняться уборкой, раздобыть несколько кроватей и других необходимых предметов, прибегнув к помощи неравнодушных индийцев. Так мы устроили что-то вроде больницы. Муниципалитет выделил нам медсестру, которая принесла бренди и медицинские инструменты. Руководил всем по-прежнему доктор Годфри.

Медсестра оказалась доброй леди и охотно ухаживала бы за больными, но мы редко подпускали ее к ним, опасаясь, что она тоже подхватит инфекцию.

Нам порекомендовали часто давать больным бренди. Медсестра посоветовала и нам пить его в целях профилактики, как поступала сама, но никто из нас не притронулся к бутылке. Я не верил, что алкоголь поможет пациентам. С разрешения доктора Годфри я накладывал на голову и грудь троих больных, не желавших пить бренди, компрессы с влажной землей. Двое из них спаслись, но остальные двадцать скончались.

Тем временем муниципалитет принял и другие меры. Примерно в семи милях от Йоханнесбурга был лазарет, в который поступали пациенты с инфекционными заболеваниями. Двоих выживших больных переместили в палатки, разбитые рядом с лазаретом, и распорядились отправлять туда всех заболевших. Нас, таким образом, освободили от дальнейшей работы с ними.

Через несколько дней мы узнали, что добросердечная медсестра заразилась чумой и скоропостижно скончалась. Невозможно утверждать наверняка, как удалось выжить тем двум пациентам и нам самим, но новый опыт лишь укрепил во мне веру в лечение землей и недоверие к бренди, пусть даже и используемому в качестве лекарства. Я понимаю, что серьезных оснований думать так нет, но полученные тогда впечатления остались со мной навсегда, и потому я считаю необходимым поделиться ими.

Когда разразилась эпидемия, я написал довольно резкое открытое письмо в газеты, обвинив муниципалитет в запустении, воцарившемся после того, как земля перешла в его владение, и возложив на него ответственность за саму вспышку чумы. Благодаря этому письму я познакомился с мистером Генри Полаком и ныне покойным преподобным Джозефом Доуком.

В одной из предыдущих глав я упомянул, что часто ел в вегетарианском ресторане. Там я познакомился с мистером Альбертом Уэстом. Мы общались с ним в этом ресторане по вечерам, а после ужина вместе отправлялись на прогулку. Мистер Уэст был компаньоном небольшого типографского предприятия. В газетах он прочитал мое письмо о вспышке чумы и встревожился, когда какое-то время спустя не встретил меня в ресторане.

Мои товарищи и я сам добровольно стали питаться меньше после того, как вспыхула чума, поскольку я взял себе за правило придерживаться совсем легкой диеты во время эпидемий. В те дни я не ужинал, а обедать старался до прихода других гостей ресторана. Я был хорошо знаком с хозяином заведения и сообщил ему, что присматриваю за больными и хочу свести контакты с друзьями к минимуму.

Не встретив меня в ресторане два вечера подряд, мистер Уэст утром постучал в мою дверь, как раз когда я собирался на прогулку. Как только я открыл ему, он сказал:

– Не найдя вас в ресторане, я испугался и подумал, не случилось ли с вами чего-нибудь. А потому решил прийти сюда утром, чтобы убедиться, что вы дома. Что ж, теперь я в вашем полном распоряжении. Готов ухаживать за больными. Вы же знаете, что семьи у меня нет и никто от меня не зависит.

Я выразил ему свою благодарность, но сразу же ответил:

– Я не позволю вам сидеть с пациентами. Если не появятся новые заболевшие, через день-другой все закончится. Но у меня, однако, есть просьба.

– Какая же?

– Не могли бы вы позаботиться об «Индиан опиньон» в Дурбане? Мистер Маданджит наверняка будет слишком занят здесь, и кто-то должен там заменить его. Если вы поедете туда, мне не придется волноваться еще и по этому поводу.

– Как вы знаете, на мне типография. Почти наверняка я смогу поехать, но нельзя ли дать окончательный ответ вечером? Мы все обсудим во время нашей обычной вечерней прогулки.

Я обрадовался. Мы поговорили, и он согласился отправиться в Дурбан. Жалованье не интересовало его, поскольку деньги имели для него мало значения. И все же мы остановились на десяти фунтах в месяц плюс часть прибыли, если таковая будет получена. На следующий день вечерним почтовым поездом он отбыл в Дурбан, поручив мне свои дела. С того вечера и до моего отъезда из Южной Африки, он делил со мной как товарищ и радости, и печали.

Мистер Уэст родился в крестьянской семье в Лауте (графство Линкольншир). Он получил лишь заурядное школьное образование, но многому научился благодаря самообразованию и в процессе приобретения жизненного опыта. Я всегда думал о нем, как о чистосердечном, здравомыслящем, богобоязненном и гуманном англичанине.

Мы еще поговорим о нем и его семье в последующих главах.

17. Район кули в огне

Хотя мы больше и не ухаживали за больными, после вспышки чумы осталось множество проблем, которые ждали своего решения.

Я уже упомянул о халатности муниципалитета в отношении района кули. А вот о здоровье белых граждан действительно позаботились, выделили крупные суммы, и деньги теперь буквально лились рекой. Несмотря на то, что к индийцам муниципалитет не был справедлив, я не мог не отметить эффективность принятых им мер по поддержке белого населения и постарался помочь чиновникам. Мне кажется, что без моей помощи муниципалитет столкнулся бы с еще бо́льшими трудностями. Даже, возможно, подключил бы армию.

Но этого удалось избежать. Муниципалитет оценил то, как повели себя индийцы, и теперь устранять последствия чумы стало гораздо проще. Я использовал все свое влияние, какое имел на индийцев, и призвал их подчиниться требованиям муниципалитета, и я не помню, чтобы хоть кто-то воспротивился.

Район кули стал строго охраняться, вход на его территорию и выход с нее отныне осуществлялся только по специальному разрешению. Я сам и мои сотрудники имели постоянные пропуска. Было решено вывести людей из района и поместить их на три недели в палатки на равнине примерно в тринадцати милях от Йоханнесбурга, а затем сжечь район дотла. Чтобы люди сумели устроиться в палатках, получить провизию и все необходимые предметы, требовалось время, а на это время – усиленная охрана.

Жители были в ужасе, но мое постоянное присутствие несколько утешало их. Многие бедняки закапывали свои скромные сбережения в землю. Их приходилось откапывать. Для индийцев не существовало банка, и они сами ничего не знали об этом, а потому их банкиром стал я. Деньги затопили мою контору. В таких условиях я, разумеется, не мог подсчитать свои гонорары, но кое-как справлялся с новой работой. Управляющего банком, услугами которого я пользовался, я знал очень хорошо. Я сказал ему, что мне придется поместить эти деньги на хранение. Банки, конечно же, не горели желанием получать множество медных и серебряных монет, а банковские клерки отказывались прикасаться к деньгам из чумного района. Но мой управляющий искренне старался помочь мне. Было решено продезинфицировать все деньги перед сдачей в банк. Насколько помню, на хранение удалось поместить около шестидесяти тысяч фунтов. Тем людям, у кого средств оказалось достаточно, я посоветовал открыть срочный вклад. Они прислушались к моему совету, и в результате некоторые из них в дальнейшем смогли самостоятельно взаимодействовать с банком.

Бывших жителей района специальным поездом доставили на ферму Клипспрут неподалеку от Йоханнесбурга, где их снабдили провизией, приобретенной муниципалитетом на общественные средства. Этот городок из палаток походил на военный лагерь. Люди, не привыкшие к такой почти походной жизни, были подавлены и растеряны, хотя им и не приходилось терпеть каких-то особых неудобств. Я каждый день приезжал к ним на велосипеде. Не прошло и двадцати четырех часов, как они забыли все свои огорчения и возвратились к привычной жизни. Когда бы я ни появился там, я заставал их распевающими песни и развлекающимися. Три недели пребывания на свежем воздухе явно пошли им на пользу.

Насколько помню, зачумленный район сожгли уже на следующий день после эвакуации его обитателей. Муниципалитет наотрез отказался оставить хоть что-то. Примерно в то же время и по тем же причинам муниципалитет сжег всю древесину, продававшуюся на рынке, и потерпел убытки в размере около десяти тысяч фунтов. Поводом для столь решительной меры послужили несколько дохлых крыс, обнаруженных на рынке.

Муниципалитету пришлось основательно потратиться, но зато удалось остановить распространение чумы, и жители города снова смогли дышать свободно.