Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

18. Магия одной книги

В результате борьбы с эпидемией черной чумы мое влияние на бедных индийцев значительно усилилось. Одновременно расширилась и сфера моей деятельности, а также увеличилась ответственность за нее. Общение с европейцами теперь стало очень тесным, что, конечно, только добавило моральных обязательств.

В вегетарианском ресторане я познакомился с мистером Полаком, как некогда с мистером Уэстом. Однажды вечером молодой мужчина, сидевший за соседним столиком, прислал мне свою визитную карточку, выразив желание поговорить со мной. Я пригласил его пересесть ко мне.

– Я помощник редактора «Критика», – сказал он. – Когда я прочитал ваше письмо о чуме, мне захотелось встретиться с вами. Безгранично рад, что представился случай.

Прямота мистера Полака пришлась мне по душе. В тот же вечер мы многое узнали друг о друге. Оказалось, что наши взгляды на жизнь весьма схожи. Ему нравился простой образ жизни, и он обладал удивительной способностью применять на практике все то, что занимало его ум. Некоторые изменения, внесенные им в свою жизнь, были настолько же быстрыми, насколько и радикальными.

«Индиан опиньон» обходилась мне все дороже. Первое же сообщение от мистера Уэста мне очень не понравилось. Он писал: «Никакой прибыли, которую вы считали возможной, не предвидится. Боюсь, газета скорее понесет убытки. Бухгалтерские книги в беспорядке. Нужно взыскать долги, но должников не найти. Требуется значительно перестроить предприятие. Но пусть вас это пока не беспокоит. Я постараюсь по мере сил все исправить и продолжу работать вне зависимости от того, будет прибыль или нет».

Мистер Уэст вполне мог уехать, не дождавшись своих процентов, и мне не в чем было бы его винить. Более того, он сам имел право обвинить меня, ведь я заверил его, что издание прибыльно, хотя оснований думать так не было. Но я не услышал от него ни единой жалобы. Впрочем, мне кажется, что, обнаружив, в каком состоянии находится газета, мистер Уэст посчитал меня слишком доверчивым. Я попросту принимал оценку Маданджита, не считая нужным все перепроверить, и потому сказал мистеру Уэсту о возможной прибыли.

Теперь я осознаю, что общественный деятель не должен делать заявлений, в которых полностью не уверен. Приверженцу истины следует проявлять особую осторожность. Заставлять другого человека верить во что-то, что не до конца проверено, значит искажать истину. С сожалением должен признать, что, несмотря на полное понимание этого, я так и не сумел искоренить в себе привычку слепо доверять людям. Все дело в моей амбициозности: нередко я берусь за такой объем работы, выполнить который мне не под силу. Причем эта амбициозность чаще была источником беспокойства для моих сотрудников, чем для меня самого.

Прочитав письмо мистера Уэста, я сразу же отправился в Наталь. С мистером Полаком я откровенно поделился своими проблемами. Он пришел на вокзал проводить меня и вручил книгу, которая, по его мнению, должна была мне наверняка понравиться. Это был труд «Последнему, что и первому» Рёскина.

Начав читать книгу, я уже не мог отложить ее в сторону. Она полностью завладела моим вниманием. Путь от Йоханнесбурга до Дурбана занимал двадцать четыре часа. Поезд прибывал вечером. В ту ночь мне не удалось заснуть. Я преисполнился решимости изменить свою жизнь, опираясь на идеалы, описанные в книге.

Она стала первой прочитанной мной книгой Рёскина. Когда я учился, я не читал почти ничего, кроме учебников, а позже у меня практически не оставалось времени для чтения. Посему я не мог похвастаться особенной начитанностью. Однако я считаю, что не слишком много потерял. Напротив, ограниченный круг чтения позволил мне тщательно обдумывать и хорошо усваивать прочитанное. Но из всех книг только одна изменила мою жизнь столь быстро и действенно – «Последнему, что и первому». Позже я перевел ее на гуджарати, озаглавив «Сарводая» («Общее благо»).

Полагаю, что в этой замечательной книге Рёскина я увидел отблески нескольких своих глубочайших убеждений, и именно поэтому она так увлекла меня и полностью изменила мою жизнь. Поэтом может считаться тот, кто способен пробудить дремлющее в душе человека добро. Поэты имеют совершенно разное влияние на людей, поскольку сами люди устроены по-разному.

Учение книги «Последнему, что и первому» я понял так:

1. Добро отдельно взятого человека заключено в добре всех.

2. Работа юриста ценна настолько же, насколько ценна работа парикмахера, раз оба обладают одинаковым правом зарабатывать на жизнь своим трудом.

3. Только трудовая жизнь земледельца или ремесленника имеет смысл.

Первое положение я уже знал. Второе смутно понимал. А третье ни разу не приходило мне в голову. Книга открыла мне, что второе и третье положения заключены в первом. На рассвете я встал и почувствовал, что готов реализовать эти принципы.

19. Поселение в Фениксе

Все это я обсудил с мистером Уэстом, описал впечатление, произведенное на меня книгой «Последнему, что и первому», и предложил перенести редакцию «Индиан опиньон» на какую-нибудь ферму, где каждый будет трудиться, получая одинаковые средства к существованию. Мистер Уэст одобрил предложение, и мы решили, что каждый сотрудник, независимо от цвета кожи и национальности, будет получать три фунта ежемесячно.

Но сразу же возник вопрос, согласятся ли десять или даже больше сотрудников обосноваться на отдаленной ферме и будут ли удовлетворены простыми условиями жизни. А потому мы приняли решение, что те, кто не сможет сразу поддержать мое предложение, продолжат получать жалованье и присоединятся к нам, когда будут готовы.

Я посовещался с работниками. Предложение сразу же не понравилось Маданджиту, который посчитал его глупостью и выразил опасение, что мы таким образом только уничтожим предприятие, в которое он вложил столько сил, что сотрудники обратятся в бегство, «Индиан опиньон» перестанет выходить, а типографию придется закрыть.

Среди тех, кто работал на печатном станке, был Чхаганлал Ганди, мой кузен. Я рассказал ему о своих планах примерно тогда же, когда поделился ими с мистером Уэстом. У Ганди были жена и детишки, но он сам еще в детстве решил учиться и работать под моим началом. Он полностью доверял мне, а потому без каких-либо возражений принял новый план и с тех пор оставался со мной. Механик Говиндасвами тоже одобрил предложение. Остальные отвергли его, но согласились отправиться туда, куда я перевезу печатный станок.

На эти обсуждения у меня ушло не больше двух дней. Я дал объявление, в котором указал, что желаю приобрести землю рядом с железнодорожной станцией неподалеку от Дурбана. Нам предложили участок в Фениксе. Мы с мистером Уэстом отправились на разведку, а затем приобрели двадцать акров земли, что заняло около недели. По участку бежал небольшой веселый ручеек, там росло несколько манговых и апельсиновых деревьев. К приобретенному нами участку примыкал другой площадью в восемьдесят акров, где росло гораздо больше фруктовых деревьев и стоял запущенный старый коттедж. Мы купили и эту землю тоже, заплатив за все тысячу фунтов.

Ныне покойный мистер Рустомджи неизменно поддерживал меня во всех подобных начинаниях. Ему проект понравился. Он снабдил нас подержанными листами гофрированного железа, прежде служившими кровлей для склада, а также другими строительными материалами, так что мы смогли приступить к делу. Несколько индийских плотников и каменщиков, трудившихся вместе со мной во время войны с бурами, помогли построить сарай для типографии. Сооружение длиной в семьдесят пять футов и шириной в пятьдесят было готово менее чем через месяц. Мистер Уэст и остальные, многим рискуя, трудились вместе с плотниками и каменщиками. Давно заброшенное место густо поросло высокой травой, где водились змеи, и жить здесь пока было небезопасно. Поначалу все мы разместились в палатках. Затем, примерно за неделю, перевезли в Феникс значительную часть своих вещей. Участок находился в четырнадцати милях от Дурбана и в двух с половиной милях от станции с тем же названием – «Феникс».

Только один выпуск «Индиан опиньон» пришлось напечатать в другом месте – в типографии «Меркьюри».

Затем я попытался привлечь в Феникс тех своих родственников и друзей, которые прибыли вместе со мной из Индии на заработки. Они приехали сюда, желая разбогатеть, и потому уговорить их оказалось трудно, но некоторые все же согласились. Из них я выделю прежде всего Маганлала Ганди. Прочие предпочли вернуться к своим делам, а Маганлал распрощался с прежней работой навсегда и связал свою судьбу с моей. Своими способностями, самопожертвованием и преданностью он выделялся среди остальных моих товарищей, которые разделяли мои поиски. Как ремесленник-самоучка он был уникален.

Итак, в 1904 году появилось поселение в Фениксе, и, несмотря на все сложности, мы продолжили издавать «Индиан опиньон».

Однако рассказ о наших первоначальных трудностях, о радикальных переменах, о наших надеждах и разочарованиях я продолжу в следующей главе.

20. Первая ночь

Оказалось непросто напечатать первый экземпляр «Индиан опиньон» на новом месте в Фениксе. Если бы я не принял две меры предосторожности, первый номер пришлось бы сильно задержать или вообще пропустить. Мне не нравилась мысль, что печатный станок будет работать от двигателя. Мне показалось, что простой физический труд людей будет больше соответствовать атмосфере места, в котором сельскохозяйственные работы тоже предполагалось вести вручную. Но поскольку осуществить идею оказалось сложно, мы все же установили двигатель внутреннего сгорания. И тем не менее я предложил Уэсту иметь про запас что-то, чем мы смогли бы заменить неисправный двигатель. Он достал колесо, которое приводилось в движение руками. Кроме того, сам по себе формат ежедневной газеты был неподходящим для глухого уголка, вроде Феникса, и мы уменьшили наше издание до размера листа писчей бумаги, чтобы в крайнем случае можно было обреза́ть номера, пользуясь педалью.

Поначалу мы все работали допоздна накануне выпуска. Всем – и молодежи, и пожилым людям – приходилось участвовать в фальцовке листов. Обычно заканчивали мы в промежутке между десятью часами вечера и полуночью. Но самая первая ночь стала незабываемой. Двигатель не желал работать, и, чтобы починить его, мы пригласили инженера из Дурбана. Вместе с Уэстом он старался изо всех сил, но тщетно. Все были до крайности обеспокоены. Наконец Уэстом овладело отчаяние, он подошел ко мне со слезами на глазах и сказал:

– Двигатель не будет работать. Боюсь, мы не сможем выпустить газету вовремя.

– Что ж, пусть будет так. Слезами делу не поможешь. Но давайте сделаем все, что в наших силах. Как насчет ручного колеса? – спросил я, желая утешить его.

– А где нам взять достаточно людей? – в свою очередь поинтересовался он. – Нас слишком мало, чтобы справиться с такой работой. Нужны чередующиеся смены, в каждой из которых должно быть четыре человека, а все наши работники слишком устали.

Строительство еще не было завершено, а потому плотники пока оставались с нами. Они спали на полу в помещении, где стоял печатный станок. Я указал на них со словами:

– Разве мы не можем привлечь к работе плотников? Нам, вероятно, придется трудиться всю ночь. Еще не все потеряно.

– Я не осмеливаюсь будить плотников, а наши люди действительно очень утомлены, – сказал Уэст.

– В таком случае предоставьте переговоры мне.

– Тогда, быть может, мы действительно сумеем управиться, – с облегчением вздохнул Уэст.

Я разбудил плотников и попросил их о помощи. Долго уговаривать их не пришлось.

– Зачем мы здесь, если не можем помочь в такой напряженный момент? – сказал один из них. – Вы отдыхайте, а мы станем вращать колесо. Это легко.

Наши люди были тоже, разумеется, готовы помочь.

Уэст сразу приободрился и даже запел гимн, когда мы взялись за дело. Я стал работать с плотниками, а остальные сменяли нас по мере необходимости. Так продолжалось до семи часов утра. Но у нас все еще оставалось много работы, и потому я предложил Уэсту снова попросить инженера постараться запустить двигатель. Если ему это удастся, сказал я, мы успеем закончить работу вовремя.

Уэст разбудил механика, и тот сразу же направился к двигателю. Надо же! Двигатель заработал, стоило мастеру прикоснуться к нему! Мои товарищи радостно закричали.

– Как же такое могло случиться? Почему вечером ничего не получалось, а утром двигатель заработал, словно всегда был исправен? – спросил я.

– Трудно сказать, – ответил Уэст или инженер (уже не помню, кто именно). – Машины тоже иногда нуждаются в отдыхе, как и мы с вами.

Лично я подумал, что неполадки с двигателем были испытанием для всех нас, а то, что он снова заработал, – вознаграждением за наш честный и упорный труд.

Тираж был готов вовремя, и мы ликовали.

Наша настойчивость с самого начала гарантировала регулярный выход издания и вселила в моих товарищей уверенность в своих силах. Бывали случаи, когда мы намеренно отказывались от двигателя и работали вручную. Мне кажется, то были моменты высочайшего духовного подъема обитателей нашего поселения в Фениксе.

21. Полак решается

Я нередко сожалел, что не могу бывать в Фениксе достаточно часто, хотя сам же и предложил переехать туда. Сначала я хотел постепенно отказаться от своей практики и уехать в Феникс, чтобы зарабатывать на жизнь физическим трудом, находя радость в служении моим товарищам. Но этому не суждено было случиться. Я убедился, что в планы человека нередко вмешивается Господь, однако если конечная цель этого человека заключается в поисках истины, то независимо от того, как именно нарушаются его планы, результатат может оказаться еще лучше, чем ожидалось. Жизнь в Фениксе и случавшиеся там неожиданные события не приносили вреда, но было сложно сказать, превосходил ли такой результат наши ожидания.

Чтобы у каждого из нас была возможность зарабатывать на жизнь простым трудом, мы поделили земли вокруг сарая с печатным станком на участки, по три акра каждый. Один из них достался мне. На этих участках мы построили домишки из гофрированного железа, хотя сначала не собирались делать этого. Нам хотелось жить в крытых соломой хижинах или в маленьких кирпичных домиках, похожих на крестьянские, но не получилось. Такие жилища оказались бы более дорогими, их строительство заняло бы больше времени, а каждый из нас стремился обосноваться как можно скорее.

Редактором по-прежнему оставался Мансухлал Наазар. Он не принял мой проект и руководил изданием из Дурбана, где теперь находился филиал редакции «Индиан опиньон». Хотя мы платили сторонним наборщикам, мы, конечно, хотели, чтобы каждый обитатель поселения научился типографскому набору – самому простому, хотя и самому занудному процессу в типографском деле. Те, кто прежде не владел такими навыками, стали обучаться. Я отставал от всех, а лучшим среди нас оказался Маганлал Ганди. Хотя он никогда прежде не работал в типографии, ему удалось не только стать великолепным наборщиком и выполнять эту работу быстро, но и, к моему удивлению, освоить все остальные этапы типографского процесса. Я всегда считал, что он и сам не знает, какие необыкновенные у него способности.

Едва мы успели обосноваться на новом месте, как мне пришлось оставить только что свитое гнездо и отправиться в Йоханнесбург. Я не мог позволить себе бросить свою работу там без наблюдения. Я должен был присутствовать лично.

По возвращении в Йоханнесбург я рассказал Полаку о тех важных изменениях, которые произошли в моей жизни. Он был счастлив, когда узнал, что подаренная им книга так сильно повлияла на меня.

– Могу я принять участие в вашем новом эксперименте? – спросил он.

– Разумеется, можете, – ответил я, – если вы готовы присоединиться к нам в Фениксе.

– Вполне готов, пусть только меня примут там.

Его решительность была поразительна. Он за месяц предупредил начальство «Критика», что увольняется, и в назначенное время прибыл в Феникс. Его общительность помогла ему подружиться с обитателями поселения, и очень скоро он стал членом нашей семьи. Простота была частью его природы, а потому он не считал жизнь в Фениксе странной или тяжелой; он чувствовал себя здесь своим. Но я не смог оставить его надолго. Мистер Ритч решил завершить свое юридическое образование в Англии, а я бы не справился с делами в конторе один. Я предложил Полаку работать у меня в качестве атторнея. Я хотел, чтобы со временем мы оба удалились на покой и окончательно перебрались в Феникс, чему не суждено было случиться. Полак был настолько доверчив, что, однажды положившись на друга, он затем всегда и во всем соглашался с ним, не споря. Он прислал мне письмо из Феникса. Ему нравилось жить там, он чувствовал себя совершенно счастливым и надеялся развивать поселение, но тем не менее он был готов покинуть его и начать работать в моей конторе, если, по моему мнению, таким образом мы быстрее реализуем наши идеалы. Его письмо обрадовало меня. Полак уехал из Феникса в Йоханнесбург и подписал договор со мной.

Примерно в это же время шотландец-теософ, которого я готовил к местным экзаменам по праву, также начал работать у меня, последовав примеру Полака. Звали его мистер Макинтайр.

Сложилось так, что, стремясь быстрее реализовать свои идеалы в Фениксе, я одновременно отдался совершенно противоположному потоку. Если бы Богу было угодно, я мог бы окончательно запутаться.

В одной из следующих глав я расскажу, как я сам и мои идеалы были спасены. Причем спасение было очень неожиданным.

22. Кого Бог бережет

Теперь я окончательно отказался от всякой надежды вернуться в Индию в обозримом будущем. Жене я обещал приехать домой через год. Но год прошел, вернуться по-прежнему пока не получалось, а потому я решил вызвать ее и детей.

На пароходе на пути в Южную Африку мой третий сын Рамдас повредил руку, играя с капитаном судна. Сам капитан потом заботливо ухаживал за ним, а лечил его судовой врач. Рамдас сошел на берег с перевязанной рукой. Судовой врач посоветовал нам сразу же по прибытии обратиться к квалифицированному медику. Но в то время я безгранично верил в успех своих экспериментов с лечением землей. Мне удалось убедить нескольких своих клиентов, всерьез воспринимавших мои методы, испытать на себе мое лечение землей и водой.

Как же мне следовало поступить с Рамдасом? Ему было всего восемь лет. Я спросил, не будет ли он возражать, если я сам обработаю его раны. С улыбкой он ответил, что совсем не против. В таком возрасте он не мог выбрать подходящий метод лечения сам, но уже понимал разницу между знахарством и профессиональной медициной, знал о моей привычке лечить народными средствами и верил мне. Не без трепета я снял с его руки повязку, промыл раны, наложил компресс с чистой землей и вновь перевязал руку. Так я поступал на протяжении месяца, пока раны не зажили окончательно. Не возникло никаких дополнительных проблем, а заживление не заняло больше времени, чем обещал судовой врач, говоря об обычном лечении.

Этот и другие эксперименты укрепили мою веру в народные средства, и я прибегал к ним в дальнейшем более решительно. Я расширил сферу их применения, опробовал лечение землей и водой и диету, чтобы справиться с ранами, лихорадкой, диспепсией, желтухой и прочими недугами, причем в большинстве случаев я добивался хороших результатов. Но вот только в наши дни я уже утратил былую уверенность, а в дальнейшем понял, что мои эксперименты могут быть даже рискованными.

А потому я не пытаюсь здесь настаивать на них. Я не могу утверждать, что успешным был абсолютно каждый из моих экспериментов, ведь даже профессиональные врачи не всегда могут поручиться за результат назначенного лечения. Моя цель – показать, что всякому человеку, который проводит эксперименты, следует непременно начинать с самого себя. Так можно быстрее найти истину, а Бог всегда бережет честного экспериментатора.

Близко общаясь с европейцами, я рисковал так же сильно, как тогда, когда прибегал к народным средствам лечения. Просто особенности этих рисков были разными. Впрочем, поддерживая такое общение, я никогда даже не задумывался о рисках.

Я пригласил Полака перебраться в мой дом, и мы начали жить, как родные братья. Леди, собиравшаяся стать миссис Полак, была обручена с ним уже несколько лет, но они постоянно откладывали свадьбу на более подходящее время. У меня сложилось впечатление, что Полак хотел накопить достаточно денег, прежде чем жениться. Он знал труды Рёскина значительно лучше меня, но его западное окружение не давало ему немедленно реализовать учение этого автора. И тогда я обратился к Полаку с такими словами:

– Когда возникает прочный союз двух сердец, как в вашем случае, едва ли правильно откладывать женитьбу лишь по финансовым соображениям. Если бедность служит преградой, то получается, что бедняки никогда не должны вступать в брак? А вы к тому же живете у меня. Значит, вопрос о расходах на жилье перед вами не стоит. Я считаю, вы должны жениться как можно скорее.

Как я уже упомянул в предыдущей главе, мне ни разу не приходилось ни о чем спорить с Полаком. Он прислушался ко мне и сразу же написал будущей миссис Полак, находившейся тогда в Англии. Она охотно приняла предложение и через несколько месяцев приехала в Йоханнесбург. Ни о каких расходах, связанных со свадьбой, не было и речи. Даже не было необходимости шить свадебное платье. Не потребовалось и религиозной церемонии, чтобы скрепить их союз. Миссис Полак от рождения была христианкой, а сам Полак – евреем. Их общей религией была религия морали.

Здесь я могу мимоходом упомянуть о занятном инциденте, связанном с этой свадьбой. Чиновник, регистрировавший браки в Трансваале, не мог зарегистрировать брак цветных. В нашем случае свидетелем выступал я. Мы, конечно же, могли найти на эту роль европейца, но Полак категорически отказался от такого предложения, и мы втроем отправились в бюро регистрации. Как мог быть чиновник уверен, что невеста и жених, чьим свидетелем был я, белые? Он предложил отложить регистрацию до выяснения всех обстоятельств. Следующий день был воскресным. За ним сразу следовал Новый год – то есть праздник. Переносить день свадьбы из-за каких-то пустяков казалось нам глупым. Я был знаком с главным мировым судьей, в чьем ведении находилось бюро, и пришел к нему вместе с будущей супружеской парой. Он лишь посмеялся и вручил мне записку к чиновнику, после чего брак был зарегистрирован.

До той поры европейцев, живших у нас, я более или менее хорошо знал. Но теперь в семью вошла английская леди, совершенно мне незнакомая. Не помню, чтобы у нас возникали разногласия с молодоженами, но даже если миссис Полак и моя жена пережили какие-то неприятные моменты в процессе общении, они были ничуть не более серьезными, чем те, что бывают в самых благополучных однородных семьях. А важно помнить, что моя семья была неоднородной. В нее свободно допускались люди самых разных темпераментов. Но если подумать, различия между неоднородными и однородными семьями лишь кажущиеся. Мы все – одна единая семья.

В этой главе заодно отпразднуем и свадьбу мистера Уэста. В тот момент моей жизни суть брахмачарьи еще не полностью открылась мне, и потому я стремился женить всех своих друзей-холостяков. Когда Уэст отправился в Лаут, чтобы навестить родителей, я посоветовал ему вернуться по возможности уже женатым человеком. Поселение в Фениксе стало нашим общим домом, и, поскольку мы все должны были вскоре превратиться в фермеров, нас не пугали браки и их последствия. Уэст вернулся с миссис Уэст, красивой молодой леди из Лестера. Она происходила из семьи обувщика, работавшего на лестерской фабрике. Я назвал ее красивой, но прежде всего меня очаровала ее нравственность, ведь подлинная красота живет в чистом сердце. С мистером Уэстом приехала также и его теща. Пожилая дама еще жива. Одним только своим трудолюбием и веселым, приветливым нравом она превосходила любого из нас.

Подобно тому, как я уговаривал жениться своих европейских друзей, я убеждал и друзей-индийцев вызывать свои семьи с родины. Так поселение в Фениксе стало небольшой деревней. Туда приехало примерно полдюжины семейств, которые успешно обосновались на новом месте и постепенно начали разрастаться.