Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

23. Взгляд на ведение домашнего хозяйства

Мы уже видели, что, хотя расходы на содержание дома были по-прежнему велики, стремление к простоте возникло у меня еще в Дурбане. Дом в Йоханнесбурге был серьезно перестроен в соответствии с учением Рёскина.

Я упростил все настолько, насколько это было вообще возможно в жилище адвоката. Мы не могли, например, обходиться без некоторой мебели. Перемены были скорее внутренними, чем внешними. Мы сами выполняли всю физическую работу, и я приучил к этому детей.

Вместо того чтобы покупать хлеб в булочной, мы сами начали печь дома пресный хлеб из муки грубого помола по рецепту Куне. Фабричная мука для него не годилась, а смолотая вручную, по нашему мнению, была проще, полезнее и помогала экономить. Я купил ручную мельницу за семь фунтов. Ее железное колесо было слишком тяжелым для одного человека, но двое легко вращали его. Обычно с мельницей управлялись мы с Полаком и дети. Моя жена тоже иногда помогала, хотя время помола нередко совпадало с другими ее хлопотами на кухне. Миссис Полак присоединилась к нам после своего приезда. Детям было полезно вращать колесо. Ни эту, ни какую-либо другую работу никогда не приходилось им навязывать. Они развлекались, помогая взрослым, и всегда могли прекратить это занятие, как только утомлялись. Впрочем, дети, включая и тех, о ком я расскажу ниже, как правило, не подводили меня. Не то чтобы я не сталкивался с маленькими лентяями, но в большинстве случаев труд приносил детям радость. Помню лишь несколько случаев, когда они увиливали от работы или ссылались на усталость.

Мы наняли слугу, чтобы присматривать за порядком в доме. Он жил у нас на правах члена семьи, и дети часто помогали ему справляться с его обязанностями. Городской уборщик отвечал за вывоз нечистот по ночам, но мы самостоятельно прибирались в туалете вместо того, чтобы просить слугу или дожидаться, пока он сам возьмется за эту работу. Это было важным воспитательным моментом. В результате мои сыновья научились с уважением относиться к работе уборщика и поняли, как важно соблюдать правила санитарии. В нашем доме в Йоханнесбурге очень редко кто-то болел, а когда такое все же случалось, дети охотно ухаживали за больным. Не могу сказать, что я оставался совершенно равнодушен к их общему образованию, но уж точно без колебаний принес бы его в жертву. Моим сыновьям, получается, есть на что жаловаться. Время от времени они упоминают об этом, и я должен признать свою вину. Я даже пытался обучать их сам, но мне то и дело что-нибудь мешало. Поскольку же я не организовал для них частных уроков на дому, я ежедневно прогуливался с ними до конторы и обратно. Таким образом, мы проходили пешком около пяти миль. Это позволило поддерживать и меня, и их в хорошей физической форме. Разговаривая с ними, я старался рассказать им что-нибудь новое, но это мне удавалось только в том случае, если никто не отвлекал меня. Все мои сыновья, кроме старшего, Харилала, оставшегося в Индии, были воспитаны мною в Йоханнесбурге именно так. Если бы я только мог уделять один час в день их общему развитию, я бы дал им, как сам считаю, прекрасное образование. Но это, к их и моему сожалению, мне никак не удавалось. Старший сын часто откровенно высказывал недовольство по этому поводу и в частных беседах со мной, и даже в прессе, но остальные дети великодушно простили мою неудачу, посчитав ее неизбежной. Сам я не мучаюсь из-за этого и сожалею лишь о том, что из меня не получился идеальный отец. Смею утверждать, что пожертвовал их общим образованием во имя того, что считал – хотя, быть может, и ошибочно, – более важным. Речь идет о служении обществу. Я не был беспечен и делал все необходимое, чтобы выработать в них сильный характер. Это и есть, как мне кажется, священный долг каждого отца. Когда, несмотря на мои усилия, сыновья давали понять, что им чего-то не хватает, я все больше убеждался: причина не в отсутствии внимания с моей стороны, а в недостатках обоих родителей.

Дети наследуют не только физические черты родителей, но и характер. В дальнейшем важную роль будет играть окружение, в которое ребенок попадет, но первичный капитал, с которым он входит в жизнь, наследуется им от предков. Я ведь бывал свидетелем и того, как детям удавалось побороть дурную наследственность. Это происходило благодаря душевной чистоте, которая заложена в ребенке изначально.

Мы с Полаком часто горячо спорили о желательности или нежелательности английского образования для ребенка. Я всегда думал, что те индийские родители, которые с ранних лет приучают детей думать и говорить по-английски, предают и детей, и свою страну. Они лишают своих отпрысков духовного и социального наследия нации, делая их неспособными послужить родине. Думая так, я намеренно всегда разговаривал со своими детьми на гуджарати. Полаку это совершенно не нравилось. Он считал, что я гублю их будущее. Полак также считал, что, если дети с ранних лет изучают язык мира, которым является английский, они добьются значительного преимущества перед другими в жизненной гонке. Но переубедить меня ему не удалось. Не помню, сумел ли я убедить его в правильности моего подхода или он сам оставил споры, посчитав меня слишком упрямым. Это происходило примерно двадцать лет назад, но то мое убеждение, подтвержденное опытом, только окрепло. Хотя мои сыновья и пострадали от недостатка полноценного общего образования, знание родного языка, приобретенное ими естественным путем, пошло на пользу и им самим, и родине, где они не стали чужестранцами. Столь же непринужденно они овладели вторым языком, бегло говорят и уверенно пишут по-английски, общаясь с нашими многочисленными друзьями-англичанами. Важным было, конечно, и проживание в стране, в которой английский был основным языком общения.

24. «Восстание» зулусов

Даже после того, как я посчитал, что окончательно устроился в Йоханнесбурге, у меня не получилось вести размеренный образ жизни. Как только я решил наслаждаться покоем, произошли совершенно неожиданные события. В газетах написали о «восстании» зулусов в Натале. Лично я не питал какой-либо ненависти к зулусам, которые никогда не причиняли вреда индийцам. Были у меня и сомнения относительно причин «восстания». Но тогда я верил, что Британская империя существует ради благополучия во всем мире. Искренняя преданность не позволяла мне желать зла империи. Справедливым или нет было это «восстание», мое решение оставалось непоколебимым. В Натале находились добровольческие силы обороны, которые продолжали вербовать мужчин в свои ряды. Я прочитал, что силы мобилизовались для подавления «восстания».

Я считал себя гражданином Наталя и был тесно связан с ним, а потому написал письмо губернатору, выражая готовность в случае необходимости организовать индийский санитарный корпус. Губернатор ответил немедленно и утвердительно.

Я не ожидал столь быстрого ответа. К счастью, я подготовился еще до того, как написал письмо. Если мое предложение примут, решил я, мне придется покинуть дом в Йоханнесбурге. Полаку нужно будет подобрать себе более скромное жилище, а жена отправится в Феникс. Я заручился ее согласием. Не помню ни одного случая, когда бы она не поддержала меня в таких делах. Итак, получив ответ от губернатора, я предупредил домовладельца о том, что через месяц покину дом. Часть вещей я отправил в Феникс, а что-то оставил у Полака.

Затем я отправился в Дурбан и там обратился к людям. Слишком много добровольцев не требовалось. Мы сформировали отряд из двадцати четырех человек, среди которых, кроме меня, еще четверо были гуджаратцами. Остальные в основном были бывшими законтрактованными рабочими из Южной Индии, а один – свободным патаном[96]96
  Патанами в Индии называют проживающих преимущественно в Афганистане пуштунов.


[Закрыть].

Чтобы обозначить мой статус и облегчить нашу работу, главный врач в соответствии с действовавшей конвенцией временно назначил меня сержант-майором, трех выбранных мной помощников назначили сержантами, а еще одного – капралом. Правительство также выдало нам мундиры. Наш санитарный корпус состоял на действительной службе почти шесть недель. По прибытии на место я не увидел ничего, что можно было бы назвать «восстанием». Не было никакого сколько-нибудь существенного сопротивления. Вождь зулусов лишь призвал свой народ не платить новый налог, которым его обложили, и пригрозил копьем сержанту, приехавшему для сбора этого налога, поэтому инцидент окрестили «восстанием». Теперь мои симпатии были на стороне зулусов, и я обрадовался, когда в штабе мне сообщили, что нам будет нужно выхаживать раненых зулусов. Офицер медицинской службы приветливо встретил нас. Он пояснил, что белые не желали возиться с зулусами, раны которых начинали гноиться, и он с ума сходил, не зная, как поступить. Нашу работу он посчитал благословением для этих ни в чем не повинных людей, снабдил нас перевязочными материалами, обеззараживающими составами и прочим, а потом отвел в импровизированный госпиталь. При виде нас зулусы приободрились. Однако белые солдаты, стоявшие за ограждением, что отделяло нас от них, пытались убедить нас не помогать раненым. А когда мы не подчинились, пришли в ярость и стали бранить зулусов.

Постепенно я установил контакт с этими солдатами, и они перестали нам мешать. Среди командиров были полковник Спаркс и полковник Уайли, которые были моими недоброжелателями в 1896 году. Их удивил мой нынешний подход к делу, они пришли ко мне и поблагодарили. Затем меня представили генералу Маккензи. Пусть только читатель не думает, что речь идет о профессиональных военных. Полковник Уайли был известным в Дурбане адвокатом, а полковник Спаркс – столь же известным дурбанским владельцем мясной лавки. Генерал Маккензи был богатым фермером в Натале. Все эти джентльмены записались в добровольцы, прошли военное обучение и приобрели некоторый опыт.

Зулусы, о которых нам нужно было позаботиться, не были ранены в боях. Часть из них арестовали по подозрению в чем-либо. Генерал приговорил их к жестокой порке. Плети оставили на их телах глубокие отметины, а поскольку несчастными никто не занимался, появились нагноения. Остальные зулусы вообще считались сторонниками англичан. Но хотя им выдали особые значки, чтобы отличать от «врагов», солдаты стреляли в них по ошибке.

Я не только присматривал за зулусами, но и готовил и раздавал лекарства белым солдатам. Это было достаточно легко, поскольку, если читатель помнит, я целый год проработал в маленькой больнице доктора Бута. Вот так я вновь поневоле стал близко общаться со многими европейцами.

Наш корпус был приписан к подвижной колонне. Нам отдавали приказ немедленно выдвигаться туда, где возникала опасность. Сопровождали мы в основном конную пехоту. Когда мы перемещались куда-либо, приходилось идти за колонной пешком, неся на плечах носилки. Два или три раза мы покрывали по сорок миль в день. Но куда бы мы ни направлялись, я всегда был только благодарен за богоугодное служение. Мы несли на себе случайно раненных друзей-зулусов и заботились о них, точно сиделки.

25. В поисках

«Восстание» зулусов стало для меня совершенно новым опытом и заставило о многом задуматься. Даже конфликт с бурами не показал мне так живо ужасы войны, как этот мнимый «бунт». Это была и не война вовсе, а настоящая охота на людей. Причем так думал не только я. Мое мнение разделяли многие англичане, с которыми мне доводилось беседовать. Слышать каждое утро, как солдатские ружья издают звуки, подобные взрывам хлопушек, в хижинах ни в чем не повинных людей и жить в состоянии постоянного напряжения было поистине мучительно. Но приходилось глотать эти горькие пилюли. Спасало то, что работа нашего санитарного корпуса состояла главным образом в заботе о раненых зулусах. Я понимал, что никто, кроме нас, о них не позаботится. Вот почему эта работа стала большим утешением.

Но задумываться заставляло и многое другое. Мы находились в малонаселенной части страны. На большом расстоянии друг от друга среди холмов были разбросаны примитивные краали[97]97
  Крааль – особый тип сельского поселения скотоводческих народов Южной и Восточной Африки.


[Закрыть] «нецивилизованных» зулусов, как их называли. Шагая с ранеными на носилках или без них по этим торжественным пустынным местам, я часто погружался в размышления.

А размышлял я о брахмачарье и ее последствиях, и уверенность моя все росла. Мы обсуждали эту тему в кругу моих товарищей. Я еще не понимал тогда, что брахмачарья необходима для того, кто жаждет самореализации, но уже сознавал, что тот, кто искренне стремится служить человечеству, не может обойтись без нее. Я понял, что мне следует искать все новые и новые возможности служения людям, а добиться своей цели, ограничившись лишь радостями семейной жизни, рождением детей и их воспитанием, нельзя.

Одним словом, я не мог жить, руководствуясь одновременно желаниями плоти и желаниями духа. Взять, к примеру, нынешнюю ситуацию. Я бы ни за что не бросился в самую гущу бойни, если бы жена ждала ребенка. Без соблюдения брахмачарьи служение семье стало бы несовместимо со служением обществу. Благодаря брахмачарье они оказывались прекрасно совместимыми.

Раздумывая подобным образом, я вдруг почувствовал сильное желание как можно скорее дать окончательный обет. Эта мысль воодушевила меня. Мое воображение немедленно разыгралось, и я узрел неограниченные возможности служения.

Пока я целиком отдавался напряженной физической и умственной работе, пришло сообщение, что подавление «восстания» почти закончено и наш корпус будет в ближайшее время расформирован. Через несколько дней так и произошло, и нас отпустили домой.

Вскоре я получил письмо от губернатора, в котором он особо поблагодарил меня за проделанную нашим санитарным корпусом работу.

Приехав в Феникс, я сразу же побеседовал о брахмачарье с Чхаганлалом, Маганлалом, Уэстом и всеми остальными. Идея им понравилась, и они признали необходимость обета, но напоминили и о трудностях, связанных с ним. Некоторые смело начали блюсти его, а кому-то, насколько я знаю, даже удалось успешно справиться с возникшими сложностями.

Сам я сделал решительный шаг – дал клятву соблюдать брахмачарью всю оставшуюся жизнь. Должен признать, что я тогда не в полной мере понимал всю необъятность и мощь взятого на себя обязательства. Даже сегодня я порой сталкиваюсь с трудностями, однако важность этого обета становится все более очевидной для меня. Существование без брахмачарьи видится мне пустым и почти животным. Человек с грубым характером не умеет сдерживаться, а ведь настоящим человека делает именно способность к воздержанию. То, что прежде казалось мне чрезмерным восхвалением брахмачарьи в наших религиозных книгах, теперь кажется абсолютно уместным и оправданным.

Я понял, что в брахмачарье скрыта колоссальная сила; этому обету сложно следовать, и он уж точно затрагивает не только саму плоть. Да, брахмачарья начинается с физического воздержания, но не заканчивается им. Совершенная брахмачарья устраняет всякую грешную мысль. Истинный брахмачари не станет и задумываться об удовлетворении похоти – если же он пока не преуспел в этом, ему предстоит пройти еще очень долгий путь.

Для меня даже простое физическое воздержание оказалось сложной задачей. Теперь я могу сказать, что чувствую себя в безопасности, но я все еще не полностью стал хозяином своих мыслей, а это очень важно. Не то чтобы мне не хватало силы воли или я не делал попыток. Мне просто все еще непонятно, откуда возникают губительные мысли. Я не сомневаюсь, что где-то существует замо́к, на который их можно закрыть, но каждый должен найти его самостоятельно. Святые и ясновидящие оставили нам в наследство свой опыт, но не смогли указать универсальный и безошибочный способ.

Совершенство и свобода от ошибок приходят к нам свыше, и потому те, кто искал путь к Богу, оставили нам мантры – такие, как Раманама, – вдохновленные их собственными аскетизмом и чистотой. Если нет смирения перед Его милостью, абсолютная власть над мыслями невозможна. Это учение можно найти в любой великой религиозной книге, и я осознаю его истинность во всякий момент моих попыток достичь совершенства в брахмачарье.

Однако я еще вернусь к рассказу о моих устремлениях и борьбе с самим собой в следующих главах. А эту главу закончу кратким описанием того, как я начал выполнять свою задачу. Поначалу соблюдение обета показалось мне совсем несложным. Во-первых, я перестал делить постель с женой и стал избегать всякой интимности в отношениях с ней.

Вот так брахмачарья, которую я волей-неволей соблюдал с 1900 года, была окончательно скреплена обетом в середине 1906-го.

26. Зарождение сатьяграхи

Сложилось так, что события в Йоханнесбурге сделали мое самоочищение подготовительным этапом на пути к сатьяграхе. Сейчас я понимаю, что к ней вели все основные события моей жизни, а кульминацией их стала брахмачарья. Принцип, названный сатьяграхой, появился до того, как это название было найдено. Более того, когда он уже возник, я и сам еще не понимал полностью, в чем его суть. Чтобы описать это явление на гуджарати, приходилось использовать английское сочетание «пассивное сопротивление». Но, общаясь с европейцами, я обнаружил, что термин «пассивное сопротивление» чересчур узок, что под ним понимают оружие слабых, что-то, что проистекает из ненависти и что должно в конечном счете неизбежно вылиться в открытое насилие. Мне приходилось разубеждать людей и разъяснять истинную природу возникшего в рядах индийцев движения. Конечно, нам было необходимо новое слово для обозначения нашей борьбы.

Но как я ни старался, ничего не приходило мне в голову, и тогда мы объявили конкурс среди читателей «Индиан опиньон» на лучшее название. Маганлал Ганди придумал слово «сатаграха» (сат – правда, аграха – твердость) и получил приз. Для большей ясности я слегка изменил слово на «сатьяграха», и с той поры оно вошло в язык гуджарати в качестве обозначения этой борьбы.

История сатьяграхи в ее практических аспектах совпадает с историей моей дальнейшей жизни в Южной Африке и особенно моих экспериментов с истиной на этом континенте. Основную часть этой истории я написал в Йервадской тюрьме и закончил уже после освобождения. Она публиковалась в «Навадживане», после чего издавалась отдельной книгой. Валджи Говинджи Десаи взялся перевести ее на английский язык для журнала «Каррент Сот». Сейчас я готовлю отдельное англоязычное издание, чтобы дать возможность ознакомиться с историей моей борьбы в Южной Африке всем желающим. Тем, кому этот труд еще не знаком, я бы рекомендовал обратиться к истории сатьяграхи в Южной Африке. Здесь я не стану повторять уже написанное, однако несколько следующих глав будут посвящены событиям моей личной жизни в Южной Африке, о которых не упоминалось ранее. Кроме того, я попытаюсь рассказать читателю о моих экспериментах в Индии. А потому те, кто желает познакомиться с моими опытами в строго хронологическом порядке, поступят правильно, если положат перед собой историю сатьяграхи в Южной Африке.

27. Новые эксперименты с питанием

Я горячо желал соблюдать принципы брахмачарьи в мыслях, словах и делах, а также хотел уделять максимум своего внимания сатьяграхе и готовил себя к этому с помощью самоочищения. Необходимо было внести дополнительные изменения в свою жизнь, и я стал еще больше ограничивать себя в еде. Прежде я экспериментировал с питанием больше из гигиенических соображений, теперь же все дело было в религии.

Посты и ограничения в питании стали очень важны для меня. Дело в том, что желание насладиться вкусной едой обычно сопровождает прочие человеческие страсти. Так было и в моем случае. Пытаясь умерить свой аппетит и контролировать страсть, я столкнулся с многочисленными трудностями, но даже и сейчас не могу утверждать, что полностью преодолел их. Я был чревоугодником. То, что друзья считали умеренностью, мне самому никогда не казалось таковым. Если бы я не ограничил себя тогда, я бы опустился ниже любого животного и давно бы уже погиб. Однако поскольку я вполне сознавал свои недостатки, я приложил все возможные усилия, чтобы избавиться от них, и благодаря работе над собой я многие годы поддерживал в порядке свое тело и мог справляться с большими объемами порученной мне работы.

Понимание своей слабости и неожиданная встреча с людьми, придерживающимися тех же взглядов, способствовали тому, что я начал питаться только фруктами, поститься в день экадаши, джанмаштами[98]98
  Джанмаштами (или Кришна-джанмаштами) – день рождения Кришны, один из основных религиозных праздников в индуизме.


[Закрыть] и по другим праздникам.

Я начал с фруктов, но с точки зрения самоограничения не видел особой разницы между фруктовой диетой и питанием разного рода крупами. Я понял, что по-прежнему возможно объедаться как в первом, так и во втором случае, причем во втором даже сильнее, стоит только привыкнуть к такой еде. Поэтому я стал придавать большее значение постам или приему пищи всего один раз в день по праздникам, и, если появлялась возможность таким образом покаяться, с радостью прибегал к ней.

Кроме того, я убедился, что, когда тело истощается быстрее и больше, пища доставляет более сильное удовольствие, а аппетит растет. Я понял, что пост может не только укрощать желания человека, но и подстегивать их. Многочисленные проделанные мной позже опыты, а также опыты других людей лишь подтвердили этот поразительный факт. Я стремился улучшить свое тело, приучить его к суровой дисциплине, но, поскольку отныне я стремился к самоограничению и победе над чревоугодием, я выбирал сначала один продукт, затем другой, постепенно уменьшая количество каждого. Однако желание наслаждаться вкусом пищи преследовало меня, как и прежде. Когда я исключал из своего рациона один продукт и заменял его другим, последний доставлял мне новое и большее наслаждение.

В этих экспериментах вместе со мной участвовали несколько товарищей, но в первых рядах был Герман Калленбах. Я уже писал об этом моем друге в истории сатьяграхи в Южной Африке и не стану вновь повторять написанное. Мистер Калленбах неизменно был рядом со мной во время моих постов и когда моя диета менялась. Я жил вместе с ним в его доме, когда сатьяграха достигла своего пика. Мы обсуждали изменения в питании, и каждая новая диета приносила нам больше удовольствия, чем прежняя. Беседы подобного рода в те дни мне нравились, и я не считал их неуместными. Но затем опыт подсказал мне, насколько неверно заострять внимание на наслаждении пищей. Человек должен есть не для того, чтобы удовлетворить желудок, а для того, чтобы поддерживать жизненные силы. Когда каждый орган чувств служит телу, а через тело – душе, то это неправильное наслаждение исчезает, и весь организм начинает функционировать так, как было задумано природой.

Сколько бы экспериментов ни было, их всегда недостаточно, ни одна принесенная жертва не чрезмерна для достижения идеала. Но, к сожалению, в наши дни многие выбирают противоположное течение. Мы нисколько не стыдимся, когда приносим в жертву великое множество других живых существ, чтобы усладить свое бренное тело, и стараемся продлить наслаждение на несколько мимолетных мгновений, а в результате убиваем сами себя. Причем губим и тело, и душу. В стремлении излечить одну застарелую болезнь мы порождаем сотни новых. Желая получить чувственное наслаждение, мы в конце концов утрачиваем саму способность наслаждаться. Все это происходит на наших глазах, но никто не бывает настолько слеп, как человек, который не желает ничего видеть.

Итак, я рассказал здесь о целях своих экспериментов с питанием и том ходе размышлений, который привел меня к ним, и теперь предлагаю подробнее побеседовать об этих экспериментах.