Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

32. В роли директора школы

Читатель, я надеюсь, помнит о том, что в этих главах я описываю многое, о чем не упомянул совсем или упомянул вскользь в своей работе по истории сатьяграхи в Южной Африке. И если он действительно помнит об этом, то легко проследит связь между последними главами.

По мере того как население фермы увеличивалось, возникла необходимость позаботиться об образовании детей. Среди них были мальчики из семей индусов, мусульман, парсов и христиан, а также несколько девочек-индусок. У нас не было возможности (а я и не считал это важным) нанять для них профессиональных учителей. Возможности не было потому, что квалифицированных индийских учителей вообще было очень мало, и даже те, к кому мы могли обратиться, не желали отправиться в место, расположенное в двадцати одной миле от Йоханнесбурга, на весьма скромное жалованье. Мы не располагали лишними средствами. Как мне казалось, не было необходимости привозить на ферму учителей со стороны еще и потому, что я не питал доверия к официальной системе образования и надеялся на основе нового опыта и с помощью экспериментов найти более правильный подход. Уверен я был в одном: в идеальных условиях подлинное образование детям могли дать только их родители с минимальной посторонней помощью. Обитатели фермы Толстого стали единой семьей, в которой я был отцом, а посему я обязан был взять на себя ответственность за обучение детишек.

Несомненно, подобная концепция не была лишена изъянов. Все эти дети не жили со мной с раннего возраста, воспитывались в разных условиях и в окружении разных людей и даже не принадлежали к одной религии. Как мог я по достоинству оценить каждого из них в этих новых условиях, пусть даже я и был теперь отцом большого семейства?

Но поскольку я всегда ставил во главу угла духовную культуру и выработку характера, поскольку был уверен в том, что нравственное образование в одинаковой степени доступно всем, независимо от возраста и воспитания, то принял решение оставаться с молодыми людьми двадцать четыре часа в сутки как их истинный отец. Я считал выработку характера фундаментом любого образования, и если фундамент этот закладывается на совесть, то остальному, по моему мнению, дети могут научиться самостоятельно или с помощью друзей.

Однако, признавая необходимость дать молодым людям общее образование, я начал вести занятия в классах, опираясь на помощь Калленбаха и Прагджи Десаи. Точно так же я не позволял себе недооценивать важность физического воспитания. Дети получали его, выполняя свои повседневные обязанности. На ферме не было прислуги, и всю работу, от приготовления пищи до очистки отхожих мест, делали ее обитатели. Приходилось ухаживать за множеством фруктовых деревьев, заниматься садоводством вообще. Мистер Каллебах любил возиться в саду и приобрел ценный опыт, когда работал в одном из правительственных образцовых садоводческих хозяйств. Все, молодые и пожилые, кто не был занят на кухне, обязательно уделяли время садоводству. Причем дети делали бо́льшую часть работы – рыли ямы, рубили деревья и переносили тяжести. Это и было физическими упражнениями. Труд доставлял им удовольствие, и потому они обычно не нуждались в других упражнениях или даже играх. Конечно, иногда кое-кто из них, а порой все сразу притворялись больными и увиливали от работы. В одних случаях я поддавался на их уловки, но в других проявлял строгость. Не скажу, что им она нравилась, но не помню, чтобы они перечили мне. Когда бы ни приходилось быть строгим, я приводил аргументы и убеждал их, насколько неправильно так относиться к работе. Однако убеждение действовало недолго, и уже скоро они бросали работу и отправлялись играть. И все равно я прекрасно ладил с ними, а они укрепляли себя физически. На ферме очень редко кто-нибудь болел, хотя следует отметить, что этому во многом способствовали свежий воздух, хорошая вода и регулярное питание.

Несколько слов о профессиональном обучении. Я хотел обучить каждого из детей какой-либо простой профессии. Для этого мистер Калленбах отправился в монастырь траппистов и научился делать обувь. Я перенял ремесло у него и сам принялся учить всех желающих. У мистера Калленбаха имелся кое-какой опыт в плотничьем деле, а среди обитателей фермы нашелся еще один специалист в этой области, и мы смогли открыть небольшой учебный класс для будущих плотников. Кроме того, почти все наши дети уже умели готовить пищу.

И тем не менее все это оказалось им в новинку. Они и представить себе не могли, что станут обучаться стольким предметам, потому что стандартное образование, которое получали индийские дети в Южной Африке, сводилось к умению читать, писать и считать.

На ферме Толстого мы взяли себе за правило не просить детей сделать то, чего не стал бы требовать от них учитель, а потому, когда им поручали выполнить какую-либо работу, рядом всегда находился наставник, трудившийся вместе с ними. И чему бы ни обучались дети, учеба доставляла им удовольствие.

Об общем образовании и выработке характера мы еще поговорим в последующих главах.

33. Общее образование

В предыдущей главе я показал, как мы попытались дать детям духовное воспитание, а также профессиональное образование на ферме Толстого. Хотя я не был вполне удовлетворен этим, можно сказать, что мы успешно справились с поставленной задачей.

Дать общее образование оказалось труднее. У меня не было ни ресурсов, ни необходимой литературы. Более того, мне постоянно не хватало времени. Физический труд очень утомлял меня к концу дня, и часто мне приходилось проводить уроки в тот момент, когда я больше всего нуждался в отдыхе. Вместо того чтобы прийти в класс бодрым, я с трудом не позволял себе уснуть. Утром я работал на ферме и хлопотал по хозяйству, а потому школьные занятия могли начинаться только в середине дня, после обеда. Другого времени для уроков попросту не было.

Было решено проводить по три урока в день. Изучались хинди, тамильский язык, гуджарати и урду, причем обучение приходилось вести на родных языках детей. Преподавался также и английский язык. К тому же индусских гуджаратских детей необходимо было хотя бы немного познакомить с санскритом. И, конечно, всем ученикам нужно было дать общие представления об истории, географии и арифметике.

Я попытался преподавать тамильский язык и урду. Некоторые познания в тамильском языке я приобрел во время путешествий и в тюрьме, но мне также очень помог прекрасный учебник Поупа, дальше которого я не продвинулся. Письменный урду я немного усвоил за время одного из морских путешествий, а устно мне приходилось ограничиваться знакомыми персидскими и арабскими словами, услышанными мной от друзей-мусульман. Все мое знание санскрита сводилось к тому, чему я научился в средней школе, и даже мой уровень гуджарати не превосходил обычного школьного.

Вот и весь капитал, с которым мне пришлось приступить к занятиям. По бедности подготовки мои коллеги превзошли меня. Впрочем, любовь к языкам родной страны, уверенность в своих педагогических способностях, невежество учеников, а также их великодушие помогли мне.

Наши мальчики-тамилы родились уже в Южной Африке, поэтому плохо знали родной язык, а писать не могли и вовсе. Пришлось преподать им письмо и основы грамматики, что оказалось довольно легко. Ученики знали, что превосходят меня в разговорном тамильском языке, и потому становились моими переводчиками, когда ко мне приходили не знавшие по-английски тамилы. Я радостно справлялся со своими обязанностями, потому что никогда не пытался скрыть от учеников свое невежество. Я всегда был с ними искренним. Вот почему, оставаясь невежественным в языках, я все равно заслужил их любовь и уважение. Немного легче было обучать урду мальчиков-мусульман. Они знали письмо, а мне оставалось только заинтересовать их чтением и поработать над их почерками.

Бо́льшая часть детей были неграмотными и невоспитанными. Во время работы я понял, что в общем-то мало чему могу научить их. Я лишь мог бороться с их ленью и следить за занятиями. Так как с этим я неплохо справлялся, я объединил изучавших разные предметы детей различных возрастов в одной комнате.

В учебниках, о которых столько говорят, я никогда не нуждался. Кажется, мы не пользовались даже теми из них, которые имелись в нашем распоряжении. Я не считал нужным перегружать своих школьников пособиями. Я всегда думал, что настоящий учебник для ученика – это его преподаватель. У меня в памяти осталось очень мало из того, чему учителя научили меня по книгам, но я и сейчас живо помню вещи, которым они научили меня независимо от учебников.

Дети воспринимают гораздо больше материала и с меньшим трудом на слух, чем зрительно. С моими учениками мы едва ли прочитали какой-то учебник от корки до корки. Но я смог передать им своими словами все, что почерпнул из различной литературы, и, смею надеяться, они и сейчас помнят это. Они с трудом запоминали прочитанное в учебниках, но все, о чем я рассказывал им, могли с легкостью затем повторить. Чтение было для них скучной обязанностью, а мои истории – удовольствием, если только я не ошибался и не выбирал неинтересную для них тему. А по тем вопросам, которые они задавали мне потом, я мог понять, насколько они сообразительны.

34. Духовное воспитание

Еще труднее было дать мальчикам духовное воспитание. В нем я практически не опирался на религиозные тексты. Разумеется, я полагал, что каждый ученик должен понять основы своей религии и иметь общее представление о памятниках религиозной литературы, а потому, насколько был способен, поделился с детьми этими знаниями. Но я все же считал это частью общего интеллектуального воспитания. Задолго до того, как я взялся за обучение детей на ферме Толстого, я осознал, что духовное воспитание – отдельный предмет. Развитие души – это, прежде всего, выработка характера и поощрение способности каждого человека стремиться к познанию Бога и самопознанию. Мне показалось, что это и есть самое важное в обучении молодых людей, все же прочее обучение без духовной культуры становится бесполезным и даже вредным.

Некоторые ошибочно считают, что самопознание возможно лишь на четвертой ступени жизни, то есть на санньясе (самоотречении). Но мы также понимаем, что те, кто откладывает подготовку к этому бесценному опыту до последней ступени, обретают не самопознание, а попросту старость – второе детство человека, которое становится бременем для всех. Прекрасно помню, что придерживался таких взглядов, преподавая в 1911–1912 годах, хотя, быть может, тогда я высказывал их в несколько других выражениях.

Как же дать другим духовное воспитание? Я просил детей заучивать и повторять наизусть псалмы, читал им отрывки из книг о нравственном воспитании. Но все это не удовлетворяло меня. Познакомившись с детьми ближе, я понял, что не посредством книг можно воспитать свой дух. Как для физических тренировок нужны физические упражнения, а для интеллектуальных – интеллектуальные, так и для духовного развития необходимы упражнения духа. Причем духовные тренировки целиком и полностью зависят от образа жизни и характера наставника. Учитель обязан постоянно следить за своим поведением, и неважно, окружен ли он в данный момент учениками или же нет.

Даже находясь далеко от учеников, наставник может влиять на их дух. Если бы я был лжецом, у меня не получилось бы научить мальчиков искренности. Трусливый учитель никогда не сможет показать ученикам пример отваги, а тот, кому чуждо самоограничение, не сумеет объяснить всю его важность и пользу. Я сделал вывод, что должен превратиться в живое пособие для детей. Вот так они сами стали для меня учителями, и я узнал, что обязан жить добродетельно и честно хотя бы ради них. Уверен, что мои дисциплинированность и сдержанность на ферме Толстого были результатом общения с моими юными подопечными.

Один из них обладал необузданным и диковатым нравом, нередко врал и любил ссориться. Однажды он повел себя крайне буйно. Я растерялся. Не в моих привычках было наказывать учеников, но на сей раз я по-настоящему рассердился. Сначала я постарался урезонить его, но он проявил упрямство и даже попытался переспорить меня. Наконец я взял лежавшую на моем столе линейку и ударил его по руке. Нанося удар, я сам внутренне содрогнулся. Думаю, он заметил это. Для моих учеников это было чем-то совершенно новым и необычным. Мальчик закричал, а потом стал умолять простить его. Кричал он не потому, что удар был болезненным. Если бы он хотел, он мог бы отплатить мне той же монетой: это был крепкого телосложения семнадцатилетний юноша. Нет, он понял мою собственную боль от необходимости прибегнуть к столь грубому наказанию. После этого инцидента он больше ни разу не ослушался меня. Но я все равно сожалею о том, что применил насилие. Боюсь, в тот день я показал ученикам не силу духа, а самую низменную из своих черт.

Я всегда оставался противником телесных наказаний. Помню только один случай, когда я ударил своего сына. Признаться, я до сих пор не решил, был ли я прав, пустив тогда в ход линейку. Вероятно, я поступил неправильно, поскольку мой поступок был продиктован злостью и желанием наказать провинившегося ученика. Если бы в этом наказании была лишь моя боль, я посчитал бы его оправданным, но в данной ситуации я руководствовался и другими мотивами.

Это происшествие заставило меня задуматься о том, как нужно справляться с непослушными учениками, не прибегая к насилию. Хотя не знаю, помог бы мне новый метод в только что описанном случае или нет. Юноша скоро забыл об инциденте и, как мне показалось, не стал вести себя более зрело. Однако я лучше понял ответственность преподавателя перед учеником.

Мальчики нередко нарушали дисциплину и потом, но я уже ни разу не прибегнул к телесному наказанию. Воспитывая детей духовно, я сам все отчетливее начал осознавать важность силы духа.

35. Отделить зерна от плевел

На ферме Толстого мистер Калленбах привлек мое внимание к проблеме, о которой я прежде особенно не задумывался. Как я уже отметил выше, некоторые мальчики, жившие на ферме, были скверными и непослушными. Среди них встречались и откровенные лодыри, а ведь с ними ежедневно общались три моих сына. Это тревожило мистера Калленбаха, и он отметил, что не стоит поощрять общение моих детей с юными хулиганами.

Однажды он высказался прямо:

– Мне не нравится, что вы позволяете своим мальчикам находиться рядом с этими дурными юнцами. Результат может быть только один: они подпадут под дурное влияние.

Не помню, удивил ли меня в тот момент поднятый им вопрос, но приведу свой ответ:

– Как я могу выделять своих сыновей? Я несу ответственность за всех – и за этих лентяев тоже, потому что это я пригласил их сюда. Если я отпущу их, снабдив деньгами, они тут же сбегут в Йоханнесбург и вернутся к прежнему образу жизни. Вполне вероятно, что они сами и их опекуны уверены, что их приезд сюда наложил на меня некоторые обязательства. Мы с вами оба знаем, с какими неудобствами им приходится мириться здесь. Но мой долг мне ясен. Я вынужден оставить их здесь, а потому мои дети будут продолжать жить с ними бок о бок. И вы сами наверняка не хотели бы, чтобы я уже сейчас приучил сыновей чувствовать свое превосходство над другими детьми. Если научить их этому, они рано или поздно окажутся в тупике. Общение с другими мальчиками послужит им на благо. Так они научатся сами отличать добро от зла. Почему бы нам не поверить в то, что, если в них действительно есть какое-то положительное начало, оно подействует и на их товарищей? Как бы то ни было, я не могу отказаться держать этих ленивых мальчиков здесь, и, даже если это связано с некоторым риском, мы должны пойти на него.

Мистер Калленбах покачал головой.

Результат этого эксперимента, как я думаю, нельзя назвать плохим. Я не считаю, что мои сыновья стали хоть немного хуже. Напротив, я заметил, что общение с теми мальчиками только пошло им на пользу. Если в них и зародилось какое-либо чувство превосходства, то оно вскоре полностью исчезло, и они научились общаться с самыми разными детьми. Они прошли эту проверку и остались дисциплинированными.

Этот и ему подобные эксперименты показали, что, если хорошие дети обучаются вместе с неблагополучными и поневоле оказываются в их обществе, они ничего не теряют при условии, что эксперимент проводится под контролем их родителей и наставников.

А вот дети, изолированные от других чрезмерной опекой, точно толстым слоем ваты, не всегда оказываются защищены от искушений и дурного влияния. Впрочем, если дети совершенно разных характеров учатся вместе и общаются друг с другом, то самому суровому испытанию подвергаются все-таки родители и учителя. Они должны постоянно держаться настороже.

36. Пост как покаяние

С каждым днем мне становилось все яснее, насколько трудно воспитать мальчиков и девочек и дать им должное образование. Чтобы стать их подлинным учителем и защитником, я должен был тронуть их сердца. Мне следовало делить с ними и радости, и горести, помогать им решать возникавшие у них проблемы и направлять в правильное русло их бурные юношеские устремления.

Когда выпустили на свободу некоторых участников сатьяграхи, ферма Толстого почти опустела. Большинство из тех, кто еще оставался, раньше жили в поселении в Фениксе, и я снова перевез их туда. Но мне предстояло столкнуться с весьма неожиданными и неприятными трудностями.

В те дни мне приходилось часто путешествовать из Йоханнесбурга в Феникс и обратно. Однажды в Йоханнесбурге я получил сообщение о моральном падении двух юных обитателей нашего ашрама[102]102
  Ашрам – духовная или религиозная община.


[Закрыть]. Даже новость о провале или победе сатьяграхи не поразила бы меня так сильно. Это было подобно удару грома. В тот же день я поездом отправился в Феникс. Мистер Калленбах настоял на том, чтобы сопровождать меня. Он заметил, в каком состоянии я нахожусь, и ни в коем случае не желал отпускать меня одного. Тем более что он и принес весть, столь сильно огорчившую меня.

В дороге я думал, что мой долг совершенно очевиден. Я чувствовал, что опекун или учитель всегда в какой-то степени ответственен за ошибки своего подопечного или ученика, а потому моя ответственность мне была понятна. Жена уже с тревогой предупреждала меня об этом, но я был слишком доверчив и не внял ее словам. Я думал, что единственный способ заставить виновных осознать всю мою боль и глубину их собственного падения – это покаяться самому. И я принял решение держать семидневный пост, а также дал обет принимать пищу только один раз в день на протяжении четырех с половиной месяцев. Мистер Калленбах сначала пытался отговорить меня, но напрасно. В итоге он согласился со мной и настоял на том, что присоединится ко мне. Я не мог отказать ему, ведь то был знак его искренней привязанности.

Облегчение я почувствовал почти сразу, поскольку это решение сняло тяжкий груз с моей души. Гнев угас и уступил место жалости к провинившимся. До Феникса я добрался уже успокоившимся, смог провести дальнейшее расследование и выяснить некоторые детали, которые мне необходимо было знать.

Мое покаяние всех расстроило, но одновременно очистило атмосферу. Каждый понял, насколько ужасно быть грешником, а моя связь с детьми стала более прочной и искренней.

Обстоятельства этого происшествия заставили меня через некоторое время держать двухнедельный пост, и его результаты превзошли все мои ожидания.

Я вовсе не хочу сказать, что долг учителя непременно состоит в том, чтобы поститься, когда его ученики оступаются, хотя и считаю, что в отдельных случаях подобная радикальная мера необходима. Но она предполагает дальновидность и духовную готовность учителя. Если между учителем и учеником нет подлинной любви, если проступок ученика не волнует учителя, если ученик не уважает учителя, пост может даже принести вред. Пусть теперь кто-то и засомневается в необходимости поста в подобных случаях, важно другое: учитель, безусловно, ответственен за ошибки ученика.

Первое покаяние было легким для нас обоих. Мне не пришлось ни откладывать свои обычные обязанности, ни пренебрегать ими. Стоит отметить, что во время этого поста я питался исключительно фруктами. А вот заключительная часть второго поста принесла мне немало трудностей. Я тогда еще не до конца понимал необыкновенную действенность Раманамы, и потому острее переносил страдания. К тому же я не знал элементарных правил: не знал, например, о том, что постящемуся необходимо пить много воды, какой бы отвратительной на вкус и даже тошнотворной она ни казалась. Тот факт, что первый пост я перенес с легкостью, способствовал тому, что я легкомысленно отнесся ко второму. Например, во время первого поста я принимал ванны по методу Куне каждый день, а во время второго перестал принимать их через два или три дня, пил очень мало воды, поскольку ее вкус мне не нравился и вызывал тошноту. В горле пересохло, и появилась слабость, а потому в последние дни я мог говорить только очень тихо. Но, несмотря на это, моя работа продолжалась: я диктовал, я регулярно слушал чтение отрывков из «Рамаяны» и других священных текстов, и мне все-таки хватало сил обсуждать насущные задачи и давать советы.