Текст книги "Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной"

41. Забота Гокхале

Я уже упомянул, как заболел плевритом в Англии. Вскоре в Лондон вернулся Гокхале. Мы с Калленбахом стали регулярно навещать его. Мы нередко беседовали о войне, а поскольку Калленбах знал географию Германии как свои пять пальцев и часто путешествовал по Европе, он показывал нам на карте места, где велись военные действия.

Мой плеврит тоже стал предметом ежедневных обсуждений. Даже тогда я продолжал экспериментировать с питанием. Я ел арахис, спелые и неспелые бананы, лимоны, оливковое масло, помидоры и виноград. Я полностью отказался от молока, злаков, бобов и прочего.

Моим лечением занимался доктор Мехта. Он уговаривал меня вернуться к молоку и злакам, но я упрямо отказывался. Об этом узнал Гокхале. Он не желал соглашаться с моими аргументами в пользу фруктовой диеты и, заботясь о моем здоровье, хотел, чтобы я ел все то, что прописывает доктор.

Было трудно противиться уговорам Гокхале. Он был непреклонен, и мне пришлось умолять его дать мне один день на размышление. Когда мы с Калленбахом вернулись домой тем вечером, мы поспорили о том, как мне лучше поступить. Он участвовал в экспериментах вместе со мной. Ему они нравились, но я знал, что он без колебаний согласится прекратить их ради моего здоровья. Теперь мне нужно было на что-то решиться, прислушиваясь к подсказкам своего внутреннего голоса.

Целую ночь я размышлял. Прекратить эксперимент с питанием значило отречься от моих взглядов, хотя я и не считал их ошибочными. В какой мере я мог поддаться уговорам Гокхале, продиктованным любовью ко мне, и изменить свою диету «в интересах здоровья»? В результате я принял решение продолжать эксперимент в той его части, мотивы которой были в основном религиозными, и прислушаться к советам врача в тех областях, где господствовали смешанные мотивы. Отказ от молока был обусловлен религиозными соображениями. Я вспомнил все те варварские приемы, к которым прибегают пастухи в Калькутте, чтобы выжать из коров и буйволиц все их молоко до последней капли. Я также считал, что если человек не употребляет в пищу мясо животных, то и молоко, полученное от них, ему не следует пить. Утром я встал, исполненный решимости продолжать отказываться от молока. Это принесло мне огромное облегчение. Я понимал, как отреагирует Гокхале, но рассчитывал на то, что он отнесется к моему решению с уважением.

Вечером мы с Калленбахом встретились с Гокхале в Национальном либеральном клубе. Гокхале сразу же спросил меня:

– Вы приняли решение?

Я осторожно, но очень твердо ответил:

– Я хочу уступить по всем пунктам, кроме одного, и попросил бы вас не настаивать. Я не стану пить молоко, а также употреблять в пищу молочные и мясные продукты. Если это будет означать мою смерть, значит, так тому и быть.

– И это окончательное решение? – поинтересовался Гокхале.

– Боюсь, я не могу изменить его, – сказал я. – Знаю, что мое решение причинит вам боль, но умоляю простить меня.

С явным разочарованием Гокхале произнес:

– Я не одобряю вашего решения. Не вижу здесь никакой связи с религией, но и упорствовать больше не стану.

С этими словами он повернулся к доктору Мехте:

– Пожалуйста, не беспокойте его впредь. Прописывайте ему все, что пожелаете, но только в установленных им самим рамках.

Доктор не смог скрыть недовольства, но был бессилен. Он лишь посоветовал мне включить в свой рацион суп из мунга, приправленный щепоткой асафетиды[106]106
  Асафетида – индийская пряность со специфическим запахом.


[Закрыть]. Я согласился и ел суп день или два, но он только усугубил боли. А поскольку я не счел его полезным, то вернулся к диете из фруктов и орехов. Доктор, разумеется, продолжил использовать наружные методы лечения, и они отчасти сняли болезненные ощущения, но мои ограничения он по-прежнему считал досадной помехой в своей работе.

А Гокхале тем временем отправился на родину, поскольку не выносил октябрьских туманов Лондона.

42. Лечение плеврита

Продолжительность моего заболевания вызывала некоторое беспокойство, но я знал, что вылечиться помогут не лекарства, а изменения в рационе в сочетании с некоторыми наружными средствами.

Я позвонил доктору Аллинсону, известному вегетарианцу, лечившему пациентов именно так. С ним я познакомился в 1890 году. Он тщательно осмотрел меня. Я объяснил, как пришел к решению не пить молоко. Аллинсон приободрил меня и сказал:

– Вам и не нужно пить молоко. Более того, я хотел бы, чтобы вы несколько дней обходились вообще без продуктов, содержащих жиры.

После чего посоветовал мне питаться простым черным хлебом, сырыми овощами – свеклой, редисом, луком и другими, а также зеленью и свежими фруктами, в основном апельсинами. Овощи не следовало готовить, а лишь хорошенько натереть, если мне было трудно пережевывать их.

Я питался так на протяжении трех дней, но сырые овощи мне не подошли. Мой организм оказался не в том состоянии, чтобы я смог по достоинству оценить новый эксперимент. Сырые овощи нервировали меня.

Кроме того, доктор Аллинсон посоветовал держать окна моей комнаты открытыми круглые сутки, принимать теплые ванны, массировать с маслом больные части тела и гулять по пятнадцать или тридцать минут. Все его предложения пришлись мне по душе.

В моей спальне были французские окна, через которые, если держать их открытыми настежь, в дождливую погоду в комнату попадала влага. Фрамуги не открывались, поэтому я выбил в них стекла, чтобы в помещение поступал свежий воздух, и приоткрыл сами окна так, чтобы в комнату не проникала вода.

Все эти меры помогли мне, но не исцелили меня окончательно.

Иногда меня навещала леди Сесилия Робертс. Мы с ней подружились. Она тоже хотела убедить меня в незаменимости молока, но, встретив упорный отказ, взялась за поиски заменителя. Один из друзей порекомендовал ей солодовое молоко, заверив ее без всяких на то оснований, что оно не содержит животного молока. Якобы это был химический продукт со всеми свойствами натурального. Поскольку я знал, как трепетно относится леди Сесилия к моим религиозным убеждениям, я доверился ей. Растворив порошок в воде, я сделал глоток и сразу почувствовал вкус обыкновенного молока. Я прочитал этикетку на бутылке (увы, слишком поздно) и увидел, что в порошке есть животное молоко. Я, конечно же, сразу избавился от него.

Пришлось сообщить леди Сесилии о своем открытии и попросить ее больше не тревожиться об этом происшествии. Она немедленно пришла ко мне с извинениями. Оказалось, что ее друг не потрудился прочитать этикетку. Я умолял ее не принимать этот случай близко к сердцу и выразил сожаление, что не могу прибегнуть к средству, добытому ею с таким трудом. Я также заверил ее, что не чувствую огорчения или вины из-за того, что так ошибся и выпил настоящее молоко.

Я вынужден опустить здесь много других приятных воспоминаний о моих встречах с леди Сесилией. Мои друзья часто утешали меня в час испытаний и огорчений. Верующий человек находит в этом милосердное провидение Господа, который таким образом утоляет любые печали.

Во время следующего визита доктор Аллинсон снял некоторые из своих ограничений и разрешил мне есть арахисовое или оливковое масло, содержащее жиры, и вареные овощи с рисом, если я хотел. Эти изменения я только приветствовал, но и они не вылечили меня полностью. За мной по-прежнему требовался заботливый уход, и я должен был большую часть времени оставаться в постели.

Иногда доктор Мехта заглядывал осмотреть меня. Он снова предлагал свое лечение, однако условием было мое полное подчинение его приказам.

Примерно тогда же меня навестил мистер Робертс и порекомендовал мне отправиться домой.

– В таком состоянии вам никак нельзя работать в Нетли. А вскоре нас ждут еще более суровые холода. Я советовал бы вам вернуться в Индию, поскольку только там вы сможете полностью вылечиться. А если после вашего выздоровления война все еще будет продолжаться, ваша помощь понадобится и там. Да и то, что вы уже успели сделать к нынешнему моменту, никак нельзя назвать слишком скромным вкладом.

Я внял его совету и стал готовиться к возвращению в Индию.

43. Домой

Мистер Калленбах сопровождал меня в Англию, чтобы потом отправиться в Индию. Мы жили вместе и, разумеется, хотели отплыть туда на одном пароходе. Немецкие граждане теперь находились, однако, под постоянным наблюдением, и у нас возникли серьезные сомнения в том, что мистер Калленбах сможет получить паспорт. Я сделал все возможное, чтобы добыть этот паспорт, а поддерживавший нас мистер Робертс отправил телеграмму вице-королю. Ответ лорда Хардинга был таким: «Сожалею, но правительство Индии не готово рисковать». Мы поняли, что́ значит его ответ.

Необходимость расстаться с мистером Калленбахом ранила меня, но я мог видеть, что он переживает еще сильнее. Если бы он смог попасть тогда в Индию, то сегодня вел бы простую жизнь земледельца или ткача. Но он ныне снова в Южной Африке, возобновил свой прежний образ жизни и весьма успешно работает архитектором.

Мы хотели плыть третьим классом, но, поскольку свободных мест в нем на судах компании «Пи энд Оу» не оказалось, пришлось взять билеты во второй.

Мы захватили с собой запас сушеных фруктов, привезенных из Южной Африки. Их на судне было не достать, зато там было много свежих.

Доктор Дживрадж Мехта наложил мне на ребра бандаж и попросил не снимать его, пока мы не достигнем Красного моря. Два дня я терпел неудобство, но потом оно стало совсем невыносимым. С большим трудом я сумел снять бандаж и вновь получил возможность принимать ванны.

Моя диета состояла в основном из орехов и фруктов. Я ощущал, что мне становится лучше с каждым днем, и уже чувствовал себя совсем хорошо, когда пароход вошел в Суэцкий канал. Слабость все еще сохранялась, но я почувствовал, что уже могу постепенно увеличивать физические нагрузки. Свое выздоровление я объяснял благотворным действием свежего воздуха и умеренного климата.

Почему-то мне показалось, что дистанция между английскими и индийскими пассажирами на этом пароходе была значительнее той, что я отметил во время плавания из Южной Африки. Я сумел побеседовать с несколькими англичанами, но разговоры получились чисто формальными. Мне не удалось поговорить с ними по душам, как бывало прежде на южноафриканских судах. Думаю, все дело было в том, что сознательно или бессознательно англичанин чувствовал свою принадлежность к правящей расе, а индиец точно так же ощущал себя представителем расы рабов.

Мне хотелось как можно скорее добраться до дома и избавиться от этой гнетущей атмосферы.

В Адене мы уже чувствовали себя почти дома. Аденцев мы знали хорошо, поскольку в Дурбане подружились с мистером Кекобадом Кавасджи Диншоу и его женой.

Спустя несколько дней мы приплыли в Бомбей. Какое счастье оказаться на родине после десятилетнего отсутствия!

По этому случаю Гокхале устроил небольшой прием в Бомбее, куда приехал, несмотря на хрупкое здоровье. Я возвращался в Индию с горячей надеждой на воссоединение с ним и на освобождение. Однако судьбе было угодно распорядиться иначе.

44. Некоторые воспоминания о работе адвоката

Прежде чем перейти к рассказу о том, как протекала моя жизнь в Индии, необходимо вернуться к нескольким эпизодам в Южной Африке, которые я пока сознательно пропустил.

Мои друзья-юристы попросили меня поделиться воспоминаниями о том, как я работал адвокатом. Однако этих воспоминаний настолько много, что, если бы я взялся привести их все, они одни составили бы огромный том и вынудили меня отойти от главной темы этой книги. Впрочем, будет все же уместно рассказать о тех случаях, которые имели отношение к моим поискам истины.

Если не ошибаюсь, я уже упомянул о том, что в своей профессиональной деятельности никогда не руководствовался ложью. Значительная часть моей работы была связана с общественными интересами, и я не брал за нее платы, если не считать возмещения дополнительных расходов, но и их я порой покрывал сам. Я думал, что этого вполне достаточно для понимания того, как проходила моя адвокатская практика. Но друзья желали большего. Они решили, что, если я опишу, пусть даже бегло, некоторые конкретные случаи, когда я отказывался отойти от правды, это будет полезно для юристов.

В студенческие годы мне приходилось слышать, что профессиональный юрист – это профессиональный лжец, но это никак на меня не повлияло, поскольку я не собирался прибегать ко лжи, чтобы зарабатывать деньги или добиваться высокого положения.

Моя принципиальность неоднократно подвергалась проверке в Южной Африке. Я знал, что мои оппоненты «натаскивают» своих свидетелей, и стоит мне только уговорить клиента или его свидетеля солгать, и мы тотчас выиграем дело. Но я избегал соблазна. Помню только один случай, когда после выигранного дела я заподозрил, что клиент обманул меня. На самом деле, я всегда желал победы только в том случае, если правда действительно была на стороне моего клиента. Назначая размер своего гонорара, я, насколько помню, никогда не руководствовался исходом тяжбы. Выигрывал мой клиент или проигрывал, я не ожидал получить ни больше, ни меньше заранее оговоренной суммы.

Каждого нового клиента я с самого начала предупреждал, что не буду браться за дело, если мне предоставят ложные сведения, и не стану натаскивать свидетелей. В результате за мной закрепилась определенная репутация и ко мне не приходили с заведомо ложными делами. Более того, у меня появились клиенты, обращавшиеся с чистыми делами ко мне, а с сомнительными – к кому-нибудь другому.

Помню один случай, который стал действительно суровым испытанием. Один из моих лучших клиентов поручил мне дело, которое было связано с очень сложными расчетами и обещало долгое разбирательство. Его рассматривали по частям в нескольких судах. В итоге все, что касалось бухгалтерской отчетности, было передано судом на арбитраж группе опытных бухгалтеров. Они поддержали моего клиента, но случайно допустили ошибку, и какой бы незначительной она ни выглядела, она была все же довольно грубой, поскольку запись, место которой было в графе «дебет», занесли в графу «кредит». Оппоненты же пока оспаривали решение арбитров по иной причине. В этом деле я выступал в роли младшего адвоката. Когда старший адвокат узнал об ошибке, он посчитал, что наш клиент не обязан указывать на нее суду. Он полагал, что самое главное в работе адвоката – не навредить интересам клиента. Я заявил, что мы должны указать на ошибку.

Но мой старший коллега возразил:

– В таком случае весьма вероятно, что суд аннулирует решение арбитров целиком. Ни один разумный адвокат не станет рисковать интересами клиента. По крайней мере, я сам не пойду на столь серьезный риск. А если дело направят на новое рассмотрение, нашему клиенту придется понести дополнительные расходы, не говоря уже о том, что исход тяжбы будет непредсказуем!

При нашем разговоре присутствовал клиент.

Я сказал:

– Мне кажется, и наш клиент, и мы сами обязаны пойти на риск. Нет никакой гарантии, что суд поддержит арбитров просто потому, что мы утаим эту ошибку. А если клиент укажет на ошибку и проиграет, то разве это серьезно повредит ему?

– Но зачем нам вообще упоминать эту ошибку? – спросил старший адвокат.

– Что, если ошибку заметит суд или ее обнаружат наши оппоненты? – в свою очередь спросил я.

– Что ж, в таком случае вы возьметесь сами вести это дело? Я не готов продолжать его на ваших условиях, – решительно заявил старший адвокат.

Я со всей скромностью ответил:

– Я готов взять дело на себя, если согласится наш клиент. Но если на ошибку не укажут, я буду вынужден отказаться.

С этими словами я посмотрел на клиента. Тот был слегка растерян. Я вел его дело с самого начала, и клиент полностью доверял мне, так как прекрасно знал меня. После небольшой паузы он сказал:

– Хорошо, ведите дело и укажите на ошибку. Пусть мы даже проиграем, если так суждено. Господь всегда защитит того, кто прав.

Я был счастлив. Ничего иного от этого человека я и не ожидал. Старший адвокат еще раз предостерег нас, но все равно поздравил меня.

О том, что произошло в суде, читатель узнает из следующей главы.

45. Уловка?

У меня не было сомнений в том, что мой совет разумен, но в то же время я не до конца верил в себя. Я подумал о том, насколько нелегко будет изложить такое запутанное дело Верховному суду, а потому предстал перед судьями, содрогаясь от страха.

Как только я сообщил об ошибке в расчетах, один из судей поинтересовался:

– Уж не уловка ли это, мистер Ганди?

Услышав это обвинение, я чуть было не вышел из себя. Меня подозревали в мошенничестве, хотя для этого не было ни малейших оснований!

«Если судья предубежден с самого начала, шансы выиграть столь трудное дело, очень малы», – сказал я себе, однако собрался с силами и ответил:

– Удивлен, что вы, ваша честь, подозреваете уловку, даже не выслушав меня.

– Я ни в чем вас не обвиняю, – сказал судья. – Это было просто предположение.

– Но такое предположение кажется мне очень близким к обвинению. Я бы просил, ваша честь, выслушать меня до конца, а потом выдвигать обвинения, если это покажется вам необходимым.

– Простите, что перебил вас. Пожалуйста, продолжайте свои объяснения.

В моем распоряжении было достаточно материалов, чтобы подкрепить свои аргументы. Благодаря поднятому судьей вопросу у меня с самого начала появилась возможность привлечь внимание суда к этим аргументам. Я почувствовал себя ободренным и постарался доходчиво объяснить все детали. Судьи терпеливо выслушали меня, и мне удалось убедить их, что ошибка была допущена не специально. К счастью, они не собирались аннулировать решение арбитров, на которое было потрачено столько времени и труда.

Адвокат другой стороны был уверен, что теперь ему не понадобится прибегать к многочисленным доводам в поддержку своего клиента после признания нами ошибки, но судьи постоянно перебивали его, поскольку убедились, что ошибка была обыкновенной опиской, которую легко исправить. Мой оппонент сделал все, чтобы оспорить решение арбитров, однако тот же судья, который сначала отнесся с недоверием к моему заявлению, теперь определенно поддерживал меня.

– Предположим, мистер Ганди не указал бы на ошибку сам, как бы вы поступили в таком случае? – спросил он.

– Мы бы не смогли привлечь более компетентного и честного эксперта-бухгалтера, чем тот, которого мы выбрали.

– Суд исходит из предположения, что вы лучше всех разбираетесь в своем деле. И если вы не в состоянии указать на что-то более существенное, чем эта простая описка, какую может совершить самый опытный бухгалтер, то суд не хотел бы начинать новое рассмотрение, которое неизбежно повлечет за собой дополнительные расходы. Мы не можем назначить новое слушание, поскольку обнаруженную ошибку легко исправить, – продолжал судья.

В итоге протест моего оппонента был отклонен. Суд либо сразу согласился с решением арбитров, исправив ошибку, либо указал арбитрам на необходимость исправить ее, – я уже не помню точно, как звучало решение.

Я был счастлив, как и мой клиент, и старший адвокат. Во мне лишь окрепло убеждение, что можно заниматься юридической практикой и не грешить против правды.

Но все же пусть читатель не забывает о том, что даже добросовестность адвоката не может избавить его ремесло от свойственных ему недостатков.

46. Клиенты, привлеченные к сотрудничеству

Разница между юридической практикой в Натале и в Трансваале заключалась в том, что в Натале существовало такое понятие, как единая адвокатура. Если юрист допускался к работе в суде в качестве защитника, ему также разрешалось выступать в роли атторнея. В Трансваале, как и в Бомбее, различия между этими сферами были разграничены. Юристу предоставлялось право выбора: он мог стать или защитником, или атторнеем. А потому, если в Натале я был допущен в суд в качестве защитника, то в Трансваале мне пришлось добиваться права стать атторнеем. Как защитник я не мог сам вступать в прямой контакт с индийцами, а белые атторнеи в Южной Африке не желали поручать мне дела в суде.

И все же атторнеи могли выступать в мировых судах даже в Трансваале. Был один случай, когда я вел дело в суде Йоханнесбурга и обнаружил, что клиент обманул меня. Он совершенно запутался во время дачи показаний. Я отказался отстаивать его интересы и обратился к судье с просьбой закрыть дело. Адвокат противной стороны был крайне удивлен, а мировой судья остался доволен моим решением. Я сурово отчитал клиента за то, что он обратился ко мне с нечистым делом. Он ведь знал о моем нежелании браться за подобные дела, и, когда я вновь напомнил ему об этом, признал свою ошибку. Мне показалось, что он нисколько не рассердился на меня за просьбу прекратить разбирательство. Как бы то ни было, но это дело не только не повредило моей практике, но и облегчило мне дальнейшую работу. Заметил я также, насколько моя любовь к справедливости укрепила мой авторитет в профессиональных кругах, и, несмотря на свой цвет кожи, после некоторых дел я даже сумел добиться уважения коллег.

Я взял себе за правило никогда не скрывать своего невежества ни от клиентов, ни от коллег. Если я чувствовал, что не сведущ в каком-то вопросе, я немедленно советовал клиенту поговорить с другим адвокатом, а если он все же предпочитал продолжать сотрудничать со мной, просил разрешения обратиться за помощью к опытному юрисконсульту. Подобная откровенность позволила мне завоевать уважение и доверие клиентов. Они никогда не отказывались оплачивать услуги юрисконсультов, если у меня возникала необходимость посоветоваться с ними. Их уважение и доверие оказались бесценными для меня в моей общественной деятельности.

В предыдущих главах я уже отмечал, что через свою адвокатскую практику в Южной Африке я стремился служить общине. Доверие людей необходимо для достижения этой цели. Добросердечные индийцы видели служение интересам общины даже в моей профессиональной деятельности, за которую я получал деньги, и, когда я посоветовал им сесть в тюрьму ради борьбы за свои права, многие из них приняли мой совет. Причем не столько потому, что верили в эту борьбу, сколько потому, что восхищались мной.

Когда я пишу эти строки, перед глазами проносится множество самых приятных воспоминаний. Сотни клиентов стали моими друзьями и соратниками в моей общественной деятельности. Их преданность послужила мне большим утешением в жизни, которая без этого была бы исполнена тягот и опасностей.